- Разве?
- Я сужу по голосу. У вас было много братьев и сестер?
Он покачал головой.
- Вы были единственным ребенком?
- Нет, был еще один. Но он давно умер.
- А отец с матерью живы?
- Умерли.
- Может, из родни кто есть?
- Никого не осталось. Да у меня ее, кажется, и не было. Я о родственниках никогда не слышал.
В эту минуту в комнату легкими шагами вошла Белла. Они не заметили ее, и она отступила к дверям, не зная, как ей быть - остаться или уйти.
- Не обижайтесь на меня, старуху, - продолжала миссис Боффин, - и скажите правду. Мистер Роксмит, у вас не было неудачи в сердечных делах?
- Нет, не было. Почему вы об этом спрашиваете?
- А вот почему: вы иной раз бываете такой... как бы это сказать?., понурый, что ли. Это в ваши-то годы! Вам, верно, и тридцати нет?
- Тридцати еще не исполнилось.
Решив, что теперь самая пора дать знать о своем присутствии, Белла кашлянула, чтобы привлечь их внимание, извинилась и спросила, не уйти ли ей - она, кажется, прервала деловой разговор?
- Нет, не уходите, - сказала миссис Боффин. - К делу мы сейчас только приступим, и вас, Белла, это касается теперь не меньше, чем меня. Но я хочу, чтобы и мой Нодди присутствовал на нашем совете. Будьте так добры, сходите кто-нибудь за моим Нодди.
Роксмит взялся исполнить это поручение и вскоре вернулся в обществе трусившего рысцой мистера Боффина. Белла почему-то заволновалась, думая, о чем же сейчас пойдет речь? И успокоилась лишь тогда, когда миссис Боффин заговорила.
- Садитесь-ка рядом со мной, душенька, - начала эта достойная женщина, с удобством устраиваясь на широкой оттоманке посреди комнаты и беря Беллу под руку. - А ты, Нодди, сядешь здесь, а мистер Роксмит вон там. Так вот о чем нам надо поговорить: я получила письмецо от мистера и миссис Милви, такое ласковое, что слов нет! Мистер Роксмит прочитал мне его вслух, потому что я плохо разбираю по-письменному. Они предлагают подыскать другого ребенка, которого я могла бы назвать как мне хочется и взять на воспитание... и, узнав об этом; я крепко задумалась.
- А уж если задумалась, держись! - послышался восхищенный шепот мистера Боффина. - Ей только начать трудно, а дальше мысли из нее так и прут, как пар из паровоза.
- Да... задумалась я, - повторила миссис Боффин, просияв от комплимента мужа. - И надумала я две вещи. Первая вот какая: не хочется мне больше воскрешать имя Джона Гармона. Несчастливое это имя, назовешь им еще одного малыша, а оно опять принесет горе, и будешь себя потом корить.
- А скажите, - с озабоченным видом обратился мистер Боффин к секретарю, всецело полагаясь на его суждение, - суеверием тут не пахнет?
- Миссис Боффин руководствуется чувством, - мягко ответил Роксмит. Это имя всегда было несчастливым, а теперь с ним связаны новые тяжелые воспоминания. Оно отжило свой век. Стоит ли воскрешать его? Мисс Уилфер, разрешите вас спросить, как вы считаете?
- Мне это имя не принесло счастья, - сказала Белла, вспыхнув. - Во всяком случае до тех пор, пока оно не привело меня сюда. Но дело не в этом. Мы назвали Джоном Гармоном бедного малыша, а он так растрогал меня своей лаской, что я, кажется, буду ревновать, если Джоном Гармоном назовут другого ребенка. Я не смогу называть его именем, которое стало мне дорого.
- Ваше мнение тоже такое? - снова обратился мистер Боффин к секретарю, внимательно глядя на него.
- Я повторяю, тут надо полагаться на чувство, - ответил Роксмит. - И мне кажется, что чувства мисс Уилфер очень тонки и благородны.
- Теперь послушаем твое мнение, Нодди, - сказала миссис Боффин.
- Мое мнение, старушка, - заявил Золотой Мусорщик, - твое мнение.
- Значит, - сказала миссис Боффин, - мы все согласны, что воскрешать имя Джона Гармона не нужно. Пусть покоится в могиле. Мистер Роксмит говорит, что надо полагаться на чувство, но, боже ты мой! сколько на свете таких дел, где лишь на чувство и надо полагаться! Ну, хорошо! А теперь, голубушка моя Белла, и вы, мистер Роксмит, послушайте, что я еще надумала. Когда мы с мужем впервые заговорили о моем желании усыновить мальчика-сиротку в память Джона Гармона, я сказала: "Как утешительно думать, что какому-нибудь бедняжке пойдут на пользу деньги Джона и он не будет такой несчастный, заброшенный, каким был Джон!"
- Браво! - воскликнул мистер Боффин. - Так и сказала, слово в слово! Бис!
- Подожди, Нодди, - возразила ему миссис Боффин. - Это еще не все, не вовремя ты со своим "бисом". Я от собственных слов не отказываюсь, как тогда говорила, так и сейчас скажу. Но вот умер наш малютка, и стало мне думаться: а может быть, я тут больше всего сама себя ублажала? Все разыскивала такого ребенка, чтобы и личиком помилее и чтобы приглянулся мне. Ведь если хочешь сделать добро, так делай это ради самого добра, а уж о том, что тебе нравится или не нравится, забудь!
- А может быть, - сказала Белла, и, может быть, тут она вспомнила те странные отношения, которые когда-то связывали ее с ныне покойным Джоном Гармоном. - ...Может быть, воскрешая это имя, вы хотели дать его ребенку не менее милому вам, чем его тезка. Ведь к нему вы всегда питали нежные чувства.
- Вот какая вы добрая, голубушка! - сказала миссис Боффин, пожимая ей руку. - Нашли чем меня оправдать! Может статься, так оно и было. Конечно, доля правды здесь есть, но только доля, а не вся правда. Впрочем, сейчас это не важно, ведь мы решили, что с именем Джон Гармон надо покончить.
- И оставить его только в воспоминаниях, - задумчиво проговорила Белла.
- Вы лучше меня сказали, голубушка. "И оставить его только в воспоминаниях". Ну, так вот, я и надумала: если брать на себя заботы о каком-нибудь сироте, пусть он будет для меня не баловнем, не забавой, а ребенком, которому надо помочь ради него самого.
- И не обязательно, чтобы хорошенький? - спросила Белла.
- Нет, - твердо ответила миссис Боффин.
- И не обязательно, чтобы располагал к себе? - спросила Белла.
- Нет, - повторила миссис Боффин. - Не обязательно. Уж как будет, так будет. Есть один хороший мальчик, которого судьба не побаловала такими достоинствами, но он честный, работящий и заслуживает того, чтобы ему помогли. Вот я и решила, если о себе не думать, значит ему и надо помочь.
Тут в дверях появился лакей, который не так давно был оскорблен в своих лучших чувствах. Он подошел к Роксмиту и извиняющимся тоном доложил о госте с предосудительным именем "Хлюп".
Все четверо участников совещания переглянулись между собой и замолчали.
- Позвать его сюда, миссис Боффин? - спросил Роксмит.
- Да, - сказала она. После чего лакей удалился, потом снова появился в сопровождении Хлюпа и вышел, преисполненный негодования.
Заботами самой миссис Боффин Хлюп был одет в черную пару, и портной, шивший ее, получил от Роксмита приказ пустить в ход все свое искусство, чтобы по возможности скрыть на ней пуговицы и застежки. Но хилость фигуры Хлюпа ваяла верх над всеми ухищрениями портновской науки, и теперь он стоял перед членами совещания точно Аргус *, ослепляя их поблескиванием, подмаргиванием, сверканьем и мерцаньем сотни ярких металлических глаз. Изысканный вкус какого-то неизвестного шляпника снабдил его головной убор черной лентой, закупленной, вероятно, оптом; лента была плоеная от тульи до полей и сзади заканчивалась бантом, при виде которого воображение человеческое пасовало и разум поднимал бунт. Особые силы, присущие ногам Хлюпа, уже успели собрать его брюки гармошкой у щиколоток, а на колени напустить мешками; руки, наделенные такими же способностями, вздернули рукава к локтям, обнажив кисти. Ко всему этому великолепию следует добавить чрезвычайно короткие фалдочки да зияющий провал на том месте, где полагается быть животу, - и портрет Хлюпа будет готов.
- Ну, как там Бетти, дружок? - спросила его миссис Боффин.
- Спасибо, ничего, - ответил Хлюп. - Шлет вам поклон, благодарит за чай и за все заботы и справляется о здоровье вашего семейства.
- Ты только что пришел, Хлюп?
- Да, сударыня.
- Значит, пообедать еще не успел?
- Нет, сударыня, но собираюсь. Разве я забуду, как вы мне наказывали: не уходи, пока тебя не угостят мясом, пивом и пудингом... Нет! Их четыре было! Я же помню - сам подсчитывал, когда ел. Мясо - раз, пиво - два, овощи - три... а кто же четвертый? Пудинг! Вот кто четвертый! - Тут Хлюп запрокинул назад голову, широко открыл рот и засмеялся, сам не свой от восторга.