Не знаю, как долго мы просидели — по моим ощущениям, чуть больше вечности, но чуть меньше безвременья, но больше с нами ничего не происходило — ни плохого, ни хорошего. Звезды светили, небо вращалось, волны с тихим гулом набрасывались на берег и с легким шипением сползали обратно, лучи Паруса смотрели строго вверх. Первым нарушил молчание Афиноген.
— У этого мира нет солнца? С тех пор, как мы сюда попали, небесная сфера сделала уже больше половины оборота. Вокруг чего тогда вращается эта планета?
— Она обязательно должна вращаться вокруг чего-нибудь еще, кроме собственной оси?
— Не знаю, но в нашем мире всегда так.
— А здесь, похоже, Терра летит сквозь космос по прямой, и будет так лететь, пока ее не захватит какая-нибудь звезда.
— И что тогда?
— Если расстояние между ними будет небольшим, у Терры появится вероятность сгореть. В противном случае, на ней просто станет светлее и теплее.
— Когда это может случиться?
— Не переживай, у нас в запасе миллион лет, а может, больше.
— Не пора ли перекусить?
— Господа маги, я предлагаю соорудить здесь стол с напитками и закусками, а также палатку с кариматами, и сделать это всем сообща. Чур, я делаю стол, стулья и палатку! (Это Сихаэль).
— Тогда я делаю чё выпить и закусить! (Это Афиноген).
— А я — чё посмеяться! (Это Репех). Вова, а за тобой — ложки, вилки, тарелки, салфетки…
— Я не умею.
— Что тут уметь? Оглянись: они действительно за тобой!
— Я обернулся: сзади на камнях действительно валялись предметы сервировки — серебряные ложки и вилки, хрустальные бокалы и салфетки, щипчики, солонки и перечницы, и много, чего еще. И тут меня осенила идея.
— Ребята, давайте позовем Баха?
— Ну, сходи за ним. А со столовыми приборами мы уж сами как-нибудь разберемся.
— Да уж, да уж, — поддакнул Локи.
— А что я ему скажу?
— Скажешь: «Приглашаем на праздничный ужин!», «Мир ладн ир цу а фестив митог!». Запомнил? Удачи!
И я поплелся к Баху.
На прежнем месте композитора не оказалось. Я поискал глазами: ах, вот он, спит, растянувшись прямо на земле среди роз…
— Герр Бах, герр Бах!
— Вас? Вер бист ду?
— Не понял…
— Что ты не понял?
— Вы говорите по-русски?
— Нет, извольте слышать, я говорю по-немецки.
— А я?
— И вы по-немецки, как и я, с тюрингским акцентом. Чего, собственно, вы хотите?
— Я приглашаю вас на праздничный ужин по поводу рождения еще одного чуда света. Идемте, вы все увидите своими глазами. Вы не торопитесь?
— В этом мире время идет медленнее, чем на Земле. Здесь я уже два дня, а дома прошло не более получаса. Это очень удобно… Нет, не тороплюсь. Кристиан Людвиг Гогенцоллерн заказал мне несколько светских концертов, причем, попросил, чтобы я сделал ему посвящение, а я все никак не настроюсь… Ведь я пишу духовную музыку. Вдобавок, я не взял с собой никакой еды, поэтому с удовольствием приму ваше предложение, таинственный незнакомец.
Палатку, стол с яствами и друзей, собирающих крабов — так мне показалось поначалу — мы увидели издалека.
— Скажите, чем заняты эти почтенные люди?
— Вроде бы, крабов собирают, или… Я не знаю!
Локи сидел за столом и жевал селедочные кости и шкурку.
— А сама селедка где?
— Я ее выбросил, она невкусная. Вот шкурка — это да! — И Репех причмокнул от удовольствия.
Афиноген и Сихаэль стояли чуть поодаль, согнувшись в три погибели, но, не шевелясь, и употребляя всю свою энергию на ругательства.
— Что с вами?
— Мы хотели собрать вилки и ложки…
— И что?
— Они будто приклеенные, не поднимаются, и пальцы от них не отрываются… Это все он! — Сихаэль кивнул головой в сторону озорника.
— Но ведь, смешно же! — откликнулся тот. — Бах, тебе смешно?
— Нет, — ответил опешивший композитор.
— Локи, кто у нас председатель магучсовета?
— Ну, ты.
— Посему слушай мое распоряжение: данную шутку прекратить!
— А то что?
— Я пожалуюсь Ладу. Ты, кажется, недавно был лужицей?
— Ладно, ладно, все свободны! Хотя, могло бы так статься, что ты не успел бы пожаловаться.
— Успел бы. Я уверен: Лад в курсе всего, что с нами происходит.
— А ну-ка, позови его, если он в курсе, то…
— Лад, Лад, Лад!!!
— И Лад появился. Он вышел прямо из моря, такой же босой, такой же по пояс голый, и, как я заметил, абсолютно сухой. Он остановился в полосе прибоя по колено в волнах и молча уставился на нас. У Баха вспотела переносица и, как он сам потом рассказывал, не только переносица и не только вспотела.
— Что?
— Не побрезгуй нашим гостеприимством, милости просим к столу, надо же отметить такое событие: рождение нового артефакта!
— Благодарствуйте. Ба, да у вас в гостях сам Иоганн Себастиан! Здравствуйте, маэстро!
— Здравствуйте, господин Винкель.
Настал наш черед впасть в ступор.
— Вы знакомы?
— Не отвечая на наш вопрос, Лад продолжал.
— Маэстро, что вы так переживаете? У вас есть шесть неизданных и неопубликованных концертов, написанных еще пять лет назад. Добавьте к ним посвящение — и все.
— Спасибо за подсказку! — заулыбался композитор.
— А сейчас, — продолжил свою речь Лад, — мы сядем за стол, а с неба будет литься ваша музыка, шесть ваших концертов, которые вы, вернувшись домой, назовете Бранденбургскими.
И было так. Мы расселись вокруг стола, разлили вино по бокалам, и с одной стороны бокала оно было красным, а с другой — белым.
— Как интересно, — задумчиво проговорил Сихаэль, вращая бокал перед глазами, — как это получилось, и чем вообще отличается красного вино от белого?
— Технологией, — неожиданно ответил Лад. — Белые вина производятся исключительно путём брожения виноградного сока, в производстве красных используется еще кожица и косточки винограда, которые и придают вину красный цвет. А еще, в кожице находятся танины, делающие красное вино более терпким, и в нем больше витаминов…
— Ты кто? — неожиданно спросил маг.
— Ты угадал, — ответил Лад после секундной паузы. И, повернувшись к святому отцу, спросил: «Это — то самое вино?».
— Да. Это — то самое вино, в которое Иисус превратил воду в Кане Галилейской во время свадебного пира.
— Почему оно двухцветное? Кстати, этого в писании нет.
— Там много, чего нет, но это не значит, что этого нет вообще. Например, в писании нет коал, но, тем не менее, в природе они существуют и здравствуют.
— А как вы считаете, маэстро? — спросил Лад. — В ваших произведениях это выражено достаточно отчетливо. Вы противопоставляете прямое переживание сути христианства его оболочке, выражаете невыразимое и повествуете о неизъяснимом. Как я погляжу, это случается даже в светских концертах. У вас там есть чу́дные анданте и адажио.
— А остальное?
— Остальное — балаган… Извините.
— Вы против христианства?
— Ни «против», ни «за». Я за истину. А истина не может быть выражена никакими идеями. Ведь само религиозное чувство — не более чем переживание. А оно одинаково и у христиан, и у иудеев, у мусульман и у кришнаитов.
— И все-таки? Как вино в бокале получилось двухцветным?
— А ты его перемешай!
— Не перемешивается… Понял, это свойство самого бокала! Если он пустой, он белый, если с вином… Здорово придумано! А в христианстве что-нибудь сказано по поводу чудес?
— Косвенно. Например, евангелист Матфей однажды проговорился: «Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе».
— Где пример?
— Вот! — Афиноген кивнул головой в сторону пяти световых столбов. И столбы еле заметно кивнули ему в ответ.
И тут, как мне показалось, настал мой звездный час, и я спросил Лада, где мои друзья и вообще, вся община Ядринца?
— Ты ведь сейчас не убежишь, не исчезнешь и не испаришься? Стало быть, не уйдешь от ответа. Я не буду спрашивать, кто ты, я хочу только узнать, где мои друзья?
— Я бы рассказал тебе, но ты не готов.
— А когда я буду готов?
— Зависит от тебя.
— Что я должен делать для того, чтобы побыстрее стать готовым?
— Ничего особенного. Проявлять пытливость и находчивость и, самое главное, не лениться постигать новые истины. У тебя хорошее окружение, воспользуйся этим.
— Что мне делать сейчас? Куда идти?
— Куда хочешь, направление роли не играет.
— Можешь дать хоть маленькую подсказочку?
— Будь смелее! Не прячься за чужие спины. Ты можешь многое!
— Я ничего не знаю, я ничему такому не учился.
— А ты пробовал? Давай, вставай, пойдем к морю и посмотрим, на что ты способен. Давай, давай, не ленись!
Я, кряхтя, встал и с кислой миной поплелся к полосе прибоя.
— Субстанции, не имеющие собственной формы, благодатны для творчества, — начал свой урок Лад. — Вот, смотри.
И он повернулся лицом к морю. Тотчас метрах в пяти от него вынырнула его голова, будто сделанная из стекла. Она стала приподниматься, показались плечи, грудь. Лад, стоя лицом к лицу сам с собой, помахал двойнику рукой. Спустя секунду тот ответил тем же. Лад состроил гримасу — стеклянный двойник тоже скорчил рожу, но не такую, как у Лада.
— Скажи что-нибудь, — крикнул Лад.
— Буль-буль, — ответил двойник.
— Ах, вот ведь незадача, ну, ничего сейчас поправим, — и Лад развел руки в стороны ладонями вперед. Двойник стал непрозрачным, его кожа и волосы приобрели натуральный цвет.
— О-го-го! — воскликнул Лад.
— Ха-ха-ха! — залилось смехом его отражение.
— Теперь пробуй ты, — обратились они оба ко мне.
В задних карманах джинсов стало горячо, я сунул туда руки и ощутил, как сильно нагрелись оба камушка.
— Нечестно! — заявили оба Лада. — С фаритонами каждый может!
— Я разок с ними, а потом попробую без, — брякнул я, не зная, что делать дальше.
— Посмотри вверх, — тихо шепнул на ухо Арфин.
Я задрал голову, но ничего особенного не увидел: все звезды были на месте.
— Не так, — шепнул в другое ухо Архиз, — смотри сквозь собственную макушку!
Я хотел спросить у него, как это: смотреть сквозь собственную макушку, но тут же понял, как это делается, и увидел в полуметре над собственной головой самого себя, будто отраженного в громадном зеркале. Мое отражение было прозрачным и невесомым, но каким-то странным образом я ощущал и его самого, и окружающий мир через его органы чувств. У меня закружилась голова, и я, оглушенный и мгновенно потерявший всякий интерес к происходящему, рухнул в набегающую волну.