– - На малом не развернешься.
– - Еще как развернешься-то! Был бы разум да старанье. Поглядите на усадьбы-то: вон у других на таком же добре одна трава растет, а у Константина Ивановича чего хочешь. Ишь, и смородина, и клубничка, и огурчик. А это чего стоит-то? Вон какая полоска, а с ней на всю семью добра хватит. Собери ты свою землю в одно место да постарайся над нею, она тебе так же, как усадьба, отплатит.
– - Наши земли и в одно место соберешь -- не воскреснешь. Достанутся пустыри да межи -- совсем останешься без ежи.
– - Усдобишь. Усдобишь пожирней -- все сравняется. Будет, как господская.
– - Над господской землей наши отцы да деды старались.
– - Отцы да деды над чужой старались, а мы будем на своей. А то как рыба на песке бьемся, а к воде не подберемся.
Протасов затянулся цигаркой и замолчал, а Машистый обратился к Константину Ивановичу и стал дальше расспрашивать его о петербургских делах -- надолго ль он приехал. Мельников сказал, чем главным образом был вызван его приезд.
– - Слышал, слышал! -- сказал Машистый. -- Вот как люди добрые дела делают, а ты, -- обратился он снова к Протасову, -- от думы земли ждешь. Ты бы сам не зевал, вроде как Андрей Егоров, с своего же коня да долой посреди дня!
Протасов бросил окурок в траву, поднял глаза и равнодушно проговорил:
– - Это дело известное. У нас примера не было, чтобы кто своими руками хорошего житья добился, а таким-то порядком сколько хошь.
– - Да, начинаются дела, -- вздохнув, вымолвил Машистый. -- Из овечьего стада еще волков не выходило, а из мужицкого уж появляются. Вот твой дядя. Теперь еще Восьмаков.
Константин Иванович вспомнил Восьмакова. Он был старше его, жил прежде в Москве молодцом в рыбной лавке. Раз его послали на вокзал выкупить товар и дали ему четыреста рублей денег. Деньги его соблазнили, и он объявил, что потерял их; хозяин заявил полиции, молодца отправили в сыскное, и после этого деньги нашлись. Восьмакова посадили в тюрьму, и когда выпустили, он не стал жить больше в Москве, вернулся в деревню и взялся за крестьянство. Хозяин из него вышел плохой; вел он себя пока незаметно. У него было три сына; двух он отправил в Москву, и третий жил при нем в деревне.
– - А что ж Восьмаков, он разве что? -- спросил Мельников.
– - Тоже мироедом становится; пока ребята росли да вошь кусала -- был тише воды, а теперь вшей стряхнул маленько -- гляди-ка, как нос дерет: над всем миром большину взять хочет.
– - Да он и порядков-то деревенских не знает, -- удивился Константин Иванович.
– - Порядков не знает, а на сходке орет во всю ивановскую. И где свою пользу увидит -- в лепешку расшибется, а своего добьется.
– - У нас на всем миру так пошло, -- заговорил опять Протасов, -- всякий думает не как лучше, а как слаще. У каждого стала одна забота -- как бы повернуть краюшку к себе мякишем, а другой хоть зубы поломай…
– - Слабнуть народ стал.
– - Не слабнуть, а крепнуть… только крепость-то эта идет на худые дела. Поджил мужик стройку, надо перетрясать, а он под нее красного петуха. Дескать, пожар стройки не портит. У него-то не испортит, а соседу-то будет каково? Али теперь, с этой собственностью: другой покупает, всю семью по миру пускает, а ему и горя мало.
– - Своя рубашка к телу ближе, -- заметил Машистый.
– - Известно, -- согласился Протасов, -- только мы в училище ходили, нам хорошие истории читали, старались нас выучить не рубашку на теле держать, а душу не потерять. Для того нам мозги-то прочищали, чтобы нам друг друг душить?
– - Друг друга душат и неученые.
– - Неученый хоть меньше сделает -- от него ни путного, ни беспутного.
– - Ну, тоже не скажи. Ты думаешь, кто темен -- он ни туда ни сюда; раскуси-ка его хорошенько, ан и ошибаешься. Попробуй-ка подбей наших стариков вон Бержеловое болото высушить? ан и не подобьешь. Всем от этого польза, а они не пойдут. А помани Пряников косить за вино, найдутся охотники?
– - Найдутся.
– - Стало быть, они разбираются. Идут туда, где сейчас по губам помажут.
– - Это оттого, что на хорошее дело-то мало зовут.
– - Оттого мало и зовут, что знают, никто не пойдет и никто хорошего слушать не будет, а Восьмакова с Пряниковым послушают.
– - Стало быть, не все ладно у нас в деревне? -- спросил Константин Иванович.
– - В деревне никогда ладно не было, да и быть не может, опять заговорил Машистый. -- Какой тут может быть лад? У вас, в Питере али в Москве, каждый знает, что ему делать и что за свое дело ожидать. В такие-то часы на работу идет, в такие-то на обед, тогда-то получка, а тогда-то праздник, а мы никогда ничего не знаем. Ты думаешь ехать пахать, а тебя гонят по дороге заплатки латать. Ты собрался косить, ан, глядь, дождик моросит. Осенью какая зелень -- сила, думаешь -- вот с хлебом будешь, а пришла весна -- вместо ржи-то синюшник растет.
– - Это всегда так велось, нужно бы привыкнуть.
– - Плохая привычка, когда на каждом шагу закавычка. Никогда путем думки не соберешь: ты задумал об одном, а тебя высадит на другое, вот и ходишь весь век с разинутым ртом.
– - Вы с разинутым ртом ходите оттого, что у вас дышать свободно, -- проговорил Константин Иванович. -- Ишь какая благодать; что ни дыши -- еще хочется!
– - Дышать-то у нас есть чем, -- усмехнулся Протасов, -- вот только иной раз, что жуют, не хватает.
– - Как так не хватает, когда вашими трудами другие кормятся!
– - Другие-то наше едят, а мы на них только поглядываем. И вы считаете, что нам жить хорошо, а мы думаем -- вам не плохо.
– - Вот ты и разберись, -- вдруг засмеялся Машистый, -- не пришлось бы на веревке тянуться, чья сильней. Так как же теперь быть-то? Мы пришли к питерскому, думали -- с него по случаю приезда щетинку сорвать, а никак приходится нам его в чайную-то вести да из своего кошелька угощать.
– - Зачем в чайную?
– - Обмыть тебя по случаю приезда. Эх, дела, дела! Видно, там хорошо, где нас нет. Ну, что ж, если у вас там так плохо, а у нас хорошо, пойдем, мы тебя угостим, где наше не пропадало.
– - Я угощу, -- улыбаясь, проговорил Константин Иванович. -- Я от этого не отказываюсь, только я хочу сказать, у вас тут трава, зелень, а у нас кругом камень, да еще шлифованный, а среди камней и сам, того и гляди, каменным сделаешься.
Чайную в Охапкине содержал Бражников. Прежде, в молодости, он ходил на заработки. В Москве на одной фабрике стали вырабатывать бумажное полотно, похожее на голландское. Находчивые люди стали разъезжать с этим полотном по глухим местам и продавать его за настоящее. Барыши получались большие. Таким торговцем стал и Бражников и в два года нажил две тысячи. После этого он снял трактир на большой шоссейной дороге и заторговал на славу. Он отрастил брюхо, завел золотые часы, жена его сшила шелковое платье, и он уже хотел выписаться из общества и приписаться к купечеству. Но рядом с шоссе вскоре провели железную дорогу; езда по шоссе упала, трактир Бражникова опустел, хозяевам пришлось сокращаться во всех своих замашках, и они стали быстро проживаться. Часы были проданы, платье заложено, и вот, когда стало ясно видно, что прежнего житья не воротить, -- Бражников запряг лошадей в тарантас, усадил жену, десятилетнего сынишку и, сказавши работнику, что он едет в гости к попу, -- уехал из села навсегда, оставив кредиторам все свое заведение и имущество. После этого в Охапкино лет пять ездил становой с исполнительными листами, но у Бражникова никакого имущества не находилось; становому такая езда надоела, и он оставил Бражникова. А Бражников вырастил сына, женил его на одной сироте, у которой было трехсотрублевое приданое, на это приданое он открыл чайную и стал тайком приторговывать водкой.
У двора Бражникова росло несколько кудрявых берез. Под ними стояли столы, и летом под березами были лучшие места.
Когда компания подошла к чайной, под березами был занят только один стол. За ним сидело три мужика. Старый согнутый старик Быков, хозяин большого дома, с деньгами, на которые он скупал зерно во время беспутья, скот, лес; он сам уже не работал, так как у него была грыжа, но крепко держал большину в руках. Другой был старовер Васин, с курчавой бородой с проседью и востренькими маленькими глазами; третий был высокий, белокурый, с широкой бородой и вдавленной переносицей, тягольщик Осип. Осип первый заметил подошедших и воскликнул:
– - Господину питерскому наше почтение! С приездом!
На безобразном лице мужика мелькнула широкая улыбка, выражавшая как будто бы добродушие и вместе с тем лукавство.
Мельников стал здороваться с односельцами. Быков и Васин отнеслись к нему не так фамильярно. Быков степенно ответил на его рукопожатие, Васин же встал и по клонился при этом.
– - Погостить приехал? -- спросил Быков.
– - Да, своих повидать.
– - Надолго?