Весь день я размышлял не столько о том, как вселить кого-нибудь на свободную жилплощадь планеты Гея, сколько о том, как работает мой сердоликовый портал. Я думал: не может одно и то же событие происходить одновременно в разных мирах, то есть, должен существовать некий, пусть ничтожно малый, промежуток, разделяющий его на две части. Между «я здесь» и «я там» обязан существовать «я в тоннеле», или «я в кессоне»… Или как это назвать? И я принялся робко проходить сквозь камень туда-сюда, пытаясь ощутить зону перехода — безуспешно. Между «я здесь» и «я там» промежуток не обнаруживался… Пока я однажды в момент переноса не открыл второй, обычно зажмуренный, глаз.
Вокруг оказался теплый, бархатный, ослепительно-черный космос, а мое сознание представляло собой парящую в нем бесконечно тонкую, графитово-блестящую пленку, с одной стороны которой находилось «я здесь», с другой — «я там». Было весело и приятно. Я пошевелили пальцами «здесь», пошевелил «там» — по поверхности пленки пробежали легкие волны.
— Слышь, ты почему-то понравился моему пацану! — Сзади подошел крутой дух, каких сейчас много. — Так ты это, пригляди за ним! — Он так же быстро удалился, а я почувствовал, что в воплощенном варианте он при этом позванивал бы ключами не менее чем от «Феррари».
— Научи меня летать! — вдруг сказал пацан.
Я хотел деликатно отказаться, но вспомнил, как летал во сне в молодости, и даже не успел повторить всю процедуру взлета, как оказался летящим — точь-в-точь как полста лет назад. Меня охватила волна приятных детских воспоминаний — не столько каких-то конкретных событий, сколько чистых ощущений. Детство, оказывается, никуда с возрастом не исчезает, оно присутствует в нас всегда, нужно только дать ему возможность проявиться. Потом пришли и воспоминания — фотографически яркие и стопроцентно реалистичные. Шестидесятый год, мне четыре. Я вдыхаю запах канифоли, и лака, наблюдая, как папа паяет для меня немыслимую новогоднюю гирлянду. Он все любил делать сам… Шестьдесят второй год, мне шесть. Я упиваюсь восхитительной смесью запахов крымской сосны, морского прибоя и стоящего в соснячке крымского санатория служебного автобуса модели ГАЗ-651… Шестьдесят третий год, мне семь, меня готовят в первый класс. Бабушка растворяет в полулитровой банке горячей воды содержимое двенадцатикопеечного пакетика сухих фиолетовых чернил. Странно, но высыхая, некоторые их разводы, написанные с разным нажимом, могли приобретать красивый зеленовато-золотистый оттенок.…
— Ну, ты где был? Давай будем летать?
Я подхватил его под мышки сзади, приподнял и вместе с ним повис в воздухе. Затем разжал руки.
— И это все?
— Дальше ты сам сейчас узнаешь. Пробуй.
Он несмело поднялся на полголовы, повернулся влево, вправо и стал медленно оседать.
— Не страшно. Ищи внутри себя то, что тебя поддерживает. Не торопись, не бойся и не суетись. Если нашел — отдайся ему, дай ему тебя приподнять… Вот и все!
И я полетел дальше сам. Когда спустя какое-то время крутой дух, встретив меня, спросил: «Где мой пацан?», я ответил ему просто: «Ты ему больше не нужен». И полетел дальше.
Вернувшись домой, я огляделся: не видит ли жена, отошел в дальний угол кабинета, повторил процедуру взлета — и со всего маху чвякнулся носом в противоположную стену метрах в двух от пола. Чуть повыше — и закатил бы лбом в потолок. Ух ты!!! Вошла Света.
— Что это упало? Ты? Почему?
— Сейчас попробую тебе показать. Только не смейся!
Я опять отошел в угол и запустил процесс, но состояние ума было уже совсем не то.
— Почему ничего не происходит? — подала голос жена.
— Сейчас, сейчас… Не получается настроиться…
— Ты летать собрался? Ах ты, мой дорогой!..
Она с улыбкой вышла из комнаты. А я вздохнул и с кислой миной вышел покурить на балкон. Там я немного постоял, как бы раздумывая: курить — не курить, потом прикурил, затянулся, глянул вниз и увидел двух мужчин, как мне показалось, глядящих в мою сторону.
Как же я сразу не догадался: за нашей квартирой и за нами самими следят! Они уже наверняка знают, что я побывал на Гее, беседовал с карками и проникал в пещеру Сторожевой горы! Что я могу предпринять? То же, что в свое время делал Вовка, он же Витослав: вел дневник и частями отдавал его мне на хранение и обработку.
Я вернулся в дом, описал все происходящее, на что ушло не более получаса. Затем сохранил файл в облачном хранилище и отправил его адрес и пароль с сопроводительным письмецом электронной почтой хорошему знакомому. Потом почесал лысину и отправил ему еще три своих книги про Витослава. «Теперь, — промелькнула злорадная мысль, — пускай выслеживают!».
Затем я попытался воплотить в жизнь идею, которую тогда счел просто великолепной. Я подумал, что, если кто-нибудь из ушедших захочет дать о себе знать, то он оставит какую-нибудь весточку в своей бывшей квартире. Первым делом я поехал к Володе-Витославу, благо он жил относительно недалеко от меня.
Подъезд Витослава за почти двадцать лет изменился очень мало. Панели стали еще более ободранными, побелка — еще более серой, содержание настенных надписей и рисунков — еще более эротическим, их количество — еще более впечатляющим. Первое огорчение я испытал, взглянув на его почтовый ящик. Похоже, никто не знакомился с его содержимым, как минимум, несколько месяцев. С некоторых пор я очень боюсь советских самопадающих и самозастревающих лифтов, поэтому поднялся на его этаж пешком. Здесь меня ждало второе разочарование: входная дверь в квартиру оказалась перегороженной крест-накрест полосатой полицейской лентой с глупой надписью: «Проход запрещен!». Я тихонько потрогал ее одним пальцем — она была свежая и яркая. За моей спиной щелкнул замок двери. Я вздрогнул и обернулся.
— Вы кого-то ищете?
Спрашивающий был заметно старше меня, небритым и в разных тапочках.
— Да, я ищу Володю.
— А вы кто?
— Друг детства. Раньше мы были соседями.
— Раньше — это когда?
— До тысяча девятьсот семьдесят восьмого года.
— Нету Володи, уже давно нету.
— Как давно?
— Раньше он иногда появлялся… С женой… У нее странное имя, но красивое — Лагода… Я ее все Ладогой называл… Они появлялись, забирали почту, оплачивали счета, делали уборку и опять исчезали. Однажды я спросил у него: «Ты теперь живешь в другом месте?». Он сказал: «Да, Михалыч…» — сосед сделал паузу, вытер руку о штаны и протянул мне: «Михалыч!».
— Володя, — ответил я, — что он говорил еще?
— Я спросил: где?
— Он сказал: О-о-о, далеко. Я так думаю, он за границу уехал. Потом приходили эти… Кэгэбэшники и милиция… Вернее, полиция. Задавали много вопросов, некоторое время жили в его квартире, я давал подписку…
— И уже нарушили.
— Вы первый, кто про него спросил, и я как-то не сообразил…
— Ничего, я никому не скажу.
— Правда? Спасибо!
— Пожалуйста… И до свидания.
Я протянул руку, он пожал ее, явно сдерживая желание сказать что-то еще. Я сделал паузу — он смолчал. Я вздохнул, повернулся и потопал вниз, прислушиваясь к звуку его замка. Наконец, тот щелкнул. Я машинально пробурчал: «Ахали цели!», потому, что успел к этому моменту спуститься на три этажа, и двинулся обратно наверх. Я уже знал, что буду делать. Подойдя к Володиной двери, я извлек из кармана сердолик, и…
— Вы будете входить? Можно, я с вами? Я буду тихо. Или мне вызвать полицию?
Трижды ахали цели!!!
— Ладно, держитесь за мой ремень сзади!
— Зачем?
— Или я буду стрелять!
— Хорошо-хорошо, уже держусь… Вот!
Я глянул в сердолик.
В квартире не горел свет — в распределительном щитке была отключена фаза, вода из кранов не текла — были предусмотрительно перекрыты входные вентили, газ не загорался, окна и форточки были плотно закрыты, а на кухонных полках не было ни крошки съестного. Помещение было законсервировано со знанием дела. Тишину нарушали только часы. Но это — не показатель, хорошей батарейки может хватить на несколько лет… Хотя… Часы-то механические, советские, «Весна», высшей категории точности… Их пружины хватает на месяц… Зацепка! Я подставил табурет и аккуратно снял часы со шкафа. На них, в отличие от поверхностей остальной мебели, было слишком мало пыли.
— Ну, что там? — вдруг подал голос Михалыч.
— Тихо! — рявкнул я на него громким шепотом. Он умолк, а я продолжил осмотр. На пыли на корпусе часов едва заметными штрихами было что-то написано. Я поднес их к окну, слегка отдернул штору, и надпись стала различимой, это был номер телефона. Машинально глянув вниз, я увидел стоящую возле подъезда черную машину, и во мне шевельнулось нехорошее предчувствие. Я поставил часы на место, смахнув с них пыль вместе с номером.
— Михалыч, идем!
— Я, вообще-то, не понял, как мы сюда вошли!
— А вам и не надо ничего понимать, держитесь за ремень!
И я заглянул в сердолик.
— А теперь — быстро домой, и сидеть тихо, как мышь. Сейчас сюда придут и могут устроить допрос с пристрастием.
— А вы?
— Это мои проблемы!
И я опять заглянул в сердолик.
Дома я первым дело записал телефонный номер в блокнот и принялся его изучать. Единственное, что мне удалось узнать в результате этой медитации, это то, что номер — не сотовый, а стационарный городской. Интернет заявил, что он ни в каких списках не значится и услужливо предложил мне заполнить этот досадный пробел. А что, если…
Я вышел из дома, сел в первый попавшийся автобус, проехал пять остановок и нашел телефон-автомат. Но, с трепетом набрав номер, я не услышал ничего, кроме коротких гудков. И еще раз, и еще… Через четверть часа у меня заныл палец, и я оставил эту затею. Что теперь? Ехать к Валику-Боголепу? Звонить с сотового? А может, это не телефонный номер, а, скажем, координаты или время? Ахали цели!!!
— Буня! Буня! Буня!
— Ась?
— Как ты думаешь, что это за цифры?
— Ща, свяжусь с тамошним домовым… Это — номер квитанции и дата. Хозяин недавно сдавал их в ремонт.
— Зачем ему ремонт, если он ими не пользуется? Хотя… Постой… Знаешь, где находится это часовое ателье?
— Ща, свяжусь с тамошним домовым… В соседнем доме. Там всё — ремонт обуви, ремонт часов, изготовление ключей, ремонт телефонов, ремонт зонтов, вставка змеек…
— Достаточно, я понял!
— Там еще ломбард и кофе на вынос!
Через полчаса я был на месте.
— Конечно помню, — сказал мне местный мастер-на-все-руки, рассматривая часы. Я ему говорю: «Номер квитанции напишу на бирочке», а он: «Нет, царапай прямо на корпусе!».
— А еще что-нибудь он говорил?
— Сказал, что, возможно, приедет лысый толстый бородач в очках с кривыми зубами… Тебя как звать?
— Володя.
— Вот-вот. И будет его спрашивать.
— И что?
— Он просил передать… М-м-м… что вроде: «Мертвый воскреснет…».
— «Мертвый восстанет, убьет воскресившего и прославит его имя вовеки»?
— Да.
— Ахали цели!!!
— А что это значит?
— Это, по-грузински, Новый год… Если захочется выругаться, надо сказать это словосочетание, и желание пропадет.
— Тогда ахали цели!