— Ваше императорское величество, — наконец догнал меня Вострецов.
Он шипел, как рассерженный кот, и было видно, что страшно ему до потери пульса. Причём, я-то понимал, он боялся далеко не поляков, которые, впрочем, уже давно затихли и не представляли никакой опасности. Боялся он того самого монстра, которого увидел лишь краем глаза. Да и понятно его опасение, в нём ведь был не только страх за свою жизнь, но и страх за мою жизнь и за свою честь, если он вдруг потеряет безрассудного императора.
Но бояться здесь уже некого. И Вострецов это пока что не понял, хоть и продолжал шипеть рассерженно, но при этом, как ни странно, соблюдая почтительность и уважение. Хотя, расскажи мне о том, что кого-то можно окликать рассерженно, но при этом сохраняя почтительность, я бы ни в жизнь не поверил, если бы сам своими ушами не услышал это. От этого мне захотелось только рассмеяться.
Вострецов тем временем оглядывался, поводя по сторонам своим оружием, оглядывая растерзанные тела поляков, будто ожидая, что сейчас они поднимутся и начнут в нас стрелять. При этом глаза его стреляли по сторонам, видимо выискивая ту самую тварь.
Он, как заведённый, повторял:
— Ваше Императорское Величество, назад! Ваше Императорское Величество, назад! Надо уходить!
Тут он встал рядом со мной, и его взгляд упёрся в лежащую передо мной обнажённую девушку. Он так и застыл, раскрыв рот. Затем захлопнул с глухим стуком, потом снова раскрыл, будто рыба, выброшенная на лёд. Глаза у него округлились и выпучились.
— Это что же это? — пробормотал он. — Ваше императорское величество? А как же это? Это что же поляки учинить-то хотели? А тварь где? Ваше величество?
Наконец он опомнился и снова заводил:
— Уходить вам надо, уходить! А девушка здесь откуда? — снова спросил он.
Эх, вроде бы он разведчик, должен обладать сильным духом, а вот к монстрам, стреляющим полякам и голым девушкам оказался не готов. По крайней мере, не единовременно.
Если честно, я и сам такому не готов и сам не понимаю, как сохраняю хладнокровие. Но я ведь император, и должен подавать пример.
— Так, — скомандовал я, — твари больше нет. Пропала она.
— Как пропала? — удивился Вострецов.
— А если вернётся?
— Не вернётся, — заявил я. — Быстро прикажи своим найти какую-нибудь одежду в палатках, — я поморщился, — ну, если что-то уцелело. Надо девушку закутать. Берём её и уходим отсюда. И это, прикажи, чтобы подобрали мне какой-нибудь автомат с боезапасом. Мне вооружиться не помешает, — немного подумав, попросил я.
Вострецов лишь кивнул и, так же оглядываясь и водя автоматом по сторонам, попятился назад кусты. Там он, видимо, раздал указания бойцам, потому что уже через секунду на поляну выбрались трое бойцов, которые, точно так же повторяя Вострецовым, подозрительно осматривали окрестности и мёртвых поляков, будто ожидая, что это хитроумная засада и на них сейчас бросятся все скрывающиеся в этом лесу войска.
Несмотря на обстановку и напряжённую ситуацию, бойцы справились довольно быстро. Они сошлись на одной из палаток, которая оказалась не сильно повреждена.
Видимо, к тому моменту, как тварь закончила с первой палаткой, вернее, не тварь, а русская девушка, которую, видимо, кто-то очень разозлил. В общем, та палатка почти не пострадала. И оттуда достали рюкзак, в котором оказался комплект зимней одежды и чей-то офицерский плащ. Я помог Вострецову одеть девушку. Единственное, с чем была проблема, это с обувью. Всё-таки обувь вся была очень большого размера. Поэтому, обмотав её ноги нательным бельём для увеличения объёма, довольно споро отыскали ботинки с самым малым размером, и в итоге благополучно её одели.
— Ну всё, ваше императорское величество, — наконец произнёс Вострецов. — Девушку одели, оружие вам нашли, — он указал на автомат, висевший у меня на шее. — Даже вас приодели.
Недудко действительно нашёл довольно толстый бушлат, который оказался очень кстати. Всё-таки прохлада серьёзно ощущалась. Хоть я и не поддавался, но давно замёрз. А бушлат оказался очень даже кстати.
— Все, идёмте.
— Да, идёмте, — кивнул я, наклоняясь и подняв девушку на руки.
— Ваше Императорское Величество, вы что это? Её здесь надо оставить. Нам не до спасительных миссий.
— А как это не до спасительных миссий? — спросил я. — Вы ведь спасатели. Пришли вот меня спасать. А здесь ещё вот девушка русская. Её тоже спасти придётся.
Говорить о том, что тварь, которая убивала поляков пачками, это и есть та самая девушка, я естественно не стал. Иначе Вострецов точно бы взбунтовался.
— Ваше императорское величество, а как же мы её по лесу-то понесём?
— Я и понесу, — заявил я. — По крайней мере, мне это будет несложно, — заявил я.
— Но, ваше величество, вам же нужно продвигаться по лесу, это довольно непросто, даже просто пешком. А ещё с таким грузом на руках и вовсе невозможно.
— Я, как-нибудь разберусь, — произнёс я.
Всё-таки в словах Вострецова была правда, и обычному человеку, даже пускай подготовленному солдату, идти с таким грузом по лесу было бы практически невозможно. Но я-то непростой человек. И дело не в том, что я император, а в том, что во мне живёт сила кавказского кузнеца, для которого эта девушка всё равно что пушинка.
Так я и поднял девушку на руки и скомандовал Вострецову:
— Ведите.
В итоге мы прошагали ещё километров пять, после чего Вострецов спешно скомандовал укладываться на ночлег.
— Не рановато ли? — спросил я. — Прошли-то всего ничего.
Вострецов хмуро посмотрел на меня.
— А как мы так вот пойдём с этой девушкой? — произнёс он. — Я надеялся, что она в себя придёт, а она всё не просыпается. Сейчас мы вот её в чувство приведём, узнаем, что с ней поляки делали. А там, глядишь, с нами пойдёт своими ногами. Так и быстрее получится. А вот так вот с ней на руках, это никуда не годится. Мы бы её сами понесли, вон, носилки бы соорудили. Но вы ведь не даёте. А перечить императору тоже не положено. Поэтому пока что отдыхаем. Пробуем привести девушку в чувство.
Ну да, справедливо. Идти с бесчувственной девицей на руках, хоть и не тяжело для меня, но как-то неудобно. Да и неправильно это что ли, чтобы император девушек таскал. Хотя, если честно, пока шагал по лесу, об этом даже как-то не думал. Думал я о другом. Что русская девушка, пускай даже в обличии монстра, делает посреди польского леса. Да ещё и о помощи просит. Тут невольно и вправду задумаешься о старых русских сказках да всяких красавицах. Правда, к чему её приурочить — ума не приложу. Вот и пытался сообразить. Точно она не русалка, не кикимора болотная, и не Василиса Премудрая. Да и на царевну-лягушку она никак не походит. По крайней мере, та самая лягушка вооружённых поляков пачками не раскидывала. Да уж, загадка. И эту загадку мне очень хочется разгадать. Хотя и эту девушку будить боязно. Вдруг она очнётся и за старое примется.
Да уж, дела… И как быть?
Тем временем разведчики, искоса поглядывая на меня и на девушку, принялись обустраивать лагерь. На этот раз решили выкопать ямку и зажечь небольшой бездымный костерок, чтобы хоть как-то разогреть воды и сделать горячей еды.
Спустя пару минут девушка зашевелилась и раскрыла глаза. Она вздрогнула, затем испуганно огляделась. Тут её глаза встретились с моими. Она, помогая себе руками и ногами, отползла в сторону, будто боясь, что я сейчас на неё наброшусь. В следующий миг она вдруг остановилась и принялась ощупывать себя. Ощупала одежду, принялась себя оглядывать. Затем снова посмотрела на меня.
— Кто вы? — спросила она снова по-русски.
— Русские солдаты, — ответил я спокойно. — А ты, красавица, кто такая будешь? — спросил я.
— Русские солдаты? — с придыханием спросила она. — А я Анна Петрова. Из Минска я. Нас немцы в плен взяли и к себе утащили.
Она вдруг откинулась на землю и принялась плакать. Слёзы катились из её глаз.
— Вы же пришли спасать нас, да? Правда? — спросила она. — Наконец-то! Так только где же вы раньше были? Что ж вы раньше не пришли? Что ж вы пришли, когда уже поздно, когда уже назад пути нет?
Так она и плакала, и причитала, говоря что-то своё непонятное.
— Почему же поздно? Ты же спасена. Мы вот тебя вытащить хотим, вернуть обратно домой.
— Да нельзя мне уже домой. Нельзя. Такой мне назад уже точно нельзя. Я же теперь опасность для людей представляю. Я же теперь даже не знаю, чего от себя ждать.
Она плакала, размазывая слёзы по щекам, так и лёжа прямо на земле.
— Ты бы, Аннушка, легла обратно на подстилку, — предложил ей я. — Так и застудиться недолго. А как успокоишься, мы с тобой поговорим. Ты и расскажешь, как ты оказалась в Польше, что за немцы тебя увели и где тебя держали столько времени. Ведь Минск-то давно освобождён.
От моих слов девушка ещё сильнее разрыдалась. Однако, послушав мои увещевания, она поднялась и действительно перелегла на подстилку. Там она свернулась калачиком и продолжала рыдать.
Поручик Вострецов и остальные бойцы, которые были свидетелями этой не самой приятной сцены, молча наблюдали за нами.
Поручик Недудко налил в металлическую кружку горячего варева из котелка и подошёл ко мне, протянув эту кружку.
— Ваше императорское величество, это вам.
Затем он снова сходил к котелку и принёс ещё одну кружку.
— А это вот девушке Анне. Пускай она горяченького попьёт, вдруг ей легче станет.
Я благодарно покивал и поставил кружку рядом.
Девушка не успокаивалась ещё около часа. Потом, уже придя в себя, держа перед собой обновлённую металлическую чашку с чаем, который, казалось, дымил в темноте, она принялась рассказывать.
Её вместе с другими женщинами и детьми увели почти сразу после взятия Минска. Было их очень много. Она даже сосчитать не смогла, сколько людей в тот день уводили. И потом ещё было немало пленных. Спустя несколько дней их пересадили на грузовые машины и везли ещё несколько дней. Потом они оказались на какой-то базе, где с ними проводили какие-то, как я понял, опыты. Им делали какие-то уколы.
Их содержали в камерах по 30 человек. И почти каждый день из этих камер выводили по одной женщине или ребёнку, и те уже никогда не возвращались, и больше их не было видно.
Иногда из соседних камер или ещё откуда-то слышались человеческие крики. Кто-то кричал, кто-то плакал и выл. Кто-то звал маму или родных. И во всём этом ужасе они и жили долгие месяцы, ожидая, за кем же следующим придут беспощадные душегубы.
И вот в один прекрасный или, правильно сказать, ужасный день пришли и за Анной. Её увели и потом для неё начался сущий кошмар. Её пытали, пытались что-то узнать. При этом кололи какими-то препаратами, её били, истязали. Задавали странные вопросы. Всё это смешалось в какую-то безумную круговерть. И она даже не знала, сколько времени это продолжалось — день, неделя, месяц, год и целая жизнь прошла.
И вот в один прекрасный день она поняла, что всё, конец и что скоро она умрёт, потому что больше просто не выдержит. И именно в тот день она поняла, что лучше она сама умрёт и попытается убить хоть кого-то из своих мучителей, чем вытерпит ещё хоть день. И так её эти чувства обуяли, что обрела она силу нечеловеческую. Разорвала цепи, что её сдерживали. Она показала свои запястья, на которых и правда виднелись следы будто от оков или от наручников. Затем разорвала на части всех тех, кто был рядом. И само это хоть было и страшно, и жутко, но в то же время она уже не чувствовала жалости и не жгло её сердце от того, что она убила людей. Не потому, что это были совсем не люди, а демоны в человеческих обличьях. А просто потому, что себя она больше не жалела. И даже душу свою она больше не жалела. Даже если она за свои злодеяния попадёт в ад, то это уже ничего не меняет. Единственное, что могло её спасти, это смерть всех её мучителей, потому что только так она сможет спокойно умереть — после того, как всех их убьёт, либо в попытке всех их убить. Тогда она будет отомщена и будет чувствовать себя снова свободной и живой.
От её рассказа у меня разрывалось сердце. Вострецов, уже заподозрив неладное, сидел белый как мел. Его, как и других солдат, сотрясала нервная дрожь, но в то же время они крепко держали в руках оружие, готовые в любой момент его применить, ведь они действительно стали догадываться о том, кто на самом деле эта девушка.
А та тем временем продолжала историю. То, как она вырвалась из подземной базы и, обуреваемая яростью, убивала всех, кто попадался на её пути. Как в первый раз за долгие месяцы увидела небо и луну. Как за ней гнались солдаты.
Она сначала испугалась, что её вернут обратно и побежала. Но потом вдруг поняла, что бегать всю жизнь нельзя. Поэтому развернулась и убила всех преследователей и всех тех, кого отправили за ней следом.
И вот потом она почувствовала такую смертельную усталость, что захотелось просто упасть и умереть. Больше не хотелось ей бегать. А ещё до неё вдруг стало доходить, сколько людей она погубила. И вот тогда её и нашёл Александр.