- А зато сильные, - крикнула Саша и, сделав от натуги свирепую рожу, изо всех сил стиснула ему кончики пальцев.
До ворот оставалось шагов тридцать, и Саша подумала, что вот уже подходят к концу самые лучшие минуты этого воскресенья, когда они с папой одни, вдвоем.
- А как... мама? - запнувшись, спросил папа.
- Спасибо. Хорошо. - Саша сама сейчас же почувствовала всю неловкость этого своего "спасибо", но оно уже выскочило, ничего не поделать.
Папа пытливо посмотрел ей в лицо и настойчиво повторил:
- Нет, - ты скажи... Она здорова?
- Здорова. Правда!.. - серьезно кивнула Саша и тут же увидела, что обе папины девочки-двойняшки, тихонько повизгивая от радости, делают ей знаки, просунув одинаковые мордочки между колышков забора.
- Ты их люби, - как-то виновато и торопливо попросил папа. - Они кроткие. И любят тебя.
Едва она переступила порог калитки, обе девочки так и вцепились в нее с двух сторон, уговаривая куда-то с ними поскорее идти, но папа тихонько попросил, чтобы она сначала пошла поздороваться с Софьей Филипповной.
Софья Филипповна, приветливо улыбаясь, вышла навстречу Саше на веранду, где стоял не убранный после завтрака стол. От цветных стекол скатерть была вся в разноцветных пятнах, баранки были фиолетовые, шпроты зеленоватые, а масло бело-красное. Саше очень правилась эта веранда. Софья Филипповна ей тоже немножко нравилась. Она разговаривала с Сашей, как со взрослой, вежливо и внимательно угощала ее, как гостью.
Она стала упрашивать Сашу выпить кофе и позавтракать. Саше пришлось несколько раз повторить, прижимая для убедительности руки к груди: "Ой, честное слово, я не к силах сейчас ни пить, ни есть", как это очень хорошо умела делать в таких случаях одна мамина знакомая, славившаяся стеснительной вежливостью и волчьим аппетитом.
Софья Филипповна наконец отступилась, но видно было, что это ее немножко расстроило и смутило. Она даже чуточку покраснела. Саша опять почувствовала, что она могла бы ей даже очень нравиться, эта рослая женщина с хорошеньким личиком и как-то очень умело и нарочно спутанными короткими волосами. Но сейчас же ей стало нехорошо от этой мысли, точно все доброе, что у нее могло появиться к Софье Филипповне, было предательством по отношению к маме.
Они немного поговорили, как две взрослые знакомые, но, как всегда, разговор шел с трудом: все время приходилось помнить, что о многом говорить нельзя, многого нельзя касаться. Как в игре, где можешь болтать о чем угодно, отвечать на все вопросы, только "да" и "нет" не говорить, "красное" и "черное" не называть и потому все время только и думаешь, что о "красном" и "черном"... Обе почувствовали облегчение, когда, не вытерпев ожидания, на веранду заглянули папины девочки и увели Сашу в сад.
Наконец-то ей удалось освободиться от своего пальто, и она сразу почувствовала себя хорошенькой и легкой.
Девочки, с которыми она чувствовала себя взрослой, снисходительно занимающейся с малышами, были действительно какие-то кроткие, доверчивые и незлобивые. И удивительно неумелые, даже для своего возраста, на всякие развлечения и игры.
В саду были хорошо устроенные качели, но даже качаться сами они не умели и так пугливо и благодарно стали веселиться, когда Саша их немного раскачала, что ей совестно стало их бросить одних.
Они повели показать то место, где был похоронен мертвый воробей, потом привели под дерево, где пытались построить шалашик, но у них ничего не получилось, и наконец, ужасаясь, запугивая Сашу и пугаясь при этом сами, издали показали ей самое страшное место сада, где бегала на проволоке громадная собака Мамай.
Черномордый, с лоснящейся темной полосой на спине, Мамай, едва увидев их, натянул цепь и залаял, хрипя и поднимаясь на задние лапы.
Девочки издали кричали на него: "Мамайка, не смей!" - и пятились, вскрикивая, когда он дергал цепь.
Саша, опасливо приглядываясь, подошла к собаке, ласково что-то приговаривая. Мамай, возбужденно приплясывая на месте, тянулся к ней, тяжело дыша и перестав лаять. Саша протянула руку, и он, ласково прижав торчащие уши, нырнул под нее головой. Тогда Саша шагнула еще вперед, и он, толкая ее носом в колени, обрадованно, неистово стал ласкаться.
Саша держала его за передние лапы, а он неуклюже топтался на задних и держал Сашу за платье, чтобы не отпустить от себя.
Обмершие со страху девочки заливались счастливым смехом, восторгаясь тем, что Мамай, которого они обходили издали, перед которым трепетали и даже почти ненавидели, вдруг пляшет, вывалив длинный язык из зубастой пасти, и ласкается к этой удивительной, бесстрашной Саше.
По Сашиной команде они побежали за сахаром и притащили, держа с двух сторон за ручки, целую сахарницу и расхрабрились до того, что сами стали подкидывать кусочки собаке. Мамай хватал брошенный ему сахар и сейчас же ронял его обратно на землю, боясь пропустить хоть одну счастливую минуту, когда он дорвался наконец до человеческой ласки, общения с людьми, к которым он так неутомимо и преданно рвался, отчаянно, призывно лая на своей цепи...
На прощанье, высыпав весь сахар под нос Мамаю, девочки побежали прятать сахарницу обратно в буфет, и тут как раз всех позвали к обеду.
Приборы за столом пришлось переставлять, потому что девочки в рев требовали, чтобы их посадили рядом с Сашей, и ей было приятно немножко за ними присматривать и командовать. Она чувствовала, что с каждым разом все больше привязывается к этим почти чужим, славным маленьким пискушкам...
За обедом были взрослые гости и шли шумные и скучные взрослые разговоры. К папе тянулись с рюмками и поздравляли с тем, что где-то очень похвалили его последнюю работу.
Софья Филипповна тоже чокалась и сияла, как будто это касалось ее больше всех, и Саша с радостью почувствовала, что теперь та ей совсем не правится.
Папа выпил рюмку водки, чокаясь с каким-то серьезным грузным человеком в очках, который его поздравил вполголоса и без улыбки, как будто даже грустно, отчего поздравление вышло самым убедительным из всех. Софья Филипповна, не переставая приятно улыбаться, налила папе вина.
- Ненавижу я вино! - сказал папа.
- Приучайся, - противно ласково сказала Софья Филипповна. - Это очень хорошее, оно редко попадается.
Папа отвернулся от нее, оставив рюмку нетронутой, и, встретившись глазами с Сашей, слегка ей подмигнул, указывая на тарелку, чтобы ела как следует.
После этого они постоянно переглядывались под шум голосов гостей и звон тарелок, и это было необыкновенно приятно - сознавать, что они двое тут как будто отдельные от всех и одни понимают друг друга.
Нянька повела девочек укладывать спать, и, хотя Софья Филипповна как раз начала резать торт с шоколадным кремом, Саша сползла потихоньку со стула и тоже вышла, потому что ей жаль было готовых разреветься девочек.
Кроватки у девочек были с сетками, какие делают для совсем маленьких.
Они все время сбрасывали с себя одеяла, держась за гибкие перильца сеток, и подпрыгивали в долгополых ночных рубашонках и кричали:
- Саша, только ты не уходи!.. А то мы умоляем!.. - И то, что они так неправильно, смешно говорят, тоже трогало Сашу.
Когда в детскую пришел папа, девочки залезли под одеяла, но еще долго продолжали доказывать, что обязательно всю ночь пролежат с открытыми глазами и будут плакать, если им не пообещают, что Саша завтра с утра обязательно к ним приедет на весь день, и послезавтра тоже, и послепослезавтра... И, не переставая болтать заплетающимися языками, они сонно целовали Сашу на прощанье, успокоенные, обманутые папой, который ласково и грустно приговаривал: "Да, да, и завтра... и послезавтра..." так что можно было подумать, что он сам об этом мечтает больше, чем девочки.
С папой вместе, держась за руки, они спустились в темный сад.
Радио глухо играло в доме, за освещенными окнами, а прямо над головой шелестели березы и шумели по ветру сосны.
- Вот и поговорить с тобой опять не успели как следует, - сказал папа, и после этого они молча прошлись туда и обратно по темной аллейке.
- Мне, наверное, уже пора, - сказала Саша.
Они поднялись опять на веранду, держась за руки до самой двери.
Софья Филипповна сейчас же встала со своего места, узнав, что Саша собирается уезжать, и пошла проводить в переднюю. Пока Саша одевалась, она стояла рядом, и видно было, что ей хочется сказать что-нибудь хорошее хоть на прощанье, но опять, как всегда, они обе не могли забыть обязательного правила: "красное" и "черное" не называть - и обе рады были поскорее попрощаться.
- Я поеду, пожалуй, проводить, - сказал папа, снимая с вешалки свое тяжелое и длинное пальто. Софья Филипповна быстро проговорила: "Пожалуйста!" - как-то нехорошо и высоко произнеся "а" посредине этого слова...
На обратном пути они устроились все втроем с Митей на переднем сиденье, так что было тесновато, но очень уютно.
У столба с дощечкой "22" и "23" они остановились. Саша попрощалась за руку с Митей, они вдвоем с папой вышли и, держась за руки, спустились под откос.
Невдалеке просвечивали сквозь деревья огоньки. Они медленно пошли к ним, пересекая наискось широкий выгон, по которому только сегодня утром Саша шла одна к ожидавшей ее машине.
Папа провел рукой по шершавой материи пальто у нее на плече:
- Старенькое у нас стало пальтишко.