-- У вас есть только один выход, -- сказал нам знакомый маклер, -- уговорите хозяйку уменьшить сумму отступного.
Сумма сползла до тысячи шекелей. На то время это было примерно четыреста долларов.
-- Пусть будет не столько, сколько сказал мой сын, пошла на уступки Ципора. -- Дайте тысячу. -- Она тоже не хотела затевать безнадежное судебное дело.
-- Но у нас нет сейчас и тысячи, -- убеждала ее Ирина. -- Смотри, сколько нам дали в корзине на все и сколько мы заплатили тебе только за квартиру. Почти ничего не осталось.
О том, что никто из нас не работает, она знала. Сыновья обещали помочь с работой, но до того ли им?
-- Пойди в Сохнут, попроси, тебе дадут.
Вот как она понимала наши возможности! Она считала, что о нас заботятся, мы можем делать заявки на любые суммы. Отчего же и ей не поживиться?
В тот же день Алина играла со Шломи. Ципи рассказала ей, что у их знакомых олимы тоже съехали до срока, и суд присудил оплатить все по векселям да еще судебные издержки. Понятно, это Ципора подкинула эту историю, а добрая Ципи рассказала нам, чтобы мы знали и что-то придумали.
Но и Ципора боится, что мы уйдем, а потом ищи нас. И сыновья не очень-то спешат на помощь -- свои заботы. Двери в квартире напротив не закрываются, Ципора непривычно сидит дома и даже играет на лестнице с внуком. Ясно -следит.
Ну, что мы -- преступники, в самом деле!
Ирина опять пошла на переговоры.
-- Ладно, -- сказала Ципора. -- Пятьсот.
Пятьсот шекелей -- двести долларов... Тоже много, но больше она не уступит. Надо ковать железо, пока горячо. Ковать до субботы, до того, как появится здесь темноволосый красавец.
-- Не забудьте порвать все копии договора, -- учил нас тот же знакомый маклер, -- возьмите расписки, что она не имеет к вам претензий.
Полтора часа мы жили, как в детективе -- по минутам. Ищем, кто напишет расписки: мы еще не настолько знаем иврит. Звоним знакомому старожилу. Он сам писать, оказывается, не умеет, но знает девушку, которая сможет это сделать. Бежим, едем, ищем, находим. Не где-нибудь -- в полиции, девушка как раз дежурит. Возвращаемся. Садимся за стол. Читают, щупают, рассматривают, опять читают. Подписывают.
-- Рвите, рвите скорее, -- говорит Ципи и пододвигает Ирине векселя.
Слышно, как рвется бумага. Ирина зажимает в руках клочки. Ципора пересчитывает купюры. Все правильно. Она расплывается в улыбке, обнимает и целует Ирину.
-- Поцелуй Ципоры стоил пятьсот шекелей, -- говорит муж, и мы начинаем смеяться.
Боже, не измени нам хоть чувство юмора! II
-- Я все смотрю, почему это олимы ходят пешком? -- спросила у Ирины дочка нашей хозяйки, подвозя ее по случаю с рынка на своей субару. -- Что там стоит билет на автобус?
-- А ты знаешь, сколько у нас осталось, после того как мы заплатили твоей маме?
-- Я понимаю, но чтоб уж так... -- и знакомый интернациональный жест пальцами, жест, означающий счет денег. Но у дочки Ципоры еще и презрение к тем, кто считает не только шекели -- агоры.
Точно таким жестом объяснил мне свое затруднительное положение владелец культтоварной лавки, где я покупала тетради. Я уже немного говорю на иврите и спрашиваю хозяина, где девушка, что работала здесь.
В этом маленьком магазинчике я познакомилась с милой девушкой. Она смугла и темноволоса, но ее никак не примешь за аборигенку (хотя тех, кто родился здесь, называют сабрами: есть такое растение, родина которого -- Израиль). У девушки не тот иврит -- не певуч и гортанен, а слова она выговаривает чересчур тщательно. И взгляд... По этому взгляду безошибочно можно узнать олима. Озабоченность, растерянность, тоска. Но сквозь эту сумятицу чувств еще можно разглядеть загнанную вглубь гордость.
-- Откуда?
-- С Украины.
-- Давно?
-- Почти год.
-- Хорошо -- есть работа.
-- Конечно, хорошо, -- она грустно кивает.
-- Сколько платят?
-- Три пятьдесят в час. О, Господи!
-- Кто ты?
-- Инженер-гидролог.
Снова -- о, Господи! В Израиле, где вода -- это жизнь, инженер-гидролог торгует фломастерами, тетрадями, картинками. За три пятьдесят в час.
-- Нет девушки, -- говорит хозяин. И -- еще один красноречивый жест -- резкое движение рукой в сторону улицы. Он уволил девушку-гидролога. Олимы ничего не покупают, жалеют шекели. Торговли нет совсем.
Конечно, если плохо идет торговля, в лавке можно управиться самому. Но мне жаль девушку: все-таки была работа.
На своем бедном иврите я пытаюсь прочитать хозяину лекцию по политэкономии. У олимов нет работы, а значит, нет денег. Поэтому они ничего не покупают. Будет у нас работа -- будут деньги. Мы купим у него все эти красивые вещички, они нам так нравятся. И его жизнь станет лучше.
Нет, хозяин ничего не хочет понимать. Возможно, виноват в этом мой жалкий иврит.
Ох, уж эти олимы, им все не так.
Алина принесла из школы анекдот на иврите. Олим кричит на улице:
-- Нету работы! Нет квартиры! Нет машины! Нет денег!
Собралась публика, спрашивают:
-- Сколько времени в стране?
-- Сорок минут.
Почему-то на иврите этот анекдот звучит смешнее. Мы улыбаемся, смеяться не хочется.
Я смотрю на Алю. Она очень повзрослела за месяцы, что мы здесь. Что ждет ее? Мы привезли ее сюда, мы в ответе. Как научить ее жить -- здесь, когда сами-то мы не умеем.
Как-то зайдя в нашу комнату и увидев у стены высокую, словно кирпичную кладку нераспакованных книжных бандеролей, Ципора сделала круглые глаза:
-- Что это? -- Услышав ответ, удивилась еще больше. -- Зачем?