Лидия вскочила с живым смехом и порхнула в другой угол. Он пошел за нею. Севского рвала досада и бешенсто.
- Послушайте, Лиди, - спросил Званинцев, - долго ли вы будете дурачить барона?
- Знаете ли? - отвечала она с детской доверчивостью. - Он сегодня предлагал мне руку и сердце.
- Право? и что же вы?
- Фи!
- Чего же вам надо?
И в Лидию вонзился взгляд тигра.
Она потупилась и отвечала робко:
- Не знаю.
- Дитя вы, - сказал беззаботно Званинцев.
- Отчего вы зовете меня дитею? - с досадою спросила Лидия.
- Оттого, что вы дитя, и притом мое любимое дитя. Лидия захохотала.
В другом углу Севский особенно торжественным тоном говорил Александру Ивановичу:
- Вы говорили, что меня любите?
- Да.
- И потому я могу требовать от вас услуги?
- Всегда.
- Я говорю это потому, что, быть может, вы мне будете нужны.
- Эх, вы, ребенок, ребенок, - говорил, грустно качая головою, Александр Иваныч, - я знаю, о чем вы будете просить меня.
- Знаете?
- Да... ну да что ж, впрочем? Ведь надо же вам когда-нибудь умереть? Не лучше ли даже умереть, пока вы молоды, пока вы еще не сделались подлецом. Я ваш.
- Хорошо, - сказал Севский, пожав крепко его руку. - Быть может, придет минута, когда я вам напомню об этом.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Было уже три часа утра, когда Лидия вошла в свою тесную, низенькую, бедную комнату.
Она была утомлена и задумчива. О чем она думала? О том ли, отчего рано уехал Севский, о том ли, отчего Званинцев играл в этот вечер менее обыкновенного?
Не знаю. Знаю одно только, что она совсем почти забыла о письме Севского.
Ей беспрестанно мерещился то мягкий, то пронзительный взгляд, полунасмешливая, полустрастная речь - этот гордый, высокий человек, равнодушно бросивший на стол проигранные им в банк три тысячи и тотчас же обратившийся к ней с веселою шуткою.
Не раздеваясь, села она на кровать и, опершись локтем на подушку, склонилась головой на руку.
Она была утомлена, но ей не хотелось спать.
Медленно расстегнула она спензер, из-под мыска выпала записка.
Она вздрогнула.
Она вспомнила - и с жадным любопытством дочерей Евы разорвала конверт.
Она читала.
Письмо было глупо, но искренно. Что-то похожее на чувство, на первое чувство мелькало на лице девочки.
Но она дочла до того места, где говорилось о Званиндеве.
Щеки ее вспыхнули самолюбивым румянцем.
Стало быть, этот человек, так глубоко презирающий все и всех, тоже человек, как и все другие.
Да... но зачем он смотрит на нее, как на ребенка?
Лидия была дитя, но дитя, созданное из ума и расчета. Да и не виновата была она, бедная девушка: вокруг нее все дышало расчетом, все было взвешено и продано, и если до сих пор еще не была продана она, то, вероятно, оттого, что на нее рассчитывали больше, чем на собственную честь и совесть.
И она знала это.
Но, подчиненная силе, она бессознательно, может быть, думала, что имеет полное право защищаться своим оружием - хитростию.
И в ней рано развилось это змеиное свойство, развилось на счет всех других.
Бессознательно она, может быть, так же презирала все, как сам Званинцев.
Она еще никого не любила.
Она была самолюбива - и в молодом, милом, умном Севском привыкла видеть мужа, который введет ее в иную жизнь; мечты об этой жизни, порядочной, быть может, блестящей, - ее сильно тревожили.
И только.
Она была холодна, она была опытна не по летам.
Она была воспитана чухонкой да хламом книг, который ей отовсюду таскали игроки, сбиравшиеся у отца.
Читатель может судить, каковы были эти книги...