-- Надо ребенка устроить на работу, -- требовательно говорит Рита мужу. Как-никак у Марка уже есть кое-какие знакомства.
-- Я уже устроил.
Что правда, то правда. Устроил. У хозяина одного ресторанчика заболела спина, к нему срочно вызвали Марка. Папа и сосватал свою трудолюбивую дочь. Теперь Лариса еще и официантка, работает по вечерам, обслуживает свадьбы, бар-мицвы и другие веселые праздники.
Эту свою работу Лариса не то чтобы любит, но идет в ресторан пока с удовольствием. Надо выглядеть. И она одевается красиво, накладывает макияж, чувствует себя женщиной. Приятно скользить по гладкому полу на каблучках, коротенькой юбке, черных натянутых чулках. Держать поднос прямо перед собой, ловко раскладывать по тарелкам мясо, чувствовать, что на тебя смотрят, слушать комплименты. И еще приносить домой чаевые.
Чаевые, правда, в основном, отбирает мама.
-- Знаю я тебя, -- говорит Рита, -- спустишь на жратву. У меня будут целее, купим сапоги.
-- Посмотри, -- хвастается мне Рита некоторое время спустя и гладит сапожки на дочкиных ножках. -- Ничего?
Сапожки, и в самом деле красивые -- мягкие, легкие, ловко обтягивают ноги. Рита с радостью купила бы их на свои, как не раз покупала там, откуда приехала, но своих нет. Всю свою боль за нелегкую дочкину жизнь Рита вы? ливает в раздражение против зятя.
-- Он что -- не видит, как ты пашешь? По-черному.
-- Наверное, не видит.
-- Был бы порядочный мужик, давно бы сказал: посиди дома с детьми.
-- Но ведь он тоже устает.
-- Мужик должен уставать.
-- Мама, что ты говоришь? Надо выплачивать за квартиру, кормить семью. Он один не может столько заработать.
-- Ничего, заработает. Знал, куда ехал. Бежал впереди паровоза. А теперь -полные штаны. Ох, эти зятья!
Вот такой разговор. А что от него толку? Разве что выпустишь немного пар. А завтра все равно вставать и браться за тряпку.
Муж Ларисы, Леня, старше ее лет на восемь, он радиоинженер, жили в Союзе неплохо, была квартира, машина, приличный доход. Рвался сюда -- оттуда, из грязи и мерзости, как он говорит. Сюда -- в мир, где можно успешно жить. Все оказалось сложнее и примитивнее.
-- Полгода работал в пекарне, -- рассказывает Леня. -- По двенадцать часов под шаббат плел халы. Главное -- быстро, а самое главное -- не думать. Думать -- это ужасно, потому что тогда невозможно работать быстро, тогда застываешь от мысли, одной-единственной мысли: "И так всю жизнь?! Плести косы у хал..."
Потом он перепробовал и другие работы, может, менее тупые и однообразные, но не менее тяжелые. Все -- на износ. Сейчас у него -- на двоих с напарником -грузовичок, перевозят мебель и прочее, что закажут. Перевезут, к примеру, в Афулу или в Иерусалим пожитки, а потом тащат их на третий или четвертый этаж -- холодильник, шкаф, пианино... Вернешься домой, Боже мой, ничего не хочется, даже в телевизор уставишься машинально.
А тут Юлька:
-- Папа, посмотри, -- ребенок делает на ковре сальто. Ребенку хочется двигаться и делать сальто.
-- Прекрати! -- кричит папа. Ему так хочется, чтоб было тихо.
Юлька садится за стол. Ну, что за ребенок! Она почему-то не сидит за столом чинно и смирно, как папа, а подкладывает под себя одну ногу и свешивается на бок. Она просто не может сидеть спокойно, ей только шесть лет, и не было при ней бонны, чтобы вышколила и научила сидеть за столом, как положено барышне из приличной семьи.
Папа вскакивает и тащит девочку за руку. Нечего баловаться, стой в углу. Юлька плачет.
Ну вот, теперь Сашок. Этот мальчишка совсем отбился от рук, он не хочет учиться. Целый день гонял на велосипеде, пришел взмыленный.
-- Почему не делаешь уроки?
Сашок молчит.
-- Тебе что-нибудь задали? -- спрашивает мама.
Мальчик опускает голову, но не произносит ни слова.
-- Как партизан, -- говорит Рита.
Лариса ходила в школу, учительница очень недовольна ребенком, но судьба его учительницу не волнует. Просто такой мальчик. Вообще многие дети-олимы осложняют ее жизнь. Не учится -- не надо.
Но мальчику уже одиннадцать лет, должен и сам что-то думать.
А он молчит.
Папа не выдерживает. От его крика сотрясаются стены.
"Вот, -- думаю я, -- квартира еще не своя, куплена в рассрочку, вдруг да рухнет..."
Леня кричит. Какой бездельник, этот мальчишка, ничего не понимает. Папа так тяжело работает, чтобы заработать, чтоб обеспечить нормальную жизнь. А ребенок не понимает, как папе тяжело.
Ребенку, наверное, легко. Он молчит.
-- Что делать? Что делать? -- ломает голову Рита. Леня замечает, что я смотрю на картины, развешанные по стенам их гостиной -- недавно картин не было. Леня перестает кричать.
-- Нравится? -- спрашивает меня.
-- Да. Из Союза?
-- Картины -- да. А рамки сделали здесь. Только повесили.
-- Дорого?
-- Полтыщи.
Картины, в самом деле, неплохие -- пейзажи и натюрморты, рамки добротные, сделаны хорошо. От картин в комнате уют и обжитость, Лене это нравится, и он доволен, что правится мне. Квартиру выплачивать еще двадцать девять лет, прошел только год, как взяли ссуду. Но есть хотя бы иллюзия своего угла.
Вдруг обнаружилось, что куда-то запропастились часы. Ленины часы. И, конечно, их куда-то задевала Лариса. Только она могла...
Лариса сидела с ним рядом, ей хотелось по-доброму поговорить с мужем. Может быть, уложить детей и вырваться куда-нибудь хоть на вечер, отвлечься от всего этого.
-- Где часы?!
-- Я не видела твоих часов.
Лучше бы она промолчала.