Утром Лида проснулась на удивление рано, просто открыла глаза с осознанием того, что выспалась и спать больше не хотела. Ожина была так великодушна, что позволила гостям ночевать в ее доме, за что все ей были крайне признательны, а Барбарис, как истинный иргиец, так и не понял, почему абсолютно типичное поведение представителя его народа вызывает у их компании такой восторг.
Лида повернула голову к Марине, та спала вместе с ней на невысокой кровати, периодически покашливая в подушку. Еле слышный грудной кашель в столь раннее и тихое утро был похож на звон колоколов, который Лида слышала, сбегая из Кинкана. Она решила, что как только увидит Ожину, попросит ее дать Марине какой-нибудь настой от кашля. В мире, где еще не придумали таблетки, а все болезни лечили исключительно тем, что росло под ногами и над головой, должны были иметься какие-нибудь народные лекарственные средства.
Откинув в сторону свой край стеганого покрывала, Лида укрыла им подругу, наскоро натянула на себя всю ту одежду, которую ей вчера одолжили после бани, и на цыпочках выскочила из комнаты.
Дом Ожины, как и остальные постройки в деревне, был одноэтажным, но намного больше соседних сооружений. В нем было несколько комнат и просторная кухня, в середине которой стоял массивный деревянный стол. На взгляд он казался неподъемным. Через небольшое окошко, неплотно закрытое со стороны улицы створками, просачивался свет. В его дорожках в воздухе, поблескивая, как сахарные крупицы, плавали песчинки пыли.
Никаких холодильников, плит и микроволновок с электрическими чайниками. Лишь старая печь, на которой, тихо посапывая, кто-то спал.
Лида проскочила мимо кухни и, найдя выход на улицу, покинула дом Ожины, чтобы узреть небывалую красоту мира, окрашенного в бирюзовую дымку. Сделав глубокий вдох, она обняла себя за плечи, чувствуя прохладу и сильную влажность. Солнце вот-вот должно было подняться из-за горизонта, а петух, которого Лида все же разглядела на столбике забора, и не думал будить тиссовцев своим кукареканьем. Казалось, будто он тоже наслаждался минутами утренней тишины и спокойствия.
Лида знала, что вскоре им предстояло покинуть это место и отправиться в путь, а потому решила запечатлеть в памяти столь прекрасные виды и немного подумать о том, что же ей все-таки следовало делать дальше.
Сколько бы она не говорила всем о своем намерении встретиться с царем Кизилом, желание вернуться во дворец Марципана, который в скором времени окажется у нее почти что перед носом, было столь велико, что Лида была готова отступиться от собственных убеждений и свернуть на половине пути. Ведь если хорошенько поразмыслить, то как царь Кизил мог ей помочь? Да и захочет ли он вообще ей помогать? А встречаться с ней, когда она заявится в его дворец? Может, царь Кизил в этот момент крепко спал, и думать не думал о том, что его обвинили в измене? А может, места себе не находил и не знал, как спастись из этой весьма щепетильной ситуации?
Вопросов у Лиды было больше, чем ответов на них, и в этот момент ей как никогда прежде не хватало совета Зефира.
Подумав о покровителе, у Лиды засадило горло.
Во всей этой суматохе она совершенно забыла о том, что Зефир не просто был далеко от нее, а содержался под стражей в какой-то сырой и темной темнице. Кто мог помочь ему выбраться оттуда? А вдруг его пытали, пытаясь выбить из него признание того, что Лида была причастна ко всем бедам Птифура?
«Нет, — Лида покачала головой. — Не думай об этом».
Она убеждала себя, что все с Зефиром было в порядке. Да, он был под стражей, но никто его не пытал. Ведь княгиня Юдзу и князь Каламондин — цивилизованные люди…птифурцы. А пытки и прочие атрибутики средневековья — прерогатива каких-нибудь варваров, а не ученых.
Но даже если так, то как вызволить Зефира из их лап?
В том же средневековье, Лида в этом была почти уверена, ради такого дела король мог собрать войско и пойти войной на обидчика своего друга. Могла ли она сделать то же самое?
Из уроков господина Эклера Лида помнила, что о войне в этих местах давно уже не слышали. И слышали ли когда-нибудь вообще — загадка.
«Может, стоит все-таки прислушаться к словам Максима и Трюфеля, и вернуться во дворец? А еще лучше домой. — Лида вспомнила о Марине. — Не надо было ее с собой брать…»
Лида чувствовала вину перед подругой. Ведь по ее вине та подхватила в Птифуре какую-то заразу и простыла. А Максим и Трюфель были вынуждены искать ее, даже не зная, с чего начать поиски, ведь она как всегда поступила по-своему, создав другим кучу проблем.
И все же Лида металась от одного края весов к другому, не зная, какую из чаш выбрать: ту, что вела ее во дворец царя Кизила или в ту, что вела ее домой. С одной стороны она уже так далеко зашла, что отступать было бы нечестно по отношению к самой себе, с другой же стороны…
«С другой же стороны я только создаю неприятности всем вокруг и у каждого встречного прошу помощи», — не без горечи подумала Лида.
Получалось, что все ее попытки преуспеть в этом деле оканчивались постоянным вмешательством кого-то, благодаря кому Лида и могла двигаться дальше. От свершившегося самоанализа у нее потяжелело на сердце и она не заметила, как во дворе кроме нее появился еще один бодрствующий жаворонок.
— А ты ранняя пташка, как я похгляжу, — вместо утреннего приветствия проговорила Ожина, отвлекая Лиду от ее размышлений. — Плоха кровать?
Лида тут же протестующе закачала головой.
— Нет, что Вы!.. Доброе утро… Просто я выспалась, — сказала она и добавила: — кажется, впервые за долгое время.
— Неудивительно, — Ожина самодовольно хмыкнула, — на воздухе-то, да после такого пиршества негоже жаловаться на что-то.
Лида и не собиралась ни на что жаловаться. Ее отмыли, накормили, дали чистую одежду и уложили спать в сухую теплую постель, на что ей жаловаться?
— Вы куда-то уходили так рано? — вместо всего этого задала она вопрос, заметив в руках у Ожины корзинку, а в ней пучки каких-то трав. — Точно!.. Я хотела попросить Вас кое о чем. У Вас есть какие-нибудь лекарства от кашля? Моей подруге нездоровится…
— Лекарств нету, но будут. — Иргийка потрясла корзинкой с травами. — Твоя подруга своим кашлем не давала мне всю ночь уснуть.
— Простите…
— В мужицкие тряпки выряживетесь, а заботиться о себе не учились, — отмахнулась Ожина. — Иди за мной, научу тебя полезным вещам.
«Полезными вещами» Ожина назвала умение кипятить воду и заваривать этой водой травы, которые она собрала. А собирать их, чтоб Лида знала, нужно ранним утром, пока не рассвело, иначе все их целебные свойства исчезнут, выжженные лучами утреннего солнца. В подобное верилось с трудом, но как верно рассудила Лида, иргийке было виднее.
К тому моменту как настойка была готова, на кухне появились все гости Ожины. Все они кроме разве что Трюфеля — выглядел он, как и подобает аристократу просто превосходно — заспанные и опухшие ото сна были усажаны хозяйкой дома за стол.
Вскоре был готов и завтрак.
Фалуде, герцогство Парфе
Джелато ненавидел прислуживаться перед кем-то. Особенно перед тем, с чьим существованием ничего не мог поделать. Первым в его жизни таким раздражителем был его собственный отец: строгий, деспотичный, презирающий всех и вся, подозревающий каждого второго в измене, слышавший за своей спиной каждый тихий вздох, казавшийся шепотом тех, кто строит против него козни. Истинный парфиец, в чьих жилах текла кровь Великого Парфе.
Будучи ребенком Джелато боялся отца, повзрослев — возненавидел, но бояться не перестал.
И какую же он испытал радость, когда ему сообщили о кончине старого герцога. Словами не передать, как в тот момент он был счастлив. Казалось бы, что вот она, долгожданная жизнь, в которой не было места унижениям. Жизнь, в которой он единственный господин, а все остальные — слуги, не смевшие сказать против его слова свое собственное.
Долгое время так все и было.
— Я сделал то, что ты просил. Но зачем все это?
В тронном зале не было никого кроме них, и Джелато изо всех сил старался не скрипеть зубами, смотря на то, как на его троне восседал этот зазнавшийся мальчишка. Человек.
— Ты так и не объяснил.
— А тебе нужны объяснения? — Паша безучастно разглядывал собственные пальцы, вытянув перед собой правую руку. — Это нужно для благого дела.
— Благого дела? Не понимаю.
— И не поймешь. Тебе не дано это понять.
Джелато сжал кулаки, но старался не измениться в лице.
Как же он ненавидел людей.
— Я не согласился с обвинениями княжеской семьи Цитрона в отношении Лидии, и теперь она избежит суда аристократов, по итогам которого ее бы казнили. — Джелато нетерпеливо кусал изнутри щеки, вновь становясь ребенком, на которого с трона смотрел властный правитель. — Я хочу знать, зачем? Нам нужны земли Марципана, чтобы расширить владения Парфе… Чтобы вернуть их обратно! Если бы… Если бы ее казнили!..
— Запомни, парфиец, — голос Паши прозвучал так глухо, то у герцога все внутри похолодело, — никто не причинит ей вреда. Я понятно объясняюсь?
Джелато опустил глаза, не в силах смотреть перед собой. Он боялся этого человека, зная о нем лишь то, что из уст в уста передавалось в его семье от одного герцога к другому. Он впитал этот страх с молоком матери, а те, кто правил до него, с молоком своих матерей.
Человек, видевший самого Великого Парфе.
Человек, знавший Великих правителей.
Человек, которого уже не должно было быть в живых.
Джелато боялся его всем сердцем, потому что видел в его глазах лишь бездонную пустоту, в которой был способен утонуть.
Нет, не так.
Этот человек мог утопить его в этой пустоте щелчком пальцев.
— Нет причин переживать, герцог, — произнес Паша, поднявшись с трона и медленно направляясь в сторону Джелато. — Наш уговор в силе, а я привык держать слово. Земли всего Птифура вскоре станут едины под флагом дома Великого Парфе. А до тех пор ни ты, ни кто-либо еще не посмеет и пальцем тронуть Лидию Воздушную. Я понятно объясняюсь?
Джелато мог разве что кивнуть, потому что произнеси он в этот момент хоть слово, Паша бы услышал, как у него дрожит голос.
— Вот и хорошо.
Паша прошел мимо, неторопливой походкой направляясь к выходу из тронного зала.