Мумей провела две чудесные недели рядом с Фауной. Они много гуляли, ещё больше говорили и почти никогда не расставались. Каждое мгновение проведенное вместе, было навесом золота для обоих. Так сильно им было приятно общество друг друга.
Иногда Мумей замечала странное поведение подруги: та подчас беспокойно озиралась по сторонам, словно ожидая какой-нибудь подлянки. На вопрос: ≪Что же тебя беспокоит? ≫ Фауна не давала однозначного ответа. Порою нимфа просила у гостьи привезённый медальон, и всегда возвращала несколько сконфуженной. На её устах всё чаще покоилась притворная улыбка, словно её нечто терзает изнутри, но она не решается в этом признаваться.
Эта мелочь, словно капля яда отравляла счастливые дни приезжей совушки. Но она не отчаивалась, и продолжала окружать подругу самой тёплой заботой на которую только была способна. Мумей уже несколько раз прокляла своё любопытство и зареклась больше никогда не удивлять Фауну странными амулетами из барсучьих лабораторий. ≪Наверняка это всё из-за магии≫ — решила она.
И вот наступил день прощания. Это было солнечное душистое утро; в воздухе порхали стрекозы, укладывались спать светлячки. На поляне мамоносов собирались пассажиры; когда придёт время, волосатый исполин подберёт их хоботом и усадит себе на спину. До этого момента девушки не смолкали — слова заменяли кислород. Они обсуждали всё и в то же время ничего, наслаждаясь последними мгновениями проведёнными вместе. Кто знает, когда подруги сумеют встретиться в следующий раз. Как бы то ни было, наверняка это будет нескоро.
— Я буду скучать! — кричала Мумей уносимая хоботом мамоноса.
— Когда доберёшься, напиши мне письмо, — слезливо просила Фауна, но подруга её уже не слышала.
В тот день нимфа позабыла о странном предсказании медальона, но уже на следующее утро вновь поддалась меланхолии. ≪Матушке-природе угрожает опасность. Теперь я чувствую это. Ох, что же будет, что же случится…≫ — эти мысли сопровождали Фауну от заката до рассвета. Она была натурой впечатлительной, а потому верила всякому маломальскому предсказанию, будь то слова белочки-проказницы или шаманов болот.
Стоило Мумей отбыть, как тут же все страхи и опасения взяли верх над Фауной. Она заболела…
***
Узнай Мумей о тяжких хворах подруги, её слезах отчаяния, нескончаемых молитвах Матушки, она непременно бы бросила семинарию и вернулась в Изуркатию. Но совушка об этом не догадывалась, а письма получаемые от нимфы всегда содержали только положительные строки. Это здорово радовало девушку, придавало сил, разбавляло унылые будни.
Мумей обучалась в Совиной семинарии, откуда каждые семь лет выпускались жрецы, так называемой Кукусы. Эти существа клятвенно вверяли свои сердца служению Матушки-природы и всячески задабривали её подношениями. Собственно, это было их основной задачей.
Стоило Мумей вернуться в семинарию, ей тут же сделали выговор. Директор — барсук преклонных лет, обладатель пышной шерсти и самого толстого носа во всей деревни — Был крайне жесток и назначил девушке исправительные работы. ≪Ещё одно замечание Нанаши, — говорил он — И я сошлю тебя в Кукукуку, а там уж будь уверена, ты не побалуешь!≫
Эта угроза была для Мумей страшнее удара ножа. Отправляться в столицу жрецов, туда, где бесконечные молитвы и унылые физиономии верноподданных Матери, ей ужасно не хотелось. Чтобы смягчить директора, она вернула медальон и заверила того, что загладит вину как можно скорее. С той минуты, швабра и ведро стали главными атрибутами девушки на полгода. Ей приходилось вставать с первыми петухами (благо в деревне все петухи были крайне пунктуальны и кукарекали ровно в шесть утра), и укладываться спать после наступления кромешной тьмы, чередуя уборку с занятиями.
Письма Фауны были единственным лекарством от неизбежной хандры. Ситуацию усугубляли насмешки семинаристов, в частности зазнайки Шиён Сумору. Это была напыщенная девица из знатного рода; она любила кичиться своим происхождением, разглагольствовать об амбициях и принимать лесть от подруг. Но ещё больше ей нравилось издеваться над Мумей — это доставляло ей величайшие удовольствие. Причина этого заключалась в глубокой зависти к Нанаши.
Шиён до глубины души ненавидела совушку за её чудесные волосы, и мечтала, чтобы однажды её собственные отросли хотя бы до предплечья. ≪Я так хороша собой, но мои волосы…ох эти ужасные волосы. Ну почему они не растут?! ≫ — размышляла Сумору одинокими вечерами. Она и правда была вполне недурна, даже излишняя худоба не умоляла женские прелести. Ухажеры писавшие ей, упоминали про голубизну глаза, аккуратный носик, изящные пальчики и т. д, но никто не говорил про волосы. Это было табу.
Однажды во время перемены, Шиён проходила между Мумей. Совушка работала шваброй, а чтобы волосы ей не мешали, заплела их в хвост. Это настолько сильно взбесило завистницу, что она опрокинула ведро девушки, за что получила в нос. Разбирательствам не было конца.
В тот же день Мумей была вызвана к директору. ≪Ещё одно замечания Нанаши, — напоминал он — И я обещал выслать тебя в Кукукуку. Не имеет значения, что ты «немного толкнула» Шиён. Ты совершила ужасный поступок! ≫ Директор был верен своим словам, и уже на следующий день совушку отправили в столицу в сопровождении жрецов.
И всё-таки она была довольна собой.