Красная сестра - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2

Красный Класс

Пролог

Очень важно, убивая монахиню, не забыть привести с собой армию достаточного размера. Для сестры Шип из монастыря Сладкого Милосердия Лано Таксис привел двести человек.

Стоя у фасада монастыря можно увидеть как северный лед, так и южный, но более прекрасный вид открывается на плато и узкие земли. В ясный день можно заметить побережье и море Марн — слабый намек на синеву.

В какой-то момент мучительно долгой истории, народ, знание о котором утрачено, возвел на плато тысячу двадцать четыре колонны: коринфские гиганты, толще тысячелетнего дуба, выше высочайшей сосны. Каменный лес, безо всякого порядка и рисунка от края до края, так, что нигде не было больше двадцати ярдов до какой-нибудь из колонн. Сестра Шип ждала среди этого леса, одинокая и ищущая свой центр.

Люди Лано начали рассредоточиваться между колоннами. Шип не видела и не слышала приближения врага, но знала его расположение. Она уже видела, как они ползли вверх по западной тропе из долины Стикс, по трое и четверо в ряд: наемники-пеларти с лед-окраин, носящие меха белого медведя и снежного волка поверх кожаных доспехов, некоторые с обрывками кольчуг, старых и темных или ярких, как новые, в зависимости от удачи. Многие несли копья, некоторые мечи; у каждого пятого был короткий лук из изогнутого рога. В основном это были высокие мужчины, светловолосые, с короткими или заплетенными в косы бородами, женщины с синими полосами на щеках и лбу, похожими на лучи холодного солнца.

Настало мгновение.

Весь мир и многое другое устремилось в бесконечность, чтобы достичь этого удара твоего сердца, кричащего сквозь годы. И если ты позволишь этому случиться, вселенная, не переводя дыхания, протолкнется через эту раздробленную секунду и помчится к следующей, в новую вечность. Все, что есть — отголоски всего, что когда-либо было, корни всего, что когда-либо будет, — должно пройти через это мгновение, которым ты владеешь. Твоя единственная задача — остановить его, сделать заметным.

Шип стояла без движения, ибо только когда ты действительно неподвижна, ты можешь быть центром. Она стояла без звука, потому что слушать можно только молча. Она стояла без страха, ибо только бесстрашные могут понять опасность.

Ее — тишина леса, укорененное беспокойство, медленность дуба, быстрота сосны, кипящее терпение. Ее — безмолвие ледяных стен, обращенных к морю, прозрачных и глубоких, голубые тайны, холодом вставшие против правды мира, терпение эонов, сложенных стопкой против внезапного падения. Ее — неподвижность рожденного в скорби младенца, замершего в своей колыбели. И его матери, застывшей в своем открытии, мимолетном и вечном.

Шип хранила молчание, которое состарилось еще до того, как она впервые увидела свет этого мира. Тишина, передаваемая из поколения в поколение, покой, который заставляет нас смотреть на рассвет, невысказанный союз с волной и пламенем, который позволяет и тому, и другому взять всю речь из языков и заставляет нас стоять перед волнами и зыбью воды — или ждать, чтобы стать свидетелями всепоглощающего танца радости огня. Ее — безмолвие отвержения и детской обиды: немота, неведение, шрам на долгие годы. Ее — невысказанное все первой любви: косноязычие, нескладность, отказ запятнать столь острое и золотое чувство чем-то столь грубым, как слова.

Шип ждала. Бесстрашная, как яркие и хрупкие цветы, открытые небу. Храбрым может быть только тот, кто уже проиграл.

До нее донеслись голоса, пеларти перекликались друг с другом, теряя из виду своих на изломанных пространствах плато. Крики разносились по ровной земле, эхом отражаясь от колонн, вспышки факелов, множество приближающихся шагов. Шип повела плечами под броней из черн-кожи. Она сжала пальцы каждой руки вокруг острого веса метательной звезды, ее дыхание было спокойным, сердце бешено колотилось.

— В этом месте за мной следит смерть, — выдохнула она. Совсем рядом раздался крик, между двумя колоннами мелькнули фигуры, пронесшиеся через проем. Много фигур. — Я — оружие на службе Ковчега. Те, кто пойдет против меня, познают отчаяние. — Ее голос повысился вместе с напряжением, которое всегда предвещало бой, жужжанием в скулах, стеснением в горле, ощущением того, что она находится глубоко внутри собственного тела, а также над ним и вокруг него одновременно.

Первый из пеларти оказался в поле зрения и, увидев ее, споткнулся и остановился. Молодой человек, безбородый, но с жесткими глазами под железным шлемом. Другие толпились позади него, вываливаясь на место убийства.

Красная Сестра наклонила голову, приветствуя их.

А потом началось.

Глава 1

Ни один ребенок по-настоящему не верит, что его повесят. Даже на помосте виселицы с веревкой, царапающей запястья, и тенью петли на лице, они знают, что кто-то выйдет вперед: мать, отец, вернувшийся после долгого отсутствия, король, вершащий правосудие… кто-то. Немногие дети прожили достаточно долго, чтобы понять мир, в котором родились. Возможно, и немногие взрослые, но они, по крайней мере, усвоили некоторые горькие уроки.

Сайда поднялась по лесенке виселицы, как много раз поднималась по деревянным ступенькам на чердак Калтесса. Они спали там все вместе, самые молодые работники, устроившись на ночлег среди мешков, пыли и пауков. Сегодня ночью они все поднимутся по этим ступенькам и будут в темноте шептаться о ней. Завтра ночью шепот кончится, и новый мальчик или девочка заполнят пустое место, которое она оставила под карнизом.

— Я ничего не делала. — Сайда сказала это без всякой надежды, ее слезы высохли. Холодный ветер дул с запада, ветер Коридора, и солнце горело красным, заполняя половину неба, но предлагая мало тепла. Ее последний день?

Охранник подтолкнул ее вперед, скорее равнодушно, чем недобро. Она оглянулась на него, высокого, старого, плоть его была такой тугой, словно ветер стер ее до костей. Еще шаг, и петля повисла, темная на фоне солнца. Перед ней лежал почти безлюдный двор тюрьмы, только горстка людей наблюдала из черных теней, где внешняя стена предлагала убежище от ветра — старухи с седыми, волочащимися волосами. Сайда гадала, что же их так привлекает. Возможно, будучи такими старыми, они боялись умереть и хотели посмотреть, как это происходит.

— Я этого не делала. Это была Нона. Она сама так сказала. — Сайда произносила эти слова так много раз, что смысл улетучивался, оставляя лишь бледный шум. Но это было правдой. Все это. Даже Нона так сказала.

Палач одарил Сайду едва заметной улыбкой и наклонился, чтобы проверить веревку, стягивающую запястья, которые зудели от слишком тугой веревки, рука болела там, где ее сломал Раймел, но Сайда ничего не сказала, только осмотрела двор, двери в тюремные блоки, внешние здания, даже большие ворота в мир снаружи. Кто-нибудь обязательно придет.

С лязгом открылась дверь Стержня, приземистой башни, где, как говорили, жил начальник тюрьмы, жил в роскоши, как какой-нибудь лорд. Увы, просто гвардеец: надежда, так легко вспыхнувшая в груди Сайды, снова погасла.

Из-за спины гвардейца выступила фигура поменьше и пошире. Сайда взглянула еще раз, опять надеясь. Во двор вошла женщина в длинном одеянии монахини. Только посох в ее руке, с загнутым золотым концом, отмечал ее пост.

Палач оглянулся, его узкая улыбка сменилась широкой и хмурой:

— Настоятельница…

— Я ее здесь раньше не видел. — Старый гвардеец сжал пальцы на плече Сайды.

Сайда открыла рот, но обнаружила, что он слишком сухой для ее мыслей. Настоятельница пришла за ней. Пришла, чтобы забрать ее в монастырь Предка. Пришла, чтобы дать ей новое имя и новое место. Сайда даже не удивилась. Она никогда по-настоящему не верила, что ее повесят.

Глава 2

Зловоние тюрьмы — честный запах. Эвфемизмы охранников, открытая улыбка главного надзирателя, даже фасад здания могут лгать и лгать снова, но вонь — это неприкрашенная правда: нечистоты и гниль, инфекция и отчаяние. Тем не менее, тюрьма Хэрритон пахла слаще, чем многие другие. Тюрьма для висельников, вроде Хэрритона, не дает своим заключенным шанса сгнить. Недолгое ожидание, долгое падение с короткой веревкой — и можно без хлопот кормить червей в тюремном могильном рве кладбища нищих в Уинсконе.

Запах беспокоил Аргуса, когда он впервые присоединился к страже. Говорят, что через некоторое время твой рассудок обходит любой запах, не замечая его. Это правда, но это также верно и в отношении почти всех других плохих вещей в жизни. Через десять трудовых лет мозг Аргуса управлялся с проблемой удлинения человеческих шей так же легко, как с вонью Хэрритона.

— Когда ты уезжаешь? — Одержимость Давы чужими расписаниями раздражала Аргуса, но теперь он просто отвечал, без дум и усилий. — Седьмой колокол.

— Седьмой! — Маленькая женщина выпалила свое обычное возмущение несправедливостью рабочего графика. Они неторопливо направились к главному блоку, за спиной у них был частный эшафот. Позади них Джейми Лендер все еще дергался, болтаясь под люком; они его не замечали. Теперь Джейми стал задачей могильщика. Скоро приедет старик Гербер со своей повозкой и ослом, чтобы забрать добычу за день. Короткое расстояние до Холма Уинскон могло оказаться долгим путешествием для Старого Гербера, его пятерых пассажиров и осла, почти такого же старого, как и его хозяин. Тот факт, что у Джейми не было мяса, о котором можно было бы говорить, облегчит ношу. Это, а также то, что двое из прочих четырех были маленькими девочками.

Гербер проедет по улице Резчиков и первым делом доберется до Академии, распродавая все части тела, которые могли бы сегодня иметь ценность. То, что он добавит в могильный ров на Холме, вероятно, значительно уменьшится — коллекция мокрых останков, если дела пойдут хорошо.

— …шестой колокол вчера, пятый — позавчера. — Дава прервала свою тираду, которая поддерживала ее в течение многих лет, непреходящее чувство несправедливости, которое давало ей мужество иметь дело с осужденными мужчинами вдвое больше ее.

— А это кто? — Высокая фигура стучала тяжелой тростью в дверь блока для новоприбывших.

— Парень из Калтесса? Ты его знаешь. — Дава щелкнула пальцами перед своим лицом, как будто пытаясь удивить ответом. — Владелец бойцовского зала.

— Партнис Рив! — Аргус выкрикнул имя, которое запомнил, и здоровяк обернулся. — Давненько не виделись.

Партнис посещал однодневную тюрьму довольно часто, вытаскивая своих бойцов из неприятностей. Ты не можешь управлять командой злых и жестоких людей без того, чтобы они время от времени не ломали нескольких горожан, но обычно они не заканчивали в Хэрритоне. Профессиональные бойцы обычно сохраняют достаточно спокойную голову, чтобы не убивать во время своих драк в баре. Только любители теряют рассудок и продолжают топтать поверженного противника, пока не останется ничего, кроме месива.

— Друг мой! — Партнис повернулся к нему с распростертыми объятиями, широкой улыбкой и без малейшей попытки произнести имя Аргуса. — Я здесь из-за своей девочки.

— Твоей девочки? — Аргус нахмурился. — Не знал, что у тебя есть семья.

— Ученица. Работница. — Партнис отмахнулся от вопроса. — Открой, пожалуйста, дверь, добрый человек. Ее бросили сюда сегодня, а я и так уже опаздываю. — Он нахмурился, как будто вспоминая какую-то последовательность раздражающих задержек.

Аргус достал из кармана ключ, тяжеленную железяку:

— Наверное, ты уже упустил ее, Партнис. Солнце садится. Старый Гербер и его повозка уже скрипят по переулкам, готовые к ежедневной добыче.

— Они оба скрипят, а? Гербер и его повозка, — вставила Дава. Всегда готова пошутить, всегда не смешно.

— Я послал гонца, — сказал Партнис, — с инструкциями, чтобы девочек Калтесса не вешали раньше…

— Инструкциями? — Аргус помолчал, вставляя ключ в замок.

— Тогда предложениями. Предложениями, обернутыми вокруг серебряной монеты.

— А. — Аргус повернул ключ и провел его внутрь. Он повел своего посетителя кратчайшим путем — через караульный пост, по короткому коридору, где из узких окошек в дверях камер глядели вновь прибывшие, и во двор, где под окном начальника тюрьмы располагался общественный эшафот.

Главные ворота уже открылись, готовые впустить повозку могильщика. Маленькая фигурка ждала у ступеней эшафота, рядом с ней — единственный стражник, Джон Фаллон, судя по виду.

— Как раз вовремя! — сказал Аргус.

— Хорошо. — Партнис двинулся было вперед, но заколебался. — Разве это не… — он замолчал, скривив губы в гримасе разочарования.

Проследив за взглядом высокого мужчины, Аргус понял причину его беспокойства. Настоятельница Сладкого Милосердия прошла сквозь небольшую толпу зевак, собравшихся перед крыльцом начальника тюрьмы. На таком расстоянии она могла быть какой угодно монашенкой — невысокая, пухлая фигурка, закутанная в черную ткань, — но посох позволял ее опознать.

— Дорогие небеса, эта ужасная старая ведьма опять пришла меня обокрасть. — Партнис разом ускорился и увеличил шаг, заставив Аргуса недостойно частить, чтобы не отстать. Даве, стоявшей по другую сторону от мужчины, пришлось бежать.

Несмотря на поспешность Партниса, он лишь на долю секунды опередил настоятельницу.

— А где же другая? — Он огляделся, как будто стражник мог прятать за собой другого пленника.

— Другая кто? — Взгляд Джона Фаллона скользнул мимо Партниса к приближающейся монахине, ее ряса раскачивалась, пока она шла.

— Девочка! Их было двое. Я отдал приказ… я послал просьбу, чтобы их придержали.

— Снаружи, вместе с выброшенными. — Фаллон наклонил голову в сторону холмика около главных ворот, высотой в несколько футов. Камни придавили к куче запятнанную кровью серую простыню. Пока они смотрели, в поле зрения появилась повозка могильщика.

— Проклятие! — Слово вырвалось из уст Партниса так громко, что повернулись головы по всему двору. Он поднял обе руки, растопырив пальцы, затем, дрожа от напряжения, опустил их по бокам. — Я хотел их обоих.

— Тебе придется поспорить с гробовщиком за большую, — заметил Фаллон. — А за эту мелочь… — он потянулся к девочке, стоявшей рядом с ним, — тебе придется поспорить со мной. Потом с этими двоими. — Он кивнул на Даву и Аргуса. — И уже потом с начальником тюрьмы.

— Никаких споров. — Настоятельница встала между Фаллоном и Партнисом, карлик, по сравнению с ними обоими, и подняла свой жезл, чтобы разорвать их зрительный контакт. — Я заберу ребенка с собой.

— Нет, не заберете! — Партнис посмотрел на нее сверху вниз, нахмурив брови. — При всем уважении к Предку и все такое, но она моя, куплена и оплачена. — Он оглянулся на ворота, где Гербер остановил свою повозку у покрытого простыней холмика. — Кроме того… откуда вы знаете, что она именно та, кто вам нужна?

Настоятельница фыркнула и одарила Партниса материнской улыбкой.

— Конечно, именно та. Вы можете сказать это, только взглянув нее, Партнис Рив. У этого ребенка огонь в глазах. — Она нахмурилась. — Я видела вторую. Напуганную. Потерянную. Ей вообще не следовало здесь находиться.

— Сайда вернулась в камеру… — сказала девочка. — Мне сказали, что я пойду первой.

Аргус пристально посмотрел на ребенка. Малышка в бесформенном куске материи — не уличное тряпье, покрытое ржавыми пятнами, но, тем не менее, рабская одежда. Ей могло быть лет девять. Аргус утратил способность говорить. Его двое старших уже давно выросли, а маленькой Селии всегда будет пять. Эта девочка была свирепым созданием, с хмурым выражением на худом, грязном лице. Черные глаза под короткой копной темных волос.

— Может быть, и другая, — сказал Партнис. — Та была побольше. — Ему не хватало убежденности. Бой-мастер узнает огонь, когда увидит его.

— Где Сайда? — спросила девочка.

Глаза настоятельницы слегка расширились. Это выглядело почти как боль. И тут же стали прежними, быстрее, чем исчезает тень от птичьего крыла. Аргус решил, что ему показалось. Настоятельнице Сладкого Милосердия давали разные эпитеты, мало из них в лицо, и слово «мягкая» к ним не относилось.

— Где моя подруга? — повторила девочка.

— Так вот почему ты осталась? — спросила настоятельница. Она вытащила из рясы хор-яблоко, такое темно-красное, что казалось почти черным, горькое и твердое. Мул может съесть одно — мало кто из людей повторит такой подвиг.

— Осталась? — переспросила Дава, хотя вопрос был адресован не ей. — Она осталась, потому что это чертова тюрьма, а она связана и под охраной!

— Ты осталась, чтобы помочь подруге?

Девочка ничего не ответила, только пристально посмотрела на женщину, как будто в любой момент могла наброситься на нее.

— Лови. — Настоятельница бросила девочке яблоко.

Маленькая рука быстро-быстро перехватила его. Яблоко шлепнулось в ладонь. За спиной девочки на землю упала длинная веревка.

— Лови. — Настоятельница уже держала в руке еще одно яблоко и с силой швырнула его.

Девочка поймала его другой рукой.

— Лови.

Аргус не мог сказать, где именно настоятельница спрятала свой фруктовый запас, но через мгновение перестал беспокоиться, уставившись на третье яблоко, зажатое между двумя руками, каждая из которых была полна двумя предыдущими.

— Лови. — Настоятельница бросила еще одно хор-яблоко, но девочка уронила три и дала четвертому перелететь через плечо.

— Где Сайда?

— Ты пойдешь со мной, Нона Грей, — ласково сказала настоятельница. — О Сайде мы поговорим в монастыре.

— Я оставлю ее себе. — Партнис шагнул к девочке. — Драгоценная дочь! Кроме того, она чуть не убила Раймела Таксиса. Семья никогда не отпустит ее на свободу. Но, если я смогу показать, что она ценна, они могут разрешить мне сначала использовать ее в нескольких боях.

— Раймел мертв. Я убила его. Я…

— Драгоценная? Я удивлена, что вы дали ей уйти, мистер Рив, — прервала настоятельница протесты девочки.

— Я бы не дал, если бы был здесь! — Партнис сжал кулак, словно пытаясь вернуть себе эту возможность. — Я был на другом конце города, когда услышал об этом. Вернулся и нашел сплошной хаос… повсюду кровь… люди Таксиса ждут… Если бы городская стража не притащила ее сюда, она бы уже была в личной темнице Турана. Он не такой человек, чтобы потерять сына и сидеть сложа руки.

— Именно поэтому вы отдадите ее мне. — Улыбка настоятельницы напомнила Аргусу улыбку его матери, которую она использовала, когда была права, и они оба это знали. — Ваши карманы недостаточно глубоки, чтобы вытащить отсюда юную Нону, если мальчик Таксиса умрет. И даже если вы добьетесь ее освобождения, ни вы, ни ваше учреждение не сможете противостоять требованиям Турана Таксиса о возмездии.

Девочка попыталась вмешаться:

— Откуда вы знаете мое имя? Я не…

— Я дружу с начальником тюрьмы Джеймсом дольше, чем вы живете, мистер Рив. — Настоятельница снова оборвала девочку. — И ни один здравомыслящий человек не станет нападать на монастырь.

— Вам не следует делать ее Красной Сестрой, — сказал Партнис тем угрюмым тоном, какой бывает у мужчин, когда они знают, что проиграли. — Это неправильно. У нее нет веры в Предка… и она всего лишь убийца. Порочная, судя по тому, что говорят…

— Вера, это то, что я могу ей дать. А то, что нужно Красным Сестрам, у нее уже есть. — Настоятельница протянула пухлую руку к девочке. — Пойдем, Нона.

Нона взглянула на Джона Фаллона, на Партниса Рива, на палача и петлю, покачивающуюся рядом с ним:

— Сайда — моя подруга. Если вы причинили ей боль, я убью вас всех.

Она молча прошла вперед, стараясь не наступать на упавшие яблоки, и взяла настоятельницу за руку.

Аргус и остальные смотрели им вслед. У ворот они остановились, черные на фоне красного солнца. Девочка отпустила руку настоятельницы и сделала три шага по направлению к покрытому простыней холмику. Старый Гербер и его мул стояли и смотрели, такие же связанные моментом, как и все остальные. Нона остановилась, глядя на холмик. Потом она посмотрела на людей у виселицы — долгий, медленный взгляд — и снова повернулась к настоятельнице. Через несколько секунд пара исчезла за углом.

— Она пометила нас для смерти, — сказала Дава.

Опять шутка. И опять не смешная.

Глава 3

Однажды в деревню Ноны — такую маленькую, что у нее не было ни названия, ни рыночной площади, — пришел жонглер, одетый в грязный и выцветший пестрый наряд, с голодным взглядом. Он пришел один — молодой человек, темные глаза, быстрые руки. За его плечами висел мешок из дерюги с шарами из цветной кожи, дубинками с белыми и черными лентами и грубо сделанными ножами.

— Подходите и смотрите, великий Амондо будет восхищать и удивлять. — Это прозвучало как фраза, принадлежавшая не ему. Он представлялся горстке деревенских, не работавших в поле или в хижине, но, все же, смелых настолько, чтобы стоять на пронизанном ледяным дождем ветру Коридора. Положив между ними широкополую шляпу, ожидавшую знаки благодарности, он достал четыре полосатых палочки и пустил их плясать в воздухе.

Амондо пробыл там три дня, хотя его аудитория иссякла уже после первого часа первого вечера. Печальный факт заключается в том, что жонглирование одного человека, каким бы впечатляющим оно ни было, доставляет не так уж много удовольствия.

Но Нона осталась с ним, следя за каждым движением, за каждым ловким изгибом и поворотом. Она осталась даже после того, как свет солнца погас и последние дети ушли. Молча и пристально она смотрела, как жонглер начал укладывать реквизит в мешок.

— Ты очень тихая. — Амондо бросил ей сморщенное яблоко, которое лежало в его шляпе вместе с несколькими образцами получше, двумя булочками, куском твердого козьего сыра и затерявшегося между ними медного полпенни, обрезанного до четвертака.

Нона поднесла яблоко к уху, прислушиваясь к шороху своих пальцев по его морщинам:

— Дети меня не любят.

— Да?

— Да.

Амондо ждал, жонглируя невидимыми шарами.

— Они говорят, что я злая.

Амондо уронил невидимый шар. Он дал упасть остальным и поднял бровь.

— Мама говорит, это потому, что у меня такие черные волосы и такая бледная кожа. Она говорит, что я получила кожу от нее и волосы от папочки. — У других детей была загорелая кожа и песочные волосы, как у их родителей, но мать Ноны была родом из ледяных краев, а клан отца охотился на ледниках, так что оба они были чужаками в деревне. — Мама говорит, что они просто не любят непохожих.

— В головах этих детей живут отвратительные идеи. — Жонглер поднял свой мешок.

Нона стояла, глядя на яблоко в своей руке, но не видя его. Воспоминание не отпускало ее. Мать, в полумраке хижины, впервые видит кровь на ее руках. А это что такое? Они причинили тебе боль? Нона опустила голову и покачала ею. Биллем Смитсон пытался причинить мне боль. Это было внутри него.

— Лучше иди домой, к мамочке и папочке. — Амондо медленно повернулся, оглядывая хижины, деревья, амбары.

— Мой папочка умер. Его забрал лед.

— Тогда мне лучше всего отвести тебя домой. — Улыбка, только наполовину грустная. Он откинул назад длинные волосы и протянул руку: — Мы ведь друзья, не так ли?

Мать Ноны разрешила Амондо спать в их амбаре, хотя на самом деле это был не более чем сарай, в которым прятались овцы, когда приходил снег. Она сказала, что люди будут говорить, но ей все равно. Нона не понимала, почему кого-то волнуют разговоры. Это просто шум.

В тот вечер, когда Амондо уехал, Нона зашла к нему в сарай. Он разложил содержимое своей сумки перед собой на грязном полу там, где в дверной проем лился красный свет луны.

— Покажи мне, как жонглировать, — попросила она.

Он оторвал взгляд от ножей и ухмыльнулся, темные волосы рассыпались по его лицу, темные глаза скрылись за ними:

— Это очень трудно. Сколько тебе лет?

Нона пожала плечами.

— Маленькая. — В деревне не считали годы. Ты был младенцем, потом маленьким, потом большим, потом старым, потом мертвым.

— Маленькая — это совсем мало. — Он поджал губы. — Мне уже двадцать два года. Наверное, я должен быть большим. — Он улыбнулся, но в его улыбке было больше беспокойства, чем радости, словно мир совсем сошел с ума и предлагал большим не больше утешения, чем маленьким. — Давай попробуем.

Амондо поднял три кожаных мячика Лунный свет не позволял разобрать их цвет, но ближе к фокусу стал достаточно ярок, чтобы подкидывать и ловить. Он зевнул и повел плечами. Быстрый взмах рук — и три шара заплясали по переплетенным дугам.

— Вот. — Он их поймал. — Попробуй.

Нона взяла мячи из рук жонглера. Мало кто из других детей справлялся с двумя. За три не брался никто. Амондо смотрел, как она вертит их в руках, понимая их вес и ощущение.

Она изучала жонглера с самого его появления. Теперь она представила себе узор, который нарисовали шары в воздухе, ритм его рук. Она подбросила первый мяч вверх по нужному изгибу и замедлила мир вокруг себя. Затем из ее руки лениво вылетел второй. Через мгновение все трое уже плясали под ее дудку.

— Впечатляет! — Амондо поднялся на ноги. — Кто тебя научил?

Нона нахмурилась и чуть не упустила свой улов:

— Ты.

— Не лги мне, девочка. — Он бросил ей четвертый мяч, коричневый и кожаный, с синей лентой.

Нона поймала его, подбросила, попыталась приспособиться, и за один удар сердца все четверо пришли в движение, описывая над ней длинные ленивые петли.

Гнев на лице Амондо застал ее врасплох. Она думала, что он будет доволен, что это сделает ее похожей на него. Он сказал, что они друзья, а у нее никогда не было друзей, и он сказал это так легко… Она думала, что, разделив его умение, заставит его снова произнести эти слова и запечатает их навсегда. Друг. Она нарочно швырнула мяч на пол и неуклюже замахнулась на следующий.

— Меня научил циркач, — солгала она. Мячи откатились от нее в темные углы, где живут крысы. — Я тренируюсь. Каждый день! С… камнями… гладкими, из ручья.

Амондо подавил гнев и натянул на лицо хрупкую улыбку:

— Никто не любит, когда его дурачат, Нона. Даже дуракам это не нравится.

— А сколькими ты можешь жонглировать? — спросила она. Мужчины любят говорить о себе и своих достижениях. Нона знала так много о мужчинах, хотя сама была маленькой.

— Спокойной ночи, Нона.

Нона, отвергнутая, поспешила обратно в двухкомнатную хижину, которую делила с матерью, вокруг нее сиял свет луны, более теплый, чем свет полуденного солнца.

— Быстрее, девочка! — Настоятельница дернула Нону за руку, вырывая ее из воспоминаний. Эти хор-яблоки вернули Амондо в ее сознание. Настоятельница оглянулась через плечо. Через мгновение она сделала это снова. — Быстрее!

— Почему? — спросила Нона, ускоряя шаг.

— Потому что начальник тюрьмы Джеймес скоро пошлет за нами своих людей. Меня они выругают — тебя повесят. Так что — шире шаг!

— Ты сказала, что дружила с начальником тюрьмы еще до того, как Партнис Рив был младенцем!

— Значит, ты слушала. — Настоятельница гнала ее по узкому переулку, такому крутому, что через каждые несколько ярдов приходилось делать прыжок-другой, чтобы не отставать, а крыши высоких домов вставали ступеньками одна над другой. Запах кожи ударил Ноне в нос, напомнив о цветных шариках, которыми Амондо дал ей пожонглировать, запах такой же сильный, как вонь коров — густой, глубокий, отполированный, коричневый.

— Ты сказала, что вы с начальником тюрьмы — друзья, — повторила Нона.

— Я встречалась с ним несколько раз, — ответила настоятельница. — Противный маленький человечек, лысый и косоглазый, внутри — еще уродливее. — Она обошла товары сапожника, разложенные перед его ступеньками. Каждый второй дом, похоже, был сапожной мастерской, в витрине которой старик или молодая женщина стучали молотком по каблукам сапог или отделывали кожу.

— Ты соврала!

— Назвать что-то ложью, дитя мое, — бесполезная характеристика. — Настоятельница глубоко вздохнула, с трудом преодолевая подъем. — Слова — шаги по пути: главное — попасть туда, куда ты идешь. Ты можешь играть по правилам, шаг-на-трещину-сломаешь-спину, но ты доберешься до цели быстрее, если выберешь самый определенный маршрут.

— Но…

— Ложь — сложная штука. Лучше не утруждать себя мыслями в терминах правды или лжи — дай необходимости стать твоей матерью… и изобретай!

— Ты не монахиня! — Нона отдернула руку. — И ты позволила им убить Сайду!

— Если бы я спасла ее, мне пришлось бы бросить тебя.

Где-то в глубине переулка раздались крики.

— Быстро. — Переулок переходил в широкий проход с узкой лестницей, и настоятельница свернула на него, не остановившись, чтобы оглянуться.

— Они знают, куда мы идем. — Нона много бегала и пряталась за свою короткую жизнь, и она знала достаточно, чтобы понять — не имеет значения, как быстро ты бежишь, если они знают, где тебя найти.

— Они знают, что, когда мы туда доберемся, они не смогут последовать за нами.

Люди запрудили улицу, но настоятельница прокладывала себе путь сквозь самую гущу толпы. Нона шла следом, так близко, что полы монашеского одеяния развевались вокруг нее. Толпа нервировала ее. Ни в ее деревне, ни во всем ее мире не было столько людей, как на этой улице. И таких разных: некоторые взрослые были едва ли выше ее, другие превосходили даже массивных гигантов, сражавшихся в Калтессе. Одни темные, с кожей черной, как чернила, другие — белобрысые и настолько бледные, что каждая жилка казалась синей; между ними — все оттенки.

Через переулки, поднимавшиеся к большой улице, Нона видела море крыш, выложенных терракотовой черепицей, с бесчисленными трубами, из которых шел дым. Она и представить себе не могла, что может быть место с таким количеством людей, где так тесно. С той ночи, когда похититель детей привез Нону и прочие свои приобретения в Истину, она почти ничего не видела в городе, только боевой зал, комплекс, где жили бойцы, и тренировочные дворы. И когда они с Сайдой, обнявшись, ехали на повозке в Хэрритон, она почти не смотрела по сторонам.

— Сюда. — Настоятельница положила руку Ноне на плечо и направила ее к ступеням, ведущим в здание, которое выглядело храмом с колоннами, огромные двери которого были открыты, и каждая украшена сотней бронзовых кругов.

Ступеньки были достаточно высокими, чтобы у Ноны заныли ноги. Наверху их ждал похожий на пещеру зал, освещенный высокими окнами, каждый квадратный фут которого был заполнен ларьками и людьми, охотящимися за выгодой. Звуки их торга, отдававшиеся эхом и умноженные мраморными сводами, слышались на входе одним многоязыким голосом. Несколько минут не было ничего, кроме шума, цвета и толчков. Нона сосредоточилась на заполнении пустоты, остававшейся после того, как настоятельница шагала вперед, прежде чем какое-то другое тело могло занять это место. Наконец они очутились в прохладном коридоре и вышли на более тихую улицу позади крытого рынка.

— Кто ты? — спросила Нона. Она достаточно долго следовала за женщиной. — И, — внезапно сообразив, добавила, — где твоя палка?

Настоятельница обернулась, одной рукой надевая на шею нитку пурпурных бус:

— Меня зовут Стекло. Для тебя — Настоятельница Стекло. И я отдала свой посох довольно удивленному молодому человеку вскоре после того, как мы вышли с Обувной улицы. Надеюсь, стражники начальника тюрьмы последовали за ним, а не за нами.

— Стекло — это не имя. Это вещь. Я видела их в конторе Партниса Рива. — Что-то твердое и почти невидимое, что удерживало ветра Коридора от проникновения в логово бой-мастера.

Настоятельница Стекло отвернулась и продолжила свой путь:

— Каждая сестра берет себе новое имя, когда ее считают достойной выйти замуж за Предка. Это всегда название предмета или вещи, чтобы отделить нас от мирян.

— О. — Большинство жителей деревни Ноны молились безымянным богам дождя и солнца, как молились по всей Серости, ставя на полях кукурузные куколки, чтобы побудить их дать хороший урожай. Но ее мать и несколько молодых женщин ходили в новую церковь на Белом Озере, где свирепый молодой человек говорил о боге, который спасет их, о Надежде, которая уже сейчас мчится к нам. Крыша церкви Надежды всегда была открыта, чтобы они могли видеть приближающегося бога. Ноне он показался похожим на все остальные звезды, только эта была белой, хотя почти все остальные были красными, и более яркой. Она спросила, все ли остальные звезды тоже боги, но получила лишь пощечину. Проповедник Микэл сказал, что звезда — это Надежда, а также Единственный Бог, и что прежде чем северный лед и южный лед соединят свои руки, он придет, чтобы спасти верующих.

В городах, однако, в основном молились Предку.

— Там. Видишь это?

Нона проследила за движением пальца настоятельницы. На высоком плато, за городской стеной, косые солнечные лучи падали на куполообразное здание милях в пяти отсюда:

— Да.

— Именно туда мы и направляемся. — И настоятельница повела ее по улице, обходя лошадиную кучу, слишком свежую, чтобы садовники могли до нее добраться.

— Ты услышала обо мне по дороге туда? — спросила Нона. Это казалось невозможным.

Настоятельница Стекло рассмеялась теплым и заразительным смехом:

— Ха! Нет. У меня были другие дела в городе. Один из верующих рассказал мне твою историю, и я отклонилась на обратном пути в монастырь.

— Так вот откуда ты знаешь мое имя? Мое настоящее имя, а не то, которое дал мне Партнис.

— А ты могла бы поймать четвертое яблоко? — Настоятельница ответила вопросом на вопрос.

— Сколько яблок ты можешь поймать, старуха?

— Столько, сколько мне нужно. — Настоятельница Стекло снова посмотрела на нее. — А теперь поторопись.

Нона понимала, что знает не так уж много, но она знала, когда кто-то пытался измерить ее, и ей не нравилось, когда что-то вырывали из нее силой. Настоятельница продолжала бы заниматься своими яблоками, пока не нашла бы предел возможностей Ноны — и держала бы это знание, как нож в ножнах. Нона поспешила наверх и ничего не сказала. По мере приближения к городской стене улицы становились все пустыннее, тени начали сгущаться.

Переулки зияли направо и налево, темные рты готовы были проглотить Нону целиком. Каким бы теплым ни был смех настоятельницы, Нона ей не доверяла. Она смотрела, как умирает Сайда. Побег все еще был очень хорошим вариантом. Жить с кучей старых монахинь на продуваемом всеми ветрами холме за городом, может быть и лучше, чем висеть, но не намного.

— Мастер Рив сказал, что Раймел не умер. Это неправда.

Настоятельница плавным движением сняла чепец, обнажив короткие седые волосы и подставив шею ветру. Она быстро накинула на плечи расшитую блестками шерстяную шаль.

— Где ты… Ты ее украла! — Нона огляделась, чтобы посмотреть, не разделит ли кто-нибудь из прохожих ее возмущение, но их было немного, и они стояли далеко друг от друга, склонив головы, связанные своими собственными целями. — Воровка и лгунья!

— Я ценю свою честность. — Настоятельница улыбнулась. — Вот почему у нее есть цена.

— Воровка и лгунья. — Нона решила, что убежит.

— А ты, дитя, похоже, недовольна, что мужчина, за убийство которого тебя должны были повесить, на самом деле не мертв. — Настоятельница Стекло завязала шаль и натянула ее потуже. — Может быть, ты объяснишь мне, что произошло в Калтессе, а я объясню тебе, что почти наверняка имел в виду Партнис Рив, говоря о Раймеле Таксисе.

— Я убила его. — Настоятельница хотела услышать эту историю, но Нона держала свои слова при себе. Она заговорила так поздно, что мать сочла ее немой, и даже сейчас она предпочитала слушать.

— Каким образом? Почему? Нарисуй мне картинку. — Настоятельница Стекло резко повернулась и потащила Нону через проход, такой узкий, что, если бы настоятельница была толще на несколько фунтов, ее бока заскребли бы по стенам.

— В Калтесс нас привезли в клетке. — Нона помнила это путешествие. В повозке было трое детей, когда Гилджон, похититель детей, остановился в ее деревне, и люди отдали ее ему. Серый Стивен передал ее ему. Казалось, все, кого она знала, смотрели, как Гилджон сажает ее в деревянную клетку вместе с остальными. Деревенские дети, маленькие и большие, молча смотрели на нее, старухи что-то бормотали, Мэри Стримс, подруга ее матери, рыдала, Марта Бейкер выкрикивала жестокие слова. Когда повозка тронулась с места, за ней последовали камни и комья грязи. — Мне это не понравилось.

Повозка грохотала по дорогам несколько дней, а потом и недель. За два месяца они проехали почти тысячу миль, по большей части по узким извилистым улочкам, туда и обратно по одной и той же местности. Они с грохотом носились взад и вперед по Коридору, петляя «тропинкой пьяницы»[1] на север и на юг, так близко ко льду, что иногда Нона видела, как над деревьями синеют стены. Ветер оказался единственной постоянной, он пересекал землю, не дружа ни с кем, — чужие пальцы, скользящие по траве, холодное вторжение.

День за днем Гилджон вел свою повозку из городка в городок, из деревни в деревушку, из одинокой лачуги в хижину. Купленные им дети были изможденными, некоторые — просто кожа и кости, у родителей не хватало ни воли, ни денег, чтобы прокормить их. Гилджон давал еду два раза в день: утром ячменный суп с луком, горячий и соленый, с твердым черным хлебом, вечером — пюре из брюквы с маслом. Его пассажиры с каждым днем выглядели все лучше и лучше.

— Я видел больше мяса на фартуке мясника. — Так сказал Гилджон родителям Сайды, когда они вывели ее из хижины под дождь.

Отец, жалкий маленький человечек, сгорбленный и седеющий, ущипнул Сайду за руку:

— Большая девочка для своего возраста. Сильная. В ней есть чуток геранта.

Мать, с бледным лицом, тонкая, как палка, плачущая, потянулась, чтобы коснуться длинных волос Сайды, но отпустила руку прежде, чем они коснулись друг друга.

— Четыре пенни, и еще мой конь сможет сегодня вечером попастись на твоем поле. — Гилджон всегда диктовал. Казалось, он делал это из любви к игре, его кошелек был самым толстым из всех, которых Нона когда-либо видела; он был набит пенни и кронами, и в нем был даже сверкающий соверен, который привнес новый цвет в жизнь Ноны. В деревне только у Серого Стивена были монеты. А Джеймс Бейкер однажды продал весь свой хлеб купцам, след которых исчез в Джентри. Но ни у кого из них никогда не было золота. Даже серебра.

— Десять, и ты отправишься в путь до истечения часа, — возразил отец Сайды.

В течение вышеупомянутого часа Сайда присоединилась к ним в клетке, ее светлые волосы скрывали опущенное вниз лицо. Повозка тронулась без промедления, став тяжелее на одну девочку и легче на пять пенсов. Нона смотрела сквозь решетку, отец снова и снова пересчитывал монеты, как будто они могли умножиться в руке, его жена хваталась за сердце. Плач матери преследовал их до самого перекрестка.

— Сколько тебе лет? — спросил Маркус, крепкий темноволосый мальчик, который, казалось, очень гордился своими десятью. Он спросил об этом и Нону, когда та присоединилась к ним. Она сказала «девять», потому что ему, похоже, нужно было число.

— Восемь. — Сайда шмыгнула носом и вытерла его грязной рукой.

— Восемь? Кровь Надежды! Я думал, тебе тринадцать! — Маркус, казалось, был в равной мере доволен тем, что остался старшим, и возмущен размерами Сайды.

— В ней герант, — предположила Чара, темноволосая девочка с такими короткими волосами, что сквозь них просвечивал скальп.

Нона не знала, что такое герант, кроме того, что, если бы он у тебя был, ты была бы большой.

Сайда прошаркала поближе к Ноне. Будучи деревенской девочкой, она знала, что нельзя сидеть над колесной осью, если не хочешь, чтобы тебе выбило зубы.

— Не садись рядом с ней, — сказал Маркус. — Она проклята, говорю тебе.

— Её привели с кровью на ней, — сказала Чара. Остальные кивнули.

Маркус вынес окончательный и самый убийственный вердикт:

— Бесплатно.

Нона не могла спорить. Даже Гесса с ее иссохшей ногой обошлась Гилджону в обрезанное пенни. Она пожала плечами и подтянула колени к груди.

Сайда откинула волосы, громко фыркнула и обняла Нону толстой рукой, притягивая ее к себе. Встревоженная, Нона отпрянула назад, но сопротивляться силе старшей девочки было невозможно. Они обнялись и не отпускали друг друга, пока повозку трясло под ними. Сайда плакала, а когда девочка наконец отпустила ее, Нона обнаружила, что ее собственные глаза полны слез, хотя и не могла сказать почему. Возможно, та ее часть, которая должна была знать ответ, была сломана.

Нона знала, что должна что-то сказать, но не могла подобрать нужных слов. Может быть, она оставила их в деревне, на полу у матери. Вместо того, чтобы молчать, она решила сказать то, что сказала только один раз — то, что посадило ее в клетку:

— Ты — моя подруга.

Большая девочка шмыгнула носом, снова вытерла его, подняла глаза и расплылась в белой улыбке.

Гилджон хорошо кормил их и отвечал на вопросы, по крайней мере, когда их задавали в первый раз. Это означало, что вопросы типа «мы уже там?» и «как далеко еще?» ответа заслуживали не больше, чем стук колес.

Клетка служила двум целям, обе из которых он однажды объяснил, повернув свое седое лицо обратно к детям и позволив мулу, Четыре-ноги, самому выбрать направление движения.

— Дети похожи на кошек, только менее полезные и менее пушистые. Клетка держит вас вместе, иначе мне бы вас вечно сгонять в кучу. Кроме того… — он поднял палец к бледной линии шрама, разделявшей его левую бровь, глазницу и скулу, — я человек вспыльчивый и долго раскаиваюсь. Разозлите меня, и я наброшусь с этим, или с этим. — Он протянул сначала трость, которой подбадривал Четыре-ноги, а потом мозолистую ладонь. — Затем я пожалею о грехах, совершенных против Предка и моего кошелька. — Он ухмыльнулся, показав желтые зубы и темные щели. — Клетка спасает вас от моей невоздержанности. По крайней мере, до тех пор, пока вы не разозлите меня до такой степени, что мой гнев продлится всю дорогу до двери.

В клетке могло поместиться двенадцать детей. Больше, если бы они были маленькими. Гилджон продолжал свой извилистый путь на запад по коридору, насвистывая в хорошую погоду, горбясь и ругаясь в плохую.

— Я остановлюсь, когда мой кошелек опустеет или повозка наполнится. — Он говорил это каждый раз, когда к ним присоединялось новое приобретение, и Нона мечтала, чтобы Гилджон нашел какого-нибудь золотого ребенка, чьи родители любили бы его и который стоил бы всех его денег. Тогда, наконец, они смогут добраться до города.

Иногда они видели его вдалеке, дым Истины. Еще ближе, и в дымке над городом можно было различить слабый намек на башни. Однажды они подъехали так близко, что Нона увидела багровый отблеск солнца на зубчатых стенах крепости, которую императоры построили вокруг Ковчега. Там, с подветренной стороны высокого плато, раскинулся весь город, окруженный толстыми стенами и укрытый от ветра. Но Гилджон повернул, и город снова превратился в далекое пятно дыма.

Нона прошептала свою надежду Сайде в холодный день, когда пурпурное солнце ярко горело над половиной неба, а ветер пробегал пальцами по деревянным прутьям, находя странные и гулкие ноты.

— Гилджон не хочет красивых, — фыркнула Сайда. — Он ищет породу.

Нона только моргнула.

— Породу. Ты знаешь. Любого, кто покажет кровь. — Она посмотрела на Нону, все еще сидевшую с широко раскрытыми от непонимания глазами. — Четыре племени?

Нона слышала о них, о четырех племенах людей, которые пришли в этот мир из тьмы и смешали свои линии, чтобы родить детей, способных противостоять суровости земель, на которые они претендовали:

— Мамочка водила меня в церковь Надежды. Там не любили говорить о Предке.

Сайда подняла руки вверх.

— Ну, было четыре племени. — Она пересчитала их по пальцам. — Герант. Если у тебя слишком много крови герант, ты становишься таким же большим, как они. — Она похлопала себя по широкой груди. — Хунска. Они встречаются реже. — Она коснулась волос Ноны. — Хунска-темный, хунска-быстрый. — Словно прочитала стишок. — Другие встречаются реже. Марджул… и… и…

— Квантал, — сказал Маркус из угла. Он фыркнул и надулся, как будто был старшим. — И марджал, а не марджул.

Сайда сердито посмотрела на него и, повернувшись, понизила голос до шепота:

— Они умеют колдовать.

Нона коснулась своих волос там, где лежала рука Сайды. Деревенские малыши считали, что черные волосы делают ее злой:

— Зачем Гилджону такие дети?

— Продавать. — Сайда пожала плечами. — Он знает знаки, которые нужно искать. Если он окажется прав, то сможет продать нас дороже, чем заплатил. Мама сказала, что я найду работу, если буду продолжать расти. Она сказала, что в городе кормят мясом и платят монетами. — Она вздохнула. — Я все равно не хотела идти.

Гилджон ехал по проселкам, которые никуда не вели, по дорогам, настолько изрытым колеями и заросшим травой, что часто требовалось, чтобы все дети толкали и Четыре-ноги напрягался изо всех сил, чтобы идти вперед. Тогда Гилджон позволял Маркусу вести мула — Маркус умел обращаться со зверем. Дети любили Четыре-ноги, хотя от него пахло хуже, чем от старого одеяла, и он обожал щипать их за ноги, но он без устали тащил их за собой, и в этом его единственным соперником был Гилджон. Некоторые из них боролись за то, чтобы принести ему в конце дня яблоки и сладкую траву. Но сам Четыре-ноги любил только Гилджона, который хлестал его, и Маркуса, который гладил его между глаз и, делая это, говорил правильные глупости.

Дожди шли целыми днями, делая жизнь в клетке невыносимой, хотя Гилджон и накинул сверху и с наветренной стороны шкуру. Хуже всего была грязь, холодная и кислая, которая так сильно облепила колеса, что их приходилось толкать. Нона ненавидела грязь: не имея такого роста, как Сайда, она часто оказывалась по колено в холодной и засасывающей грязи, и Гилджон спасал ее, когда повозка с чавканьем опускалась на более твердую почву. Каждый раз он сжимал кулак сзади ее посконной рубашки и вытягивал ее из грязи вместе с ней самой.

Нона принялась соскребать эту липкую дрянь, как только он опускал ее на заднюю часть повозки.

— Что такое немного грязи для дочки фермера? — хотел знать Гилджон.

Нона только хмурилась и продолжала скрести себя. Она ненавидела быть грязной, всегда ненавидела. Ее мать говорила, что она ест свою еду как высокородная леди, аккуратно держа каждый кусочек, чтобы не испачкаться.

— Она не дочка фермера, — вступилась за нее Сайда. — Мама Ноны плела корзины.

Гилджон вернулся на место кучера:

— Она теперь никто, и вы тоже, пока я вас не продам. Только рты, которых надо кормить.

Дороги, которые вели в никуда, приводили их к людям, у которых ничего не было. Гилджон никогда не просил продать ему ребенка. Он останавливался рядом с любой фермой, где росло больше сорняков и камней, чем урожая, в местах, где назвать урожай «неудачным» было бы слишком великодушно, подразумевая, что можно приложить какие-то усилия, чтобы добиться успеха. В таких местах фермер-арендатор мог приостановить свой плуг или отложить косу, чтобы подойти к повозке, стоявшей у его забора.

Человек, который везет в повозке клетку с детьми, не обязан объяснять, в чем дело. Крестьянину, чья плоть обвисла вокруг его костей, а глаза стали цвета голода, не нужно объясняться, если он подходит к такому человеку. Голод лежит в основе всех наших самых отвратительных сделок.

Иногда фермер совершал этот долгий, медленный переход через свое поле, от правого к неправому, и стоял, наклонившись в своем комбинезоне, жуя кукурузную трубку, глаза блестели в тени его лица. В таких случаях не проходило и нескольких минут, как рядом с ним выстраивалась по росту вереница грязных ребятишек, начиная с тех, кто прищуривал глаза, чтобы не заподозрить, зачем их вызвали, и кончая теми, кто все еще сжимал в одной руке палку, с которой они играли, и держась другой за тряпки на животе; они глядели широко раскрытыми и бесхитростными глазами.

Гилджон быстро выбирал любого ребенка с возможными чертами герант. Когда они знали свой возраст, это было легче, но даже без чего-либо большего, чем грубое предположение о возрасте ребенка, он находил подсказки, помогавшие ему. Часто он смотрел им в затылок или брал за запястья и сгибал их назад, пока они не начинали морщиться. Этих детей он отводил в сторону. Во время второго прохода он изучал глаза, оттягивая уголки и вглядываясь в белки. Нона помнила эти руки. Она чувствовала себя грушей, которую сорвали с прилавка на рынке, сжали, понюхали и вернули на место. Деревня ничего не просила за нее, но все же Гилджон выполнил свою проверку. Место в клетке и еду из его горшка надо было заслужить.

Чтобы отличить хунска похититель детей растирал волосы ребенка между большим и указательным пальцами, как бы проверяя их на грубость. Если у него все еще оставался интерес, проверялась быстрота: камень подбрасывался, так, чтобы упасть за растянутым полотнищем, а ребенок должен был пытался его ловить, когда камень возвращался в поле зрения парой футов ниже. Почти ни один из детей, взятых в качестве хунска, не был по-настоящему быстрым: Гилджон сказал, что они вырастут и станут быстрее, или обучение поможет им проявить их скорость.

Нона решила, что они должны сделать десять остановок, прежде чем найдут кого-нибудь, готового обменять своих сыновей и дочерей на россыпь меди. Она решила, что, пройдя мимо выстроившихся в ряд детей, Гилджон на самом деле предлагал монеты реже, чем один раз из дюжины, и что когда он это делал, то обычно для очень большого ребенка. И даже из этих немногих едва ли кто-нибудь, сказал он, вырастет в полноценное наследие герантов.

После того, как Гилджон выбирал этих, а также всех темных и слишком быстрых детей, он всегда возвращался к линии для третьей и самой медленной проверки. Здесь, хотя он и наблюдал с ястребиной зоркостью, Гилджон держал руки при себе. Вместо этого он задавал вопросы.

— Тебе снился сон прошлой ночью? — мог спросить он.

— Скажи мне… какие цвета ты видишь, когда луна в фокусе?

И когда ему говорили, что луна всегда красная, или что нельзя смотреть на луну в фокусе, она ослепит тебя, он отвечал:

— Но если бы ты мог, если бы это было не так, то какого цвета она была бы?

— А что издает синий звук? — Он часто этим пользовался.

— А что такое боль на вкус?

— Ты видишь, как растут деревья?

— Какие тайны хранят камни?

И так далее, иногда возбуждаясь, иногда изображая скуку, зевая в ладонь. Все это была игра, в которой он редко выигрывал. И в конце он всегда делал одно и то же, пригибаясь, чтобы быть на их уровне.

— Следите за моим пальцем, — говорил он им. И двигал его по воздуху по нисходящей линии, так близко, что ноготь почти перерезал им нос. Линия колебалась, дергалась, пульсировала, билась, никогда не повторяясь дважды, но всегда казалась знакомой. Что он искал в их глазах, Нона не знала. Впрочем, он редко это находил.

Два места в клетке достались детям, отобранным в этом финальном раунде, и каждое из них стоило больше, чем любое другое. Но никогда не слишком много. Если фермер просил золота, Гилджон уезжал.

— Друг мой, я занимаюсь этим столько же времени, сколько ты возделываешь эти грядки, и за все это время сколько проданных мною детей прошло под аркой Академии? — спрашивал он. — Четыре. Только четыре полн-кровки… и они все еще называют меня маг-искателем.

В долгие часы, отделявшие одну часть нигде от другой, дети, трясясь в клетке, смотрели, как мир проносится мимо, по большей части унылая пустошь, пятнистые поля или мрачный лес, где винт-сосны и мороз-дубы сражались за солнце, оставляя мало места для дороги. В основном они молчали, потому что детская болтовня довольно быстро затихает, если ее не кормить, но Гесса оказалась чудом. При помощи обеих рук она выставляла перед собой иссохшую ногу, потом прислонялась спиной к деревянной решетке и рассказывала историю за историей, закрыв глаза над скулами, такими большими, что они казались чужими не ее лице. На ее бледном, остром личике, обрамленном тугими завитками соломенных волос, шевелился только рот. Истории, которые она рассказывала, крали часы и тянули детей в путешествия намного далекие, чем мог когда-либо совершить Четыре-ноги. У нее были рассказы о Скифроуле на востоке и их бой-королеве Адоме, и о ее сделках с ужасом, обитающим под черным льдом. Она рассказывала о людях Дарна, которые плывут через море Марн к западному берегу империи на своих барках из боль-дерева. Об огромных волнах, поднимающихся при обрушении южных ледяных стен, и о том, как они проносятся по всей ширине коридора, чтобы омыть замерзшие отвесные склоны севера, которые, в свою очередь, обрушиваются и посылают собственные волны. Гесса говорила об императоре и его сестрах, об их ссорах, опустошивших многие знатные семьи, которых злая судьба поставила между ними. Она рассказывала о героях прошлого и настоящего, о генералах старых времен, которые удерживали пограничные земли, об адмирале Шеере, потерявшем тысячу кораблей, о ной-гуин, взбирающихся на стены замка, чтобы вонзить нож, о Красных Сестрах и их боевых нарядах, о Мягких Людях и их ядах…

Иногда на этих длинных дорогах Гесса заговаривала с Ноной, забившись в угол клетки и понизив голос, и Нона не могла понять, рассказывала ли она очередную историю или странную правду.

— Ты ведь тоже это видишь, Нона? — Гесса наклонялась так близко, что ее дыхание щекотало ухо Ноны. — Линию? Путь, который хочет, чтобы мы пошли по нему.

— Я не…

— Я не могу ходить в этом месте. Они забрали мой костыль, и мне приходится ползти или меня несут… но там… там я могу идти до тех пор, пока подо мною Путь. — Нона почувствовала улыбку. Гесса отстранилась и засмеялась — редкий случай для нее, очень редкий. Тогда она рассказала историю для всех, про Персус и Скрытый Путь, историю из самых древних дней, и даже Гилджон откинулся назад, чтобы послушать.

И вот однажды, чудо из чудес, двенадцатый ребенок втиснулся в клетку, и Гилджон объявил, что его повозка полна и дело сделано. Повернув на запад, он позволил Четыре-ноги нести его к Истине и вскоре нашел широкую, вымощенную камнем дорогу, по которой четыре копыта могли с удвоенной скоростью проехать все мили.

Они приехали в темноте и под дождем. Нона не увидела в городе ничего, кроме множества огней: сначала созвездие, парящее над черной угрозой огромных стен, а потом, сквозь зев ворот, череду островков, где свет фонарей сливался в светящиеся бассейны, открывая дверной проем здесь, ряд колонн здесь; фигуры, скрытые под плащами, появлялись из слепой ночи, чтобы быть увиденными и снова потерянными.

Улицы, широкие и узкие, прорезанные, как ущелья, через вытянутые шеи домов Истины, со временем привели повозку к высокой деревянной двери. Надпись, сделанная железными буквами над дверью, объявляла имя, но, поняв, что это буквы, Нона подошла к границам своего образования.

— Калтесс, мальчики и девочки. — Гилджон откинул капюшон. — Пора познакомиться с Партнисом Ривом.

Гилджон остановился во дворе, который ждал за высокими стенами, и приказал им выйти. Сайда и Нона спустились вниз, окоченевшие и измученные. Перед ними был многооконный зал, в три раза превышавший высоту любого здания, которое Нона видела до тех пор, пока не добралась до города. Двор был почти пуст, освещенный пламенем, горевшим в стоявшей в середине жаровне. По углам валялось брошенное странное снаряжение, в том числе куски обтянутого кожей дерева размером и формой напоминавшие людей, установленные на круглодонных подставках. Несколько молодых людей сидели на скамьях под фонарями, все они полировали куски кожи, кроме одного, который чинил сеть, словно был рыбаком.

Партнис Рив продержал детей во дворе больше часа, прежде чем вышел из своего зала. Достаточно долго, чтобы рассвет проник во двор и застал Нону врасплох, объяснив ей, что в пути прошла целая ночь.

Сайда ерзала и куталась в шаль. Нона смотрела, как солнце окрасило багрянцем черную черепичную крышу зала. За стенами просыпался город, скрипя и постанывая, как старик, вставший с постели, хотя он почти не спал.

Партнис спустился по ступенькам, всегда делая следующий шаг одной и той же ногой. Мужчина с тяжелыми чертами лица, высокий и упитанный, с серо-стальными волосами и темными глазами, не обещающими доброты, закутанный от холода в толстый бархатный халат.

— Партнис! — Гилджон широко развел руки, и Партнис Рив повторил его жест, хотя ни один из мужчин не шагнул вперед, чтобы заключить другого в обещанные объятия. — Селия в порядке? А маленькая Мерра?

— Селия… Селия. — Партнис с кривой усмешкой опустил руки. — А Мерра живет в Дарринс-Тауне, замужем за сыном торговца тканями.

— Как мы стали такими старыми? — Гилджон тоже опустил руки. — Вчера мы были молоды.

— Вчера было так давно. — Партнис переключил свое внимание на товар. — Слишком маленькая. — Он прошел мимо Ноны без дальнейших комментариев. — Слишком робкая. — Он прошел мимо Сайды. — Слишком толстый. Слишком юный. Слишком больной. Ленивый. Слишком неуклюжий. Слишком много хлопот. — В конце очереди он обернулся и посмотрел на Гилджона. Они были одного роста, хотя Партнис выглядел мягким там, где Гилджон выглядел твердым. — Я дам тебе две кроны за всех.

— Я потратил две кроны только на то, чтобы накормить их! — Гилджон сплюнул на песчаный пол.

Торг занял еще час, и оба мужчины, казалось, наслаждались им. Гилджон перечислил причины, по которым дети могли бы стать ценными бойцами в состязаниях Партниса, указывая на черты герант или хунска.

— Этой девчушке восемь лет! — Гилджон положил руку на плечо Сайды, заставив ее вздрогнуть. — Восемь лет от роду! Высокая, как дерево. Она — герант-прайм. Или даже полн-кровка!

— Даже полн-кровки получают трудовую ценность только в том случае, если в них есть бойцовский дух. — Партнис бессловесно пролаял прямо в лицо Сайде. Она отшатнулась с криком ужаса, подняв обе руки к глазам. — Бесполезная.

— Ей всего восемь, Партнис!

— Так сказал ее отец. На мой взгляд, ей лет пятнадцать.

Гилджон схватил Сайду за руку и потащил вперед.

— Пощупай ее запястья! — Он подтолкнул ее голову вперед и провел пальцем по позвонкам на затылке. — Смотри сюда! — Он выпрямил ее, потянув за волосы. — Отцы лгут, а кости — нет. За эту поездку я не видел геранта, который побил бы ее. Может быть полн-кровкой.

Партнис взял Сайду за запястье и сжимал, пока она не захныкала.

— Прикосновение, уверяю тебя.

— Прикосновение? Она не чертово прикосновение.

— Пол-кровка, если повезет.

Так и продолжалось. Партнис допускал, что некоторые из детей могут быть прикосновениями или даже пол-кровками, Гилджон настаивал, что все они праймы или даже полн-кровки.

Он утверждал, что Нона и мальчик по имени Турам имели явные признаки родословной хунска. Он ударил Турама, затем попытался снова, и мальчик перехватил его руку прежде, чем удар достиг цели. Когда он попробовал это на Ноне, она позволила ему шлепнуть себя, его твердая рука ударила ее сбоку по голове, оставив ухо гудящим, а щеку — возмущенной горячей болью. Он сделал это снова, нахмурившись, и она нахмурилась в ответ, не делая никаких усилий, чтобы избежать удара, который сбил ее с ног и заменил серое небо яркими и сверкающими огнями.

— …идиотка.

Нона обнаружила, что стоит на ногах, ее плечо в железной хватке Гилджона, рот наполнился кровью. Она вспомнила силу пощечины и как стучали ее зубы.

— Ты же видел, как быстро она повернулась ко мне.

Это было правдой — губы Ноны стали вчетверо больше, и белые копья боли пронзали ее нос. Она повернулась к удару в последнее мгновение.

— Должно быть, я пропустил эту часть, — сказал Партнис.

Нона сглотнула кровь. Она позволила боли пронзить себя — цена, которую она заплатила за то, что взяла деньги из кармана Гилджона. Некоторые дети, проданные своими собственными отцами, почти видели в похитителе ребенка замену. Суровый, конечно, но он кормил их, оберегал. Нона думала иначе. Ее отец умер на льду, и те воспоминания, которые она хранила о нем, согревали ее в холоде, были сладкими на вкус, когда мир становился кислым. Он бы знал, как обращаться с таким человеком, как Гилджон.

У герантов не было выбора, их размеры доказывали свою правоту, не нуждаясь в демонстрации. Хотя Нона подумала, что на месте Сайды могла бы согласиться с Партнисом, когда он обвинил ее в пятнадцатилетии.

Партнис взял их в обмен на десять крон и две.

— Будьте хорошими. — Гилджон, отец для них всех в течение трех долгих месяцев, не нашел для них других слов, без церемоний садясь позади Четыре-ноги.

— До свидания. — Сайда была единственной, кто заговорил.

Гилджон взглянул в ее сторону, палка наполовину поднята для удара.

— До свидания, — сказал он.

— Она имела в виду мула. — Турам не повернул головы, но говорил достаточно громко, чтобы слова долетели до Гилджона.

На лице Гилджона появилась ухмылка, и, покачав головой, он щелкнул Четыре-ноги по заду, приглашая его пройти через ворота, которые человек Партниса снова открыл.

Нона смотрела, как отъезжает повозка, а Гесса, Маркус, Виллум и Чара глядят на нее сквозь прутья решетки. Она будет скучать по Гессе и ее рассказам. Она гадала, кому Гилджон продаст ее и как девочка, неспособная ходить, сможет найти свой путь в этом мире. Возможно, она тоже будет скучать по Маркусу. Мили стерли его острые края, колеса крутились и крутились… каким-то образом превращая его в кого-то, кто ей нравился. В следующее мгновение все они исчезли.

— Теперь вы мои, — сказал Партнис. Он позвал молодого человека, чинившего сеть, худощавого, но мускулистого под шерстяным жилетом, с темными волосами и бледной кожей, но не такой темной и бледной, как у Ноны. — Это Джеймс. Он отведет вас к Майе, которая будет вашей матерью. Она из тех, кто дает пощечины. — Партнис одарил их тяжелой улыбкой. — Я не думаю, что замечу кого-нибудь из вас, пока вы не дорастете до такой высоты. — Он прижал руку к груди. — И если я это сделаю, то, вероятно, это будет плохая новость для вас. Делайте, что вам говорят, и все будет хорошо. Теперь вы принадлежите Калтессу. Куплены и оплачены.

Майя оказалась больше чем на фут выше Партниса, руки толстые, как мужские бедра, лицо красное и покрытое пятнами, как будто постоянная ярость держала ее в своих челюстях. Чтобы компенсировать ее цвет лица, Предок дал ей густые светлые волосы, которые она заплетала в тяжелые канаты. Она стояла на чердачной лестнице после того, как проводила новоприбывших наверх, и только ее голова и плечи виднелись во мраке.

— Здесь никаких фонарей. Никогда. Никаких свечей. Никаких ламп. Нарушите это правило — и я разрушу вас. — Она щелкнула тяжелыми костяшками пальцев. — Когда вы не работаете, вы здесь, наверху. Еда на кухне. Вы услышите колокол, когда придет время. Пропустите его, и вы не будете есть.

Нона и остальные сидели на корточках рядом с люком, наблюдая за гигантской женщиной. Затхлый воздух напомнил Ноне о хлебном складе Джеймса Бейкера в деревне. Вокруг них шуршали тени. Кошки, скорее всего, крысы и пауки наверняка, но и другие дети, наблюдающие за новичками.

Майя повысила голос:

— Не приставайте к новому мясу. Для этого достаточно времени внизу. — Она уставилась на пятно темноты, которое казалось не темнее любого другого. — Денам и Регол. Если я увижу любые синяки и шишки на новых покупках Партниса, я стукну вас головами так сильно, что вы поменяетесь мозгами. Слышите меня? — Пауза. — Слышите меня? — Достаточно громко, чтобы задрожала крыша.

— Я тебя слышу. — Рык.

— Услышал. — Смешок вдали.

Остальные появились, как только Майя ушла. Двое длинноногих мальчишек спрыгнули со стропил в самую гущу новоприбывших. Нона не видела, чтобы они там прятались. Другие выскакивали из тени, или не торопясь выходили, или крались, каждый по своей природе. Никто из них не был так мал и молод, как Нона, но большинство было немногим старше. С той стороны, куда смотрела Майя, появился огромный мальчик, хмурый под густой копной рыжих волос, мускулы вздувались и перекатывались под бесформенной холщевой рубашкой. Несколько мгновений спустя к нему присоединился парень, почти такой же высокий, но худой, как ива, с черными волосами, ниспадающими на глаза, и кривой улыбкой в уголках рта.

Собралась толпа, гораздо больше, чем ожидала Нона. Съежившись и насторожившись, они ожидали развлечения.

Рыжеволосый гигант открыл рот, чтобы пригрозить им:

— Вы…

— Ой, тише, Денам. — Темноволосый мальчик встал перед ним. — Вы — новички. Я — Регол. Это Денам, будущий подмастерье, и самый крутой, самый свирепый воин, которого когда-либо видел чердак Калтесса. Посмотри на него неправильно, и он сожрет тебя, а потом выплюнет кусочки. — Регол оглянулся на Денама. — В этом-то и суть, не так ли? — Он снова перевел взгляд на новичков. — Теперь, когда мы убрали хвастовство в сторону и избавили Майю от необходимости шлепать Денама, вы можете найти себе место для ночлега. — Он небрежно махнул рукой в темноту. — Не наступайте никому на пятки.

Регол повернулся, словно собираясь уйти, но остановился.

— Скорее рано, чем поздно, кто-нибудь попытается убедить вас, что причина, по которой многие из нас здесь такие же обездоленные, как и вы, заключается в том, что Партнис ест детей, или существует какое-то испытание, настолько смертельное, что почти никто не выживает, или иногда Майя забывает посмотреть, прежде чем сесть. Правда в том, что вас купили рано и задешево. Большинство из вас разочарует хозяина. Вы не вырастете в то, что может пригодиться Партнису. И он вас продаст. — Регол поднял руку, когда Денам начал говорить. — И не в соляную шахту, и не в качестве начинки для пирога — просто в любое место, где есть нужда, которую вы можете удовлетворить. — Он опустил руку. — Есть вопросы?

Треск наполнил немедленно наступившую тишину, и Ноне потребовалось мгновение, чтобы понять, что это были костяшки пальцев Денама, который сжал кулаки. Великан нахмурился еще сильнее:

— Я действительно ненавижу тебя, Регол.

— Это не вопрос. Кто-нибудь еще?

Тишина.

Регол вернулся в темноту, переступая со стропила на стропило с бессознательной грацией кошки.

Жизнь в Калтессе оказалась намного лучше, чем в открытой клетке, грохочущей по закоулкам империи. По правде говоря, жить здесь было лучше, чем в деревне Ноны. Здесь она, возможно, была самая маленькая, но не самая странная. Изоляция деревни породила поколения, настолько похожие по внешнему виду, что можно было выбрать любую горстку наугад, чтобы создать убедительную семью. Одна только Нона не подходила под эту модель. Коза в овечьем стаде. Кошелек Партниса снабдил его детьми всех размеров и форм, всех цветов и оттенков, и даже в полумраке чердака они не казались одинаковыми.

Помимо четырех дюжин детей, которых Партнис держал прямо под своей крышей, в Калтессе жили семь бойцов — в их собственных комнатах вокруг большого зала — и дюжина подмастерьев в казарме в задней части комплекса.

Нона нашла место между мешками с зерном, которые были больше ее самой. Сайде было труднее найти место, куда можно было бы втиснуться, и ее постоянно отталкивали более старшие обитатели чердака, даже те, кого она считала малышами. Но в конце концов она устроилась на досках поближе к куче мешков Ноны, ближе к стене, где крыша была наклонена так низко, что ей приходилось сворачиваться калачиком.

В ту первую ночь зал распахнул свои двери, и мир хлынул в него, чтобы увидеть как из людей течет кровь. Денам и Регол наблюдали за происходящим с самых верхних ступеней лестницы, находившейся в дальнем углу большого зала, за прилавками, где подмастерья продавали толпе эль и вино. Самые старшие из оставшихся детей столпились вокруг люка. Все остальные должны были найти какую-нибудь щель между стропилами, через которую можно было бы увидеть происходящее внизу.

Место, где сидела Нона, позволяло ей видеть только второй ринг. Она удивилась, что его называют кольцом[2], когда на самом деле веревки, натянутые между четырьмя столбами, окружали квадрат, возможно, восемь ярдов с каждой стороны, и этот ринг был приподнятой платформой, так что ноги бойца находились на уровне лба среднего человека. Она могла видеть макушки многих голов, сотни макушек, прижатых друг к другу. Гомон их голосов заполнил чердак. По мере того как толпа росла, нарастал и шум, и каждому из них приходилось кричать, чтобы быть услышанным соседом.

Сайда лежала рядом, глядя в щель одним глазом. Стоявший рядом с ней мальчик постарше, Мартен, глядел через отверстие в доске, которое принадлежало ему.

— Сегодня все желающие, — сказал Мартен, не поднимая глаз. — Рейтинговые бои в седьмой день, все желающие — во второй, выставочные бои — в четвертый. Поединки на мечах — последний день месяца.

— Мой отец говорил, что в городе мужчины дерутся в ямах, — робко сказала Сайда, ожидая, что ей скажут, что она ошибается.

— В портах Марна некоторые так и делают, — сказал Мартен. — Партнис говорит, что это глупость. Если у тебя есть добровольные бойцы и толпа, которая платит, надо ставить бои на платформу, а не в яму, где их может видеть только первый ряд.

Нона лежала, наблюдая за толпой внизу, в то время как в дальнем конце зала шли невидимые бои. Ее взгляду были видны только макушки голов, но она оценивала реакцию по пульсу и потоку толпы. Их рев временами звучал как вой одного огромного зверя, настолько громкий, что резонировал в ее груди, пульсируя в ее собственном голосе, когда она кричала им свой вызов.

Наконец какая-то фигура взобралась на ринг под ними. Нона чувствовала, как вокруг нее пробираются другие дети, в поисках зрелища. Кто-то попытался поднять ее с места, но она поймала руки, которые схватили ее, и впилась в них ногтями. Неизвестный кто-то с воем уронил ее, и она снова приложила глаз к щели.

— Раймел! — Голоса вокруг нее казались эхом криков толпы.

На ринге появился крепко сложенный мужчина с густыми светлыми волосами, голый, если не считать белой ткани, обвязанной вокруг паха; его кожа блестела от масла, мышцы живота резко и рельефно выделялись, показывая каждую полосу, отделенную от другой. Нона видела, как он бродил по коридору днем, и знала, что он огромен, даже выше Майи, и двигается без ее неуклюжих промахов. Раймел крался, и каждое движение выдавало уверенность убийцы. Этот мужчина был герант-прайм. В полумраке чердака Нона узнала код, который использовали Партнис и Гилджон, когда продавали ее. Диапазон простирался от прикосновения — через пол-кровку и прайма — до полн-кровки. Прикосновение можно было считать четвертью крови, а прайм — тремя четвертями. Герант-праймы часто становились лучшими бойцами; полн-кровки, хотя еще более редкие и крупные, были слишком медлительны — хотя, возможно, так просто говорили в Калтессе, когда им некого было показать.

— Сейчас ты кое-что увидишь! — Взволнованный девичий голос слева от Ноны.

Мартен объяснил, что любой, кто надеется выиграть бойцовский кошелек или даже присоединиться к Калтессу, может явиться в ночь всех желающих и за крону сразиться с конюшней Партниса.

— Раймел убьет их, — с благоговением произнесла Сайда.

— Не убьет, — даже перекрикивая рев, Мартен ухитрялся говорить презрительно. — Ему платят за победу. Он устроит представление. Убийство не идет на пользу бизнесу.

— Кроме тех случаев, когда идет. — Еще один голос, совсем рядом.

— Раймел делает, что хочет. — Девочка слева от Ноны. — Он может кого-нибудь убить. — Судя по голосу, ей этого почти хотелось.

На ринг вышел претендент: лысый мужчина, толстый и сильный, волосы на его спине были такими густыми и черными, что скрывали его кожу. Руки у него были как куски мяса — наверное, кузнец, привыкший каждый день махать молотом. Нона не могла видеть его лицо.

— Разве Партнис не говорит Раймелу…

— Никто ничего не говорит Раймелу. — оборвала Сайду девочка. — Он — единственный высокородный, вышедший на ринг за последние пятьдесят лет. Так сказал Регол. Ты не указываешь высокородным, что им делать. Деньги для него — ничто.

Нона слышала такой же тон — тон благоговения — в церкви Надежды, где ее мать и Мэри Стримс призывали нового бога и пели гимны, которым их учил проповедник Микэл.

Прозвенел колокол, и Раймела закрыли вместе с кузнецом.

Нона видела кусочек ринга, от угла одного бойца до угла другого, но, когда они отходили в сторону, она их теряла. Раймел двигался с неторопливой точностью, останавливая продвижение кузнеца ударами в голову, отступая назад, чтобы дать ему опомниться и заманивая его вперед для следующего удара. Это не было похоже на состязание, если не считать того, что кузнец соревновался, сколько раз он сможет остановить кулак гиганта своим лицом.

Лай толпы нарастал с каждым ударом, с каждым сгустком крови и слюны. К тому времени, когда Раймел перестал бить кузнеца и тот упал, его противник еще не нанес ни одного удара.

— Зачем кому-то это делать? — спросила Сайда, поднимаясь от глазка и содрогаясь. — Зачем им с ним драться?

— В этом боевом кошельке куча денег, — сказал Мартен. — Он становится толще каждый раз, когда кто-то пытается и терпит неудачу.

Нона не сводила глаз с Раймела, который расхаживал взад-вперед по рингу. Она ничего не сказала, но знала, что дело не только в деньгах. Каждая твердая линия на лице бойца была вызовом, написанным на нем. Рев масс раздувал огонь, но развел его именно Раймела. Подойди и испытай меня.

Еще двое попытались до конца ночи, но у бойца на другом ринге, Гретхи, было больше желающих. Возможно, она была скорее актрисой, позволяя своим противникам бить, подавляя их техникой, а не жестокостью. Раймел относился к своим врагам с презрением, бросая их на доски окровавленными и униженными.

Работа, которую Майя требовала от них, не была ни долгой, ни трудной, и была разделена между детьми, которых было больше необходимого. В большом зале Нона полировала, подметала и скребла полы. На кухне она чистила, носила, мыла, резала и топила. В уборной она убирала нечистоты: вычерпывала, вытирала и рыгала. Обслуживание боевой экипировки, спарринг-рингов, тренировочного оружия и тому подобного — все это ложилось на плечи подмастерий. Бойцы сами заботились о своем собственном оружии, как и любой, кто доверял свою жизнь острому лезвию или прочной кольчуге.

Иногда кто-нибудь за пределами Калтесса нанимал группы старших детей, чтобы собирать фрукты или рыть канавы, но в основном, как сказал Регол, их главной задачей было расти и показывать обещание, ради которого их приобрели. Майя призналась, что ни один из них не будет продан по меньшей мере год, а то и два или три:

— Иногда обещание не проявляется должным образом, пока у девушки не начинает идти кровь. В тринадцать лет я не была и вполовину моего нынешнего роста. Не имеет смысла обучать вас, пока Партнис не узнает, кем вы станете. Обучение стоит денег, которые, по большей части, пропадут. Никто никогда не сможет стать ринг-бойцом, если в нем не будет видна старая кровь. И даже когда Партнис уверен, что у тебя есть дар для этого, он любит ждать — говорит, что лучше тренироваться тогда, когда ты в основном вырос в свой размер и скорость, так что тебе не нужно все время приспосабливаться.

Дважды в день Майя заставляла весь чердак на час выходить во двор. Сначала они убирали гири бойцов обратно в сундуки в кладовке, а потом бесконечно бегали кругами, невзирая на дождь и ветер. Нона с нетерпением ждала этих ежедневных побегов от замкнутой скуки чердака и рутины домашних дел. Она работала с Сайдой и Турамом, последними приобретениями Гилджона — они поднимали гантели поменьше, брошенные во дворе, и возвращали их в комнату для тренировочных снарядов. По правде говоря, они с Турамом скорее мешали, чем помогали Сайде. Когда они поднимались по ступенькам, мимо них прошел Денам, держа в каждой руке по одной тяжелой гантеле, и только пот, прилипший к рыжему пламени его волос, давал им понять, что он скрывает свои усилия.

Они остановились, чтобы пропустить его, а потом Сайда повела их дальше:

— Тащим!

Нона ничего не имела против, хотя помощи от нее было мало и у нее болели руки со спиной, а пот щипал глаза. Ей нравилось чувствовать себя частью чего-то. Сайда была ее подругой, и, хотя ей не нужна была помощь Ноны с гирями, она ценила это.

В их дружбе Нона нашла то, что отсутствовало в вере деревни, в Надежде матери, в нравственных наставлениях Наны Эвен или в семейных узах, которые она видела разорванными. То, что она считала святым и достойным жертвоприношения. Ноне было трудно заводить друзей — она не понимала, как это работает, но иногда такое случалось. У нее был только один друг, ненадолго, и она потеряла его; она не собиралась терять другого.

— Расскажи мне, как ты оказалась в Хэрритоне, дитя. Прямо под петлей. — Голос настоятельницы Стекло прервал воспоминания Ноны, и она обнаружила, что идет по каменной дороге, разделяющей широкие, продуваемые всеми ветрами поля, на которых паслись лошади и овцы. Слева и справа виднелись редкие усадьбы, впереди — низкие остроконечные крыши вилл, а за ними — крутой склон плато.

— Что? — Нона потрясла головой. Она почти не помнила, как покинула город. Оглянувшись, она увидела, что тот в миле или больше позади, а по бокам настоятельницы идут две монахини.

— Ты собиралась рассказать мне, что случилось с Раймелом Таксисом, — сказала настоятельница.

Нона снова посмотрела на монахинь; обе выше настоятельницы Стекло, одна — очень худая, другая — с более округлыми формами, их рясы порхали вокруг них. Она смутно помнила, как они присоединились к настоятельнице у каких-то маленьких ворот в городской стене. Одной из них было, пожалуй, столько же лет, сколько настоятельнице, ее лицо было морщинистым и обветренным, глаза — холодными, губы — тонкими. Другая, помоложе, зеленоглазая, ответила на рассеянный взгляд Ноны широкой улыбкой, заставившей ее отвести взгляд.

Нона устремила взгляд на горизонт. Монастырь больше не был виден, он отошел от края обрыва.

— Сайде велели вымыть полы в комнатах Раймела. Я услышала, как она визжит. — Люди так не кричат. В деревне, когда Серый Джарри резал свиней… это звучало именно так. И когда один из мальчиков, столпившихся у люка, сказал «комнаты Раймела», какая-то холодная рука схватила Нону за грудь и потянула вперед.

— Я спустилась по лестнице. Быстро. — Это было медленнее, чем падение, но не намного. Она выбежала в фойе. Сайда оставила ведро и швабру, чтобы держать дверь открытой, большую дубовую плиту с медными петлями.

— На полу валялись осколки горшка. И он причинял ей боль. — Сайда выбила что-то из ниши — она всегда была неуклюжей. Раймел сжал ее руку в кулаке, проглотив ее от запястья до локтя, и поднял Сайду с земли. Он просто стоял, поворачивая руку из стороны в сторону, пока Сайда боролась и извивалась, пытаясь уменьшить ужасное напряжение в локте и плече, все время крича.

— Я велела ему опустить ее, но он меня не услышал. — Нона подбежала, чтобы поддержать подругу, но Сайда весила в два раза больше, чем она сама. Тут Раймел заметил ее и, смеясь, тряхнул Сайду так, что Нона отлетела в сторону. Что-то хрустнуло в руке Сайды, когда он сделал это — достаточно громко, чтобы заглушить ее крики.

— Вот я и остановила его. Перерезала ему горло.

Более молодая монахиня фыркнула у нее за спиной:

— Говорят, он девяти футов ростом.

— Я забралась наверх. — Раймел был ростом не девять футов, а больше восьми. Он опустился на одно колено, все еще удерживая Сайду за сломанную руку, дразня Нону уродливой ухмылкой на своем красивом лице.

Нона бросилась вперед. В глазах Раймела мелькнуло удивление, но он не успел пошевелиться. Она запрыгнула ему на колено, чтобы набрать необходимую высоту, а затем полоснула его рукой по горлу.

— Как ты его порезала? — Старшая монахиня, сзади.

— Я… — Нона представила себе Раймела с золотистыми волосами, вьющимися над нахмуренным лбом, улыбку, переходящую во что-то другое, кровь, покрывающую багрянцем глубокие разрезы на шее. — Я вытащила кинжал из ножен на его бедре, когда карабкалась на него.

— Это, — сказала младшая монахиня, — звучит крайне маловероятно.

Настоятельница Стекло ответила прежде, чем Нона успела резко возразить:

— Тем не менее, если вы присмотритесь повнимательнее, Сестра Яблоко, то увидите, что туника девочки была когда — то белой, а не коричневой. Если верить стражникам в Хэрритоне, этот коричневый цвет представляет собой смесь засохшей крови и тюремной грязи. Более того, она и ее подруга должны были быть повешены за убийство Раймела Таксиса.

— Тогда почему он не умер? — спросила Нона. Она хотела, чтобы Раймел умер.

— Потому что его отец очень богат, Нона. — Настоятельница увела их с дороги на более узкую тропу, ведущую к высоким стенам обрыва. — Не просто немного богат, но настолько богат, что может каждый день покупать новый особняк и спать в нем каждую ночь, пока возраст не потребует его.

— Деньги не имеют значения, когда ты истекаешь кровью. — Нона нахмурилась. Богатые или бедные, внутри люди выглядят одинаково.

— Туран Таксис достаточно богат, чтобы владеть людьми из Академии. — Настоятельница подхватила свою рясу, чтобы легче подниматься по склону. — Я уже скучаю по своему посоху. Старая дама без палки, на которую можно опереться, — это действительно печально.

Нона ничего не ответила, не понимая слов настоятельницы.

— Люди из Академии… волшебники, Нона! Маги. Ведьмы и колдуны. Дети с кровью марджал. Воспитанные и обученные за счет императора, привязанные к Ковчегу и к его службе, но свободные зарабатывать себе на жизнь вне дворца до тех пор, пока императору не потребуются их навыки.

— Они могут воскресить человека из мертвых? — Внезапно она подумала об отце, не в силах вспомнить о нем ничего, кроме густых черных волос и сильных, надежных рук.

— Нет, но они могут остановить превращение живого в мертвого. Там есть граница, место, которое мы пересекаем, чтобы присоединиться к Предку. Некоторые из нас могут посетить эту границу и держать там человека, пока его тело исцеляется от ран, которые в противном случае положили бы ему конец.

— Значит, богатые люди никогда не умирают? — удивилась Нона. — Они откупаются от смерти золотыми монетами?

Настоятельница покачала головой.

— Ни один колдун не может долго оставаться у границы. — По мере того как дорога становилась все круче, ее дыхание становилось все тяжелее. — У Турана есть дюжина колдунов, работающих посменно, чтобы удержать его сына от перехода. И многие вещи, которые убивают нас, тело не может починить, сколько бы времени ему ни дали. Хотя порезанная плоть и потерянная кровь… здоровое тело может починить одно и заменить другое. Настоящий риск заключается в другом: когда они возвращают людей в их тело, есть… существа… которые попытаются последовать за ними и найти дом в их сознании. Чем дольше человек удерживается на границе, тем труднее сдержать таких… пассажиров.

Нона подумала о Раймеле Таксисе, лежащем в залах своего отца, окруженном людьми из Академии, потеющими, чтобы уберечь его от смерти. Сайда была мертва — Нона видела ее ноги, торчащие из-под простыни на тюремном дворе, бинты на них все еще были запятнаны кровью Раймела. Она не испытывала к нему жалости.

— Я надеюсь, что он вернется полный дьяволов и они съедят его сердце.

Глава 4

— Вы могли бы отправить девочку туда, настоятельница.

Они стояли в том месте, где тропа начинала свой крутой подъем вверх по развороченным скалам на плато, прорезая себе путь вперед и назад дюжиной крутых поворотов. Более старшая монахиня повернулась к Ноне и указала через лес и поля на западе:

— Морлтаун в пяти милях отсюда. Девочка могла бы стать там полезной, найти работу в поле.

Сестра Яблоко стояла плечом к плечу с Сестрой Сало:

— Первосвященник узнает об этом за один удар сердца. Таксису даже не придется спрашивать.

— Выбирайте сами, настоятельница, с кем сражаться и на какой почве, — сказала Сестра Сало. — Джейкобу очень бы хотелось снова сунуть ноги под монастырский стол. Это будет идеальным оправданием.

— И вы только что украли ее из тюрьмы… — Яблоко нахмурилась, оглядываясь на далекий город.

— Госпожа Меч говорит мне не драться. — Улыбнувшись, настоятельница повернулась, чтобы начать подъем. — А Яблоко говорит, чтобы я не воровала… — Нона последовала за ней. — Вы — монахини. Проявите немного веры.

Последний край солнца припал к горизонту, когда Настоятельница Стекло направилась к необычному лесу каменных колонн, чьи тени протянулись к приближающимся путникам через сотни ярдов камня. Нона последовала за ней, сопровождаемая двумя монахинями, ни одна из которых не запыхалась от долгого подъема, заставившего настоятельницу тяжело дышать. Та, что постарше, Сестра Сало, выглядела так, словно могла карабкаться целый день. Младшая, сестра Яблоко, хоть из приличия слегка порозовела. Нона, закаленная бесконечными кругами в Калтессе, чувствовала, что у нее подкашиваются ноги и мокрая от пота рубашка прилипает к спине, но не жаловалась.

Плато — на самом деле огромная каменная глыба с крутыми откосами — сужалось к перешейку, который вел к широкому выступу. Колонны стояли поперек горловины, от утеса к утесу, дюжины в глубину, десятки в ширину. Настоятельница Стекло шла впереди, находя путь, казалось, наугад. Колонны вокруг них, выше деревьев, тянулись к темнеющему небу. В этом месте царила странная тишина, ветер не находил ничего, что могло бы спеть его мелодию, только шевелил пыль и песок среди башен из резного камня. Ноне это понравилось.

Колонны окаймляли монастырь Сладкого Милосердия с одной стороны, а с другой возвышались два утеса, края которых резко сближались. Главный купол чернел на фоне багрового неба, по обе стороны виднелись еще дюжины хозяйственных построек. Нона последовала за монахинями к сводчатому входу, тяжесть дня лежала на ее плечах, усталость окутала ее своей тупой хваткой, заставляя гнев и печаль отдаляться, превращая их в вещи, которые можно было бы оставить ночи грез.

— Ты там живешь? — Когда они подошли ближе, Нона начала понимать, насколько велик купол. Весь Калтесс поместился бы внутри несколько раз, поставленный сам на себя.

— Это Собор Предка, Нона. Там живет Предок, и больше никто.

— Предок такой большой? — спросила Нона. За ее спиной Сестра Яблоко еле сдержала смех.

— Предок занимает любое место, построенное в его честь. В Истине Предок присутствует в десяти тысячах домашних святилищ, в некоторые из которых даже тебе будет трудно втиснуться, а другие — больше, чем большинство домов. Здесь, на плато, церковь смогла дать Предку более величественный дом — дар императора Персия, третьего этого имени.

Нона молча последовала за ней, плотно сжав губы при мысли о том, что Предок, похоже, очень жаден, занимая так много места, в то время как дети в Калтессе втискивались в любой уголок или щель, которая могла их вместить.

— Это мой дом. — Настоятельница Стекло махнула рукой в сторону массивного каменного здания, вырисовывающегося из сгущающейся тени. — По крайней мере, пока я здесь настоятельница. А еще это дом Малкина. — На ступеньках, свернувшись калачиком, лежал большой серый кот. Настоятельница повернулась к Ноне и двум сестрам. — Сестра Яблоко найдет тебе место для ночлега, а утром тебя представят классу, после чего…

— Классу? — Нона моргнула. В деревне Нана Эвен проводила занятия каждый седьмой день, обучая старших детей числам и тому подобному. Нона пыталась подслушивать, но большие ее прогнали, как будто их дурацкие числа были секретом, слишком важным для ее ушей.

— Ты здесь, чтобы поступить в монастырь, Нона. — Тень скрывала лицо настоятельницы, но, возможно, там была улыбка. — Если хочешь. А это означает жить здесь и учиться всему тому, что нужно знать сестре. Занятия проводятся каждый день, кроме седьмого. — Она повернулась и пошла прочь.

— Пойдем, Нона. — Сестра Яблоко протянула руку. Нона смотрела на нее, не уверенная, хочет ли женщина чего-то от нее. Через мгновение Яблоко снова прижала руку к боку и двинулась дальше, огибая купол. Сестра Сало последовала за ней, ее одеяние развевалось вокруг ее ног.

Темнота поглотила плато позади них, там бродил ветер. Нона оглянулась на тропинку, по которой ее привели монахини, — теперь колонны были невидимы. Жар подъема покинул ее, и ветер Коридора пробежал острыми пальцами по ее рубашке из Калтесса, забирая все оставшееся тепло. Он нес в себе оттенок соли — возможно, море, хотя оно лежало так далеко. Нона вздрогнула, обхватила себя руками и последовала за монахинями.

Позади купола виднелось длинное низкое здание, похожее на хвост съежившейся сони. Сестра Яблоко остановилась у крепкой двери под козырьком черепичной крыши. На крюке висел фонарь, дававший монахине достаточно света, чтобы она могла подобрать железный ключ, который она вынула из рясы, к замочной скважине в дверном замке.

Сестра Яблоко сняла фонарь с крючка и поправила капюшон:

— Это кельи монахинь. — Она продолжала говорить тихо.

— Клетки! — Нона сделала шаг назад.

— Не тюремные. — Сестра Яблоко улыбнулась, потом нахмурилась. — Ну, по правде говоря, очень похоже, но они чистые и на дверях нет замков. — Она шагнула в дверной проем. — Сегодня ты будешь спать здесь. Если ты будешь учиться усердно и хорошо, то лет через десять сможешь вернуться сюда еще на одну ночь.

Дверь вела в длинный коридор. Луч фонаря Сестры Яблоко осветил проход, который тянулся до черной двери, ведущей в купол. Слева и справа, повторяясь через каждые несколько ярдов, две круглые двери охраняли монашеские кельи. Сестра Яблоко шла, мягко ступая. Сестра Сало молча повернулась, когда они миновали третью пару и вошла в темноту левой кельи. Черная дверь в конце коридора привлекла внимание Ноны. Что-то в ней.

Пройдя восемнадцать дверей, примерно половину длины коридора, Сестра Яблоко остановилась и толкнула дверь справа. Она наклонилась, взяла свечу из ящика на стене и зажгла ее от фонаря.

— Ты будешь спать здесь. На тюфяке — постельное белье и одеяло. Я зайду за тобой утром. — Она протянула свечу Ноне. — Только не разжигай никакой огонь.

Нона смотрела, как Сестра Яблоко возвращается к главному входу, и с ее уходом свет стал меркнуть. Наконец монахиня вошла в одну из келий рядом с Сестрой Сало, оставив Нону в ее собственном маленьком мерцающем озерце света. Тишина, которая отступила вместе с тенями, теперь вернулась, более глубокая и густая, чем когда-либо знала Нона. Она стояла, удерживаемая ее полнотой. Никакого звука. Ни стона ветра. Ни скрипа бревен, ни шелеста листьев. Ни шороха крыс, ни отдаленных жалоб сов. Ничего.

Дверь в конце коридора привлекла ее внимание, хотя темнота скрывала ее. Воспоминание об этой двери, черной и отполированной, прижалось словно палец между глаз. Ноги хотели унести ее туда, а руки — прижаться к гладкому дереву и ощутить вблизи огромную и дремлющую… полноту… которая лежала за ним.

Где-то в нескольких кельях позади женщина кашлянула во сне, нарушая тишину и странность происходящего. Освободившись от паралича и принуждения, Нона подняла руку, чтобы заслонить пламя свечи, и вошла в узкую комнату, к которой привела ее Сестра Яблоко.

Даже в ее камере в Хэрритоне было окно, возможно, высокое и зарешеченное, но предлагавшее осужденным небо. В новой камере Ноны была щель, достаточно широкая, чтобы просунуть руку, и закрытая сосновой доской. Она сделала круг. Спальный тюфяк, подушка, стул, письменный стол. Горшок, чтобы помочиться. Последнее и самое странное — кусок металла, идущий вдоль внешней стены на уровне земли. Он выходил из камеры слева и исчезал за стеной справа. Круглый, как ветка, и слишком толстый, чтобы обхватить его рукой.

Нона фыркнула. Пыль и спертый воздух неиспользуемой комнаты. Она подошла к тюфяку. Жар, поднимающийся от металлической палки, обжигал ей щеки. Вся камера хранила его тепло. Нона отодвинула тюфяк от раскаленного металла, не доверяя ему. Она поставила свечу, натянула на себя одеяло и положила голову на подушку. Бросив последний взгляд на комнату, она задула пламя. Она смотрела в темноту, ее разум был слишком взбудоражен, чтобы спать; она была уверена, что пролежит без сна всю ночь.

Мгновение спустя звон железного колокола заставил Нону открыть глаза. Дверь распахнулась, ударившись о стену. Нона приподнялась с тюфяка и, моргая, посмотрела в сторону входа, где темнота превратилась в мрачный полумрак. У нее вырвался стон, каждая конечность затекла и болела, хотя она помнила только, как напрягала ноги во время подъема.

— Вставай! Вставай! Здесь нет никаких лежебок! Вставай! — Маленькая, угловатая женщина с голосом, который звучал так, словно его насильно проталкивали через узкую щель. Она вошла в камеру и, перегнувшись через Нону, откинула ставень. — Впусти свет! Никакого укрытия для греха!

Сквозь пальцы, поднятые для защиты от дневного света, Нона обнаружила, что смотрит в безъюморное[3] лицо, плотно сжатое вокруг выступающих скул, с широко раскрытыми глазами, бледными и обвиняющими. Голова женщины, которая в полумраке казалась особенно пугающей, была украшена приподнятым белым головным убором, похожим на воронку и совершенно не похожим на то, что носили другие монахини накануне вечером.

— Вставай, девочка! Вставай!

— А, я вижу, ты уже познакомилась с Сестрой Колесо. — Сестра Яблоко вошла в открытую дверь, держа в руках длинную рясу из белого льна, снаружи отделанную серым войлоком.

— Она спала после утреннего колокола! — Старуха подняла руки, явно не зная, ударить ли Нону или лучше изобразить чудовищность ее преступления.

— Она новенькая, Колесо, еще даже не послушница. — Сестра Яблоко улыбнулась и многозначительно посмотрела на дверь.

— Босоногая язычница — вот кто она!

Сестра Яблоко, все еще улыбаясь, протянула пальцы к выходу:

— С вашей стороны было похвально заметить, что в келье кто-то есть.

Старшая монахиня нахмурилась и провела рукой по лбу, убирая выбившуюся прядь бесцветных волос обратно в головной убор.

— Я замечаю все, что происходит в этих кельях, сестра. — Она прищурила свои водянистые глаза на Сестру Яблоко, затем резко фыркнула и вышла обратно в коридор. — Ребенок воняет, — бросила она через плечо. — Его нужно помыть.

— Я принесла тебе кое-что. — Сестра Яблоко подняла рясу. — Но я и забыла, какая ты грязная. Сестра Колесо права… — Она сложила руки на животе. — Идем со мной.

Нона вышла из комнаты вслед за Сестрой Яблоко, огибая монахинь, выходивших из своих келий или тихо переговаривавшихся в коридоре. Пара из них подняла брови при ее приближении, но никто не обратился к ней. В какой-то момент угловатая монахиня остановила Сестру Яблоко, положив руку ей на плечо. Она возвышалась над остальными, ее рост, казалось, увеличился и вытянул обычную женщину далеко за пределы сложения, оставив опасно худой.

— Госпожа Меч докладывает о вооруженных людях за колоннами. Эмиссар прибыл еще до рассвета.

— Спасибо, Кремень, — кивнула Сестра Яблоко.

Сестра Кремень наклонила голову, ее лицо было таким темным, что в полумраке Нона могла видеть только черные глаза, сверкающие, когда они изучали ее. Монахиня убрала руку с плеча женщины поменьше и отпустила ее.

Сестра Яблоко вывела их в хрупкий утренний свет. При дневном свете Нона разглядела, что монастырь состоит из такого количества зданий, что в Серости его можно было бы назвать деревней. Она подозревала, что здесь больше каменных зданий, чем во Флейстауне, хотя видела этот город лишь мельком из клетки Гилджона в тот день, когда он увез ее из дома.

— Сестра Кремень сказала, что появились мужчины. Они здесь из-за меня? — спросила Нона. Она спросила себя, как ей помогут два десятка монахинь, если Туран Таксис действительно послал за ней своих воинов? Она должна была затеряться в городе, когда у нее была возможность.

— Возможно. — Сестра Яблоко оглянулась на огромный Собор Предка и нахмурилась. — Но, возможно, и нет. В любом случае, будет лучше, если ты присоединишься к нашему ордену раньше, чем позже — и ты не можешь сделать это грязной, не так ли? — Она пошла быстрым шагом.

— Скрипторий, трапезная, пекарня, кухни. — Сестра Яблоко выкрикивала имена, когда они проходили мимо разных зданий. Немногие из них что-то значили для Ноны, но пекарню она знала, и аромат свежего хлеба, когда они проходили мимо двери, наполнил ее рот слюной. — Необходимость. — Монахиня указала на небольшое строение с плоской крышей, прилепившееся к краю утеса в сотне ярдов от нее.

— Необходимость? — спросила Нона.

— Ты пойдешь туда, когда тебе это будет необходимо. — Сестра Яблоко покачала головой и улыбнулась. — По запаху ты поймешь, что это то самое место.

Они миновали длинный ряд зданий с множеством маленьких квадратных окон, все они были закрыты ставнями с наветренной стороны.

— Склады и дормитории.

Нона обнаружила, что за ней наблюдают — дюжина пар глаз в разных окнах. Некоторые девочки что-то кричали, возможно, друг другу. Она ловила обрывки, уносимые ветром.

— …избранная… никогда!

— … это не может быть она…

— …крестьянка…

— …она не…

— Избранная?

Голоса следовали за ними, слова терялись в отдалении, но тон все еще висел в воздухе. Нона знала его достаточно хорошо — резкий и недобрый.

— Баня. — Сестра Яблоко указала на приземистое здание, построенное из ничем не украшенного черного камня, из ряда узких окон которого валил пар, но ветер тут же уносил его прочь. Ветер Коридора прочесывал плато, и, пересекая щель между дормиториями и баней, Нона оказалась под его зубами. Она всю жизнь училась не обращать на это внимания — всего лишь еще один жесткий край тяжелой жизни, — но одна теплая ночь оставила ее мягкой и дрожащей.

Они добрались до стена бани — укрытие от ветра. Монахиня отперла тяжелую дверь и впустила Нону. Горячий влажный воздух сразу же окутал ее, пар сократил видимое ей до нескольких ярдов. Вдоль фойе стояли деревянные скамьи, а высокая арка выходила на то, что могло быть прямоугольным бассейном, поверхность которого была видна лишь мельком.

Под скамейками в изобилии тянулись непонятные металлические штуки.

— Одна из них была в моей комнате! — Нона показала пальцем.

— Трубы, дитя мое. Они полые — по ним течет минеральное масло. Очень горячее. — Сестра Яблоко кивнула на арку. — Давай уберем с тебя тюремную грязь.

Нона неуверенно направилась к бассейну, гадая, насколько он глубок и горяч. Ручьи вокруг деревни никогда не доходили до колена и быстро крали ощущение от всего, что находилось ниже этой точки.

— Ты не пойдешь туда в рясе. — В голосе Сестры Яблоко послышалась смесь удивления и раздражения.

Нона повернулась и вызывающе посмотрела на монахиню, ее губы были сжаты в хмурую гримасу. Сестра Яблоко стояла, скрестив руки на груди. Одна безмолвная секунда следовала за другой, и наконец Нона начала стягивать с себя детский комбинезон Калтесса, окостеневший от засохшей крови Раймела Таксиса. Она делала это медленно и неуклюже: в деревне даже самые маленькие из малышей редко бегали голышом — лед стоял слишком близко. Только вокруг жатвенных костров или во время слишком короткого поцелуя фокуса луны Ноне было так тепло, как в монастырской бане.

— Поторопись. Я сомневаюсь, что ты прячешь там что-то необычное, — сказала Сестра Яблоко, снимая свой головной убор, так как жара добралась и до нее. У нее были длинные волосы, рыжие и вьющиеся на влажном воздухе.

Нона вылезла из комбинезона, обхватив себя руками, и от скромности у нее остался только пар. Она бросилась к бассейну.

— Подожди! — Сестра Яблоко подняла руку. — Ты не можешь войти грязной. От тебя вода станет черной. — Она сняла кожаное ведро с одного из многочисленных колышков, торчавших из стен над скамьями. — Встань вон там. — Она указала на нишу между скамьями слева.

Нона сделала, как было велено, все ее тело сжалось. В нише могло поместиться два или три человека. Стоять на полу, выложенном плиткой и продырявленном отверстиями, шириной в палец, казалось странным.

— Что… — взрыв горячей воды украл остальную часть вопроса. Нона вытерла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть туманные очертания монахини у бассейна, которая снова наполнила ведро.

— На полу лежит щетка. Используй ее. — Еще одна волна горячей воды ударила Ноне в грудь.

Нона потянулась за щеткой, вся мокрая. Она никогда не чувствовала ничего более прекрасного, чем ведро горячей воды. Свежий хлеб и масло не подходили даже близко. И даже яйца и бекон, который она чуяла, готовя в Калтессе. Если скрести себя щетинистой щеткой — цена, которую надо заплатить, чтобы попасть в целый бассейн горячей воды, она будет скрести.

Спустя два ведра Сестра Яблоко объявила ее достаточно чистой для бассейна. Нона подбежала к краю и опустилась в воду, ища пальцами ног дно.

— Насколько он глубок? — Поднимающийся пар ослепил ее, жар был восхитителен.

— Этот конец неглубокий. Тебе… по плечи?

Вода достигла ее шеи прежде, чем ноги Ноны нашли гладкий пол, и она отпустила мертвую хватку за край бассейна. Она стояла, раскинув руки в стороны, уверенная, что никогда прежде ей не было по-настоящему тепло.

Время пропустило удар сердца. Оно пропустило несчетное количество ударов. Нона повисла в слепящей жаре бассейна. Резкий хлопок вернул ее внимание к окружающему миру.

— Вылезай. Ты чист… ну, чище. — Сестра Яблоко стояла у кромки воды. Уступая жаре, она повесила на колышек верхнюю накидку своего одеяния. Она снова хлопнула в ладоши. — Наружу! Нам обоим есть чем заняться. — Она указала на угол бассейна. — Там есть ступеньки.

Нона подошла к ступенькам, слишком обмякшая, чтобы попытаться перелезть через край. Наверху она увидела монахиню, протягивающую ей большой прямоугольник плотной ткани. На нем не было ни отверстий для рук, ни завязок:

— Как же я…

Сестра Яблоко фыркнула.

— Это полотенце. — Она сунула вещь в руки Ноне. — Вытри им себя насухо.

Нона завернулась в полотенце, которое показалось ей толстым и роскошным. Если бы у него были отверстия для рук, она бы его надела.

— И волосы тоже высуши.

Когда Нона закончила расчесывать волосы, она с тревогой увидела, что у Сестры Яблоко появилась вторая голова, на этот раз молодая и озорная, с короткими черными волосами, подбородок покоился на плече сестры, щека рядом с ее щекой.

— А это кто? — спросила новая голова.

— Нона, — ответила Сестра Яблоко.

— Кто она такая?

— Ринг-боец из Калтесса.

Новая голова нахмурилась. Две тонкие руки скользнули в поле зрения, держа плечи Сестры Яблоко.

— Для этого она выглядит довольно маленькой и тощей. Кто-то должен ее откормить. Она больше похожа на деревенскую девчонку. — Вторая монахиня ускользнула от Сестры Яблоко. — Ты что, фермерская девочка, Нона?

Нона прижала к себе полотенце и обнаружила, что слишком сильно кусает губы, чтобы объяснить, что ее мать плетет корзины. Она покачала головой.

— Я не очень люблю фермерских девушек, — фыркнула новая монахиня, и жало из ее улыбки исчезло.

— Это Сестра Чайник, — объяснила Сестра Яблоко, отталкивая другую женщину. — И, — она повысила голос, когда Сестра Чайник исчезла в клубах пара, — она любит деревенских девочек. — Она вернулась к скамейкам. — Подойди. Оденься.

Нона последовала за ней и потянулась за рясой. Сестра Яблоко с неодобрением откинула ее руку.

— Сначала нижнее белье. — Она протянула непонятный кусок белого полотна. Нона взяла его, нахмурившись. Сестра Яблоко посмотрела на нее и покачала головой. — Фермерские девочки…

Потребовалось несколько минут и значительное количество советов, прежде чем Нона, наконец, вышла из бани в полном облачении послушницы монастыря Сладкого Милосердия. Ветер неприятно холодил лицо, но остальное тело казалась удивительно хорошо защищенным. Она стояла в рясе с двумя рукавами, завязанном посередине шерстяным поясом, под которым шуршали две нижние юбки, и ее ноги чувствовали себя очень странно в кожаных башмаках, туго затянутых шнурками. Она была одета почти как Сестра Яблоко — не хватало только головного убора; монахиня вновь одела рясу, которую сбросила внутри.

— Послушницы будут завтракать в трапезной. — Сестра Яблоко резко повернула голову и помахала кому-то через широкий двор. — Сулери!

Фигура остановилась, повернулась и поспешила к ним — высокая девочка с длинными темными волосами:

— Да, сестра?

— Это Нона, она будет учиться в Красном Классе. Отведи ее к их обеденному столу. — Внезапно Сестра Яблоко показалась более суровой, кем-то таким, с кем надо считаться.

— Да, сестра! — Старшая девочка, лет пятнадцати, посмотрела на Нону сверху вниз. — Пошли. — И она быстро зашагала прочь, заставляя Нону бежать, чтобы не отстать.

Они пересекли двор и свернули за угол в проход, по одну сторону которого находилась пекарня, а по другую — кухня. Сулери остановилась и повернулась к Ноне, преграждая ей путь.

— Ты не она! — Она казалась одновременно разъяренной и неубежденной. — Избранная не будет тощей маленькой хунской.

Глава 5

Когда голод был твоим спутником всю жизнь, запах пищи — это физическая вещь, нападение, соблазн, глубоко засевший крючок, который тебя обязательно поймает. Нона забыла о гневе Сулери. Чудеса монастыря вылетели у нее из головы. Поток тепла, проходящий через высокие дубовые двери, быстрый, пронзительный гул множества голосов, переходящий почти в рев… все это не имело значения. Ее поймали аромат свежего хлеба, пленительный запах шипящего бекона и благоухание яичницы-болтуньи, посыпанной черным перцем.

— Туда! — В голосе Сулери слышалось раздражение, которое стало сильнее из-за того, что пришлось повторяться.

Она провела Нону через толпу старших послушниц, оживленно болтающих у входа. Голова Ноны едва достигала пояса многих из них.

По всей ширине зала тянулись четыре длинных стола, каждый из которых был окружен стульями с высокими спинками, а в центре стояли большие чаши. Дюжина или больше девушек сидели вокруг каждого стола, за исключением ближайшего, где только пара послушниц заняла свое место, и обе выглядели для Ноны взрослыми женщинами.

— Это она? — Голос сзади.

Разговоры стихли, и, оглянувшись, Нона увидела, что послушницы смотрят на нее.

— Красный Класс сзади, Серый Класс рядом, Мистический… — Сулери хлопнула ладонью по столу прямо перед ними. — И Святой! — Взмахнув рукой, она послала Нону прочь. — Иди!

Нона, держа руки по бокам и сжав кулаки, пошла по залу под пристальным взглядом девочек, стоящих у дверей. Несмотря на толпу, она никогда еще не чувствовала себя такой одинокой. Она прикусила нижнюю губу так сильно, что почувствовала вкус крови. Опустив подбородок, она сжала губы в тонкую, вызывающую линию.

Разговоры за каждым столом обрывались, когда она проходила мимо; к тому времени, как она добралась до четвертого, девочки уже поворачивали свои стулья, чтобы посмотреть.

Нона остановилась у последнего столика. Девочки там были разного возраста, хотя ни одна из них не выглядела такой маленькой и юной, как она. Голод, сжимавший ее желудок в железном кулаке, улетучился под взглядами полусотни послушниц. Она поискала глазами стул, но все они были заняты.

— Это не она. — Голос Сулери прорезал комнату. — Это та грязная крестьянка, которую мы видели раньше. Посмотрите на нее! — Проигнорировав собственную команду, послушница обратила все свое внимание на тарелку перед ней, доверху наполненную беконом и хлебом.

Предательский желудок Ноны выбрал этот момент, чтобы заурчать громче, чем она считала возможным. Последовавший смех заставил ее щеки вспыхнуть, и она стояла, разъяренная, уставившись в пол, желая, чтобы он треснул и загорелся. Вместо этого треснул смех, который мгновенно затих.

В двери вошли высокие люди в мехах красного медведя и доспехах из бронзовой чешуи, послушницы разбежались с их пути. Воины держались властно, как будто они могли запросто растоптать любого, кто слишком медленно уходил с их пути. Каждый носил шлем, украшенный кольчугой и забралом, имитировавшим суровое лицо без намека на милосердие.

Люди Таксиса! Пришли со своей собственной веревкой, чтобы исправить ошибку в Хэрритоне, или, возможно, чтобы совершить более жестокое правосудие самостоятельно. Нона схватила нож с тарелки ближайшей девочки и, держа его перед собой на уровне глаз, попятилась к служебной двери в задней стене.

Мужчины не обратили на нее внимания. Они отступили в стороны, освобождая главный вход, и подняли забрала, чтобы показать лица, в которых было не больше сочувствия, чем было выгравировано на металле. Настоятельница вошла в открытую дверь позади них, одной рукой сжимая свой посох, золотой набалдашник которого поднимался над ее головой, а другая покоилась на плече белокурой девочки, возможно, на год старше Ноны.

— Послушницы, это Арабелла Йотсис. Она присоединится к нашему ордену.

— Как и было предсказано! — Сестра Колесо шагнула из-за спины настоятельницы в одну сторону, Сестра Сало — в другую. — Как и было предсказано! — Она быстро огляделась, ее взгляд бросал вызов любому, кто не согласится.

Настоятельница Стекло нахмурилась:

— Мы можем быть уверены, что она Арабелла и что она Йотсис. Все остальное открыто для истолкования. — Она ударила пятой посоха об пол, резкий ответ оборвал бормотание послушниц. — Мы также можем быть уверены, что Арабелла будет усердно учиться и с ней будут обращаться так же, как с любой другой послушницей.

Сестра Колесо, казалось, хотела что-то сказать, но, увидев взгляд настоятельницы, резко закрыла рот.

— Кроме того, мы можем быть уверены, что Послушница Нона понимает: тыкать ножом в гостей — невежливо, — добавила настоятельница, склонив голову в сторону Ноны.

Нона виновато положила нож обратно на стол, и вокруг нее поднялся смех.

— Джентльмены. — Настоятельница Стекло посмотрела налево, потом направо. — Ваш долг исполнен. Арабелла теперь на попечении монастыря, и забота о ней находится в моих руках.

Четверо мужчин склонили головы и, повернувшись, вышли из здания, не сказав ни слова ни настоятельнице, ни девочке, которую доставили.

Сама Арабелла, казалось, не заметила их ухода. Она показалась Ноне существом иного рода, отделенным от скучных и грязных людей, которые сновали по миру. Ее волосы, казалось, светились золотом в свете, проникавшем через все еще открытые двери. Ее дорожная одежда представляла собой чудо из полированной замши и отороченной мехом кожи, а на плечах красовалась великолепная темно-красная накидка, подпоясанная золотой цепочкой. Там, где другие могли бы быть описаны их коллекцией недостатков, единственной отличительной чертой Арабеллы Йотсис, казалось, было то, что она была без порока. Возможно, Предок выглядел именно так, но люди — нет.

— Твой стол в самом конце, Арабелла. Я уверена, что Красный Класс примет тебя в свои ряды. И Нону. — Настоятельница кивнула в направлении дальнего конца комнаты и убрала руку с плеча девочки.

— Самое лучшее поведение! — добавила Сестра Сало, окинув комнату тяжелым взглядом. С этими словами Настоятельница Стекло вывела монахинь из трапезной.

Арабелла Йотсис оглядела своих новых одноклассников с безмятежной уверенностью и шагнула вперед, как будто не только прожила здесь всю свою жизнь, но и владела этим местом и платила жалованье всем, кто ее окружал. Когда она приблизилась к столу, к ней поспешила девочка постарше с третьего стола с запасным стулом.

Девочка, чей нож схватила Нона, встала, как только за уходящими монахинями закрылись двери. Высокая, стройная и бледная, с черными спутанными кудрями, она казалась менее впечатленной золотой новенькой, чем остальные послушницы:

— Ты увидишь, Арабелла, что Предок не требует особого отношения к королевским особам. Малолетним или нет. Титул твоего отца может позволить ему сокрушить честных людей в Истине, но здесь бои идут один на один, и важно умение, а не ранг.

Арабелла едва удостоила девочку взглядом.

— Твой отец сам посадил себя в тюрьму, Клера Гомал. Из него получился плохой купец. — Она села, как принцесса, на предложенный стул. — И еще более худший вор. — Ее акцент был новым для Ноны, богатым и точным, слова отрывистыми, ударение на странных слогах.

Клера сжала руки в кулаки:

— Будь осторожна в своих словах…

— О, пожалуйста. Ты происходишь из семьи хапуг, которые потеряли свои деньги… что делает их просто… хапугами. Пусть так все и остается. Насколько я понимаю, у нас у всех будет много возможностей ударить друг друга, позже. Так что успокойся и дай мне поесть. — Арабелла взяла булочку с хрустящей корочкой и разломила ее на тарелке.

— Спасибо, что все так ясно объяснила, — усмехнулась Клера. — Как ужасно, что тебе приходится терпеть общество людей, у которых нет драгоценностей, весящих столько же, сколько они. Как ты можешь стоять среди нас? — Она потянулась и взяла Нону за руку. — Полагаю, Нону ты ненавидишь больше всего. Представьте себе, крестьянская девочка обедает за одним столом с дочерью Йотсиса!

Арабелла намазала маслом половинки булочки:

— Меня нисколько не интересуешь ни ты, ни твоя тощая крестьянка-хунска, Гомал. А теперь садитесь, вы оба выглядите нелепо.

Клера отпустила руку Ноны и шагнула к Арабелле:

— Я…

— Клера! — Голос Сулери донесся до нее из дальнего конца комнаты. — Садись. И замолчи. Прибереги пыл для занятий Сестры Сало, или тебе придется целый месяц работать в прачечной.

Клера села, сжав губы в злую линию. Удар сердца спустя она усмехнулась, откинулась на спинку стула и придвинула к себе стул, который только что освободила послушница, вышедшая из-за соседнего столика:

— Нона. Садись. Ты выглядишь голодной.

Глава 6

В своей повозке Гилджон кормил Нону гораздо лучше, чем когда-либо удавалось ее матери. В Калтессе еда была еще вкуснее, и кости Ноны начали исчезать из виду, как у городского ребенка. Трапезная монастыря Сладкого Милосердия заставила бы блюда Калтесса покраснеть от стыда. Впервые на своей памяти Нона ела мясо целыми кусками — причем не кусочки, а толстые ломти еще горячего бекона. Она завернула их в хрустящий хлеб и самозабвенно жевала, разбрасывая крошки повсюду, в то время как Клера непринужденно болтала рядом с ней.

Дочь торговца больше не упоминала об Арабелле и даже не глядела в ее сторону. Вместо этого она весело щебетала о том, чего можно ожидать от этого дня, не требуя от Ноны ничего взамен, кроме редкого ворчания или «да» в короткие промежутки, когда ее рот не был полон.

— Генна самая младшая в классе, ей еще девять лет. Нам с Рули по одиннадцать. Мы, вероятно, скоро перейдем в Серый — это Второй Класс. Первый Класс — Красный. Сестра Дуб — наша руководительница, но мы редко ее видим. — Клера остановилась, чтобы посмотреть, как Нона ест. — Ты действительно была голодна!

— Мгмммм.

— Сегодня наш первый урок — это Академия с Сестрой Правило; она преподает все: от чисел и чтения до истории и геометрии. Сейчас мы занимаемся географией.

Набитый рот спас Нону от необходимости признаваться, что она не знает, что такое геометрия или география.

— После обеда у нас Меч — мы занимаемся безоружными, но позже мы будем учить ножи и боевые звездочки, а еще позже — настоящий меч, а также тактику и стратегию. В Красном Классе все учатся всему. Позже Святые Сестры проводят больше занятий по Академии и Духу. Боевые Сестры в основном учат Меч. Сестры Осторожности сосредоточиваются на Тени. Мистические Сестры тратят свое время на изучение Пути. Все называют Боевых Сестер Красными Сестрами, а Мистических — Святыми Ведьмами, но пусть ни одна монахиня не услышит, как ты называешь их ведьмами!

Нона продолжала есть, позволяя путанице имен захлестнуть себя. Со временем она впитает все. Она доела бекон, с трудом справилась с яичницей, но миска с хлебом победила ее — она осталась на столе с тремя хрустящими булочками, все еще лежащими на дне. Нона никогда не переставала есть, пока еда оставалась перед ней: делать это казалось отчаянно неправильным.

— Пошли! — Клера положила руку ей на плечо. — Мы уже опаздываем.

Подняв глаза, Нона увидела, что они сидят за столом последними. Она оглянулась и увидела, что в зале остались только три послушницы.

Клера поспешила к главным дверям:

— Ну же!

Нона последовала за ней, сложив руки на ноющем животе, таком полном, что было больно идти, не говоря уже о беге. Клера повела их назад, мимо здания дормитория, через четырехугольный двор: по одну сторону здания монастыря, посередине — прямоугольный бассейн с фонтаном в центре. Над хребтом, образующим западную оконечность, виднелись крылья ветряной мельницы, проходящие через вершину своего цикла. Клера поспешила вывести Нону через коридор, проходящий через северную гряду.

— Это Академия. — Она указала вперед, на богато украшенную башню, расположенную рядом с утесами на северной стороне плато. Вместе они наполовину шли, наполовину бежали к арке у ее основания. Быстрый подъем по каменным ступеням винтовой лестницы привел их к дубовой двери, ступени убегали дальше вверх. Клера остановилась в дверях и протиснулась в комнату за ними.

— Здесь никого нет. — Нона почувствовала себя глупо в тот момент, когда слова покинули ее — крестьянская девочка, констатирующая очевидное. Класс лежал в тени. Большой пожилой кот, свернувшись серым калачиком, наблюдал за ними из дальнего угла: Малкин, зверь настоятельницы. Четыре ряда пустых парт были обращены к полированному столу перед доской, исчерканной мелом. Путаница карт и схем украшала стену позади него, так много, что они могли бы показать весь мир.

— Проклятие! — Клера подбежала к одному из окон и распахнула ставни. Алмазы из стекла, собранные вместе в сплошной лист, гарантировали, что внутрь проникал только свет, в то время как холод оставался снаружи. Она прижалась лицом к стеклу, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону. — Она их куда-то увела — их не видно…

Нона подошла к столу. На нем лежали всевозможные очаровательные предметы: не менее трех книг в кожаных переплетах и большой гроссбух рядом с пером и чернильницей. Но больше всего привлекли ее внимание собачий череп, прозрачный кристалл почти в фут длиной и слишком широкий, чтобы обхватить его рукой, и сверкающий белый шар на медной подставке. Этот последний настолько заинтриговал ее, что она, непонятно как, оказалась рядом с ним, упершись коленями в стол.

— Что это? — Нона приложила палец к покрытому эмалью белому шару, обнаружив, что он шершавый, крошечные гребни ловили свет. Он был немного больше ее головы и совершенно круглый. Подставка поддерживала его так, чтобы он мог вращаться сверху и сбоку. И вокруг его середины, как пояс, тянулась очень тонкая цветная нить, не толще куска бечевки.

— Не трогай! У Госпожи Академии будет припадок! — Клера локтем оттолкнула Нону с дороги и тут же проигнорировала собственные указания, заставив вещь вращаться на своих шарнирах. — Это весь мир, глупышка.

— Весь мир? — В этом не было никакого смысла.

— Абет. — Клера тяжело выдохнула, как будто глупость Ноны ударила ее в живот. — Это его модель.

Нона моргнула. Ее миром были деревня, леса, поля и вдалеке северный лед, образующий одну из стен Коридора. Она никогда не думала, что у него может быть форма, а если бы и была, то не догадалась бы, что это шар, белый или какой-то другой.

— Это глобус. — Клера протянула руку, чтобы остановить его вращение. — Мы живем… здесь. — Она положила палец на линию посередине.

— Здесь? — Нона наклонилась, чтобы получше рассмотреть ее.

— Хочешь увидеть что-то особенное? — Клера усмехнулась. Не дожидаясь ответа, она положила одну руку на верхнюю часть шара, другую — на нижнюю и с небольшим усилием повернула их в противоположных направлениях. Плавно и бесшумно нижняя часть белой поверхности начала отступать. Нона увидела, что это была не одна деталь, как она себе представляла, а множество лопастей, сложенных друг под другом, как перья складного крыла. В результате тонкая, как шнур, полоска цвета, опоясывающая шар, расширилась сначала до ширины пальца, потом все шире и шире, пока вся рука Ноны не смогла прикрыть ее. Узор из покрытых эмалью драгоценных камней — синих, зеленых и коричневых — заворожил ее взгляд.

— Что…

— Таким был мир пятьдесят тысяч лет назад, задолго до появления племен. — Клера медленно повернула половинки назад, и лед двинулся вперед. — Все люди, которые жили на всех этих землях, были оттеснены назад. — Она вернула ледяные щиты в исходное положение. — Вытолкнуты в этот крошечный коридор, когда солнце стало старым и слабым.

— Как они могли там поместиться? — Нона представила, как они бегут перед льдом.

Клера пожала плечами:

— Госпожа Меч говорит, что людям нужно место. Вы можете давить их только до тех пор, пока не польется кровь, а когда все закончится… там снова будет достаточно места.

— Приятно видеть, что некоторые из твоих уроков остаются в памяти, Послушница Клера.

Обе девочки обернулись и увидели, что дверной проем позади них почти полностью заполнила Сестра Правило, монастырская Госпожа Академия, женщина значительного роста и еще более значительного обхвата, вся закутанная в темно-серую монашескую рясу. Сестра Правило протолкалась в класс, остальные члены Красного Класса последовали за ней, расходясь к отведенным им партам. Вокруг Арабеллы уже теснились три девочки, и они заняли места рядом друг с другом, все они ухмылялись, прикрыв лица руками.

— Объяснитесь, послушницы. — Монахиня смотрела на них темными глазами-бусинками.

— Мы были… — Клера искала объяснения… и не смогла найти ничего лучшего, чем правда, на которой она остановилась со вздохом поражения. — Нона была очень голодной!

При этих словах раздался взрыв смеха, резко оборвавшийся, когда указка Сестры Правило треснула по поверхности стола. Она подошла к столу, нависнув над обеими девочками:

— Ну, похоже, Ноне действительно нужно немного подкормиться. Не опаздывай больше на мой урок, Нона. Сегодня ты пропустила быстрое наблюдение слоистой структуры этого плато там, где его обнажает провал Стеклянная Вода. В следующий раз ты можешь пропустить гораздо больше, включая ужин.

Клера проскользнула к своей парте у двери. Нона осталась стоять у стола. Она посмотрела на лицо Сестры Правило, которое было одновременно мясистым и суровым, затем снова перевела взгляд на шар.

— Ты можешь сесть за любую из двух парт у задней стены, Нона. — Госпожа Академия положила свою указку на стол и вздохнула. — Я очень надеюсь, что ты не будешь слишком задерживать нас, дитя. Иногда настоятельница слишком широко раскидывает свои сети…

Нона опустила глаза и сделала шаг в ту сторону, куда махнула монахиня. Смесь гнева и вызова закипела в ее глазах, но сильнее всего, сильнее этого было желание узнать. Кроме того, она была слишком сыта, чтобы злиться по-настоящему:

— Я… не знаю, что такое география.

Указка Сестры Правило заглушила смех еще до того, как он начался.

— Хорошо. Ты достаточно умна, чтобы задавать вопросы. Умнее, чем многие из тех, что прошли через эти двери. — Она села за стол, поправила свою рясу и подняла глаза. — География похожа на историю. История — это история человечества с тех пор, как мы впервые начали ее записывать. История и понимание этой истории. География — это история мира под нашими ногами. Горы и лед, реки и океаны, суша — все это записано в самих скалах, записано для тех, у кого хватит ума это прочесть. Возьмем, к примеру, каменную плиту, на которой покоится наш монастырь. История этого плато записана в слоях известняка, которые можно увидеть в провале в двухстах ярдах к западу от этой башни. — Она послала Нону к ее парте, легонько ткнув в нее палкой. — Наша история широка, а мы узки, так что, возможно, ее уроки больше не подходят для нас. Говорят, что надо разрезать ткань по мерке. Но история земли дает нам более важные уроки, чем история королей и династий. Там написана история льда. Рассказ о нашем умирающем солнце, высеченный в скалах и ледниках. Это уроки, которыми мы все живем. И, когда луна упадет, мы от них и умрем.

Глава 7

Нона решила, что на Меч она не опоздает. За обедом в трапезной Клера объяснила значение различных колоколов, которые звучали в течение всего дня.

— Здесь три колокола. Только что прозвонил железный колокол, Ферра. Он издает глухой звук и быстро затихает. Он для сестер, чтобы рассказать им, главным образом, о молитвах. Он висит в маленькой колокольне Собора Предка. Выглядит как сосок.

— Клера! — упрекнула ее Джула. Она сидела на стуле с другой стороны от Ноны и теперь повернулась, чтобы присоединиться к разговору. — Брей — это медный колокол, который висит в Академии, на вершине башни. Он отбивает часы, и именно его ты должна слушать, чтобы узнать, когда учиться и есть.

— А также тушить свет и вставать, — снова вмешалась Клера. — У Брея низкий раскатистый голос. «Она сказала это глубоким и звучным голосом, голосом певицы», подумала Нона. — Послеобеденный урок — шестой колокол, обед — пятый, ужин — седьмой.

— Сегодня после обеда Меч. — Джула закатила глаза. — Ненавижу Меч.

— Святые всегда его ненавидят, — ухмыльнулась Клера.

Нона на мгновение задумалась о Джуле. У девочки был вид прилежной ученицы и она была худой, несмотря на то, что больше года ела за монастырским столом. Волосы пепельного цвета, подстриженные на затылке. Ничто в ней не говорило о том, что кровь хунска или геранта может проявиться в ближайшие годы. Почти никто не указывало ни на квантал, ни на марджал, какими бы хорошими ни были знаки, так что Джула почти наверняка будет Святой Сестрой. Нона очень мало знала о Церкви Предка, но мысль о жизни, проведенной в молитве и созерцании, совсем не привлекала ее. Если бы жизнь, о которой идет речь, не включала в себя также хорошее питание и теплое безопасное место, Нона, возможно, пожалела бы девочку.

— После Меча ты будешь думать, что встретила самую суровую госпожу, — сказала Клера. — Но Госпожа Тень заставляет ее казаться нежной. Все называют ее Отравительницей или Госпожой Яд, потому что она всегда заставляет нас перемалывать материал для того или иного яда. Она должна научить нас быть незаметным, уметь маскироваться, лазать и ставить ловушки… но это всегда яд. Во всяком случае, никогда не называй ее Госпожой Яд. — Клера вздрогнула.

Джула кивнула, выглядя мрачной. Она взяла вилку и поднесла ее ко рту, прежде чем вспомнила про колокола.

— Третий колокол — Бител. Стальной колокол. — Она положила вилку на тарелку, возможно, все еще думая о ядах. — Это почти всегда плохие новости, и ты не перепутаешь его с другими — он резкий и очень громкий. Настоятельница позвонит в Бител, если начнется пожар, или появится кто-то посторонний, или что-то в этом роде. Надеюсь, ты никогда его не услышишь. Но если ты это сделаешь и никто не скажет тебе, что делать, иди к входной двери настоятельницы и жди.

— Я слышала… — произнесла девочка, сидевшая напротив, достаточно громко, чтобы все услышали. — Я слышала, что настоятельница сама привезла тебя из Истины. — Остальной класс сосредоточился на Арабелле, которая рассказывала им какую-то историю о дворе императора. Нона уловила только странное слово и вообразила, что это сказка вроде той, что рассказывают о принцессах у очага в ее деревне… но потом она вспомнила, как Клера назвала Арабеллу королевской особой, и ей пришло в голову, что сказка может оказаться правдой.

— Я слышала, что Настоятельница Стекло привела тебя сюда по Дороге Безмятежности посреди ночи. — Говорила та, кого Клера назвала Генной и сказала, что она самая младшая в классе, — девочка с туго завитой шапочкой коротких черных волос. В деревне у Серого Стивена был посох, принадлежавший его отцу и отцу его отца: там, где столько рук так долго полировали темное дерево, оно было цвета кожи Генны. — Я слышала, что ты крестьянка. Откуда ты? Как ваши люди вообще оплатили сбор за конфирмацию?

— Я… — Нона обнаружила, что завладела вниманием всего стола. Даже Арабелла прервала свой рассказ и уставилась на нее.

— Ты слишком много слышишь, Генна. — Клера закрыла уши ладонями и рассмеялась. — Ты всю ночь стояла у окна и смотрела, как придет «Избранная»? — Она чуть наклонила голову в сторону Арабеллы. — Ты видела, как мимо проходила настоятельница с пылью на юбках, и поняла, что она пришла по Дороге Безмятежности?

Генна нахмурилась и отвернулась.

После обеда, перед тем как Брей в шестой раз за день сказал им, что они должны спешить на занятия, у них было время побродить или посидеть. Арабелла покинула трапезную в сопровождении большей части класса.

— Они отведут ее в аркаду послушниц, — сказала Клера.

— Там большинство из нас проводит время после обеда, — объяснила Джула. — Он не похож на аркаду монахинь — там полно болтовни и вообще слишком громко, чтобы думать. — Она неодобрительно посмотрела туда, куда задумчиво смотрела Клера.

— Мы отведем тебя к провалу, — сказала Клера. — Ты пропустила его сегодня…

— Я не буду плавать! — перебила ее Рули, последняя из тех, кто остался.

— Я тоже. — Джула скрестила руки на груди и сделала вид, что дрожит.

— Мы просто будем сидеть и бросать камни, — заявила Клера. — А моя новая подруга Нона может рассказать нам, почему ее родители отказались от нее.

Провал Стеклянная Вода внушил Ноне благоговейный трепет. Казалось, будто какой-то великан ткнул пальцем в плато, когда оно было мягким и новым, оставив идеально круглую впадину, чьи вертикальные каменные стены уходили на сорок футов к поверхности темной и спокойной воды. Она гадала, что скрывается под поверхностью, скрываясь в непостижимых глубинах.

Бассейн был около сорока футов в поперечнике. С противоположной стороны в него вела железная лестница, привинченная к камню. Нона могла видеть слои, о которых говорила Сестра Правило, видневшиеся в стенах провала, как будто все плато было сделано из тонких ломтиков, положенных друг на друга.

Четыре послушницы сидели на краю обрыва, свесив ноги. Башмаки Ноны были самыми красивыми из всех, что у нее когда-либо были, единственными кожаными. Она испугалась, что потеряет их, и сжала пальцы ног, хотя они были туго зашнурованы. Некоторое время никто из них не произносил ни слова. Клера с привычной легкостью провела медным пенни по тыльной стороне пальцев. Нона наслаждалась тишиной. Она не хотела рассказывать свою историю, пока… никогда. Но врать ей тоже не хотелось.

— Все рассказывают, — сказала Клера, словно прочитав ее мысли.

— Мама умерла, пытаясь подарить мне младшего брата, — проговорила Джула, заполняя неловкую паузу. — После этого отец стал грустным и печальным. Он — писец, не практичный человек, по его словам. И он решил, что монахини позаботятся обо мне лучше, чем он.

— Мой отец перевозит монастырское вино через море Марн, но не платит пошлину. — Рули ухмыльнулась. — Мои дяди тоже все контрабандисты. Те, кого еще не повесили. Настоятельница пришла на суд и сказала, что возьмет меня. Папе пришлось согласиться, и это спасло его шею.

Они обе выжидающе смотрели на Нону.

Клера подняла брови, приглашая Нону заговорить. Когда они уже не могли подняться больше, она заговорила сама:

— В первый же день ты рассказываешь, почему твои родители больше не хотят тебя видеть. Это должно остановить боль. Если ты ее разделишь, она перестанет тебя терзать. Потом ты слышишь чужие истории и понимаешь, что ты не одна такая. Если бы ты когда-нибудь была в тюрьме, ты бы знала, что там люди в первую очередь рассказывают о том, что они сделали.

Ноне не хотелось говорить, что она была в тюрьме и ей не нужно было рассказывать, потому что охранники кричали об этом, когда вели ее в камеру. Убийца. Она уже хотела спросить, что дочь торговца знает о таких местах — но, открыв рот, вспомнила жестокие слова Арабеллы об отце Клеры. Он сам себя посадил в тюрьму. И вместо этого она начала отвечать на вопрос, которого пыталась избежать. История Ноны должна была начаться так: «Однажды в мою деревню пришел жонглер. Он был моим первым другом». Но она начала не с этого. Она начала с собственного вопроса.

— Вам когда-нибудь снилось, что они идут за тобой? — сказала она, глядя себе под ноги и на черную воду далеко внизу.

— Кто? — спросила Клера.

— Да. — Рули подняла голову, отбросив в сторону длинные светлые волосы, открывая длинное бледное лицо.

— Они? — Джула нахмурилась.

— Они. Другие. Плохие люди, которые хотят причинить тебе боль, — сказала Нона и рассказала девочкам историю. И хотя поначалу она спотыкалась и говорила, как крестьянская девочка из диких западных земель Серости, где имя императора произносят редко, а его враги ближе, чем его дворцы, она нашла свой язык и нарисовала в сознании девочек картину, которая захватила их всех и окутала их жизнью, которую они никогда не пробовали и не воображали.

— Этот сон приснился мне, когда я спала в доме моей матери в деревне, где я всегда жила. Мы были не такие, как они, Мама и я. Деревни вдоль Голубой Реки похожи на кланы, каждая из них — семья, одна кровь, одна внешность, одно мышление. Мой отец привез нас туда, когда я была в животе у мамы, но он ушел, а мы — нет.

Мне снилась луна в фокусе, прожигающая себе путь по Коридору, и мальчики и девочки, вставшие с постелей, чтобы поиграть в ее тепле. Дети взялись за руки вокруг хижины моей матери и распевали старую песню:

Она падет, она падет,

Луна, луна, луна, луна…

Она падет, она падет,

И скоро будет не видна…

Лед придет, лед придет,

Но нет луны, но нет луны.

Мы все падем, мы все падем,

И скоро будем не видны.

В фокусе мальчики и девочки выглядят такими красными, словно их залили кровью. Они приближаются. Плохие. Я знаю, что они идут. Я вижу их путь в своем сознании, линию, которая проходит через все, зигзагообразную линию; она изгибается влево, вправо, извивается, пытаясь сбросить их, но они следуют по ней — и она ведет ко мне.

Снаружи хижины падают дети. Неожиданно. Без крика.

Я просыпаюсь. Неожиданно. Без крика. Уже темно, фокус прошел, и поля беспокойно лежат под ветром. Я сажусь, и темнота движется вокруг меня, как черная вода, достаточно глубокая, чтобы утонуть. Я долго сижу там, дрожа, плотно закутавшись в одеяло и не сводя глаз с двери, которую не вижу. Я жду, когда она откроется.

Лай собак. Далекий крик. А потом грохот совсем рядом. Дверной засов ломается при первом же ударе, и на пороге появляется воин с фонарем в одной руке и мечом в другой. Он такой же высокий, как и любой мужчина в деревне, и у него длинные мускулы.

— Взять ее! — Он входит, и остальные следуют за ним. Фонарь тускло блестит на железных пластинах его кожаной куртки. Он идет к двери мастерской, в другую комнату, где Мама спит на сложенных камышах, материале для ее корзин.

Сильные руки хватают меня, жесткие, как железо, и цепкие. У мужчин заплетены бороды. Какая-то женщина накидывает мне на запястья веревочную петлю и туго затягивает ее. Ее лицо испещрено вертикальными полосами краски. Деревянные амулеты висят в ее спутанных дредах. Пеларти. Налетчики с лед-окраин.

Мама выбегает из мастерской, когда к ней подходит первый налетчик. Она очень быстрая. Ее нож для резки тростника издает яркий звук, когда лезвие скользит по железным пластинам над его животом. Он замахивается своим тяжелым мечом, но ее там нет. Ее рука лежит на шее женщины, держащей меня — нож вонзился в горло женщины. Мама тащит меня к главному входу. Мы почти добрались туда, но человек в коже и железе поворачивается и снова замахивается. Острие его меча находит ее затылок. Она падает. Я падаю под ней. И ночь снова становится темной и тихой.

— Налетчики продали тебя? — в ужасе спросила Джула.

Нона замолчала, глядя на воду далеко внизу.

— Нет. Это сделала моя деревня. — Нона подняла глаза и увидела, что все три девочки смотрят на нее так, словно она была для них чем-то совершенно новым. — Налетчики схватили меня, но они ушли недалеко. На рассвете они разбили лагерь в Лесу Реллам. Деревенские охотники туда не ходят. Говорят, в этих лесах водятся духи, и не добрые.

Пеларти разбились на небольшие группы. В начале их было около двадцати. Со мной осталось пятеро: четверо мужчин и сестра женщины, которую зарезала моя мать. Я обнаружила, что на мне кровь. — Нона посмотрела на свои руки, переворачивая их, как будто там могла быть написана история. — Пока пеларти укладывались спать, в лесу воцарилась тишина. Они, казалось, ничего не замечали, но я чувствовала, что все это место наблюдает за нами — деревья, земля, темнота, — все они наблюдали. Воин вышел из теней, оттуда, где деревья росли особенно тесно. У него была ежевика в бороде и копна растрепанных волос. Он ничего не сказал, просто поднял меч и пошел к нам, босиком. Никто из пеларти даже не поднял головы — только я, лежавшая на боку со связанными за спиной руками. Я подумала, что он может быть одним из них, но он выглядел слишком… диким, как будто он никогда не жил нигде, кроме как здесь, в Релламе. А его меч был из полированного дерева, черного или очень темно-коричневого.

Сначала дикарь убил воина, который убил Маму. Он просто взмахнул мечом над головой и обрушил его на шею пеларти. Голова мужчины тут же покатилась по земле. Остальные вскочили, и они не были медлительными, но он двигался среди них, словно в танце — не произнося ни слова, не издавая ни звука… ни один из их клинков не встретился с его… и каждый раз, когда он менял направление, позади него была рана, из которой брызгала кровь, и кто-то падал.

Женщина упала на меня, споткнувшись от удара меча дикаря. К тому времени, когда я выбралась из-под нее, все было кончено. Пеларти лежали мертвыми, а человек исчез. Только я, трупы и лес, движущийся вокруг нас.

Группа деревенских охотников, выследившая налетчиков, нашла меня через час после восхода солнца, всю в крови и с телами вокруг… в призрачном лесу. Они привезли меня обратно, но старухи уже мыли Маму для погребального костра, а Мэри Стримс уже бежала к Белому Озеру, чтобы заставить проповедника Микэла остановить их. Проповедник Микэл говорит, что когда придет Надежда, все мертвые выйдут из своих могил и станут целыми… поэтому их нужно хоронить, а не отдавать огню, потому что даже Надежда не сможет сделать живых мужчин и женщин из дыма и пепла.

Очень скоро начались шепотки. …вышла из Реллама вся в крови…..на ней ни царапины…..кто убил пеларти?…тела…..кровь…..духи…

Я не знаю, кто сказал ведьма первым, но первой прошипела на меня жена кузнеца, Мата. Она ненавидела меня с тех пор, как ее маленький Биллем попытался избить меня палкой, а я в ответ избила его. Прошло совсем немного времени, прежде чем они все это сказали, как будто пеларти даже не приходили, как будто тела в лесу не принадлежали людям, которые убили мою мать и утащили меня. Я думаю, они злились, что из всех людей, похищенных пеларти, я была единственной, кого они вернули. Именно ту, которую они не хотели видеть с самого начала.

Кузнец и Греттл Ивис хотели посадить меня в мешок и утопить в Голубой Реке. Они сказали, что так можно убить ведьму, чтобы она не вернулась — заковать ее в железную цепь, посадить в мешок и утопить. Серый Стивен сказал «нет» — он единственный, кто может сказать, как все будет происходить в деревне, потому что он сражался с пеларти, когда была императрица, и даже убил некоторых их них. Серый Стивен сказал нет, а лудильщик добавил, что видел на дороге похитителя детей, и если деревня не хочет меня, то «этот заберет».

— Я… — и тут над ней раздался глубокий голос колокола, запульсировавший пустоте провала. — Брей! Нам за урок! — Нона вскочила на ноги, не обращая внимания на то, что стоит на самом краю пропасти.

Остальные девочки поднимались медленнее, отталкиваясь от края провала.

— Это ужасно, — сказала Джула, стряхивая песок со своего платья.

— Это невероятно! — сказала Рули. — А ты не испугалась, когда…

— Это правда? — Клера нахмурилась, оценивающе глядя на Нону.

— Мы должны идти на Меч. — Нона уже спешила к Башне Академии. — Я не могу опоздать дважды! — Она помедлила и оглянулась. — А где будет урок?

Клера рассмеялась:

— Пошли. Она права — Сестра Сало заставит нас бегать взад и вперед по Дороге Безмятежности, вы же знаете, какая она!

Через мгновение трое послушниц быстро шагали к зданию на дальнем краю плато, а Нона бежала за ними трусцой.

— Это Зал Меча. — Клера указала на высокое здание с высокими сводчатыми окнами. Стены из огромных известняковых блоков поддерживали остроконечную крышу с каменными горгульями, ревущими под карнизами. На юге ряд резных контрфорсов укреплял стену, выходившую на край плато. — А это Зал Сердца. — Клера кивнула на здание слева, когда они проходили мимо портика с многочисленными колоннами.

— Зал Персуса. — Джула закончила завязывать волосы черным шнурком. — В честь императора Персуса, третьего этого имени, чья линия оборвалась, когда нынешний…

— Все называют его Залом Сердца, потому что он был построен для корабль-сердца. — Клера почти бегом поднялась по ступеням Зала Меча.

— Что это за корабль…

Но Клера уже толкнула тяжелую дверь и проскользнула внутрь. Рули последовала за ней.

— Я все еще не понимаю, кто заплатил за твою конфирмацию. — Джула подошла к Ноне сзади.

Нона тоже этого не понимала. Она беспокоилась, что, возможно, этого не заметили, и сегодня вечером — может быть, завтра, — придет сестра с гроссбухом, пером и требованием десяти золотых соверенов. Говорить об этом с другими — только искушать судьбу.

— Нона! — Сестра Сало позвала ее, как только Нона просунула голову в дверь. — Иди сюда, ко мне.

Нона, спасенная от ответа Джуле, поспешила к ней. Старуха бросила на нее прищуренный взгляд, затем снова перевела взгляд на остальных членов Красного Класса, последние из которых выстроились во втором ряду. Арабелла, уже в рясе послушницы, стояла по другую сторону Госпожи Меч, золотистая и безупречная, ее волосы выглядели так, словно три служанки целый час расчесывали и закалывали их.

Зал тянулся примерно на половину длины здания, заканчиваясь галереей с сидячими местами вокруг короткого туннеля, который вел к остальным комнатам. Сводчатый потолок возвышался над ними достаточно высоко, чтобы в центре мог расти зрелый дуб. Если не считать дюжины или около того обтянутых кожей деревянных столбов в человеческий рост, стоявших на подставках в дальнем углу, зал наполняла гулкая пуста; пол был покрыт песком на дюйм поверх каменных плит.

— Мне нужны партнеры для этих двоих. — В голосе Сестры Сало было столько стали, что даже простые замечания превращались в ультиматумы: живи или умри. Она окинула темным взглядом выстроившихся перед ней девочек. — Послушница Генна, ты будешь с Ноной. Послушница Джула, с Арабеллой.

Генна пристально посмотрела на Нону и позволила себе слегка улыбнуться. Джула удивилась.

— Пора переодеваться. — Сестра Сало хлопнула в ладоши. — Всякий, кто задержится, получит бритую голову. — Она посмотрела Генну, которая теперь, когда Нона подумала об этом, выглядела так, как будто ее постигла эта участь всего несколько недель назад. — Проследите, чтобы у новых девочек появилась одежда, которая им подходит. — Еще один хлопок в ладоши. — Вперед! — И дюжина послушниц бросилась бежать к туннелю под многоярусными сидениями, песок сыпался у них из-под ног.

Генна двигалась быстро, и Ноне пришлось бежать, чтобы догнать ее. После яркого света зала мрак туннеля лишил Нону зрения. Когда она замедлила шаг, чтобы дать глазам привыкнуть, Генна исчезла, в то время как другие неслись сзади. В конце коридора большинство девочек свернули налево, но Джула повела Арабеллу направо, и Нона последовала за ней.

Генна ждала их в длинной и узкой кладовой. Она отодвинула ставни, и свет из окна в дальнем конце комнаты осветил обе стены, уставленные полками. На них были сложены всевозможные предметы: глиняные кувшины, свернутые циновки, тяжелые кожаные шары, посохи, палки, трости, даже рукояти того, что могло быть кинжалами или мечами. Ближе к ним на полках красовались стопки аккуратно сложенных туник и обуви из плотной черной ткани.

— Самые маленькие стоят у двери. Убедитесь, что вы взяли то, что хорошо сидит, — сказала Джула. — Слишком туго, и если кто-то захочет схватить тунику, он схватит и вас тоже. Слишком свободно, и вы споткнетесь или вам ее оторвут.

Нона и Арабелла вытащили боевые туники, каждый топ был в паре с брюками длиной до лодыжек, и держали их против себя под критическим взглядом своего партнера.

— Слишком маленькая даже для тебя, — рявкнула Генна. Джула уже увела Арабеллу в раздевалку, и новенькая, похоже, больше заботилась о том, чтобы сохранить свои золотистые кудри, чем о том, чтобы туника была ей впору.

— Выглядит неплохо… — Нона никогда раньше не выбирала одежду, но эта выглядела вполне прилично.

— Когда тебя кто-нибудь схватит. — Генна рванулась вперед и схватила тунику. — Ты хочешь, чтобы у них была горсть этого или горсть твоей кожи?

— Я не хочу, чтобы меня схватили, — сказала Нона. — Свободную тунику схватить легче.

Генна зарычала и вырвала тунику из рук Ноны:

— Мы с тобой партнеры, фермерская девочка. Каждая твоя ошибка выставит меня в плохом свете. Госпожа Меч проверит тебя, и, если ты потерпишь неудачу, я буду наказана. И если это случится, я вымещу злость на тебе.

Нона вернула топ на место.

— Победа никогда не бывает ошибкой. — Она встретилась взглядом с темными и яростными глазами Генны, чувствуя, как ее собственное рычание начинает искажать ее лицо, вспоминая, как она кричала от ярости, когда бежала к Раймелу Таксису. Спустя секунду от нее убежало все тепло, словно по комнате пронесся холодный ветер. Она снова увидела простыню палача, а под ней — Сайду. Гнев не спас ее. Победа не спасла ее. Нона взяла тунику в двух местах от той, что примеряла в прошлый раз, и прижала ее к себе. — Достаточно хорошо?

— Достаточно хорошо.

Они добрались до раздевалки и увидели, что первые послушницы уже уходят.

— Вы, двое, будете прекрасной парой с блестящими головами. — Кетти, проходя мимо них, провела ладонями по лбу и ухмыльнулась; ее собственные густые черные волосы были туго стянуты сзади белым шнурком.

— …свиньи и коровы. — Арабелла замолчала и с сияющей улыбкой посмотрела на дверь, в которую вошли Нона и Генна. Все послушницы засмеялись, кое-кто попытался скрыть это, закрыв лицо руками.

Нона стиснула зубы и, найдя свободное место на длинной скамье, начала стаскивать с себя незнакомую рясу, бросая ее на колышки наверху, как это делали другие девочки. В комнате пахло застарелым потом и тесно прижатыми телами — это чувствовалось и в главном зале, слабый, но всепроникающий запах. Он напомнил ей о деревне.

— Поторопитесь! — Клера извиняющимся тоном дала совет и вышла, в боевой одежде, талия затянута тугим поясом, волосы зачесаны назад, и ни один локон не выбился.

— Давай! Ну же! — Джула стояла в дверях, лихорадочно оглядывая коридор. — Арабелла!

Арабелла бросилась к двери, и они обе помчались прочь. Нона и Генна вышли из раздевалки последними.

— Давай! — Генна пустилась бежать.

Нона бросилась было в погоню, но в дверях заметила один из темных льняных поясов, брошенный на полу. Не раздумывая, она схватила его и взяла с собой, чтобы вернуть владельцу, засунув за пазуху, чтобы освободить руки. Через несколько мгновений она уже бежала по туннелю к ярко освещенному коридору. Ослепленная солнечным светом, Нона не могла разглядеть, кто пробежал мимо нее в противоположном направлении.

— В последнюю секунду, послушница. — Сестра Сало повернулась, чтобы посмотреть, как запыхавшаяся Нона идет по пятам за Генной.

Нона склонила голову и подошла к Генне, стоявшей в конце второго ряда. Она огляделась вокруг… один человек пропал. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но Генна быстро и резко ткнула ее локтем в ребра.

Прошло мгновение тишины. Другое. Целую минуту одиннадцать послушниц смотрели на песчаный пол под ногами, и вокруг них нарастало напряжение.

— А вот и она. — Сестра Сало произнесла эти слова с той же силой, с какой судья вынес смертный приговор Ноне.

Арабелла выбежала из туннеля, крепко прижимая к груди свою боевую тунику.

— Я не могла его найти! Его нигде нет! — Она остановилась, задыхаясь и чуть не плача.

— Изобретательный ребенок взял бы на складе замену и заявил бы, что он принадлежит ему. Внимательный ребенок не потерял бы свой пояс сразу же после того, как получил его. — Сестра Сало снова посмотрела на класс. — В монастыре правила распространяются как на короля, так и на простолюдина. Как только урок будет закончен, послушница Джула побреет голову послушницы Арабеллы, а затем Арабелла выполнит ту же обязанность для нее.

Нона поняла свою ошибку. Она помедлила, потом сунула руку под тунику и вытащила пояс Арабеллы:

— Сестра…

— А! — У госпожи Меч оказался острый глаз. — Я вижу, что Нона продемонстрировала непреходящую и ценную истину. Мы можем сражаться здесь, в этом зале, и думать, что, поскольку наши битвы не ограничены правилами, мы действительно понимаем, что такое война. — Сестра Сало прошла по всей длине первой шеренги. — Не обманывайте себя. Ни один настоящий бой не связан четырьмя стенами. Ни один настоящий бой не заканчивается в определенном дверном проеме или когда мы смываем пот и кровь. Бои заканчиваются поражением. И смерть — единственное поражение, которое понимает воин. Пока мы дышим, мы воюем с нашими врагами, а они с нами. — Монахиня повернулась в конце очереди и подошла к Ноне, забирая у нее пояс. — На будущее, Нона, прибереги такие демонстрации тайной войны для класса Госпожи Тень, где они будут оценены по достоинству. Хотя… постарайся не раздражать ее. Наша сестра тени гораздо менее… добра… чем я. — Она бросила пояс Арабелле. — Круги! Шарлот, веди.

Самая высокая девочка в Красном Классе, стройная и рыжеволосая, бросилась бежать, остальные последовали за ней.

Нона привыкла к кругам от Калтесса и легко вошла в ритм. Она чувствовала Арабеллу позади себя, последнюю среди бегущих, которая, несомненно, смотрела кинжалами ей в затылок. На каждом углу Клера оглядывалась и улыбалась. После первых нескольких кругов по залу Нона забыла обо всем, кроме того, что надо ударять ногами по посыпанному песком полу. Она отпустила историю, которую рассказала у провала, позволила ускользнуть беспокойству по поводу ее платы за конфирмацию, позволила Арабелле Йотсис и ее мести исчезнуть; даже мысли о Раймеле Таксисе и его мести терялись, пока она ставила одну ногу перед другой. Осталась только линия, яркая и горящая, как во сне.

— Я повторю для новых девочек, — сказала Сестра Сало, когда они снова выстроились в два ряда, обливаясь потом и с трудом переводя дыхание. — Это послание многим из вас не помешает услышать снова. Возможно, после стольких уроков в этом зале, вы поймете его лучше.

Мы не созданы для войны. Мы не быстры — почти каждое животное может обогнать или ускользнуть от нас, будь то собака, кошка, крыса или воробей. Мы не сильны — мул, хула, медведь, все они в три, а то и в пять раз сильнее мужчины. И вы не мужчины.

Но мы очень умны и точны. Это наше оружие. Ум и точность. Я учу вас сражаться без оружия по двум причинам. Во-первых, потому, что бывают мгновения, когда вы останетесь без оружия. Во-вторых, потому, что во время такой тренировки вы узнаете о боли, не будучи сломленным, и вы узнаете о ярости, не убивая. — Она подняла руки вверх. — Это плохое оружие. Когда мы сражаемся, мы сражаемся, чтобы победить. Это… — из ниоткуда в ее руке появилось шесть дюймов сверкающей стали. — Это оружие получше. Однако я могу ударить тебя кулаком, и ты получишь хороший урок. Урок ножа короток и окончателен.

Сестра Сало согнула запястье, и лезвие исчезло в рукаве:

— В историях говорится, что битвы бывают о добре и зле. Что победа требует сердца и страсти. Что Предок обратится к тем, кто верит, и даст силу их руке. Истина заключается в том, что Предок соберет вашу сущность в целое, когда вы умрете. Я уверена, что вам больше рассказывают об этом на уроках Духа, но здесь, на уроках Меча, просто знайте, что, пока вы не умрете, Предок будет только наблюдать.

Сражение — это контроль. Контролируйте свой страх, свою боль и свой гнев. Контролируйте ваше оружие. Контролируйте вашего противника. Сражение — это механика, рычаги, точки разрыва и скорость. Ваше тело — это механизм. Пришло время узнать, как он работает, как далеко вы можете толкнуть его — или позволить вашему противнику толкнуть его — прежде, чем он сломается, хотя и не прежде, чем он причинит вам боль. Рукопашный бой требует применения силы: вы должны отключить механизм противника прежде, чем он отключит ваш.

В Мече мы ценим быстроту. Достаточная скорость делает все остальные аспекты боя неважными. Если ваш противник — статуя, не имеет значения, насколько он силен или искусен — найдите его горло или глаз и покончите с ним. Скорость — это путь Сестер.

Вы наверняка слышали старые истории о Красных Сестрах, о Сестре Туче и Западном Короле, или, может быть, о Сестре Сове, когда она укротила Черный Замок. Словесники в Истине за четверть пенни сплетут для вас небылицы и расскажут о кулачной буре, о дюжине приближенных короля, оставшихся лежать, когда Облако встала, и прочую чушь. — Сестра Сало сплюнула на песок. — Истории — это просто слова. В бою нет места словам. Истина заключается в том, что почти каждый раз, когда два человека поднимают пустые руки друг против друга, они оба оказываются на полу задолго до того, как один из них умирает или иным образом ломается.

На земле говорит сила, и очень часто вы не будете самыми сильными. Я научу вас разбираться в суставах. Как они двигаются и как не двигаются. В каком направлении они ломаются легче всего. В каком месте сила, которую вы применяете, найдет самые длинные рычаги для давления на эти суставы. Как защитить себя из подобных захватов. Как кусать и обманывать. Как побеждать там, где победа — единственный вариант.

Что еще более важно, вы узнаете о боли, страхе, ярости и контроле. Вы узнаете, как сбалансировать первые три, чтобы достичь четвертого. И вы перенесете эти уроки в Серый Класс, где я вложу в ваши руки оружие и научу вас, что значит быть Красной Сестрой. В Сером Классе я научу вас, как заставить ублюдков истекать кровью.

Арабелла, Нона, Джула, Генна — вперед.

Нона последовала за остальными к месту, указанному сестрой Сало.

— Вы двое… — Сестра Сало махнула Арабелле и Джуле выйти еще дальше. — Обе наши новоприбывшие имеют большой потенциал. Давайте посмотрим, как далеко этот потенциал их заведет. Сначала Джула и Арабелла. Не делай ей больно, Джула. — Она отступила назад и снова хлопнула в ладоши. — Бой.

Джула встала в боевую стойку, повернувшись боком к Арабелле, кулаки подняты на уровне груди, один в нескольких дюймах позади другого, ноги широко расставлены. Арабелла не обратила на нее внимания, вместо этого посмотрев на сестру Сало:

— Сражаться, Госпожа Меч? Как это должно…

— Дерись! — Сестра Сало развела руками. — Пинай ее, бей, кусай, если надо. Брось на землю.

— Но…

Сестра Сало кивнула Джуле. Та рванулась вперед и, высоко подняв ногу, ударила ей Арабеллу по плечу, отчего та растянулась на полу.

— Нога сильнее руки. Ступня менее чувствительна, чем рука. Хотя для удара приходится жертвовать равновесием. — Сестра Сало поманила пальцами. — Вставай, девочка.

Нападение удивило Нону. Джула выглядела такой прилежной девочкой… она поймала себя на том, что улыбается этому контрасту, а потом заметила, что Арабелла хмуро смотрит на нее с земли.

Арабелла потерла плечо и медленно поднялась на ноги.

— Бой! — Еще один хлопок.

Джула повторила удар ногой. Арабелла шагнула в сторону с поразительной скоростью. Джула опять ударила, опять промахнулась. Обе девочки выпрямились, подняв кулаки. Арабелла первой нанесла удар, свинг, ослепительно быстрый. Каким-то образом Джула поднырнула под него и, схватив белокурую девочку за запястье, вывернула свое тело под руку Арабеллы и перекинула ее через плечо. Арабелла тяжело приземлилась на спину и, набрав в легкие побольше воздуха, выплюнула слово, которое, как думала Нона, никогда не употребляют при дворе императора.

Нона посмотрела на сестру Сало, ожидая ее реакции, и обнаружила, что та вместе со всем классом смотрит на Арабеллу широко раскрытыми глазами. Удивление монахини смешалось с каким-то чувством, которое Нона не могла определить, но оно было достаточно сильным, чтобы линии старых шрамов выделились на ее бледной коже.

Джула сказала это первой, еще стоя в победной позе:

— Она двигается, как хунска.

В детстве, в неведении своей деревни, Нона почти ничего не знала о четырех племенах людей и о том, как может проявляться их кровь, но месяцы, проведенные с Гилджоном, а затем в Калтессе, научили ее тому, как глубока одна простая истина. У хунска были темные глаза и волосы. Вот теперь она поняла, почему Арабелла может быть настолько особенной, что Церковь Предка согласилась забрать ее из благородного дома. Она поняла это еще до того, как первая из послушниц прошептала «смешанная». Два-кровки были редкостью, как таяние снега. За три столетия, прошедшие с тех пор, как Основатель Аран вырезал королевство из хаоса дикарей и мелких королевств, в нем не было три-кровок. По крайней мере, так говорили в Калтессе. Если Арабелла Йотсис проявит еще признаки крови герантов, она войдет в историю. А если квантал или марджал — шагнет в легенду.

— Достаточно. — Еще один хлопок, от которого заболели уши. — Нона, наш ринг-боец из Калтесса, — послушницы рассмеялись шутке. — Теперь твоя очередь. Генна? Ты готова?

Нона повернулась к Генне и увидела, что та уже стоит в боевой стойке, глаза сосредоточенно прищурены, ни улыбки, ни рычания. Девочка была примерно на дюйм выше ее, что делало их самыми маленькими в классе. Ее смуглые конечности были почти такими же худыми, как у Ноны, каждая часть их состояла из мышц и костей.

У этой меч-стойки был очевидный здравый смысл: она представляла меньшую площадь для атаки, сохраняя при этом широкую, устойчивую базу. Нона осталась стоять так же, как и всегда. Она научится и будет использовать методы меча, но было бы глупо немедленно имитировать позу и встретить свой первый бой в позиции, к которой она не привыкла.

— Готова? — спросила Генна. Она не воспользовалась преимуществом неожиданности, как Джула, но, глядя на нее, Нона знала, что за сдержанностью скрывается гордость, а не доброта. Генна хотела полной победы.

Нона слегка кивнула, и Генна нанесла ей удар, прямой джеб, а не неуклюжий свинг Арабеллы, о котором сообщило все ее тело еще до того, как она начала. Генна ударила внезапно и прямо. Нона блокировала кулак обеими руками, скрестив ладони перед лицом. Шлепок плоти о плоть отозвался эхом в пространстве зала, и удар причинил гораздо большую боль, чем Нона себе представляла.

Она опустила руки и увидела удивление на лице Генны.

— Ты быстрая. — Генна наклонила шею влево, потом вправо, растягивая мышцы.

Без предупреждения послушница обрушила шквал ударов, продвигаясь с каждым на шаг — яростная беспощадная атака. Нона позволила миру замедлиться вокруг нее, доли секунды кристаллизовались в ту ясность, которую она всегда могла призвать. Она отступила назад, уклоняясь от одного удара, отбросив следующий в сторону, так что он прошел на расстоянии волоска от ее щеки. Генна двигалась быстро. Очень быстро. Хунска-быстро. Нона оттолкнула еще один удар, потом еще, обошла третий. Маска Генны треснула, в ней вспыхнула ярость. Гнев делал ее удары еще более дикими, но, казалось, только увеличивал скорость. Нона обнаружила, что ей приходится работать еще усерднее, спасаясь лишь на самых узких краях. Она стиснула зубы и углубилась глубже в мгновение, пока ее мозг не загудел внутри черепа, как пойманная пчела, и даже резкие, как щелчок кнута, удары Генны стали ленивыми тычками, которые она легко могла обойти.

Нона увидела — даже в те доли секунды, которые занимал их бой, — как в глаза Генны начало проникать осознание и ее зрачки расширились. Она знала этот взгляд — она видела его раньше в глазах своего первого друга, когда он бросил ей четвертый мяч, и она добавила его к своему жонглированию, думая угодить ему… Она позволила кулаку Генны поймать ее левое плечо и развернулась от удара, позволив ему унести себя на пол. Огромные брызги песка отметили ее прибытие, и она осталась там, тяжело дыша.

Прошло долгое мгновение, и Нона снова позволила миру идти своим чередом, чувствуя песчинки между губами, боль в плече и жжение в ладонях. Наконец тишину нарушил хлопок Госпожи Меч. Нона села, медленно поднялась на ноги и пошла на свое место. Послушницы одобрительно закивали. Клера и Рули выглядели впечатленными, Арабелла — кислой. Из всех них только во взгляде Генны читалось некоторое замешательство, а в глазах Сестры Сало — тихое размышление.

Глава 8

Дормитории понравились Ноне больше, чем монашеская келья прошлой ночью. Здание имело три этажа, Красный и Серый классы делили между собой цокольный этаж, занимая две длинные, низкие комнаты; Мистический и Святой имели собственный этаж, последний этаж занимали учебные комнаты Святых. Кровати были большие и удобные, они были подняты на ножках, каждая с матрасом из положенных поверх досок одеял. Нона лежала на своей кровати, а класс ходил вокруг нее, болтая и готовясь ко сну. В постели слева от Ноны Генна уже забралась под одеяло и лежала, мертвая для всего мира.

Нона потянулась и зевнула. Упражнения в Мече — один удар и один бросок, повторяемые снова и снова, но так и не удовлетворившие сестру Сало, — оставили ее больной и мокрой от пота. Последовавшая баня сняла боль и зловоние физических упражнений, оставив вместо них теплую и глубокую усталость. Нона подозревала, что, если бы Клера не протянула руку, чтобы помочь ей выбраться из бассейна, она все еще была бы там, беспомощно плавая среди пара.

Рули подошла и села на край кровати Ноны, ее длинные волосы были собраны в ночной пучок, комично торчащий на макушке.

— Я удивлена, что ты можешь держать глаза открытыми после этого. — Она кивнула в сторону кровати Генны.

— Я все сделала правильно? — спросила Нона.

— Ты была великолепна! Ты быстрая, Нона! Генна не очень техничная, потому что она здесь всего три месяца, но она очень, очень быстрая, наверняка прайм. Только Клера быстрее Генны, и некоторые говорят…

— Говорят, я самая быстрая, какую только видел монастырь за последние годы. — Клера села на соседнюю кровать и одарила Нону опасной улыбкой. — Полн-кровка хунска.

— А есть другие монастыри? — Нона лежала на спине, натянув одеяло до самой шеи, и смотрела на пляску теней на потолке.

— Шесть. — Рули начала пересчитывать их на пальцах. — Молчаливое Терпение, Целомудренная Преданность, Скала Джеррене…

— Сладкое Милосердие — единственный монастырь, в котором учат Мечу, Пути и Тени. Остальные воспитывают только Святых Сестер.

— Только? — Джула с соседней кровати, все еще недовольная тем, что потеряла волосы.

— Святые Сестры так же важны для Предка, как и любая другая сестра, — примирительным тоном вмешалась Рули. — Настоятельница — Святая Сестра, и она отвечает за всех нас.

Нона не мешала им разговаривать и наблюдала за игрой теней. Она не хотела видеть Арабеллу, теперь странно непривычную, с ее розовым скальпом и пятнистой светлой щетиной. Она не хотела встречаться с ней взглядом и начинать новый раунд обвинений. Джула приняла бритье с подавленным гневом, но ее реакция не шла ни в какое сравнение со вспышкой ярости Арабеллы. Нона на мгновение задумалась, не придется ли сестре Сало держать ее…

Настоятельница Стекло сказала, что Нона может уйти в любое время, но когда Арабелла потребовала вернуться домой тоном человека, привыкшего, чтобы ей повиновались, Сестра Сало сказала «нет».

— Я не позволю послушнице искромсать меня бритвой только потому, что какая-то дикая крестьянка украла мой пояс! — И с этими словами Арабелла направилась к главным дверям.

То, что последовало за этим, было неприятно наблюдать, но как бы Арабелла ни бушевала и как бы ни угрожала, монахиня не выказывала ни малейшего намека на отступление, и в конце концов заплаканная Арабелла Йотсис села в предоставленный для нее стул, а Джула длинной бритвой и дрожащей рукой убрала ее золотистые волосы.

К тому времени, когда настала очередь Арабеллы брить голову Джулы, она сделала это, крепко сжимая лезвие, ее глаза покраснели и были полны холодного обвинения, направленного в сторону Ноны.

Нона вздрогнула и открыла глаза. Сон почти поглотил ее. Она повернула голову влево. Клера сидела на краю кровати в длинной белой ночной рубашке, держа в руке медный пенни, которым она так часто играла. Остальные девочки уже лежали в своих кроватях.

— Значит, мы друзья? — спросила она без предисловий, глядя Ноне в глаза.

— «Друг» может быть опасным словом, — сказала Нона.

Клера рассмеялась:

— Друг? Неужели?

— Да, если ты серьезно. — Нона не улыбнулась. Она подумала об Амондо и Сайде. «Друг» — это связь. Многое из того, что люди делали, как они себя вели, смущало Нону. Но слово «друг» она понимала. Друг, за которого ты готов умереть. Или убить за него.

— Ну, я серьезно. — Клера позволила собственной улыбке ускользнуть.

— Тогда мы подруги.

Для Клеры этого оказалось достаточно. Она встала с кровати Ноны и пошла к своей, подбрасывая монетку и напевая какую-то мелодию, тихую и нежную.

Нона позволила усталости закрыть ее глаза. Дормитории отапливались такими же трубами, которые бежали в бане и кельях. Она и представить себе не могла, что простолюдины когда-либо полностью спасались от холода — возможно, император, перед его вечно горящими каминами, но не такие девочки, как она, и не так. Одно из высоких окон было даже приоткрыто на четверть, чтобы не было слишком душно, как будто тепло было чем-то, что можно было отдать ветру, а не чем-то драгоценным, что необходимо сохранить.

Деревенские матери стригли своих детей до пуха всякий раз, когда погода менялась. Когда лед-ветер уступал место ветру Коридора и холод становился менее резким, ножи вылезали наружу. Они делали это, чтобы уменьшить количество вшей, блох и гнид до приемлемого уровня, но Нона всегда чувствовала, что это начало чего-то нового: нового роста, новых возможностей. Ее последние мысли перед тем, как ее похитил сон, были о том, что если бритая голова — это самое худшее, что случилось с Арабеллой Йотсис до сих пор, то она прожила очаровательную жизнь. К тому же, с досадой подумала Нона, потеря золотой гривы никак не повлияла на красоту девочки. Во всяком случае, она выглядела еще более совершенной.

Погруженная в тихий гул голосов и тепло своей постели, увлекающих ее в сон, Нона позволила поединку с Генной появиться на обратной стороне ее век. Весь бой длился всего лишь мгновения, мгновения, в течение которых Генна нанесла дюжину или больше ударов, хорошо отработанный танец с ее стороны, инстинкт и рефлекс со стороны Ноны. Воспоминание об одной битве скользнуло в воспоминание о другой, возвращая Нону к опилкам и поту Калтесса, к тренировочным боям подмастерий. Бой-мастера Партниса Рива учили дисциплине, но оставляли место для агрессии.

Через неделю или две после приезда Ноны Раймел Таксис вошел в большой зал, где тренировались подмастерья. Нона, Сайда и двое других детей с чердака, занятых подметанием пола, перестали работать и, опершись на метлы, стали наблюдать за бойцом. Вблизи его размеры пугали. Нона осознала, что ее голова даже не дотянется до бедра мужчины, и что одной рукой он сможет швырнуть ее, Сайду и двух других уборщиков через всю комнату, и не по отдельности, а всех вместе.

— У меня есть урок получше для этих щенков. — Раймел перелез через канаты на ринг, где сражались два подмастерья-геранта, оба огромные, но все равно на фут ниже взрослого бойца. Он стоял между ними огромный, белокурый и великолепный, каким-то образом одетый в свое богатство, хотя его покрывали только набедренная повязка и блестяще масло.

Бой-мастер шагнул вперед с возражением на губах, но Раймел прогрохотал через его голову: «И все остальные». — Он подозвал еще троих учеников с другого конца зала. Двое хунска с ловчими сетями в руках и девушка-герант с тяжеловесным лбом, который выглядел так, словно мог сломать кулак любому, кто был достаточно глуп, чтобы ударить ее по голове.

Когда девушка вскарабкалась вслед за двумя более быстрыми подмастерьями, Раймел ткнул локтем в горло стоявшего позади геранта: «Никогда не жди, атакуй». — Подмастерье упал, схватившись за шею. Остальные стояли, слишком ошеломленные или взволнованные, чтобы действовать. Раймел отвесил девушке пощечину, его огромная ладонь закрыла половину ее лица, и она упала обратно на веревки, сплевывая кровь. На его красивом лице появилась портившая его уродливая ухмылка.

Стоявшая рядом с Ноной Сайда прикрыла глаза, отвернулась и потянулась за метлой.

— Ты не будешь смотреть? — Нона не могла отвести взгляд. Подмастерья-хунска бросились на Раймела, два расплывшихся пятна кулаков и ног.

— Ненавижу это. — Сайда снова принялась подметать. — У меня болит живот, когда я вижу, как люди страдают.

— Но… — Нона вздрогнула, когда Раймел загнал одного из хунска на веревки и схватил его за ногу. — Партнис купил тебя, чтобы ты сражалась. Тебе придется это делать.

Она скорее почувствовала, чем увидела, как Сайда пожала широкими плечами:

— Я скорее буду чинить людей, чем ломать их. Есть такое в городе? Чинить людей?

— Не знаю. — Нона смотрела, как Раймел ударил подмастерье-хунска о столб ринга. Какая-то ее часть хотела, чтобы ее выпустили на свободу в огороженном веревками пространстве. Другая часть хотела, чтобы надежда Сайды оказалась правдой, хотела, чтобы были люди, которые вкладывали столько же страсти в исцеление, сколько Раймел вкладывал в причинение боли.

— Раймел! — рявкнул бой-мастер. — Перестань.

Раймел продолжал душить подмастерье в своих руках, все еще, казалось, невосприимчивый к атакам последней оставшейся на ногах хунска.

Нона поймала себя на том, что тоже отворачивается, и неуправляемый гнев, который поднимался в ней всякий раз, когда она видела сражение, рассеивается:

— Тебе не придется драться, Сайда. Они увидят, что у тебя ничего не получается, и дадут тебе другую работу. Регол сказал, что старик, который приходит к лошадям, может зашивать раны, как швея. Возможно, ему скоро понадобится подмастерье. Он очень стар.

Сайда выдавила из себя застенчивую улыбку:

— Я бы хотела помочь. Я не хочу, чтобы Партнис отослал меня. Я буду по тебе скучать.

— Я тоже буду по тебе скучать. — Нона почувствовала, как у нее заныло в груди от этой мысли. — Значит, я этого не допущу! — Она произнесла это с такой яростной уверенностью, что улыбка Сайды стала еще шире, а ее грубое лицо — прекрасным.

Сон стал темнее, холоднее, тени вторглись в зал Калтесса. Теперь они были одни, Сайда и Нона, и между ними металась глубокая тревога.

— Не делай мне больно! — Сайда вдруг в ужасе попятилась от Ноны.

— Сайда! Я никому не позволю…

— Не делай мне больно! — Сайда, съежившись, указала на Нону.

Нона попыталась успокоить ее, но вместо этого обнаружила, что возвышается над Сайдой, сжимая руку подруги в массивном кулаке. Серый зал вокруг нее превратился в стены квартиры Раймела, Сайда висела над толстым роскошным ковром из медвежьей шкуры.

Нона попыталась отпустить Сайду:

— Это не я. Я не такая, как он. Не такая!

— Нет, пожалуйста! Я не хотела этого делать.

Где-то глубоко в груди Ноны вспыхнул гнев. Она пыталась помочь глупой девчонке. Почему та испугалась? Неужели она думает, что у Ноны есть что-то общее с таким существом, как Раймел Таксис? «Я не сделаю тебе больно». Однако, к своему ужасу, она обнаружила, что трясет Сайду и еще сжимает кулак на руке подруги, чтобы придать особое значение своим словам

— Отпусти!

— Я отпускаю… — Но кулак сжался еще крепче, изогнулся, и Сайда начала кричать.

Нона резко вздохнула и открыла глаза. Краски ее кошмара исчезли, осталась только чернота. Потребовалось мгновение, чтобы понять, где она находится. Мягкие звуки спящих окружали ее со всех сторон. На задворках ее сознания длился сон, как будто ему и не требовалось ее внимания с разрешением продолжаться. Она шла за чем-то, за линией, которая тянулась по узкой тропинке между двух опасных сторон, с одной стороны находился темный и всепоглощающий голод, с другой — слепота, свирепая, как взгляд на солнце. И каким-то образом в то же самое время она шла еще за кем-то, одетым в черное, быстро и уверенно двигавшимся сквозь беззвездную ночь, прокладывая верный путь между высокими зданиями. Фигура нашла то, что искала, посмотрела вверх, потянулась к холодным каменным стенам и начала карабкаться.

Нона напрягла слух, прислушиваясь к тихому похрапыванию и вздохам послушниц, тихому повороту тела во сне, шепоту ветра… скрип, внезапное движение… трудно сказать, на каком расстоянии в непроглядной ночи. Без предупреждения, удивив себя, Нона резко выпрямилась, так быстро, как никогда раньше, и сбросила с себя одеяло. Возможно, какой-то новый звук заставил ее сесть, а может, и ничего, просто одно из тех подергиваний, которые возникают из ниоткуда и дергают тело, как струну. Где-то еще в темноте раздался приглушенный удар, звук воздуха, покидающего легкие быстро и без приказа…

— Ч-что? — В конце ряда Кетти, самая старшая из них, сняла с крючка фонарь, стоявший у ее кровати, — на случай, если кому-то понадобится добраться до Необходимости глубокой ночью.

Прямо под свернутым одеялом, где лежала голова Ноны, на кровати гордо возвышался маленький черный предмет. Она моргнула, пытаясь сфокусировать взгляд — рукоять? Чего? Рядом Клера, пошатываясь, поднялась со своей кровати: «А разве уже утро?» — Ее голос был хриплым от сна. Между ними стояла фигура, показавшаяся в свете незакрытого фонаря — Арабелла Йотсис, ее лицо было маской.

Нона взялась за рукоять — обтянутую кожей, с навершием в виде железного шара размером с глаз — и потянула. Ей потребовалась большая часть сил, чтобы вытащить острие из досок, и когда она увидела, что сверкающее лезвие начало выскальзывать из щели, которую оно проделало в ее одеялах, она быстро прикрыла его. Только Арабелла это заметила и перевела взгляд от руки Ноны, сжавшей рукоять, на лицо Ноны, их взгляды встретились.

— Возвращайтесь в постель! Сейчас середина ночи. — Кетти закрыла колпак фонаря, осталось только слабое свечение.

Арабелла поспешила к Кетти и через несколько мгновений вышла из комнаты, держа в руках фонарь.

— Закройте окно. Здесь очень холодно. — Клера со своей кровати, все слова сливаются воедино. Никто не ответил.

Нона легла на спину, натянув на себя одеяло. Стало холоднее — должно быть, ветер подхватил окно и распахнул его настежь, — но если Клера назвала это холодом, значит она никогда не стояла лицом к лед-ветру, голодная и укрытая лишь плетеной изгородью.

Она вытащила нож из-под одеял. Клинок достигал примерно двух ладоней в ширину, узкий, как два пальца, и весь из холодной стали. Нона могла только думать, что Арабелла, должно быть, украла его из склада в тренировочном зале. Но на самом деле вопрос был в другом — намеревалась ли она заколоть Нону до смерти или просто оставила острое предупреждение? В глубине существа Ноны что-то красное и первобытное зарычало на вызов клинка, требуя крови, требуя, чтобы оружие вернули с тяжелым уроком. Нона боролась с желанием броситься за Арабеллой. Она могла поймать ее прежде, чем та доберется до Необходимости на краю утеса. Чем закончится эта встреча? Нона, с острым ножом в руке и тупыми обвинениями на губах? Гнев имел право на жизнь, это было оружие, которым нельзя пренебрегать, но терпение тоже было оружием и Нона решила, что контроль заключается в том, чтобы решить, что использовать и когда.

Она осталась в своей постели. На улице было холодно и опасно во всех отношениях. Должно быть, нож предназначался для того, чтобы напугать ее. Даже такая высокородная особа, как Арабелла Йотсис, не могла рассчитывать, что убьет человека во сне в переполненном дормитории и это сойдет ей с рук… если только она действительно не считает деревенскую девочку коровой или свиньей по сравнению с тем, кого приглашают в императорский дворец?

В какой-то момент, когда одна мысль гонялась за другой бесконечными кругами, Нона заснула и, хотя ворочалась с боку на бок, не просыпалась до тех пор, пока Брей не объявил час пробуждения и по всему дормиторию не зашевелились серые тени, ворча на день.

— Сегодня Путь и Дух, — простонала Клера. — Хуже всего на свете.

— Сначала завтрак! — Рули с усмешкой распустила ночной узел и тряхнула волосами.

— Дух — это то, ради чего мы все здесь собрались. — Джула фыркнула, погладила себя по голове и обнаружила, что за ночь ее волосы не вернулись.

— Я здесь потому, что меня сюда послали, — сказала Клера. — И если кто-нибудь попросит меня повторить катехизис, когда я уже буду Красной Сестрой, я воткну ему нож в глаз.

— Если бы ты уделяла Духу больше внимания, то знала бы, что колоть людей в глаза — это нехорошо. — Джула поправила свою рясу и начала застилать постель. — Во всяком случае, сегодня первым — Путь.

— Ааа! — Клера зевнула и натянула рясу поверх панталон. — Надеюсь, Сковородка позволит нам, беспутным, снова поиграть.

Нона выскользнула из-под одеяла и начала одеваться. Она сунула руку под подушку, чтобы еще раз дотронуться до ножа и убедиться, что это не сон. Все еще там, теплый от ее тела, твердый и острый — неоспоримая правда. Она хотела взять его с собой, привязав к телу, завернув лезвие в полоску ткани, но ей не хватало ни времени, ни уединения. Ей придется оставить оружие в постели и надеяться, что у Арабеллы не будет возможности вернуть его.

Нона вышла из дормитория одной из последних и, вместе с Клерой, поспешила в трапезную позавтракать. Они вдвоем спустились по ступенькам крыльца, обнаружив необычно тихий день, безоблачное небо и редкое тепло.

У стены дормитория пухлая краснолицая сестра атаковала жесткой щеткой каменные плиты. На мгновение она остановилась, чтобы плеснуть еще воды из ведра. Она взглянула на девочек:

— Быстрее! — Она вернулась к своей работе, яростно скребя темное пятно. — Прочь отсюда.

Клера показала язык ее спине и, хихикая, побежала в сторону трапезной:

— Это Сестра Швабра. Она считает, что у послушниц есть только две цели в жизни: испачкать вещи и встать у нее на пути.

— Она назвала себя Шваброй? — Нона побежала за подругой.

— Нет, но все остальные так ее называют. Она выбрала какое-то цветочное имя, Хризант… или что-то вроде, но никто не может его произнести или запомнить.

Через сотню ярдов они миновали Сестру Сало, выходившую из дома настоятельницы. Сестра Сало посмотрела в восточное небо, когда они пробегали мимо, но не раньше, чем Нона увидела ссадину на левой стороне ее лица и синяк, темнеющий вокруг нее.

Нона подождала, пока они не скрылись за углом трапезной:

— Что случилось?

— Не знаю. Не могу себе представить, чтобы кто-нибудь победил старый Меч, — задыхаясь, сказала Клера. — Может быть, настоятельница дала ей пощечину? — Она засмеялась, потом стала серьезной. — Ты заметила, что ее рука была спрятана под рясой?

Нона не заметила, и, как только она вошла в дверь, вид тарелок с едой, полных и дымящихся, вытеснил все вопросы из ее головы. Завтрак надо было съесть быстро, но все же Нона сделала доблестную попытку не оставить ничего съедобного к тому времени, когда вышла из-за стола.

— Давай! — Клера обернулась и поманила Нону, которая бежала трусцой, чтобы не отстать, одной рукой придерживая свой переполненный живот. К счастью, вскоре они увидели здание Пути, стоявшее за ульями, выстроившихся с подветренной стороны дома настоятельницы. Четыре крыла тянулись с юга, запада, севера и востока к круглой центральной башне. Каждое крыло представляло собой каркас из искусно обработанного камня, открытого всем стихиям, с изящными угловыми колоннами; между ними, завершая структуру, простиралась решетчатая каменная кладка. Центральная башня темнела на фоне неба, бросая вызов годам с надменностью камня; одно мгновение она казалась в зловещей, а в следующее — прекрасной. Четыре двери вели на первый этаж, по одной на каждое крыло здания.

Впереди Ноны и Клеры ковыляла к башне прихрамывающими шагами послушница с костылем под левой подмышкой.

— Должно быть, вчера кто-то сильно пнул Меч! — Нона замедлила шаг, когда они догнали девочку. В дормитории никто не хромал, и все же в этой послушнице было что-то знакомое.

— Ха! — закричала Клера, — это же просто Кривоножка! — Она промчалась мимо, толкнув девочку так, что та пошатнулась.

Нона остановилась, почти поравнявшись с послушницей, и потянулась, чтобы поймать ее, но тут же отдернула руки, увидев, что в этом нет необходимости. Девочка была едва ли выше ее, волосы цвета соломы обрамляли ее голову сотней тугих локонов.

— Нона, — сказала она, не оборачиваясь.

Нона узнала этот голос:

— Гесса?

Гесса повернулась на костыле. Длина одеяния скрывала ее иссохшую ногу, но только кончик ботинка касался земли с этой стороны:

— Мы проделали долгий путь от клетки Гилджона.

Нона обхватила ее руками прежде, чем та успела моргнуть:

— Они убили Сайду.

— Мне очень жаль. — Гесса неуверенно подняла руку, чтобы похлопать Нону по плечу.

— Как ты здесь оказалась? Почему я тебя не видела? — Нона отпустила ее и отступила назад.

— Я была в санатории. Сестра Роза хотела оставить меня там, пока я не избавлюсь от кашля. — Гесса стукнула кулаком по своей узкой груди. — Я здесь уже несколько недель. Гилджон пытался продать меня в Академию, но я провалила их тесты. Они сказали, что я им не подхожу, квантал, может быть, но определенно не марджал. Он пытался продать меня трем разным магам. У них такие большие дома, Нона! Я думала, мы идем в императорский дворец…

— НоооОООооона! — закричала Клера из северной двери. — Мы опоздаем!

— Иду!

— Нам лучше поторопиться. — Гесса переместила свой вес и выставила вперед костыль.

Костлявые ладони легли на плечи им обоим:

— Вижу, язычницы нашли друг друга! — между ними протиснулась Сестра Колесо. — Крестьянка и калека сговорились. Мы скоро очистим эти грязные маленькие мозги. Очистим от ереси и лжи, чтобы Предок мог найти вас достойными. Даже простая глина может быть сформована и обожжена в нечто ценное.

Нона открыла рот, чтобы сказать что-то резкое:

— Я…

— Да, Сестра Колесо! Я с нетерпением жду нашего урока Духа. — Гесса улыбнулась монахине так мило, что Нона почти поверила, что она говорит правду. — Но сейчас нам лучше уйти, иначе на нас рассердится Госпожа Путь.

Сестра Колесо издала звук отвращения и отпустила их обоих, вытирая руки о свою рясу:

— Тогда быстро!

Гесса довольно быстро зашагала со своим костылем, ее высохшая нога качалась под юбками. Нона прибавила скорость, оглянувшись на Сестру Колесо, которая теперь направлялась к куполу:

— Не нравится мне эта старуха!

— Ха, с Колесо можно иметь дело, если ты знаешь ее повадки. — Костыль, нога, костыль, нога. — Подожди, пока не встретишься с Отравительницей. Вот она действительно страшная!

Нона вошла в Башню Пути вместе с Гессой через восточную дверь. Послушницам полагалось проходить через определенную дверь, но никто не знал, через какую. Все четыре двери вели в одну и ту же комнату — гулко пустую, с каменной винтовой лестницей посередине, а по стенам висели самые странные картины, которые Нона когда-либо видела, хотя, по правде говоря, она никогда не видела картин до тех пор, пока она не вошла в комнаты ринг-бойцов в Калтессе. Пока Гесса поднималась по лестнице, Нона оглядела около двух дюжин портретов; на них были изображены только монахини, но с непокрытыми волосами и самыми необычными фантастическими дополнениями. У одной не хватало половины лица, а из разреза, на черном как ночь фоне, торчали лохмотья. У другой вместо одного глаза была красная звезда, лучи которой тянулись во все стороны. У третьей не хватало рта, зато из волос торчали цветы, которых Нона никогда не видела — темно-синие, как вечернее небо.

— Нона!

Она помчалась вверх по лестнице вслед за Гессой. Лестница казалась достаточно длинной, чтобы достичь вершины башни, но не было дверей в какие-либо комнаты по пути. Она выходила прямо в середину классной комнаты. По крайней мере, Нона предположила, что это классная комната, хотя она больше походила на церковь. Если не считать стульев, на которых сидел Красный Класс, и большого окованного железом сундука в передней части, комната была совершенно пуста. Но даже в ней была своя красота. Четыре высоких и узких окна разбивали свет на множество цветов. Дюжины плиток из цветного стекла превращая каждое окно в светящуюся абстрактную картину, отбрасывавшую красные, зеленые и синие тона на стены и пол. Какое-то мгновение Нона только и могла, что таращиться на чужеродное чудо этого места.

Монахиня, стоявшая перед сундуком, была самой старой из всех, кого Нона видела. Возможно, самая старая женщина, которую она когда-либо видела. Старшая сестра Наны Эвен, Ора, умерла год назад. Мать Ноны утверждала, что эта женщина видела, как приходили и уходили восемьдесят лет. И все же, даже лежа на погребальном костре на площади перед каменным домом Серого Стивена, старая Ора выглядела совсем юной по сравнению с Госпожой Путь.

— Садись, Гесса. — У старой монахини был удивительно молодой голос. — И ты тоже, послушница?..

— Нона. — Нона взяла стул, на самом деле чуть больше табуретки, со спинкой в виде одной узкой доски.

— Война? — Госпожа Путь подошла на шаг ближе и наклонилась вперед.

— Нона! — почти крикнула Клера.

— А, Нона. — Монахиня хлопнула Нону по плечу. — Как королева-торговка?

Нона была не единственной, кто ответил на этот последний вопрос пустым взглядом, хотя она и заметила, что Клера кивнула.

— Неважно… неважно. — Госпожа Путь отошла, качая головой. — Это было давно, и все ее сыновья превратились в прах.

— Теперь мы все собрались? — Госпожа Путь оглядела комнату, ее глаза были такими бледными, что казались бесцветными, а белки — кремовыми от старости. — Две новые девочки, да?

— Да, Госпожа Путь. — Громкий хор.

— Тогда я представлюсь. Я — Сестра Сковородка. В этих стенах меня зовут Госпожа Путь. — Она прошла в переднюю часть класса и с преувеличенным вздохом уселась на большой сундук. Нона заметила, что правая кисть женщины, которую она сочла исчезнувшей под рукавом, исчезла круче: у запястья рука заканчивалась уродливым комом из рубцовой ткани.

Сестра Сковородка опустила голову и постучала пальцами по крышке сундука. Она молчала так долго, что Нона спросила себя, не задремала ли она, но через мгновение Сестра Сковородка подняла голову, и ее глаза заблестели:

— На этих уроках мы изучаем Путь. Для большинства из вас это будет путешествие к безмятежности, к состоянию ума, которое может помочь вам терпеть или концентрироваться. Или, может быть, оно поможет успокоить ваши страхи или отложить печаль на некоторое время, пока у вас не появится время для ее визита. Для тех немногих из вас, кто, возможно, имеет в своей крови способность ясно видеть Путь, а не просто воспринимать его как идею, эти уроки являются первыми шагами к открытию скрытых миров, границы между ними и власти, которую могут завоевать те, кто осмелится войти в такие места.

Клера наклонилась к Ноне и тихо сказала:

— Если кто-то из нас и пойдет туда, то только в одиночестве. Говорят, старушка уже лет тридцать не ступала на Путь.

Нона сжала губы, указывая глазами на Госпожу Путь.

— Она глуха, как пень, глупая. — Клера усмехнулась и немного повысила голос. — Те, кто может, делают, а те, кто не может, преподают. По крайней мере, так для Пути. Делатели слишком ценны, чтобы тратить их на нас.

Сестра Сковородка остановилась и хмуро посмотрела на Клеру, которая покорно уставилась вперед.

— Теперь у нас есть… Арабелла. — Монахиня сосредоточилась на девочке Йотсис, чья бритая голова была забрызгана разноцветным светом. — У нее дерзкий взгляд. Хммм. Но что она может видеть? — Сестра Сковородка подошла и наклонилась ближе. — Не отворачивайся, дорогая. Не спускай с меня глаз. В этом месте мир поет для нас. Ты слышишь это? — Она сжала запястье Арабеллы скрюченными тисками своей руки. Кожа монахини была черной, как аспидный сланец, темнее, чем ее ряса; по сравнению с ними пальцы Арабеллы казались белыми, как кость. — Песня из трех частей. Жизнь. — Она подняла их соединенные руки. — То, что никогда не жило. — Она опустила культю в бассейн темно-красного света и проследила за лучом, падавшим из окна. — И смерть. — Быстрый взгляд назад, на сундук. — Ноты песни… — Сестра Сковородка пропела три ноты, чистые, но почему-то грустные, начало мелодии, которую Ноне хотелось бы услышать полностью. Монахиня отпустила запястье Арабеллы и начала расхаживать перед сидящими послушницами. — Есть граница между тем, что живет, и тем, что не живет. Она проходит через все вещи и вокруг них. Это путь, по которому трудно идти, но каждый сделанный шаг — святой. Когда вы идете по Пути, вы приближаетесь к божественному. Путь исходит от Предка, и Предок ждет в конце его. В конце всего сущего.

Но мы смертны. Мы испорчены. Жалкие сосуды для божественности. Каждый шаг тяжелее предыдущего, Путь поворачивает и изгибается, он узок и движется, сила, которую он дает… ей трудно обладать. Рано или поздно каждый соскальзывает с Пути, независимо от того, чего желает его сердце, независимо от того, насколько чиста его вера.

Наше знание Пути — дар четвертого племени, последнего, кто посадил свои корабли на берег Абета. Среди звезд кванталы строили свою жизнь вокруг Пути, поколение за поколением, пока он жил в их жилах. Эта кровь была смешана, чтобы ответить на вызовы нового мира — но в некоторых из нас она видна даже сейчас, после стольких прошедших лет.

— Ты видела Путь, дитя? — Сестра Сковородка, снова стоявшая перед Арабеллой, взяла девочку за подбородок и посмотрела ей в глаза.

— Я… Иногда я вижу яркую линию, похожую на трещину, проходящую через мои сны…

— Ты к нему прикасалась? — спросила Сестра Сковородка.

— П-почти. Один раз. Я потянулась к нему… — Арабелла отвела взгляд в сторону, к одному из светящихся окон. — Мне показалось, что я бегу… мое сердце… и моя голова наполнена углами. Все было резко и неправильно…

— А что случилось потом? — Сестра Сковородка отпустила подбородок девочки.

— Я упала с кровати и проснулась с головной болью.

Раздался смех, наполовину веселый, наполовину нервный.

— А как насчет… — Сестра Сковородка моргнула и стала оглядываться, пока не увидела Нону, сидящую в дальнем конце класса, — …нашей другой новенькой?

— Она хунска, Госпожа Путь! — крикнула Клера, хлопнув Нону по плечу. — Одна из нас, красных!

— Хммм… — Сестра Сковородка снова перевела взгляд на Арабеллу и начала задавать новые вопросы.

— Теперь она оставит тебя в покое, — тихо сказала Клера. — Ее волнуют только мистики.

— Кто? — прошептала Нона.

— Мистики. Если Императрица Арабелла не врет, она будет вторым кванталом в классе, а первый — твоя подруга Хромоножка. Но наша лысая подруга к тому же хунска, быстрая, что делает ее такой особенной; вот почему все монашки из-за нее ссут кипятком — Избранная. — Клера подняла руки в притворном поклонении. — По окончании учебы, если нас сочтут годными, мы примем духовный сан и поступим в монастырь монахинями. Девушки, которые следуют Пути, станут членами ордена Мистических Сестер — все называют их Святыми Ведьмами. Я тебе уже говорила о них. Ты и я, мы сосредоточимся на Мече и станем членами ордена Боевых Сестер, которых называют Красными Сестрами. Большинство из тех, кто приезжает сюда, становятся Святыми Сестрами… и все называют их Святыми Сестрами… или, если хотят высказаться красиво, Невестами Предка. Для меня это звучит жутко… А некоторые в последний год принимают Тень. Это Сестры Осторожности. Серые Сестры. Есть много других имен, которые люди используют для этого, и все они неприятные. Но…

— Послушница Клера! — Глухая или нет, но у Сестры Кастрюли было достаточно хорошее зрение, чтобы заметить двух послушниц, которые так склонили головы в разговоре, что почти соприкасались.

— Я рассказывала Ноне о меч-пути, Госпожа! Можно я ей покажу? Пожалуйста!

Сестра Сковородка подняла глаза к небесам и изобразила знак веры, приложив к сердцу указательный палец, указывающий вверх.

— Ребенок здесь всего несколько минут! — Она глубоко вздохнула. — Сегодня мы будем медитировать. Продолжать развивать безмятежность, которая помогает привести нас на Путь. И, Нона, хотя для многих из вас, девочки, никакая продолжительность спокойного созерцания не поставит сложность и красоту Пути в фокус вашего мысленного взора, есть много других преимуществ, духовных и физических, которые вы можете получить, достигнув некоторых ментальных состояний, — именно их мы и стремимся разблокировать. В первый год обучения я постараюсь научить вас — при помощи медитации, мантр и контроля дыхания — тройственному состоянию ума. Необходимым состояниям ясности, терпения и безмятежности. Когда вы изучите основы триады, моя печать будет на вашем свитке для продвижения в Серый Класс.

Сестра Сковородка отошла от Арабеллы и заковыляла к Ноне и Клере:

— Хотя абсолютно необходимо, чтобы Мистическая Сестра в совершенстве владела этими техниками, все три полезны для любой послушницы. Святая Сестра обнаружит, что ее общение с Предком станет более глубоким, достигнет ясности. Сестра Благоразумия будет выполнять свои обязанности с большей эффективностью, если наберется терпения. И, по иронии судьбы, Боевая Сестра будет еще более смертоносной, если перед боем она достигнет мира безмятежности. Однако, поскольку это первый день Ноны, и у меня есть ряд тестов, которые нужно пройти с Арабеллой, любая послушница, которая хочет потренироваться на меч-пути, может это сделать.

Скрип полудюжины стульев немедленно последовал за этим заявлением, когда девочки вскочили на ноги по всей комнате и направились к лестнице в центре.

— Клера! — крикнула им вслед Сестра Сковородка, и ее голос поразительно громко разнесся по лестнице. — Ты можешь попросить ключ от Зала Меча в санатории!

Шесть девочек выпорхнули, смеясь, из основания Башни Пути и побежали к перешейку плато. Четыре девочки-хунска обогнали Рули и Карисс, но в беге их природная прыть значила меньше, чем в бою: кровь хунска позволяла рефлекторно реагировать со скоростью кончика хлыста и еще изумительней перемещаться, двигая руки из одного положения в другое без утомительной необходимости заполнить ими всё пространство между, но никак не могла, например, переместить тело целиком на четыреста ярдов быстрее лошади.

Санаторий располагался на самом краю комплекса, построенный из известняковых блоков, высеченных из самого плато. Здание, казалось, пригнулось от ветра, длинная галерея с колоннами шла по подветренной стороне. Клера вбежала внутрь, остальные послушницы остановились у двери.

— Почему мы пришли сюда? — Кетти нахмурилась, сгорбившись, чтобы стать выше остальных девочек.

— Я видела, как Сестра Сало хромала сегодня утром, — сказала Генна. — Должно быть, она ранена.

— Каким образом? — спросила Рули.

Генна пожала плечами:

— Не знаю.

Нона попыталась представить себе, как Сестра Сало поскользнулась и шлепнулась на лестничный пролет. Но не смогла. Она еще не видела, как сражается Госпожа Меч, но все в том, как двигалась женщина, говорило, что она не будет застигнута врасплох чем-то неодушевленным. Значит…

— Может быть, кто-то послал ассасинов за Арабеллой, — предположила Кетти.

— Ассасинов? Почему? — Нона слышала об ассасинах только в старых сказках. Ной-гуин, обученные тайно, отправлялись на войну, чтобы положить конец войнам, или начать их, или отрезать любую жизнь, которая могла бы представлять собой оскорбление для кого-то, у кого было достаточно денег, чтобы заплатить цену, которую даже старая знать находила ошеломляющей.

Генна хмыкнула на очевидную глупость Ноны. Кетти подняла обе брови и сделала что-то губами, что означало крайнее удивление глубиной невежества Ноны:

— Она — Избранная. Дар Предка. Думаешь, люди не дерутся из-за того, чтобы завладеть ею? Или убить ее, если стало ясно, что она им не достанется, и только для того, чтобы помешать кому-то другому получить преимущество, владея ею?

— Я слышала, что Шерзал пыталась забрать ее из поместья Йотсисов, — сказала Рули.

Даже в деревне были известны имена двух сестер императора Крусикэла. Говорили, что Шерзал была худшей из них, заговорщицей, и императору пришлось изгнать ее почти до самой границы Скифроула, прежде чем он почувствовал себя в безопасности за своими стенами.

Клера прервала расспросы Ноны, выбежав из санатория с улыбкой на лице и большим железным ключом в руке. Позади нее к двери вразвалку подошла грузная фигура Сестры Роза, ее конусообразный головной убор был точно таким же, как у сестры Колесо:

— Поосторожнее на линии, послушницы. Я серьезно, Кетти! Проследи, чтобы новенькие девочки не оказались сегодня у меня на пороге…

Клера возглавила забег в Зал Меча и торопливо провела их через тренировочный зал, по коридору под трибунами и прямо к двери в конце.

— Разве мы не должны переодеться? — Рули, повернувшись налево, к раздевалке.

— Нам нужны палки для равновесия… — Карисс, тяжело дыша, поворачивая направо к складам.

— Тьфу. Палки предназначены для младенцев, и хунска лучше держат равновесие в их обычной одежде. — Клера захлопала рукавами, как крыльями. Она протиснулась в коридор, слишком темный, чтобы можно было разобрать детали.

Кетти и Генна последовали за ней. Нона, шедшая сзади, слепо наткнулась на узкую деревянную лестницу. Где-то далеко наверху открылась дверь, и к ней потянулся свет. Она начала карабкаться.

— Поосторожнее, — предупредила Кетти. — На платформе не так уж много места.

Нона протиснулась в дверь вслед за более старшей девочкой, и ее первые вопросы тут же сменились новыми. Они стояли на платформе прямо под потолком огромного зала, освещенного множеством маленьких квадратных окон в самой дальней стене. Если не считать огромных сетей, растянутых между опорами каждого угла в паре ярдов над засыпанным песком полом, комната была почти совершенно пуста. Слева на стене висел огромный маятник, тридцать ярдов в длину, почти в высоту комнаты — тяжелый медный боб на конце длинного тонкого железного прута. Над ним находилось круглое колесо, шириной в размах рук Ноны, и размеченное по краю равномерно расположенными делениями. От помоста, где стояли девочки, к двери на уровне земли с противоположной стороны вела труба того же типа, по которым в монашеские кельи и баню подавалось горячее масло. Она поднималась, опускалась, крутилась, поворачивалась и в одном месте делала штопор с тремя поворотами.

— Что это? — Нона обнаружила, что осталась единственной, стоящей на ногах. Остальные сидели на краю платформы, снимая обувь и складывая ее в полотняные мешки у задней стены. Кетти уже сняла свою и сидела, свесив ноги над пропастью.

— Линия, — сказала Клера. — Меч-путь. — Она вытащила из рясы маленький глиняный кувшинчик и принялась натирать темной жидкостью подошвы ног. — Это…

— Сосновая смола. — Нона почувствовала запах.

— Я использую деготь, — сказала Кетти. — Лучше держит.

— Сосновая смола дешевле. — Клера использовала его с осторожностью скряги.

— Меч-путь? — спросила Нона.

— Самое близкое к Пути, что может получить хунска. Самое близкое, что может получить любой, кто не квантал. Говорят, что это помогает телу учить разум — но на самом деле это просто дает нам, скромным смертным, какое-то похожее занятие, и мы можем понять, как тяжело приходится бедным ведьмам, сидящим на Пути со скрещенными ногами и закрытыми глазами.

— Ты идешь по нему, — объяснила Генна, редкая любезность. — Маятник подсчитывает, сколько времени это у тебя заняло. — Она указала на рычаг в стене позади себя. — Вот этот начинает, а там, у двери, есть еще один, который останавливает.

— Я тебе покажу, — сказала Клера.

Но Кетти уже проковыляла к краю платформы, стараясь не запачкать ее дегтем, и остановилась прямо перед началом узкой трубы.

— Не торопиться! — И она вышла с бесконечной осторожностью, раскинув руки.

К ужасу Ноны, она увидела, что тросы, тянущиеся от крыши к кольцам на трубе, не были предназначены для поддержания конструкции — они были ее единственной опорой, и в тот момент, когда Кетти перенесла на нее свой вес, все сооружение начало раскачиваться, даже вращаться вокруг шарниров в полудюжине мест по всей длине.

Генна потянула за рычаг на стене и освободила огромный маятник. Он качнулся, быстро и бесшумно. Через, наверное, десять ударов сердца Ноны, он достиг предела и начал возвращаться. Во время этого первого взмаха колесо вверху повернулось на пять небольших делений.

Обретя равновесие, Кетти начала продвигаться вперед, стараясь не дать наклону трубы ускорить себя. Она двигалась с определенной долей изящества, каждое мгновение ее длинное тонкое тело совершало дюжину маленьких движений, покачиваясь в контрапункте с путем под ее ногами; каждый новый шаг менял ритм.

Подойдя к первому подъему, Кетти еще больше замедлила шаг и подождала, пока вся конструкция приспособится к ее весу, который теперь двигал ее в новом направлении. Расстояние под платформой показалось Ноне огромным. Более чем достаточным, чтобы убить. Больше любого дерева. Насколько больно будет попасть в эти сети на такой скорости? Выдержат ли они?

— А! — Кетти, теряя равновесие, начала изо всех сил махать руками.

Три девочки на платформе смотрели, как зачарованные. Мгновение спустя Кетти восстановила равновесие и продвинулась вперед на двадцать футов по крутому спуску.

— Теперь будет трудно, — сказала Клера.

Кетти шагнула к возвышению, где труба начинала свою спираль из трех полных витков, настолько высокую, что она могла поместиться в них. С мучительной медлительностью Кетти начала перебираться с внутренней поверхности на внешнюю, держась на холодном металле благодаря силе сцепления ее смазанных дегтем ног. Вопреки ожиданиям Ноны, она достигла вершины первой спирали.

Нона повернулась, чтобы посмотреть на колесо, сделавшее почти полный круг: «Сколько времени это займ?..» Крик ярости и отчаяния оборвал ее. Далеко внизу Кетти ударилась о сетку и подпрыгнула, крича от разочарования.

— Обычно у нее получается лучше, — сказала Генна.

— Твоя очередь, Нона! — Клера махнула рукой в сторону стартовой точки.

Нона взглянула на горшочек со смолой в руке Клеры, но та отвернулась и наклонилась, чтобы подразнить Кетти, которая теперь карабкалась к краю сетки у двери. Генна потянула за рычаг, который поймал маятник в конце его размаха, и установила колесо в исходное положение. Обернувшись, она кивнула в сторону темного пятна на платформе, где начиналась труба. — Потопчись по нему. Твои подошвы будут достаточно липкими. Госпожа Меч чистит путь каждый день — у нее должен быть бизнес с торговцами смолой. Но она не говорит нам чистить платформу… так что мы этого не делаем!

Нона выскользнула из обуви. Смола и деготь под пальцами ног казались липкими. Она попыталась сосредоточиться на ощущении, а не на пустом пространстве между ней и землей. То, что Клера не дала ей свой горшочек со смолой, немного ранило Нону, но она знала, что нужда и щедрость имеют свои собственные циклы. В голодные времена деревня имела обыкновение делиться едой, но когда голод достигал определенного предела, все, даже самые добрые из них, замыкались в себе, делясь только с ближайшими родственниками. Возможно, даже наступал момент, когда голод мог остановить мать, кормящую ребенка. Нона лучше других понимала, что даже самые священные узы могут быть разорваны при достаточном напряжении. Клера не была голодна — но когда-то она была богата, а теперь нет. Возможно, для того, кто вырос в роскоши, это было равносильно голоду…

Нона попыталась отогнать мысли о матери и подавить гнев. Стиснув зубы, она шагнула вперед. Труба сдвинулась под ее ногой в тот момент, когда она нажала на нее. Далеко внизу дрожала сеть.

— Монастырь хранит записи о рекордах, лучших временах, — сказала Клера. — Лучшее время в каждом классе в каждом году, лучшее время за год среди всех классов, лучшее время когда-либо. — Рычаг издал глубокий лязг, когда Генна снова запустила маятник.

— Я не… Как я могу… — Нона обнаружила, что ее вторая нога приклеена к платформе не только липким участком пола. Ни одна часть ее не хотела связывать себя с этим путем. Она всегда плохо лазила по деревьям, боясь беспомощности падения почти так же сильно, как боли воссоединения с землей.

— Вперед! — настойчиво сказала Клера.

Звук шагов на лестнице позади нее вытолкнул Нону на путь. Стыд может оказывать такое же давление, как и гнев. Она вытянула руки и слегка замедлила вращение мира. Равновесие основывается на понимании движения вещей: качания, импульса, ограничений, которые законы гравитации накладывают на всю материю, будь то плоть или камень. Слишком сильно замедляя мир, ты теряешь это интуитивное понимание, ты разрываешь связь с взаимосвязанной паутиной движущихся частей, и, хотя ты можешь падать постепенно и потребуется вечность, чтобы понять, что ты прошла точку невозврата, ты все равно упадешь.

Склон пути тянулся к Ноне, ноги то и дело соскальзывали. Труба предательски качалась. Она подошла к изгибу, ее неглубокое дыхание замедлялось в такт движениям ее тела, когда она изо всех сил пыталась удержаться на ногах. Ее руки уже болели, как будто она висела на них, а не просто балансировала. Каким-то образом ей удалось обогнуть первую длинную и нисходящую кривую!

Крутой подъем штопора казался непреодолимой преградой, поднимающейся над ее головой в течение нескольких шагов. Нона шла мелкими шажками, не слыша ничего, кроме хриплого дыхания и стука собственного сердца. К своему удивлению, она оказалась на вершине первого витка спирали, глядя вниз на невероятно крутой спуск к подножию следующего витка. Она знала, что ее ноги будут скользить там, когда путь будет убегать от нее.

— Продолжай! — Крик с платформы, почти сердитый.

Нона задержалась на мгновение, а пропасть со всех сторон кричала, чтобы она упала, напряжение в ногах было невыносимым. Потом она прыгнула.

Ее ведущая нога зацепилась за вершину следующего витка спирали, и, раскачивая заднюю ногу, вытянув вверх обе руки, она добралась до вершины третьего и последнего витка. Где, размахивая руками, она поймала себя одной ногой. В два прыжка она добралась до точки, расположенной чуть больше чем в четверти пути по меч-пути.

Нона поставила вторую ногу на трубу и с преувеличенной осторожностью пьяницы отвернулась в сторону. И во время этого движения увидела других послушниц, столпившихся на платформе и уставившихся на нее с открытыми ртами. Это выражение она знала: такое же потрясение отразилось на лице Амондо, когда она слишком быстро научилась выполнять его трюки. Это было начало взгляда, который закончился болью и гневом.

Ступня Ноны соскользнула с железной трубы. Она вскрикнула и упала навзничь. К тому времени, как она ударилась о сетку, она уже кричала.

Она дважды подпрыгнула и перевернулась, хрипя, пытаясь втянуть воздух обратно в легкие. Неловкая борьба привела ее к краю сетки, и сильные руки помогли ей спуститься. Она поймала себя на том, что смотрит в озорные глаза сестры Чайник, которая в последний раз появлялась за спиной сестры Яблоко в клубах пара в бане.

— Ну, это было… необычно. — Сестра Чайник улыбнулась. — Не совсем то, что я бы назвала следованием по пути, но все равно впечатляющая акробатика!

— С-сколько… — тяжело выдохнула Нона.

— Тебе потребовалось? — Сестра Чайник посмотрела на платформу. — Генна? Сколько времени прошло, прежде чем она упала?

— Один и двадцать!

— Один цикл и двадцать, — повторила Сестра Чайник. — Это восемьдесят делений. Ты знаешь, Нона, рекорд твоего класса по прохождению?

— Нет.

— Догадайся.

Нона попыталась представить себе это:

— Триста делений?

— Кетти? — спросила Сестра Чайник.

— Никто в настоящее время в Красном не завершил меч-путь. Сулери была последней, кто прошел его, все еще находясь в Красном. Она насчитала двести девяносто. — Кетти стояла у двери. Ее глаза метнулись к пути над ними. — Однажды я почти дошла до конца. Почти.

— Сейчас Сулери справится быстрее, — сказала Сестра Чайник, поворачиваясь к двери. — Она самая быстрая послушница в монастыре. Ее рекорд — сто восемнадцать.

— А какое самое быстрое время? — спросила Нона.

Сестра Чайник остановилась, приоткрыв дверь:

— Наши записи говорят, что чуть более двухсот лет назад некая Сестра Сова — да, та самая, что в историях, Черная Крепость и все такое — записала в гроссбухах, что она, будучи в Священном Классе, прошла путь за двадцать шесть делений. Хотя в это трудно, поверить. Возможно, за эти годы был скорректирован механизм синхронизации…

— Двадцать шесть! — Нона моргнула. Это казалось даже отдаленно невозможным.

— Есть к чему стремиться. — Сестра Чайник вышла, слегка прихрамывая, оставив Нону и Кетти смотреть друг на друга. Высоко над ними по пути двинулась Рули.

— Почему Сестра Чайник зашла сюда? — спросила Нона, чтобы нарушить молчание.

— Чтобы присмотреть за новенькой, конечно, — сказала Кетти. — Она будет отчитываться перед сестрой Сало. Вот что она делает. Смотрит и отчитывается. Она была бы госпожой Тень, если бы у нас уже не было Отравительницы! Я думаю… — она замолчала, когда Рули с криком отчаяния рухнула в сеть. — Я думаю, она все равно пришла бы, чтобы составить мнение о соревновании. Чайник держит монастырский рекорд для меч-пути — рекорд для всех, кто еще живет здесь, — шестьдесят девять делений.

Нона еще с полдюжины раз попыталась пройти по пути, двигаясь не так быстро и падая, но не для того, чтобы остаться частью группы, а потому, что сила тяжести, казалось, вцепилась в нее своими крючьями. Как ей удалось забраться так далеко раньше, она не могла сказать, потому что теперь путь качался под ней, как чужое море, и его дороги были чужды ее ногам. Но даже так она продвинулась дальше, чем Рули, Генна и бедная Карисс, которая едва делала первый ярд и никогда не достигала третьего.

От шестого удара сетью у нее зазвенело в ушах.

— Брей! — закричала Клера. — О, черт возьми! — Она спрыгнула с платформы, ряса закружилась вокруг ее головы, длинные ноги вытянуты перед собой.

Нона крепко повисла на веревках. Единственное правило, которое они ей сказали, — не пробовать путь, пока кто-то еще в сети, так как можно столкнуть его.

Клера бросилась к краю:

— Мы опоздаем на Дух!

Нона взглянула на платформу. Пусто. Они с Клерой так увлеклись соревнованием, что не заметили, как остальные ушли.

— Вперед! — Клера бросила Ноне башмаки и спрыгнула на пол. — Госпожа Дух хуже всех!

— Мне показалось, ты сказала, что самая худшая — Отравительница!

— Они все хуже, когда ты опаздываешь! — Клера уже бежала.

Глава 9

Мчась вокруг Собора Предка, Нона начала думать, что в этом месте нет двери; ее дыхание стало прерывистым, более длинные ноги Клеры неслись впереди. Внезапная боль пронзила легкие, и она замедлила шаг, схватившись за бок. К счастью, через несколько шагов она увидела большие двери, которые видела в свою первую ночь. Шеренга Красного Класса уже входила в узкую щель, где чья-то рука придерживала левую створку приоткрытой. Клера и Нона, потные и запыхавшиеся, присоединились к концу очереди, как раз когда Кетти и Рули проскользнули вперед. Кетти пришлось пригнуться под рукой, которая, как оказалось, была прикреплена к Сестре Колесо. Нона нахмурилась, все еще не простив монахиню за то, что та с таким святым рвением выдернула ее из постели в первое же утро в монастыре.

— Быстро! Тихо! — Сестра Колесо пропустила их внутрь.

Поначалу тусклый свет породил лишь впечатление огромных колонн и полированного пола; за ними виднелось более светлое пространство. Нона последовала за спиной Клеры, моргая, чтобы помочь глазам привыкнуть. Они находились в огромном фойе, которое само по себе было больше любого дома в Истине, за исключением самых богатых. Сестра Колесо повела их вдоль стены налево к маленькой двери сбоку, словно позволяя послушницам рисковать, пятная и дальше столь святое место. Из вида внутренней части собора, мелькнувшей между гладкими колоннами черного мрамора, Нона поняла, что пространство было одновременно необычным и обширным, освещенным дюжинами длинных и узких окон, расходящихся от вершины купола, с мерцающей статуей в центре, крошечной в таком пространстве, но намного большей человека.

Притяжение, которое Нона почувствовала в ту первую ночь в монашеских кельях, тоже было здесь. Не такое сильное, как тогда, когда она стояла всего в нескольких ярдах от черной двери, ведущей в заднюю часть собора… но все же оно было. Огромное и гулкое пространство, солнечный свет, проникающий через множество окон, золотая статуя — все это было величественным и впечатляющим, возможно, даже святым, но не они были источником. Что-то заполняло этот купол, едва не разрывая, но его центр лежал глубже…

— Нона! — Клера у открытой боковой двери, зовет. — Хватит попусту терять время!

Нона поспешила в маленькую классную комнату, тускло освещенную тремя высокими узкими окнами, которые образовывали кольцо, продырявившее стену большого купола.

— Опаздывают на занятия, но никогда не опаздывают на ужин! — Голос Сестры Колесо, скрежещущий, как железо по стеклу, стал на удивление громким, когда она указала на Нону и Клеру, появившихся в двери.

Ноне, которая до сих пор присутствовала только на одном монастырском ужине, это показалось слишком суровым суждением.

Сестра стояла в дальнем конце класса в одном из кругов света, отбрасываемого окнами, белая воронка ее головного убора сияла, а выбившиеся пряди седых волос, казалось, плавали вокруг ее лица:

— Идите на место, быстро! Дорога к проклятию вымощена медленными шагами!

Нона поспешила к пустой парте у двери, опустив голову и пытаясь понять, как можно вымостить дорогу шагами. Клера заняла соседнюю парту, сверкнув улыбкой в ее сторону. Порывшись в рясе, она вытащила туго свернутый свиток пергамента, грифельную доску, кусок мела, маленький закупоренный горшочек и перо. Последнее создавало впечатление, что птица, с которой его сняли, умерла от какой-то изнурительной болезни, упав со своего насеста в грязную лужу, прежде чем ее переехали несколько повозок и, наконец, основательно пожевала голодная кошка.

Послушницы за другими столами уже развернули перед собой свитки, некоторые макали перья в чернильницы. Перо Арабеллы поймало свет, превратившись в нечто неземное. Идеальное лебединое перо, чистое и блестящее.

— Мы продолжим восемнадцатую часть катехизиса. Позже я проверю, как вы помните имена святых, их дни памяти, а также службы и традиции, характерные для каждого… Новая девочка! Достань свой пергамент и перо! Или ты не считаешь мои слова достойными записи?

— Да… — Смех со всех сторон, в том числе музыкальный перезвон Арабеллы. — Я имею в виду, нет, Сестра Колесо.

— Сестра Колесо? В этом классе нет Сестры Колесо, девочка. Ты будешь обращаться ко мне Госпожа Дух. А теперь достань свой свиток!

— Но… у меня нет… — Нона похлопала себя по рясе, как будто нужные ей вещи могли каким-то образом оказаться в одном из внутренних карманов без ее ведома.

— Быстро! — Сестра Колесо хлопнула железной ладонью по столу Джулы в первом ряду и двинулась к Ноне, лавируя между столами, девочки опускали головы, когда она проходила мимо.

Нона почувствовала, как знакомый гнев закипает где-то глубоко внутри, куда ее мысли никогда не осмеливались проникнуть. Даже если бы ей дали перо и пергамент… Она никогда в жизни не держала в руках ни того, ни другого и могла делать нужные знаки пером на пергаменте примерно так же, как могла летать.

— Ну? — Сестра Колесо нависла над Ноной, бледные водянистые глаза встретились с пристальным взглядом.

Нона резко встала.

— Поступление послушницы Ноны в монастырь было… нестандартным. — Настоятельница Стекло вошла незамеченной и теперь, положив руку на плечо Ноны, вернула ее на место. — В результате обычной переписке относительно припасов, которые должен принести с собой абитуриент, просто не было, Госпожа Дух. — Настоятельница положила на стол перо с серым опахалом и толстый свиток пергамента. — Нона, однако, будет скорее слушающей ученицей, чем пишущей, до тех пор, пока Сестра Чайник не объявит, что Нона достаточно продвинулась во время внеклассных занятий. Она будет…

Бледное лицо Сестры Колесо побагровело:

— Я знаю в точности, какими внеклассными занятиями занимается Сестра Чайник, и с кем, и я…

— Сестра Чайник улучшит чтение и письмо Ноны до уровня, необходимого в Красном Классе. — Настоятельница пристально посмотрела на Сестру Колесо. — Вопрос закрыт.

Сестра Колесо нахмурилась и заковыляла к началу классной комнаты.

Настоятельница Стекло развернула верхнюю часть свитка Ноны и достала чернильницу, чтобы удержать его на месте. Она обмакнула перо и, казалось, одним плавным движением оставила на пергаменте прекрасную путаницу линий, черных и блестящих, извивающихся, как виноградная лоза.

— Твое имя, — сказала она. Она обмакнула снова, и под пером появились три очень разные линии, переплетенные закорючками, небрежно нарисованными, хотя имя было очень аккуратным. Настоятельница достала промокашку и промокнула рисунок. — А это ты.

Нона уставилась на узор, нахмурив лоб.

— И, раз уж я здесь, — продолжала настоятельница, — я обращусь к послушницам. — Она последовала за Сестрой Колесо, улыбаясь девочкам по обе стороны от нее. — Некоторые здесь, возможно, еще не слышали моего приветствия вере — конечно, Арабелла и Нона не слышали, — и не будет вреда освежить память у тех, кто слышал.

Нона вытянула палец, чтобы проследить линии своего имени, и когда она сделала это, более крупный узор под ее именем внезапно обрел смысл… ее лицо, пойманное тремя черными закорючками. Лицо, которое в последний раз смотрело на нее из зеркала на стене Раймела Таксиса. Она моргнула и подавила смешок, удивляясь, как она вообще могла не понять, что означают эти строки. Возможно, когда-нибудь письмо откроет ей свое значение таким же образом.

Настоятельница Стекло вышла вперед и, отогнав Сестру Колесо в сторону, заняла центральное место:

— Сестра Колесо учит нас важным деталям нашего почитания Предка. Механики этого дела, если хотите. Как и когда. Она делает это хорошо, и мы благодарим ее за это. Однако моя обязанность — напоминать нам всем почему.

Нона, например, до того, как пришла к нам, была последовательницей Надежды, и хотя Надежда — это санкционированная ересь, которая подпадает под рамки Предка, мы… да, Нона?

Нона подняла руку, как это делали большие, когда хотели задать вопрос на уроке Наны Эвен, проходившем в каждый седьмой день. Мало кто из них когда-либо действительно спрашивал, потому что ответ обычно был: «потому что я так говорю».

— Моя мать ходила в церковь Надежды в Белом Озере, но я никогда не произносила этих слов. Одна звезда белая, другие красные… почему я должна преклонять перед ней колени? — Так говорил ее отец. — В моей деревне молятся богам, которых много и у которых нет имен. — Послушницы захихикали, как будто это было смешнее, чем их собор и золотая статуя.

Настоятельница Стекло поджала губы:

— Такие верования необычны для Истины, Нона. В Диких Землях на востоке и по ту сторону границы, в Скифроуле, сохранились остатки многих верований, и император терпимо относится к ним, но Предок…

— Мой отец охотился на льду и даже в подземных туннелях. — Нона почти ничего не помнила о своем отце, кроме тех историй, которые он рассказывал. И ни одна из этих историй не запомнилась ей так ярко, как та, что рассказывала о туннелях. Проточенные рекой, они бежали подо льдом и становились сухими, когда вода находила лучший путь или замерзала у истоков. В этих историях ее отец и его клан охотились на зверей из всех сказок, которые она когда-либо слышала. Но лучшие из его историй рассказывали о Пропавших, о тех, кто не был людьми и кто жил на Абете до того, как четыре племени спустились со звезд. Ни один человек никогда не видел Пропавших, но их слуги остались и теперь бродили по темным местам подо льдом, где святые для Пропавших места снова обнажились. Такие руины можно было найти везде, где туннели пересекали города, которые Пропавшие вырезали глубоко в самой скале. — Мой отец говорил, что Предок может присматривать за нами в Коридоре, но в темных уголках этого мира правят боги, которых оставили после себя Пропавшие.

На этот раз не было никакого смеха, только тишина затаенного дыхания, ожидающего падения молота.

Настоятельница Стекло поджала губы, словно попробовала что-то особенно кислое. Она какое-то мгновение изучала Нону, подняв руку в сторону Сестры Колесо, когда монахиня, казалось, собиралась произнести свое первое слово, выплеснуть свой гнев. Настоятельница расплылась в улыбке:

— Император запретил поклоняться ложным идолам, Нона. Большая часть нашей собственной истории — более десяти тысяч лет — погребена подо льдом. Летопись триумфов, безумств и медленного поражения под умирающим солнцем. Существует достаточно ересей и языческих богов, придуманных нами самими, и нет необходимости гнаться за тайнами существ, менее похожих на нас с тобой, чем собака на рыбу.

Тот же гнев, что вскипел в каком-то красном уголке Ноны, когда Раймел ранил Сайду, снова начал бурлить в ней. Она встала так быстро, что ее стул упал бы, если бы не быстрые руки Клеры: «Мой отец…» — Слова, жесткие и резкие, застряли у нее в горле. Она усмирила их — гнев лишил Нону ее места в деревне, а потом и в Калтессе…

— Я здесь для того, чтобы ответить на вопрос почему, — спокойно продолжила Настоятельница Стекло, словно маленькая девочка не стояла перед ней с вызовом, уперев в бока сжатые кулаки. — Мы почитаем Предка, потому что, поступая так, мы соединяемся с тем, что свято в человеческом духе, что свято в нас…

— Вы не святая! — Нона не могла остановить эти слова. Теплые постели и хорошая еда были слишком большим сокровищем, чтобы приносить их в жертву, но вместе с ними пришли ножи в темноте, смех сквозь прижатые к лицу ладони и эта женщина, называющая себя святой. — Вы видели, как убили Сайду! Вы видели, как ее душили и задушили!

— Сестра Колесо! — Настоятельница повысила голос до крика, заглушая все, что говорила монахиня. — Принесите мне проволочную трость из склада Меча.

Резкий вздох раздался по всей комнате. Лицо Сестры Колесо расплылось в непривычной усмешке.

— Да, Настоятельница Стекло, конечно. Хороший выбор. Прекрасный выбор для наказания. — И она поспешно вышла из комнаты, удивив всех своей скоростью.

Настоятельница подождала, пока дверь закроется. Она отодвинула один из стульев от неиспользуемого стола и села на него, являя собой слегка комичный образ дородной женщины, взгромоздившейся на детское сиденье.

— Я не святая? Что есть святое? Нона? Кто-нибудь? — Молчание. Нона хотела было ответить, но поняла, что не знает. — Я верю в Предка — в дух Предка.

— Верите? Как верит Сестра Колесо? — Нона не смогла не подпустить яд в свои слова. Когда она смотрела на Колесо, ей казалось, что при создании этой женщины что-то было пропущено. Большую часть времени Нона чувствовала то же самое по отношению к себе — как будто в ее конструкции какая-то часть была пропущена, полностью отсутствовала, и она даже не могла сказать, какая, только то, что пустота лежала там, где эта часть должна была быть: — Я ненавижу Сестру Колесо. — Гораздо труднее простить людям свои собственные грехи, чем те, что уникальны именно для них. Гораздо труднее.

— Ты не знаешь Сестру Колесо, Нона. Ты ведь только что с ней познакомилась.

Нона нахмурилась.

— Я много чего знаю. Я много чего повидала. Больше, чем вы можете видеть отсюда, из своего милого теплого монастыря, за который платят все люди, работающие там, в городе, и в Коридоре, выращивающие вам еду из грязи. Что хорошего в святости, если она не может себя накормить и одеть? Это место превращает детей в старух, молящихся за грехи мира и никогда их не видящих. — Некоторые слова принадлежали ее отцу, но весь гнев принадлежал ей. — Что хорошего в святости, если она видит, как умирает моя подруга — не потому, что она сделала что-то не так, а потому, что ее кровь была недостаточно хороша?

Лица послушниц вокруг нее застыли в самых разных выражениях, от ужаса и шока на лице Джулы и Рули до изумления на лице Клеры и улыбки Арабеллы, которая могла означать все, что угодно. Ноне хотелось взять свои слова обратно — даже сейчас ей хотелось извиниться и попросить оставить ее здесь… но она не могла выдавить из себя ни слова.

— Ты права, Нона. — Настоятельница кивнула сама себе, бросив быстрый взгляд на ее единственное кольцо, украшенное большим аметистом.

Нона моргнула, она ждала удара или осуждения.

— Если бы мы провели здесь всю свою жизнь, мы мало что могли бы предложить миру и знали бы о нем достаточно мало, чтобы иметь контекст для нашей молитвы… — заметив, что Нона нахмурилась, она заговорила более просто. — Мы бы не понимали, за что молиться. Не зная хаоса и смятения, которые омывают все вокруг этого плато, нашей Скалы Веры, мы не могли бы оценить спокойствие, которое ищем. — Настоятельница Стекло замолчала и устремила на Нону взгляд своих темных глаз. Ей казалось важным, чтобы Нона поняла… чтобы Нона поверила. — Я не всегда была монахиней. У меня был сын, и я дышала на него. Когда мы хоронили его, меня охватила печаль. Было ли мое горе святым? Было ли оно уникальным? Все наши обиды и глупости повторяются снова и снова. Поколение за поколением живут и делают одни и те же ошибки. Но мы не похожи на огонь, реку или ветер — мы не одна мелодия, скорее ее вариации, которые разыгрываются вечно, в огромных количествах, пока мир не умрет. В нас написана история. Твои родители — твой отец и его ледяные туннели, твоя мать и ее Церковь Надежды, любили ли они тебя или бросили, — оба они живут в твоих костях, их помнит твоя кровь. Хунска поднялась в тебе на поверхность, быстрота какого-то родственника, умершего десять тысяч лет назад — ты думаешь, что твои мать и отец присутствуют меньше?

Нона обнаружила, что слишком крепко стиснула зубы, чтобы ответить. Гнев за мать кипел в ней, и руки ее судорожно сжимались.

— В нас записана история, которая дополняется с каждым зачатием — она помнит и изменяет нас — мы движемся от чего-то к чему-то. — Настоятельница Стекло вытянула обе руки перед собой, ладонями наружу, сложив большие пальцы, так что между указательными пальцами обеих рук образовалась узкая щель. — Жизнь. — Она чуть приподняла одну руку. — Смерть. — Она подняла вторую руку, чтобы соответствовать первой. — Мы тратим все наши годы на короткое путешествие через эту щель. Но обрати внимание — пропасть узкая, если ты пересекла ее, но, если идти вдоль нее, она длинная. Длинная настолько, насколько захочешь. Ты и я, мы путешествуем через щель, но, как народ, мы следуем вдоль нее. Предок стоит на обоих концах. Предок наблюдает за нами еще до полета — до того, как корабль-сердца впервые отбили свой ритм. Это Предок необычайной формы, источник, альфа. На нашем пути мы стали многочисленными и разнообразными. Предок наблюдает за нами от начала и до конца, из-за мертвых звезд, в холодной тьме запредельного. Это Предок необычайного разума, предназначение, омега.

— Предок — это смысл в хаосе, память во времени, и это святое. Ритуал, которому учит Сестра Колесо, является частью этой памяти — нашей связи с ним, и это важно, что бы ты ни думала о человеке, который передает послание. Но что меня действительно волнует, так это знание, стоящее за этим посланием. Мы — многие части единого. Мы — ступени, Предок — путешествие. — Она встала и взяла Нону за руку. — Пошли, нам лучше уйти.

От удивления у Ноны развязался язык.

— Но почему? Куда? — Она подозрительно отступила назад.

— К этому времени Сестра Колесо уже наверняка обнаружила, что Зал Меча заперт, отправилась на поиски сестры Сало, нашла ее в санатории и забрала ключ. Ты хочешь быть здесь, когда она вернется с проволочной тростью? — Она подошла к двери и открыла ее, потянув Нону за собой. — Ведите себя прилично, девочки. Госпожа Дух захочет воспользоваться этой тростью и не потребуется особых причин.

— Сестра Колесо скоро успокоится. — Настоятельница пересекла фойе и открыла главные двери. — По крайней мере, настолько, насколько это возможно. Хотя я не стану притворяться, что она не из тех, кто забывает обиду. Она несет свою страсть к вере в обеих руках, и любое неуважение ко мне, реальное или предполагаемое, является для нее нападением на веру, Нона. Оставайся на ее хорошей стороне и обрати внимание: тебе нужно узнать то, чему она учит.

Они подошли к дому настоятельницы, где на ступеньках спал ее кот, Малкин. Настоятельница Стекло остановилась:

— Ты всегда можешь высказать мне все, что думаешь, Нона, но тебе будет легче с Сестрой Колесо и другими, если тебя накажут за неуважение к должности, которую я представляю. Сегодня ты проведешь час в созерцании у провала вместо того, чтобы присоединиться к своему классу за вечерней трапезой.

— Да, настоятельница. — Нона съела за два дня еды на целую неделю: она могла пропустить ужин и даже не заметить этого. Она и раньше знала, что такое голод. Настоящий голод.

Какая-то фигура бежала к ним, пересекая участок плато между собором и лесом колонн. Настоятельница уставилась на приближающуюся монахиню.

— Тебе нужно выучить то, чему учит Госпожа Дух. Как только ты это усвоишь, ты сумеешь выработать собственное понимание веры. Сможешь упорядочить и расставить приоритеты догматов веры по своему усмотрению, как и все мы. Но сначала ты должна узнать, что они оз… — она растерянно замолчала, когда бегунья приблизилась, хлопая рукавами и юбками, и остановилась перед ними.

— Сестра Кремень? — Настоятельница Стекло склонила голову набок.

Бледная монахиня склонила голову, по-видимому, нисколько не обеспокоенная долгим бегом:

— Приближаются гости, настоятельница. Судья верховного суда и девять вооруженных мужчин.

— Любопытно. — Настоятельница поджала губы. — Не по Дороге Безмятежности, ни по Виноградной Лестнице, иначе бы нас бы предупредили. Сестра Дуб все еще патрулирует Дорогу Повозок?

Сестра Кремень кивнула.

— Значит, наши гости либо прилетели сюда на спинах орлов, либо совершили очень долгую прогулку, чтобы попасть к нам без предупреждения…

— Орлов? — спросила Нона.

— Это шутка, дорогая. — Настоятельница нахмурилась и посмотрела на сестру Кремень. — Когда они прибудут?

— Через несколько минут.

— М-да. — Настоятельница Стекло с некоторым трудом опустилась на ступеньки своей официальной резиденции. — Принеси, пожалуйста, мой посох, Нона. Прямо за входной дверью. Она открыта.

Нона быстро поднялась по ступенькам и толкнула обшитую панелями дверь в полутемный коридор, выложенный черно-белой плиткой. Ее шаги эхом отдавались в сводчатом пространстве над ней. Чуть поодаль у стены стояла стойка с пятью одинаковыми посохами, увесистыми шестами, окованными железными обручами, верхняя часть которых извивалась, как пастуший посох, плоская спираль была покрыта пластинками очень тонкого чеканного золота, на каждой из которых были выгравированы сцены из книги Предка. Она взяла первый, удивившись его весу, и поспешила обратно к настоятельнице.

— Спасибо. — Настоятельница Стекло взяла посох и похлопала по ступеньке рядом с собой. — Садись.

Нона села, и Малкин побрел прочь. Сестра Кремень ждала у подножия лестницы, ветер туго окутывал ее одеяние вокруг ее болезненно худого тела.

Вскоре они увидели, как гости пробираются между колоннами, чувствуя себя неловко среди каменного леса.

— А ты знаешь, Нона, что камень, из которого сделаны эти колонны, нигде в Коридоре не найдешь? Теперь все это подо льдом. Потеряно для нас.

Нона начала было отвечать, но тут же осеклась. Настоятельница Стекло знала, что она ничего не знает.

Приближающиеся мужчины были одеты в длинные красные плащи и нагрудники из полированной стали, их шлемы блестели и были богато украшены. Сбоку от них седовласый мужчина в толстой черной мантии ехал на огромном коне, выведенном скорее для выносливости, чем для скорости. Второй человек, тоже в черной развеваемой ветром мантии, но более тонкой, шел следом, ведя за собой мула с нагруженными седельными сумками.

К этому времени полдюжины монахинь наблюдали за происходящим из дверей собора Предка, в том числе Сестра Колесо, задержавшаяся по возвращении в класс Духа, с проволочной тростью в руке.

Девять гвардейцев выстроились перед ступенями настоятельницы Стекло, и старик спустился со своего гигантского коня. Он держался с такой уверенностью и достоинством, что посрамил бы Серого Стивена. Нона спросила себя, был ли он лордом или каким-то близким родственником императора. Толстый обруч из переплетенных золотых прядей удерживал белую гриву от падения на лицо патриция. Он посмотрел на настоятельницу из-под аккуратно подстриженных бровей, направив легкое отвращение вниз по обеим сторонам выступающего вперед угловатого носа.

— Это самые великолепные городские гвардейцы, каких я когда-либо видела, — пробормотала Настоятельница Стекло. — Я чую запах денег, и немалых.

Вперед вышел молодой человек, сжимавший в руках тяжелую книгу в черном кожаном переплете. Нона видела, как он вытаскивал ее из седельной сумки мула:

— Судья Ирвон Галамсис передает Настоятельнице монастыря Сладкого Милосердия его приветствия и поздравляет с днем рождения императора Хедрала Антсиса, четвертого этого имени.

Настоятельница Стекло наклонилась к Ноне, улыбнулась и тихо сказала.

— Почти каждый день — день рождения того или иного императора, если копнуть поглубже. — С ворчанием она поднялась на ноги, опираясь на посох. — Ирвон, как я рада снова вас видеть. Вы останетесь на ужин? Послушницы будут в восторге! У нас в гостях судья, и не просто какой-нибудь обычный, а треть Верховного суда страны!

— Я пришел за девочкой, настоятельница. Я не собираюсь задерживаться здесь надолго.

— Девочка? У нас здесь их много, Ирвон. Я обязана заботиться о них душой и телом.

— Осужденная убийца, которой вы помогли сбежать из тюрьмы Хэрритон два дня назад.

— Осужденная? — Настоятельница потерла подбородок. — Был суд? Или для нее просто купили веревку?

Судья Ирвон щелкнул пальцами, и молодой человек поднял книгу, открыл ее на странице, помеченной шелковой лентой, и прочитал монотонным голосом:

— Во время правления Судьи Мейкера, уважаемого главы Верховного суда: в пределах звука дворцовых колоколов лицо без гражданства может быть осуждено любым тюремным чиновником, проведшим на службе более трех лет, на основании показаний пяти или более свидетелей хорошей репутации. ГЛ 3417.

Золотая головка посоха настоятельницы стала медленно поворачиваться:

— Такая новая обложка для такой старой книги, судья. Год Луны 3417? Ваш закон появился раньше, чем этот монастырь. Он предшествует большей части Истины! И я сомневаюсь, что он использовался в те времена, когда здесь встали эти здания.

— Тем не менее, начальник тюрьмы Джеймс вынес приговор девочке, когда она прибыла в Хэрритон. — Судья посмотрел в сторону монастыря. — Будьте так добры и прикажите привести ребенка — это лучше, чем обыск.

Нона с самого начала поняла, что никто из мужчин не знает, что она была той, кого они искали.

— Конечно. — Настоятельница кивнула. — Конечно, я буду рада помочь. Но мне кажется, что даже в наше время, и даже с таким старым законом… разве не требуется, чтобы кто-то был убит, чтобы повесить другого человека за убийство? Или бедняга Раймел ушел подводить счета с Предком?

Судья со скучающим видом махнул рукой своему помощнику, и тот обратился к другой странице, отмеченной куском шелка:

— ГЛ 3702, Судья Арк Линсис постановил, что в случае покушения на убийство преступник может быть повешен за убийство, если приговор основан на разумном убеждении, что жертва умрет.

— Туран Таксис, должно быть, заплатил немалую сумму золотом, чтобы ваши клерки с таким усердием рылись в юридических книгах, Ирвон.

— Какой отец не захочет справедливости для своего сына? — Судья склонил голову, по-видимому, серьезно и задумчиво. Нона подумала, встречался ли он когда-нибудь с Раймелом Таксисом: — Лорд Таксис готов не обратить внимание на ваше вмешательство в закон, Настоятельница Стекло, и из уважения к церкви я не собираюсь настаивать на этом деле от имени города. Однако вам следует незамедлительно передать под мою ответственность убийцу, известную как Нона Рив.

Нона крепко стиснула зубы, чтобы не сплюнуть. Партнис Рив не дал ей ничего, что она хотела бы сохранить, и меньше всего — его имя.

— Я никогда не ослушаюсь верховного суда, Ирвон. — Настоятельница Стекло перестала крутить свой посох. Судья фыркнул. Настоятельница Стекло немного помолчала и продолжила: — Но…

— Ха! — Судья покачал головой.

— Но Нона теперь послушница в монастыре, и поэтому любые проступки, прошлые и настоящие, подпадают под юрисдикцию церковного закона. Как и мои. Мне очень жаль, что вы напрасно потратили время. Вам действительно стоит остаться на ужин, девочки будут в восторге…

Большая черная книга законов с громким стуком упала на землю.

— Это она, не так ли? — Молодой помощник направился к лестнице, указывая пальцем на Нону. — Это та маленькая сучка, которая это сделала!

— Лано… — судья покачал головой, скорее смиренно, чем сердито. — Я же говорил, что тебе не следовало приходить.

Нона пристально посмотрела на него, впервые увидев этого человека и найдя что-то знакомое в его узких чертах лица, возможно, бледную ярость в его глазах или скошенные губы.

— Он убил бы Сайду! — Гнев, охвативший Нону в то мгновение в Калтессе, мгновенно вернулся к Ноне, словно никогда и не покидал ее. — Он заслуж…

Лано Таксис двигался быстрее, чем кто-либо из тех, кого Нона когда-либо видела — размытое пятно темных одежд обогнуло Сестру Кремень, хотя та потянулась к нему со скоростью, способной пристыдить пещерную гадюку. Нона едва успела вскинуть руки и перехватить пальцы, пытавшимися схватить ее за горло. Мгновение спустя Лано оттащили назад, крик гнева заглушила тонкая рука Сестры Кремень, обхватившая его за шею.

— Что? — Настоятельница Стекло, остолбеневшая в момент атаки, обрела дар речи, осознав, что произошло нападение только тогда, когда преступника оттащили. — Нона! Ты ранена?

Нона посмотрела на встревоженную настоятельницу:

— Нет.

— Твои руки!

Нона подняла их, с обеих капала малиновая кровь. Боли не было.

— Эта сучка порезала меня! Эта маленькая шлюха действительно порезала меня! — Лано, отброшенный назад в объятия ближайших гвардейцев, сжимал одну руку другой, кровь пульсировала между его пальцами. — Арестуйте ее!

Между людьми судьи и настоятельницей уже стояли другие монахини — Сестры Чайник и Яблоко встали по бокам от Сестры Кремень вместе с двумя незнакомыми Ноне монахинями.

— Лано Таксис? — Настоятельница Стекло сделала шаг вперед. — Ваш отец знает, что вы здесь, молодой человек?

Лано зарычал и сделал шаг вперед, но достаточно медленно, чтобы гвардейцы смогли удержать его.

— Я вижу, вы хорошо провели время в Тетрагоде. Ваша маскировка и скорость были восхитительны. — Настоятельница посмотрела на Судью Ирвона, вздохнула и снова перевела взгляд на молодого человека, стоявшего перед ней. — Похоже, оба сына Турана Таксиса еще не усвоили, что избиение маленьких девочек — не то развлечение, которое можно проводить совершенно без последствий… У меня здесь есть несколько старших девочек, которые будут рады преподать вам этот урок. Не хотите ли бросить им вызов в Зале Меча?

— Ты меня не испугаешь, Шелла Яммал! — Лано выплюнул эти слова, бледный от ярости, с лихорадочными красными пятнами вокруг глаз. — Да, я знаю твой род и твою семью, старуха. Мой отец мог бы купить этот камень со всей твоей жалкой коллекцией старых ведьм и отбросов.

— Лано имеет в виду, — судья Ирвон возвысил голос, глубокий и внушительный, исполненный властности и авторитета, — что мы вернемся в Истину и продолжим расследование по соответствующим каналам. — Он сделал знак стражнику, чтобы тот поднял упавший юридический фолиант, а затем взобрался на коня, воспользовавшись помощью другого мужчины.

— Первосвященник Джейкоб обедает за столом моего отца, ты, жалкий мешок ворвани! — взревел Лано. Судья махнул людям, державшим его, чтобы они шли обратно к колоннам. — Я тебя за это утоплю! — Лано позволил им тащить себя, пока он кричал. — Я прикажу поджарить эту девчонку! Я подам ее своему брату на обеденном блюде! Первосвященник вышвырнет тебя отсюда, старуха. Ты будешь просить милостыню на улицах прежде, чем я покончу с тобой!

Примерно в двадцати ярдах от них, Лано Таксис, до этого дававший волочь себя, стряхнул людей, державших его, и бросился вперед, чтобы осыпать упреками судью. Монахини молча наблюдали за происходящим. Грубая ярость и колкости Лано тянулись обратно через плато даже тогда, когда мужчины достигли колонн.

— Хорошо. — Настоятельница Стекло тяжело опустилась на ступеньки. Она, казалось, не собиралась больше ничего говорить. Сестра Яблоко повернулась к ней, но настоятельница отмахнулась. — Вы слышали этого человека — мы можем достаточно скоро ожидать визита первосвященника. Хорошая возможность немного прибраться и убедиться, что все в порядке. Я оставляю это вам, дорогая Яблоко.

Сестра Яблоко поджала губы, посмотрела на руки Ноны, затем кивнула и повела остальных прочь. Сестра Колесо задержалась, но взмах посоха заставил ее поспешить за остальными.

— Итак, — сказала настоятельница, похлопав по ступеньке рядом с собой. — У тебя есть нож?

Нона кивнула и села на холодный камень.

— Вполне могу понять, я полагаю. — Настоятельница Стекло не сводила глаз с далеких колонн. — Но я должна попросить тебя вернуть его на склад Меча.

— Да, настоятельница. — Нона в замешательстве опустила взгляд на свои руки. Настоятельница сделала для нее больше, чем собственная мать: она могла потерять все ради какой-то крестьянки, которую едва знала. Нона не солгала, но все равно было неправильно обманывать ее. — Я так и сделаю.

— Ты уверена, что это не твоя кровь? — спросила настоятельница.

Нона согнула ладони, пальцы уже прилипли друг к другу:

— Уверена.

— Тогда беги. Положи нож обратно, и мы больше не будем об этом говорить. Мой долг и долг всех твоих сестер здесь — защищать тебя. Тебе не нужен клинок.

— Да, настоятельница. — Нона быстро поднялась на ноги. — Я так и сделаю. — Она хотела поблагодарить настоятельницу, но ничего из того, что она хотела сказать, не прозвучало бы правильно. И, что бы ни случилось, настоятельница Стекло безучастно наблюдала, как повесили Сайду.

Нона побежала прочь, ветер коридора пытался направить ее. Она сразу же отнесет нож на склад Зала Меча… но сначала сбегает в дормиторий и достанет его из кровати.

Глава 10

Нона пришла в дормиторий поздно, на обратном пути от созерцания провала ускользнув в баню, чтобы избежать встречи с Сестрой Колесо и заставить женщину вести бесконечный разговор прямо за дверью с кем-то неизвестным. Ноне показалось, что она услышала свое имя, но сводящая с ума толщина двери, плеск нескольких более старших послушниц в бассейне и тихое, но постоянное журчание труб не позволяли расслышать настоящие слова. В какой-то момент Колесо повысила голос настолько, что Нона успела уловить: «Ассасин!» и мгновение спустя: «Кровь!» но после этого только бормотание.

В конце концов у Сестры Колесо закончились мнения или, по крайней мере, закончилось время их высказать, и она ушла, позволив Ноне сбежать. Нона вышла из паров и тут же обнаружила, как мучительна встреча теплой влажной рясы с холодным и упорным ветром.

Дождь начался, когда она проходила мимо прачечной. Несмотря на то, что она торопилась добраться до дормиториев, Нона задержалась у боковой двери прачечной. Какая-то монахиня держала ее открытой на ширину ладони, остановившись, чтобы закончить разговор с кем-то внутри.

— …Предком! Мы не хотим, чтобы он снова был здесь.

— …

— Ты даже не была здесь тогда и не видела его, девочка. У Настоятельницы Осколок не хватило духу не пускать его. Он отправит послушниц в Зал Сердца для «специального тестирования». И не только тех, кто постарше.

— …

— Просто архонтом. И если он был таким в то время, когда был архонтом, как ты думаешь, каков он как первосвященник? Неудивительно, что он ненавидит Стекло! Говорят… — дверь снова захлопнулась, и разговор увлек сестру обратно в прачечную.

Нона подождала минуту, потом другую и пошла дальше, мокрая от дождя, как будто только что выплыла из бани. Открыв дверь в Красный дормиторий, она увидела, что класс болтает в разных группах вокруг кроватей, несколько девочек начали раздеваться, но никто особенно не спешил. Голос Арабеллы разнесся по всей толпе, хотя она была скрыта тремя или четырьмя послушницами вокруг нее:

— …могли бы сказать такое Сестре Колесо!

— И нас бы побрили, как тогда, когда она взяла твой пояс, Ара!

Нона заметила, что Джула была одной из тех, кто вращался в кругу Арабеллы. Было больно видеть ее там, но то, что она сказала, было правдой. А внимание знатной особы, почти принцессы, должно быть, очень льстит дочери писца. Опустив голову, Нона подошла к кровати.

— Слышала, что тебя разыскивает закон. — Клера, лежавшая поверх одеял, отложила свой классный свиток при приближении Ноны. — Ненавижу судей. — Она поставила на грифельную доску рядом с собой пенни и тот крутился, разбрызгивая свет лампы.

Нона слабо улыбнулась и повернулась к кровати. Клера хлопнула по своей.

— Ты выглядишь наполовину утонувшей. Вытрись. — Она бросила Ноне грубое серое полотенце. — Что ты сделала, Нона? Они пришли арестовать тебя за то, что ты надерзила настоятельнице? Или за то, что ты поклоняешься туннелям? — Она усмехнулась, откинула волосы и снова хлопнула по кровати. — Ну же, расскажи все Клере.

Нона стянула с себя мокрую рясу, вытерла лицо, пригладила волосы и, несмотря на свое настроение, села там, куда указала Клера.

Клера наклонилась поближе.

— Судья? Проклятый судья проехал всю дорогу вверх, чтобы забрать тебя? Какого черта ты сделала, Нона? — Она взяла Нону за руку. — И почему ты все еще здесь? Я не хочу, чтобы они забрали тебя!

Нона вздохнула. Рано или поздно весь монастырь узнает о Раймеле Таксисе. Она была удивлена, что эта история еще не распространилась среди послушниц. Рано или поздно. Она предпочла бы, чтобы это было поздно, хотя…

— Ты — моя подруга? — спросила она.

— Да. — Хватка на ее руке усилилась.

— Я соврала. — Нона подняла голову. Рули сидела на соседней кровати, ночной колпак был на месте, одна бледная прядь волос выбилась. — Меня не забрали из деревни налетчики…

Клера и Рули придвинулись ближе, ничего не говоря, и Нона начала свой рассказ заново.

— ОДНАЖДЫ В МОЮ деревню пришел жонглер. Он был моим первым другом… — Нона опять начала с начала: — За всю мою жизнь у меня был только один друг. В маленькой деревне трудно жить чужим. Спрятаться негде, тебя везде знают. Раньше я думала, что со мной что-то не так, и поэтому другие дети меня прогоняют. Что-то большее, чем темная кожа… Я никогда не понимала людей — действительно не понимала — и не умела быть с ними непринужденной и заставить их быть непринужденными со мной. Иногда мне кажется, что я играю какую-то роль, как те ряженые, которые разъезжают по дорогам, только я плохо знаю слова и не знаю, как мне себя вести.

У меня был один друг. Я не знаю, был ли он настоящим другом, но он сказал, что был, и никто не говорил мне этого раньше, так что это было что-то особенное.

— Жонглер? Сколько ему было лет? — спросила Клера, наклоняясь к Рули. Теперь Джула сидела рядом, наблюдая за происходящим с непроницаемым выражением лица.

— Двадцать два, — ответила Нона, вспомнив лицо Амондо, свет и тень в сиянии луны.

— Двадцать два! — Клера ахнула и переглянулась с Рули. — Взрослый мужчина.

— Как его звали? — Джула с соседней кровати.

— Амондо. Он пробыл у нас всего три дня. Он сказал, что должен продолжать путешествовать, чтобы найти новых людей, которые заплатят за то, чтобы посмотреть его представление. Но в то утро, когда моя мать обнаружила, что он ушел, она очень рассердилась. Я никогда не видела ее такой, по крайней мере, не такой плохой — она швыряла корзины и проклинала его. Потом она увидела, что я стою в углу, стараясь не попадаться ей на глаза, и сказала, что это моя вина, все это моя вина, что я прогнала Амондо и теперь она меня ненавидит.

— Он прикасался к тебе? — спросила Клера.

— Да. — Нона нахмурилась. Это показалось глупым вопросом.

Рули резко втянула в себя воздух.

— Я имею в виду… в плохом смысле? — спросила Клера.

— Он не бил меня… — Нона нахмурилась еще сильнее. — Он показал мне, как жонглировать. — Она поджала губы и пожала плечами. — А когда он ушел, я пошла за ним. Сказала себе, что заставлю его вернуться, чтобы мама не сердилась на меня так сильно. Она была сердита большую часть времени, как будто что-то было совсем не так. Я не помню, чтобы она смеялась. Когда-либо. Но я подумала, что, если Амондо вернется, все изменится и мы будем счастливы. Я сказала себе, что заставлю его вернуться — но, на самом деле, часть меня надеялась, что он попросит меня пойти с ним, а другая часть знала, что я скажу «да».

Отец рассказывал мне разные истории, и они отличались от тех, которые Серый Стивен рассказывал в деревне ночью вокруг костра. Они были другими, потому что я знала, что он был в тех местах, которые описывал, и эти истории заставили меня захотеть пойти туда же. Рассказы папочки заставили меня почувствовать, что мир простирается гораздо дальше, чем я могу видеть, и что Коридор — дорога, которая может привести меня куда угодно. Я могла бы добраться до моря Марн и плыть на рыбацкой лодке, выкапывать изумруды из земли в Текрасе, охотиться на белых зверей во льдах или исследовать туннели и искать Пропавших. Все, что захочу.

Старая Матушка Сибл видела, как Амондо уходил по тропе в Реллам. Она сказала ему, что лес — это место с привидениями, но он только рассмеялся и сказал, что везде есть свои привидения.

Нона, как и прежде, погрузилась в свою собственную историю, не слыша слов, которые произносила, а только видя события, разворачивающиеся перед ее мысленным взором.

Матушка Сибл крикнула мне вслед, чтобы я остановилась:

— Ты его не догонишь, пока он не доберется до леса.

Я продолжала бежать, обмотки на ногах промокли, покрылись грязью и хлопали, когда я перепрыгивала выбоины от колес.

— Ты его не догонишь… — голос старухи затерялся в отдалении.

Я и раньше бывала в Лесу Реллам. Я собирала хворост на опушке, искала ежей среди сухих листьев, вглядывалась в темные промежутки между стволами деревьев, высматривая волшебные огни, о которых говорили жители деревни. Ничего не увидела, ничего не нашла, кроме палок, а в хижине они сгорели так же, как и все остальные. Я и раньше бывала в Лесу Реллам — но не после захода солнца. И никогда не отваживалась войти внутрь.

И все же мы с Амондо стояли на одной дороге. Мы оба стояли под одними и теми же облаками, увешанными краями, освещенными солнцем, и темными сердцами, наполненными дождем, — дождь пойдет из темного сердца. Я догоню Амондо прежде, чем он начнется.

Амондо опередил меня более чем на час, и матушка Сибл оказалась права в своем предсказании. Я обнаружила, что задыхаюсь, ноги болят и потеют, а тропа превратилась в полосу вытоптанной зелени, вьющуюся между первыми деревьями, как будто она тоже слышала о репутации леса и пыталась задержаться.

Везде есть свои призраки, говорил Амондо, но в большинстве мест эти призраки, по крайней мере, прячутся по углам или прячутся под прямым углом к миру, ожидая своего часа. В Лесу Реллам можно было увидеть призраков, нарисованных на сумраке под пологом, их искаженные лица застыли на коре древних стволов. И еще было слышно, как они кричат в тишине, не совсем нарушая ее, но заставляя трепетать.

Мне было страшно. Больше всего я боялась больших, которые преследовали меня, или собаки Черного Уилла, которая в прошлом году забрала пальцы Дженны. Но, на самом деле, меня заставлял идти по тропе — вместе с заходящим солнцем и холодным ветром, говорящим в ветвях, — еще бо́льший страх, который жил со мной с тех пор, как я сумела облечь его в слова; страх, что я никогда не покину эту деревню, что я останусь и состарюсь, согнусь и буду брошена там в землю, что я потрачу все годы своей жизни, живя как чужая в этой деревне.

Я прошла несколько миль по тропе, прежде чем сумрак сгустился настолько, что я не могла найти дорогу. Голодная и замерзшая, я прижалась спиной к старому дереву и стала ждать. Начался легкий дождь, наполовину ледяной; он с шлепком падал на листья, собираясь на них в мокрые лужицы, прежде чем пролиться на землю.

Когда ты двигаешься в темном и призрачном лесу, возникает желание сделать каждый шаг быстрее, чем предыдущий. Будто что-то давит между лопатками. Каждый скрип и стон — это охотник, преследующий тебя, каждое дуновение ветра — его дыхание, близкое к твоей шее. Ты хочешь вырваться и бежать, в любом направлении, но только до тех пор пока это быстро.

Когда ты сидишь и ведешь себя тихо, хочется быть еще тише. Осознание того, что все глаза устремлены в твою сторону, успокаивает воздух в легких. Ты делаешь себя маленькой. Ты напрягаешь каждый мускул. И слушаешь. Прежде всего ты слушаешь деревья, как они смыкаются вокруг тебя.

Я сидела там, сжавшись в комок, дрожа и ужасаясь, пока меня не нашел лунный свет. Свет просачивался вниз, сначала медленно, делая непроницаемый мрак снова проницаемым, воссоздавая лес вокруг меня, превращая чудовищ в случайное расположение несвязанных ветвей. Через несколько минут я увидела тропу. Я бросилась бежать. Все это время, пока я шла по тропе, мне хотелось броситься бежать, но этот путь ведет в безумие: ты не бежишь из-за страха, что тебе никогда не захочется остановиться. Однако теперь, когда красный свет падал вокруг меня, оставляя на земле яркие пятна, я бежала.

Вскоре фокус достиг своего предела, обжигающий свет полился сквозь облака. От листьев пошел пар, ледяной дождь превратился в теплый туман. Я бежала, бежала, бежала и увидела его.

— Амондо! — Просто темное пятно в тумане, но я закричала и бросилась к нему.

Человек, который повернулся и схватил меня за руку, был выше Амондо, выше любого мужчины в деревне, весь из твердых мускулов, грязи и вони застарелого пота. Борода свисала на грудь.

— Возьми ее! — Он передал меня другому, стоявшему позади него, и обнажил меч. Даже в тумане фокус луны тускло блестел на железных пластинах его кожаной куртки. — Сколько вас еще осталось? — спросил он.

Мужчин было четверо или пятеро. Все они были одеты в одинаковые кожаные доспехи с железными пластинами, и в такие же темные и тяжелые плащи, красные под грязью, — дорогая ткань, возможно, цвета какой-нибудь армии. У некоторых были шлемы, обереги вокруг глаз придавали их лицам странный совиный оттенок. Сильные руки схватили меня, крепко и больно.

— Амондо, сказала она? — Высокий человек медленно повернулся в дымящемся тумане, держа меч перед собой. — Я же говорил вам, что хорек должен быть где-то здесь. — И он тонко и пронзительно закричал. — Амондо! Амондо! Помоги мне, Амондо!

Один из мужчин, державших меня, хихикнул в ладонь.

— Заставь ее петь, — прошипел высокий мужчина. — Это приведет его, если он близко.

Один из них заломил мне руку за спину. Я стиснула зубы и крякнула. Он потянул сильнее, и боль пронзила меня насквозь. Достаточно легко сделать так, чтобы тело болело за гранью любой решительности. Через несколько секунд я уже кричала, и это было все, что я знаю. Я не знаю, сколько времени это заняло. Казалось, прошло полжизни. Внезапно все прекратилось. Человек, заломивший мне руку, отпустил ее и сел, схватившись за шею. Фокус почти прошел, туман светился багровым в последних лучах света.

— Что за игры? — Человек, державший мою вторую руку.

Кровь, темная, как вино, сочилась между пальцами, которые его друг сжимал вокруг горла.

— Он здесь! — Мой похититель выхватил меч, все еще держа меня. — Он… — рукоятка ножа появилась у него под подбородком, клинок спрятался в шее.

— К деревьям! — Высокий человек рявкнул приказ и в тот же миг выполнил его.

Мужчина, державший меня, отпустил мою руку и выдернул нож из шеи, как будто это могло его спасти. Он постоял три или четыре удара сердца, теплая, соленая кровь брызнула из раны на мои губы, затем он опустился на колени, используя меч как опору. Он не выглядел сердитым или испуганным, просто не верящим; его глаза уставились в туман.

— Беги, Нона! — Крик Амондо.

Я увидела темную фигуру, двигающуюся среди деревьев, услышала крики и проклятия, свет угасал мгновение за мгновением. Крик. Влажный стук. Треск низких веток. Ноги меня никуда не несли. Мне некуда было идти.

Темнота. Не было слышно никакого шума, кроме скрипа и стона Реллама, как будто он только что прикусил язык, ожидая, когда свет двинется дальше. Я затаила дыхание, и где-то вдалеке, едва различимый за ночными звуками, послышался прерывистый топот кого-то, кто хромал прочь или тащился через подлесок.

Я оставалась там, маленькая и тихая в беспокойной темноте, ожидая, когда призраки мертвых покинут свою плоть и найдут меня, как они делали во всех историях. Но в конце концов рассвет пробился сквозь деревья, а вместе с ним Джеймс Бейкер и Уиллум Стримс. Они не искали меня, они думали догнать Амондо — запас монет Бейкера пропал в тот день, когда ушел жонглер. Им повезло найти только меня, окровавленную и окруженную трупами.

Нона глубоко вздохнула и подняла глаза:

— Все остальное так, как я уже говорила. Они назвали меня ведьмой и воровкой и отдали похитителю детей.

— Только твоя мать не умерла, — сказала Клера, почти шепотом.

— Да.

— Она позволила им это сделать, — сказала Рули без всякого удивления, как будто ее мать сделала то же самое, хотя и при других обстоятельствах.

— Она сказала, что я помогла Амондо обокрасть Бейкеров. — Нона опустила голову.

— И поэтому судья пришел… — сказала Клера. — Из-за мертвецов. И пропавших денег. Были ли они солдатами? Или людьми какого-нибудь местного лорда?

— Я не знаю. — Нона встала с кровати и пошла к себе, отягощенная воспоминаниями и ложью, которую наговорила.

— Как Амондо метал свои кинжалы? — Джула, все еще лежа на другой кровати, хмурая. — Ты сказала, что был туман…

— А теперь я пойду спать. — Нона упала головой на кровать и лежала тихо и неподвижно, пока не погасли фонари и вокруг нее не поднялись звуки сна.

Глава 11

НОНУ РАЗБУДИЛ ФОКУС. Каждая щель в ставнях рисовала красным на стенах дормитория, змеилась над лежащими в кроватях послушницами, описывая каждую в нескольких строчках, как Настоятельница Стекло изобразила лицо Ноны. Линии двигались вместе с движением луны, обтекая спящие тела вокруг Ноны. Здание заскрипело и застонало, когда жар проник внутрь. Где-то там, далеко, огромные стены, поднимающиеся к Белизне, будут плакать, сбрасывая гнилой лед, теряя медленные приобретения, которые они сделали в течение дня. Конечно, эта битва то возобновлялась, то затихала. В течение столетия Серость и все ее города и деревни были поглощены наступлением, прежде чем фокус, наконец, прогнал лед обратно. Даже сейчас верхний слой почвы был тонким и бедным, и только самые отчаявшиеся могли возделывать его и охотиться на нем на диких животных. Ледники отодвинули добрую черную землю на тридцать миль вглубь Коридора и превратили земли Хернона в сады империи.

Нона лежала на спине и думала о своей деревне, о людях, которые выкапывали себе пропитание из тонкого слоя земли. Даже спустя всего несколько месяцев было трудно представить себе это — трудно представить, что их мир катится дальше без нее.

— Нона.

Нона села. Огляделась.

— Нона.

Никого. Ничего.

— Нона.

На мгновение лунный свет, пойманный яркими линиями на полу, казалось, слился в единую нить, ведущую из комнаты. Нона выскользнула из постели, босиком ступая по холодному камню. Она завернулась в одеяло и последовала за нитью, а зал шептался о ней и ее спящих сестрах.

— Ты пришла! — Гесса сидела на ступеньках скриптория напротив массивного здания дормитория, закутанная, как и Нона, в тонкое монастырское одеяло. От жара, исходившего от фокуса луны, лужи покрылись паром, и Нона вспотела под своим одеялом.

Нона подняла голову. Линия, по которой она шла, исчезла. Теперь она уже не была уверена, что эта линия когда-либо существовала:

— Почему ты не спишь?

— Я плохо сплю. — Гесса похлопала себя по больной ноге. — Не после клетки. — Она нахмурилась. — С тех пор ни разу.

Нона села рядом с ней на ступеньки:

— Странное место, этот монастырь.

— Да.

— Я им не доверяю.

Гесса пожала плечами:

— Мне нравится большинство монахинь.

— И еще я не доверяю Предку, — сказала Нона. — Но я не собираюсь убегать. Пока, во всяком случае.

— Вера — это одно, а церковь и ее люди — совсем другое. — Гесса подвинула ногу и откинулась назад, чтобы искупаться в лунном свете. — Ты можешь верить в Предка или нет. Но церковь — это просто люди, одни хорошие, другие — плохие.

Они сидели молча в течение долгой минуты, затем еще одной, фокус достиг своего пика и начал соскальзывать.

— Мне приснился плохой сон, — сказала Гесса.

Нона оглянулась на нее.

— О Маркусе.

— Маркусе? — Нона не вспоминала о мальчике с тех пор, как убила Раймела Таксиса. — А где Гилджон его продал? Неужели ему пришлось отдать Четыре-ноги в придачу? — Она улыбнулась, вспомнив связь Маркуса с мулом похитителя детей.

— Мне приснился плохой сон, — повторила Гесса дрожащим голосом, глядя поверх крыш, — но действительность была еще хуже. — Она повернулась к Ноне. — Думаю, я могу тебе показать. Сестра Сковородка сказала, что у меня есть дар к историям, к тому пути, которым они идут. А память — это своя история, свой путь…

— Покажи мне.

Гесса вытянула руку, сложенную чашечкой и готовую, ее глаза смотрели на Нону. Нона, которой ничего было дать, положила туда свою. Гесса повернула руку Ноны ладонью вверх.

— Я пробовала это только с Сестрой Сковородка. Ты можешь получить какую-то неясную идею, или ничего. Ничего, наверное, лучше… — Она поставила указательный палец так, что кончик ногтя впился в основание ладони Ноны. — Возможно, мне придется проделать это несколько раз. — Она начала чертить линию поперек ладони Ноны, оставляя настолько глубокий след, что Ноне захотелось закрыть ладонь.

— Что… — рассказ Гессы заглушил сначала голос Ноны, а потом и все остальное.

Академия купила Виллума и Чару. Как и Калтесс, она создавала для себя запас юного потенциала, но в то время как Партнис Рив хранил детей среди мешков и коробок на чердаке, Академия завела школу для этой цели, обширную цепь зданий, которые выглядели для Гессы волшебным замком, а не местом для обучения оборванных крестьян, вырванных из клетки Гилджона.

Копыта Четыре-ноги застучали по булыжнику, когда он принес их под огромную арку из песчаника, каждый дюйм которой был украшен сигилами, некоторые из которых, казалось, складывали мир вокруг себя, а другие заставляли ее улыбаться, смех пузырился из мест, которые Гесса забыла еще до путешествия. Странная энергия наполнила воздух, щекоча кожу Гессы, покалывая ее щеки, напевая в костном мозге.

— Вы сейчас так близко к императорскому дворцу, как никогда раньше. — Гилджон, похоже, нервничал — беспокойство в нем казалось таким же неуместным, как доброта или сентиментальность. — Ближе, чем когда-либо. Зал Академии находится позади этой школы, и он практически упирается в Ковчег. — Он становил Четыре-ноги перед комплексом зданий, под бдительными взглядами стюардов в безупречно чистой черной униформе. — Наружу. — Гилджон вывел их из клетки. — Быстрее! — Он неуверенно замахнулся на Маркуса. — И постарайтесь выглядеть достойно, черт бы вас побрал!

Им устроили экзамен, всем четырем, включая Маркуса и Гессу, в здании, таком же величественном, как и любая церковь. Каждый из них, по очереди, проходил проверку за широким полированным столом из черного дерева. Гесса сидела на неудобном стуле, который принес ей Гилджон, на материи, которую ассистент академика положил поверх гладкого дерева. Ассистент сморщил нос и удалился.

Гесса решила, что в этом месте даже Гилджон выглядит нищим. Он неловко стоял среди сверкающих мраморных колонн, наблюдая, как Маркус занял свое место за столом.

Академик сидела в кресле с высокой спинкой, которое само по себе являло собой произведение искусства из перевернутых колонн и витиеватых башенок, ее пальцы были сложены перед ней, тонкие руки выглядывали из рукавов блестящей пурпурной ткани, вышитой одним и тем же сигилом, повторяемым снова и снова. Ее шея казалась слишком длинной и тонкой, чтобы поддерживать голову, и по всей ее стороне расползалось пятно, тускло-алое утолщение кожи, как будто рука протянулась, чтобы задушить ее.

Она долго разговаривала с каждым из них, глядя вниз с высоты своего роста холодными любопытными глазами. Гесса ушла смущенная и опустошенная, как будто каждый ответ отнимал у нее что-то.

Когда дело дошло до продажи, у Гилджона уже не было того добродушного подшучивания, которое он разделял с Партнисом. Скорее, он говорил, как владелец ларька на крестьянском рынке, столкнувшись с какой-нибудь знатной дамой, забредшей на минутку развлечься. Он называл цену, и академик либо платила, либо спрашивала о следующем ребенке. За Чару и за Виллума она заплатила по двенадцать крон — за каждого больше, чем Партнис дал за все восемь, которые взял.

— Смуглый мальчик, в нем, вероятно, есть немного крови марджал, но его аура слишком дикая для работы в Академии. Он закончит земляным магом или вообще станет отшельником. Если это случится, пусть лучше он станет лесным жителем, чем отправится в туннели, запомни это. — Академик повернулась и пошла по длинной галерее колонн, а Гилджон толкал ей вслед покупки, положив руки им на плечи. — А девочка?

— Ничего. Возможно, она видит Путь… возможно, кто-то научил ее, что говорить, чтобы ее накормили. Отведи ее к сестрам или к Кайфусу, если он захочет тебя видеть. Или к какому-нибудь жулику. Мне на самом деле все равно; Путь — не дело Академии.

После Академии Гилджон вел свою тележку по маленьким улочкам, бормоча что-то себе под нос. В многоквартирных домах стоял кислый запах, а из высоких труб за домами валил темный, почти зеленый дым, которого, казалось, не хотел даже ветер.

— Будь я проклят, если поведу тебя к ведьме, девочка! — Гилджон неожиданно повысил голос и повернулся на своем сидении. — Мне не нравится, как она на меня смотрит. К тому же дорога до монастыря очень крутая, мул не справится.

Гесса отпрянула в дальний угол клетки, подняв руки. Ведьма, маг, Академик — для нее все они были одинаковыми, все звучали устрашающе.

— Сначала я отвезу мальчика в церковь. Священник знает свое дело. Не осудитель, этот мужик. — Гилджон тряхнул поводьями, и Четыре-ноги ускорил шаг. Небо над головой было угрюмым, а воздух — тяжелым от жары, которая заставляла тело покрываться потом.

Они миновали мрачные улицы восточной части города и поднялись по обсаженным деревьями аллеям в более богатый квартал, где над морем черепичных крыш возвышались шпили огромного собора, бросая вызов небу. Гесса чувствовала себя так же неловко, проезжая мимо жителей Истины, как и под пристальным взглядом Академика.

— Они не похожи на настоящих людей… — прошептал Маркус рядом с ней.

Гесса кивнула. Все они, старые или молодые, независимо от крови или цвета кожи, казались другой породой, ослепительно чистыми, полнокровными, их одежда была странной и дорогой. Гесса однажды видела мэра Морлтауна, когда он проезжал мимо их деревни на своей лошади. Здесь даже он выглядел бы потрепанным, а краски его одежды — тусклыми.

Гилджон остановился под большим деревом и выпрыгнул на дорогу.

— Я прикрою вас. Оставайтесь в укрытии. — Он вытащил шкуры, которые вешал, когда шли дожди, и просунул их через решетку. Гесса и Маркус укрылись под ними.

Какое-то время они ехали в удушливой темноте, и только переход с булыжника на мощеную дорогу и обратно отмечал их путь.

— Мне не понравилась эта женщина, — сказал Маркус.

— Академик? Она была… странной.

— Моя прабабушка была земляной ведьмой. Она говорила, что марджал, которые работают с землей, не обманывают, как остальные. Вот почему они нас ненавидят.

— Обманывают? — Гесса приподняла край шкуры, чтобы увидеть лицо Маркуса.

— Обманывают. — Он приложил руку к шее, где женщина оставила синюю отметку. — Племя марджал познало глубочайшие тайны своего мира, вкусило его кровь, познало его до самых корней и за их пределами — это позволяло им работать с ним своим разумом, черпать его силу, понимать его зверей и черпать его огонь. Но это не тот мир, он принадлежит кому-то другому. Если ты берешь слишком много, Абет забирает это обратно. Это место все еще принадлежит Пропавшим.

Гилджон снова остановился:

— Ждите здесь.

Спустя целую вечность, а может быть, и пару минут, Гилджон вернулся и загнал тележку за угол в какое-то гулкое место. Он остановился и снял шкуры, оставив Гессу слепой на дневном свете.

Сначала она увидела, что они находятся в огороженном высокой стеной саду на посыпанной гравием дорожке, ведущей к дому. Затем поняла, что настолько величественного дома никогда не видела, что окна под огромными перемычками из песчаника украшены листами стекла больше ее головы, которых удерживают перекрещивающиеся деревянные рамы.

— Священник выйдет через минуту, — сказал Гилджон. — Покажи ему, что он ищет, мальчик. Он не тот человек, которого ты захочешь разочаровать.

Гесса прошаркала вперед, чтобы сесть на задок повозки, а Маркус выбрался наружу и встал рядом с Гилджоном у Четыре-ноги. Стены сада, казалось, сдерживали то немногое, что мог предложить день, воздух висел близко и влажно вокруг них.

— Он священник? — спросил Маркус.

— Церкви Предка, так что следи за своим языческим ртом.

— Я не язычник…

Главная дверь дома открылась, и на пороге появился изысканно одетый мужчина. Он окинул повозку и троих путников неодобрительным взглядом, словно их присутствие могло испортить темно-синий бархат его одежды. Мгновением позже священник вышел наружу, за ним — широкоплечий охранник. Гесса уставилась на них, приоткрыв рот. Слуга был одет богаче, чем кто-либо из тех, кого она когда-либо видела, но священник носил мантию из темной материи, которая, казалось, блестела, даже когда поглощала свет — она была настолько толстая и со столькими складками, что могла покрыть клетку, которая в течение многих месяцев была ее домом. Золотые цепи сверкали на обоих его запястьях, аметист размером с куриное яйцо свисал с цепочки из плетеного золота на шее. В правой руке он держал посох из серп-дерева, на конце которого были выгравированы альфа и омега Предка, причем каждая буква была инкрустирована серебром.

— Гилджон. Надеюсь, твой приезд остался незамеченным. Что у тебя есть для меня? — Священник говорил с небрежной властностью, не пытаясь скрыть своего отвращения.

— Мальчик, ваша святость. Истинная кровь марджал. Я сразу же подумал о вас. Он из тех, кого посылают в монастырь на побережье. В нем больше, чем прикосновение, из него можно сделать прекрасного Мистического Брата. — На дороге Гилджон правил ими железной рукой и обращался с фермерами в Серости так, словно был лордом, раздающим милости. Но здесь, с каменным домом, возвышающимся перед ним, и классическими садами за спиной, он сам казался крестьянином, раболепным и неловким.

— У меня было семь мальчиков от тебя, Гилджон. Аббат Тай сообщает, что только в двух из них было заметно прикосновение марджал, и один из них был полудиким. — Священник спустился по ступенькам, пристально глядя на Маркуса. — Дикие должны быть сломаны как можно раньше, если их надо сохранить. Сломайте их должным образом, и их умы могут быть переучены на более полезные цели. Но это требует больших усилий.

— У этого сильные признаки, ваша святость, очень сильные. По меньшей мере пол-кровка! И умный. Мог бы вдвое быстрее работать с сигилами. — Гилджон кивнул.

Священник, хотя и невысокий рядом со своим охранником и Гилджоном, навис над Маркусом. Он выглядел стариком — седые волосы, грубое, но глаза оставались острыми; взгляд скользнул по Гессе и отбросил ее. Его рука, когда он потянулся к мальчику, была быстра, как змея. — Работник с сигилами? — Его рука сомкнулась на запястье Маркуса. — Или дикий мальчик? — Резкий рывок заставил Маркуса с криком броситься вперед.

Как ни быстр был священник, Четыре-ноги двигался быстрее: он наклонился и укусил пальцы, сжимавшие запястье Маркуса. Священник с проклятием отпустил запястье, и Четыре-ноги принялся реветь так громко, что горничные подбежали к окнам верхнего этажа и уставились на него.

Гилджон, бормоча извинения, шагнул вперед, чтобы проверить руку, которую священник прижимал ко рту, но стражник отбросил его назад, ударив прямой рукой в грудь.

— Никогда раньше не видел, чтобы этот мул кого-нибудь кусал, ваша святость, клянусь правдой Предка! — Гилджон обхватил Маркуса за шею и поставил за собой. — В парне марджал, как вы и сказали, ваша святость. Дикий. Но эмфи может работать и на людях, если его правильно обучить. Такое влияние может стать золотом в вашем кармане.

— Это называется эмпатия, идиот, а не эмфи. — Священник опустил руки, одна вцепилась в другую, с красными пальцами. На губах у него тоже была кровь, а над кровью — недобрый взгляд. — И есть сотня с прикосновением, шепчущих зверям, на одного прайма, который может перевернуть разум человека. И десять праймов на каждого полн-кровку, который может делать так же… Но я возьму мальчика. И мула.

— А. Ну, парень стоит двадцать крон, ваша святость. Как сын для меня… так оно и есть. Но Четыре-ноги, он не продается. Вот уже двенадцать лет, как я живу со стариком.

— Ты возьмешь десять за мальчика и крону за мула. На Коричневой ярмарке ты получишь молодого за пенни. Мой садовник и его сын помогут тебе дотолкать туда твою повозку. — Охранник шагнул поближе к священнику.

Гилджон сглотнул, все еще держа Маркуса за спиной:

— Десять. Десять я могу взять у человека в сутане. Как знак моей преданности Предку. Но Четыре-ноги…

— Ты продашь мне этого мула, Гилджон, или больше никогда ничего не продашь в этом городе. Одно слово в ухо капитану Херстину — и стража не пропустит тебя даже за городские ворота. Так что хватит с меня этой глупости. Крона за злобного мула, которого через сезон отдадут на клей и собакам на мясо. — Священник махнул рукой своему слуге. — Заплати этому человеку.

— Не делай этого! — Маркус вырвался из рук Гилджона, подбежал к Четыре-ноги и обнял мула за голову. — Он хочет убить Четыре-ноги!

Взрослые не обратили на это никакого внимания. Слуга достал из-под бархата потертый кожаный мешочек и взял первую корону. Похититель детей неохотно протянул руку, его лицо исказилось от противоречивых эмоций.

— Не надо! — закричал Маркус, дикими глазами глядя на них. — Это была моя вина, а не Четыре-ноги!

Слуга положил крону на морщинистую и грязную ладонь Гилджона: серебряная монета, отполированная от времени, со следами тусклости в бороздках, создающих лицо императора. Он отсчитал остальные, каждая звякнула о другую. На десятой Гилджон прикрыл ладонь.

— Видите ли… Четыре-ноги — это семья…

— Животное укусило меня. — Священник поднял руку, липкие струйки крови потянулись вниз до самого запястья. — Прими свою монету, похититель детей. Или ты настолько богат, что готов пожертвовать своими средствами к существованию ради старого мула?

Слуга сунул последнюю монету в полуоткрытую ладонь Гилджона. Дождь, который так долго угрожал им, начал накрапывать.

— Привяжи зверя вон там. Используй прочную веревку. — Священник указал на колонны, поддерживающие крышу над его задней дверью.

Гилджон взял недоуздок Четыре-ноги в свои руки, не обращая внимания на крики Маркуса.

— Извини, парень, — пробормотал он. Четыре-ноги позволил себя вести, но заржал от огорчения, вращая темным, влажным глазом в сторону Гессы. Она крепко обхватила себя руками, не желая ничего видеть, но и не в силах отвести взгляд.

Гилджон оставил Четыре-ноги привязанным к ближайшему столбу толстым буксирным тросом, с помощью которого повозка — а иногда и другие путешественники — выбирались из глубокой грязи. Он вернулся к повозке, выглядя еще более бедным человеком, несмотря на дополнительное серебро в кармане.

Садовник и его сын подошли к воротам, чтобы выкатить тележку, но священник, похоже, не собирался ждать:

— Знаешь, Гилджон, как сломать человека? Конечно же, знаешь — Скифроул сломал тебя некоторое время назад, не так ли?

Гилджон ничего не сказал, только наклонился, чтобы толкнуть повозку, но прежде чем его плечо уперлось в ее край, он протянул руку и коснулся пустой глазницы левого глаза.

Дождь шумел вокруг них, капая с носа Гессы, стекая по прутьям клетки.

— Сломать мужчину или мальчика легче всего, сломав то, что они любят. А еще лучше, если он их тоже любит. — Они не обратили внимания на слова священника, но повернулись, услышав удар дерева о плоть и испуганный крик мула. Священник снова поднял свой посох и, когда Гесса оглянулась, держал его обеими руками за конец, перекинув через плечо.

— Нет! — Маркус рванулся вперед, но стражник схватил его за руку.

Священник снова замахнулся изо всех сил и обрушил посох на спину Четыре-ноги. Мул, уже напрягшийся, бросился на веревку, крича от удивления и боли. Священник бил снова и снова, и Четыре-ноги натянул веревку, вытаращив дикие глаза. Маркус кричал, пытаясь освободиться, но за треском каждого удара и громким отчаянием Четыре-ноги Гесса не могла разобрать слов.

— Вы не… — Гилджон остановился, поднял руку и голос, и тут же дал им упасть. Дождевая вода стекала из глазницы вместо слез, которые должны были там быть. — Вы не… Тащить, это все, что он знает… Он думает, что вы хотите… — Гилджон покачал головой, опустив лицо, чтобы скрыть свои эмоции.

— Остановите его, — взмолилась Гесса, но Гилджон, коренастый садовник, и его тощий сын, все отвернулись, каждый из них был сломан каким-то образом, а Гесса, даже с ее бесполезной ногой, нет.

Посох проливал свой собственный дождь ударов, густых и тяжелых, в равномерном, а не в бешеном темпе. Священник, тяжело дыша, отмечал каждый удар словом:

— Ты. Укусил. Меня. Ты. Мерзкое. Животное.

Четыре-ноги, с потемневшей от крови шерстью на спине и боках, навалился всем весом на веревку, привязанную к неподвижному столбу, теперь уже не ревя, а отчаянно дыша через морду, густо покрытую алой пеной.

Гилджон и садовник толкали тележку. Мальчик отодвинул засов на воротах. Всем им нужно быть подальше оттуда.

Гесса, сидевшая в клетке и парализованная горем, обнаружила, что не может ни дышать, ни двигаться. У нее болела грудь. Ее лицо исказила такая яростная гримаса, что стало больно. Жестокость священника проникла внутрь и исказила что-то жизненно важное, доведя его до предела, превратив в сопли и слезы. Сквозь полуслепые глаза она видела, как Четыре-ноги напрягся, настолько сильно, что мог разорвать свое сердце, ничего не понимая под ударами, зная только то, чему научила его простая жизнь: тянуть.

С животным криком Маркус вцепился зубами в костяшки пальцев гвардейца. Промокший под дождем, он стал скользким. Мужчина с проклятиями отдернул руку, и Маркус освободился. Он побежал, но не к священнику, а к Четыре-ноги, обхватил руками шею мула и прижал лицо к его уху. Следующий удар священника пришелся Маркусу в бедро, не такой яростный, как для Четыре-ноги, но громкий, сильный и мучительный. И все же Маркус остался на месте.

Гесса не видела этого, не слышала и не почувствовала — но внутри, в самой ее сердцевине, она знал, что в это мгновение Маркус нашел край своей силы. Было ли это слово, прошептанное на ухо Четыре-ноги, или что-то такое, невидимое, что текло между ними, Гесса не могла сказать. Но она увидела, как Четыре-ноги поднял голову и не дрогнул, когда следующий взмах посоха сломал еще несколько ребер. Мул фыркнул — так он фыркнул бы, увидев свежий луг с высокой травой или восхитительные заросли целембины, — и снова потянул…

Колонна сдвинулась. Толстая масса камня — пятнадцать футов высотой и шире человека — рванулась вперед. Смоченная проливным дождем, терракотовая черепица стекла с крыши красным водопадом. Священник упал на землю, заваленный черепицей. Через один удар сердца веревка оборвалась, и Четыре-ноги мягко рухнул, поджав под себя ноги. Маркус упал вслед за ним. Мул сделал еще один судорожный вдох. И умер.

Сцена сузилась. Потом сузилась снова. Ворота священника закрылись за повозкой.

— Нет! Нет! — закричала Гесса, но руки продолжали держать ее, пока она боролась. — Нет! — Она открыла глаза. Гесса склонилась над ней, лунный свет ярко освещал со спины. — Гесса? — И Нона снова узнала себя. — Я думала… Я была тобой. — Она протянула руку, и они обнялись, как тогда, в клетке Гилджона, плача вместе, как будто слезы могли каким-то образом смыть боль.

Глава 12

— Тогда расскажи нам. — Клера отложила вилку и многозначительно уставилась на Джулу.

— Что? — Джула снова набила рот хлебом. — Вуфф?

— Ты знаешь, — сказала Рули.

— Ее историю. — Клера слегка наклонила голову в сторону дальнего конца Красного стола. Все четверо сгрудились в одном конце, Арабелла держала двор на другом, ее группа была больше.

— Ара говорит…

— Ара? Кто такая Ара? — Лицо Клеры посуровело.

— Арабелла, — ответила Джула. — Все зовут ее Ара. И ты это знаешь.

— Ее подруги зовут.

Джула пожала плечами:

— С ней все в порядке. Она не виновата, что родилась такой богатой. В любом случае, вы хотите услышать ее историю или нет?

Клера постучала по своей тарелке:

— Давай.

— Ну… — Джула огляделась, наслаждаясь всеобщим вниманием. — Ну… священники уже много лет твердят об Аргате, верно? Но в последние несколько месяцев они действительно возбудились и стали посылать асессоров в провинции, даже в дикие города вдоль границы.

— Аргата? — Нона сгорбилась, ожидая, что ей скажут, какая она дура.

— Старое пророчество, — быстро сказала Рули. — Его сделала Святая Ведьма по имени Сестра Аргата, когда первый император отобрал Ковчег у сармарианцев. Там сказано, что Ковчег откроется, когда четыре племени потребуют этого в один голос.

— Разве нельзя взять герант, хунска, марджал и квантал, чтобы это сделать? — спросила Нона.

— Точно! Именно это я и сказала. — Джула кивнула. — Но они пытались сделать это много лет назад, и это не сработало. Поэтому с тех пор священники говорят, что «один голос» означает одного человека, демонстрирующего все четыре крови.

— Все знают, это просто театр, чтобы отвлечь людей от грядущей войны, — сказала Клера. — Каждый раз, когда наступает кризис и император хочет заткнуть рот несогласным, внезапно раздается громкий крик о поисках Избранного. Так говорит мой отец… — Она замолчала, уставившись в стол.

— Значит… настоятельница думает, что Арабелла покажет нам обе магические крови? — спросила Нона.

— Сковородка, похоже, уверена, что она квантал, и больше, чем прикосновение, — сказала Джула. — Прикосновение не в счет. Ты можешь иметь прикосновение ко всем четырем, и никто даже бровью не поведет. Сестра Чайник — хунска-прайм с прикосновением марджала, и никто не называет ее Избранной.

— Она с прикосновением? — спросила Нона. — Откуда ты знаешь?

— Чайник умеет плести тени. Это самый простой трюк марджал, и даже прикосновения могут делать это рядом с корабль-сердцем.

— Неужели настоятельница думает, что Арабелла продемонстрирует и герант? — Нона нахмурилась. Арабелла была далеко не самой высокой в классе. — Если только ей не шесть лет и никто мне этого не сказал, она — не герант.

— Ей скоро одиннадцать, — сказала Джула. — Но иногда герант не проявляется, пока ты не вырастешь — ты просто начинаешь расти без остановки… Во всяком случае… — Она сложила руки вместе, словно пытаясь вернуть разговор в нужное русло. — Во всяком случае, семья Ары видела, как быстро она двигалась и при этом не выглядела хунской; это их встревожило. Поэтому отец взял ее с собой в Академию.

— Очень глупо, — сказала Клера. — Как только Академия узнает, все узнают. Слишком много пальцев в этом пироге.

— И это тоже сказал твой отец? — Кетти с шумом подвинула свой стул, чтобы присоединиться к ним, и вытерла рот.

Клера повернулась к ней с яростным взглядом, и Кетти подняла руки:

— Мой отец собирает налоги. Он говорит, что если бы император не стоял у него за спиной, его бы каждый день называли вором.

— В любом случае! — Джула повысила голос, затем понизила его, глядя через стол на группу Арабеллы, погруженную в их собственный разговор. Теперь только Гесса и Генна сидели в одиночестве в центре стола, напротив друг друга, сосредоточенные на своих тарелках. — Император призвал ко двору всю ее семью. Так что Малкан Йотсис, дядя Арабеллы, который является главой семьи, собирает всех в своем поместье в Ледо, а затем ведет всех во дворец, но по дороге их перехватывают домашние войска Шерзал, примерно сотня из них… по дороге от границы со Скифроулом. И это всего лишь через несколько дней после проверки в Академии!

— И что они сделали? — спросила Рули.

— Ничего, — ответила Кетти, заработав хмурый взгляд Джулы, потому что украла ее рассказ. — Йотсис уже тайно отправили Ару с четырьмя доверенными людьми на встречу с настоятельницей, чтобы Ара могла присоединиться к монастырю.

— Что, — сказала Джула, проводя обеими руками по своей щетинистой голове, — выводит ее из-под контроля императора, и даже его сестры не настолько безумны, чтобы пытаться украсть послушницу. И как бы сильно ни давили на первосвященника Джейкоба, он вряд ли сможет отказаться от нее из-за того шума, который подняли священники вокруг Аргаты.

— Вот именно. — Клера встала, стряхивая крошки с рясы. — Никто из них на самом деле не ожидал найти кандидата, поэтому у них не было плана, что делать, если он появится.

В то утро Академия первой увидела в дверях Клеру и Нону. Сестра Правило ждала за своим столом, массивная даже когда сидела, ее головной убор распирало так же сильно, как и рясу, будто ему тоже было что сдерживать. Кот настоятельницы, Малкин, лежал на столе, свернувшись кольцом.

— Доброе утро, Госпожа Академия, — хором сказали обе, занимая места в первом ряду.

Сестра Правило посмотрела на них темными глазами и ничего не сказала. Вслед за ними гуськом вошли другие послушницы. Стоявший на столе глобус снова приковал взгляд Ноны — Абет, завернутый в лед с тонким как ниточка зеленым поясом. Нона всегда считала Коридор огромным — бесконечным, на самом деле. Трудно было себе представить, сколько там было пространства до того, как лед двинулся вперед.

— Почему… — на языке вертелось столько вопросов, что Нона не знала, что сказать, прежде чем эти слова прозвучали. — А почему луна тоже не круглая?

Голос Сестры Правило заглушил смешки за спиной Ноны:

— Отличный вопрос. Хотя ты должна была сказать, почему луна не является сферой?

— Сфера. — Нона покатала это слово во рту.

— Почему ты думаешь, что луна должна быть сферой? — спросила Сестра Правило.

— Ну… — Нона на самом деле не знала, просто это казалось правильным. — Ну… мир таков. А в небе Бадон иногда круглая, а иногда — полумесяц… если хорошенько прищуриться. А в церкви Надежды говорят, что Бадон — это целый мир, как наш, а не звезда, как Надежда, и что Бадон не придет спасать нас, как Надежда, потому что Бадон — это лед и еще больше льда и она привязана к нашему солнцу, как и мы… — Нона перевела дыхание. — Ну… я просто подумала, что все очень, очень большое кажется круглым… — Она посмотрела на Сестру Правило, которая, надо сказать, была очень большой, хотя и не сферической, и уже начала двигаться в этом направлении.

Сестре Правило достаточно было потянуться за своей указкой, чтобы заглушить хихиканье.

— Ты знаешь, что с благословения Предка наши пращуры давным-давно поместили луну на небо, Нона?

Нона кивнула, она была не совсем невежественна, хотя и не знала названия для формы луны.

Сестра Правило полезла в ящик стола и что-то вытащила. Она подняла руку и протянула ее классу.

— Луна. — Серебряный круг-квадрат у нее на ладони. Она повернула его боком, и Нона с удивлением увидела, что это вогнутое зеркало, тонкое, как бумага. — Смотрите! — Сестра Правило расположила «луну» за глобусом Абета, там, где утреннее солнце косо падало из окон, наполняя комнату светом. Она постучала по глобусу, и Нона увидела ярко-красное пятно, двигавшееся, когда Сестра Правило двигала рукой с зажатой в ней «луной». — Весь свет, который она собирает, падает на это место. Фокус. Положи туда свою руку, дитя.

Нона встала и сделала, как ей было сказано:

— Тепло! Жарко!

— И именно так луна держит Коридор открытым. Солнечный свет с большой площади фокусируется огромным зеркалом на маленькую площадь. Нет никаких причин для того, чтобы она была сферической. — Сестра Правило убрала зеркало. — Мы стоим между двумя огромными ледяными стенами, Нона, и зима приближается уже пятьдесят тысяч лет. — Она держала руки так, словно они были двумя стенами, и прижала их друг к другу с тревожной решимостью. — Но сегодня мы поговорим о камнях!

Девочки застонали и достали свои грифельные доски. Нона изо всех сил старалась быть внимательной, но камни оказались менее интересными, чем казались, и они не казались настолько интересными, чтобы быть в их обществе. Снова и снова она ловила себя на том, что думает о луне, которую какой-то ее далекий предок поставил висеть над миром, и о том, что одно тонкое и хрупкое зеркало, было всем, что стояло между всеми, кого она когда-либо знала, и льдом, наступающим с севера и юга.

После обеда Клера повела Нону к аркаде послушниц, на ходу подбрасывая пенни.

— Почему ты все время играешь с ним? — спросила Нона. Похоже, что Клера, считавшая себя бедной теперь, когда ее семья была разорена, смотрела на пенни как на ничтожную сумму, игрушку, но Нона видела ребенка, купленного у родителей за один пенни, и вид ребенка, брошенного так легко, всегда вызывал у нее чувство беспокойства.

— Мне его подарил отец. Он велел мне научиться превращать одно во много. — Клера пожала плечами. — Коридор разделен на сотни стран, может быть, на тысячу, но ты знаешь, кого не волнуют эти границы или то, кто там правит? Двоих. — Она пересчитала их на пальцах. — Ветер Коридора и деньги. Торговцы движутся через Коридор, как кровь по телу. Ни одна королева или император не настолько глупы, чтобы пытаться остановить их. Вот почему богатые приправляют свою пищу черной солью из шахт в Кремоте. Никто из Кремота никогда не бывал в империи, но деньги текут и торговля идет. — Клера подбросила монетку вверх и поймала ее. — Деньги находятся в центре всего, что мы делаем: у них самый громкий голос. — Она говорила так, словно цитировала своего отца.

— Но… ты же учишься быть монахиней. У монахинь нет денег. — Нона даже не была уверена, что Клере позволено владеть этим пенни. Она определенно прятала его на уроках.

— Когда меня научат, я уйду. — Она положила монету в карман. — То образование, которое мы здесь получаем, очень востребовано…

— Но… — Нона собиралась спросить, кто платит ей за конфирмацию, — пансион и содержание, а также образование, которое дает такие ценные знания, наверняка стоили очень дорого, — но она прикусила язык, не желая, чтобы этот вопрос адресовали ей самой. Вместо этого она кивнула. — Я собираюсь сделать то же самое. — Она подумала о священнике, который купил Маркуса и забил Четыре-ноги до смерти. — Я не хочу быть монахиней.

Аркада послушниц представлял собой открытую галерею, огибавшую внутренний двор здания и служившую местом стирки и починки как для монахинь, так и для послушниц. Пятьдесят или около того послушниц всех возрастов либо медленно ходили кругами, болтая на ходу, либо сидели на длинных каменных скамьях, глядя сквозь арки на посыпанный гравием двор. Посреди двора раскинуло свои ветви единственное огромное дерево, центральный дуб, хотя Нона не могла понять, что именно держит его на скале.

— Аркада монахинь гораздо величественнее, — сказала Клера. — Сестры выходят в глухую ночь и лежат в центре, ожидая фокуса.

— Нет, не лежат, — сказала Нона.

— Голые! — Клера кивнула головой.

— Клера! — Рули скорчила гримасу.

— Ну, когда я спала в келье, они этого не делали, — сказала Нона.

— Ты спала, — сказала Клера.

Нона попыталась представить Сестру Колесо, Сестру Правило и почтенную Сестру Песок, купающихся в свете луны:

— По-моему, тебе это приснилось, Клера.

— Следующий урок — Тень. — Джула присоединилась к ним, протиснувшись между Ноной и Рули. — Ты ей уже сказала?

— Сказал кому что? — Клера замолчала, когда Арабелла прошла мимо с несколькими девочками на буксире. Казалось, она всегда смеется. Нона не думала, что смеялась бы, если бы ей пришлось оставить роскошь жизни в благородной семье ради монастыря, а ассасины пытались бы ее убить.

— Об Отравительнице! — сказала Джула, как только Арабелла ушла.

Клера закатила глаза:

— Надеюсь, Арабелле никто не скажет.

Джула повернулась к Ноне с серьезным лицом:

— Госпожа Тень всегда травит новых девочек.

— Что?

— Пытается, — ответила Клера, как будто это ничего не значило.

— Ну, я еще не видела, чтобы у нее не получилось. — Джула сжала губы в тонкую линию, вспоминая. — Тебя она отравила, Клера. И меня. И Рули.

— Я болела несколько дней. — Рули изобразила, как ее рвало. — Я плохо себя вела на Мече только для того, чтобы побрить голову и не запачкать волосы рвотой.

— Так что не ешь ничего из того, что она тебе даст, — сказала Джула.

— И не позволяй ей прикоснуться к тебе, — сказала Рули.

— Лучше всего просто позволить ей себя отравить. Она все равно тебя достанет, — сказала Клера. — По крайней мере, будет интересно посмотреть.

— Кле…

— Я имела в виду, будет интересно посмотреть, что она сделает с Арабеллой. — перебила Клера возражения Джулы.

— Это ужасно. — Нона нахмурилась. — Разве настоятельница не знает?

— Я думаю, настоятельница поощряет ее! — Клера криво усмехнулась. — Если отравление — самое худшее, что может случиться с тобой в классе Госпожи Тень, считай, что тебе повезло. Она самая подлая су…

— Клера! — Джула, казалось, страдала от грубого языка, как будто эти слова были физическими ударами.

— Она такая и есть! Никто не наказывает так, как она. Но хуже всего ее острый язычок. Никогда не отвечай ей, Нона, она может разрезать тебя на части одним предложением.

По аркаде прокатился голос Брея, звучный и протяжный.

— Пора идти. — Клера поспешно вскочила на ноги. Раньше она никогда не выглядела так, будто боится опоздать.

— Ты могла бы предупредить меня раньше. — Нона схватила свою шаль. — Насчет отравления.

Клера пожала плечами.

— Ты ничего не можешь с этим поделать. Кроме того, об этом никто не хочет говорить за обедом. — Они присоединились к толпе, которая пыталась протиснуться через главную арку. — Однажды она отравила суп Серого Класса. Отравила их всех, и только потому, что ни один из них не сдал экзамен.

Они уже запыхались, когда добрались до Тени. Занятия проходили в естественных пещерах, которые пронизывали толщу плато. Госпожа Академия объясняла что-то об их образовании на предыдущем уроке… дождевая вода, пробивающая дорогу через камень, если Нона правильно помнила… это звучало неправильно…

— Мы не последние! — Клера шлепнула Нону по руке. — В этом классе ты должна никогда не быть последней.

Они быстро спустились по лестнице, ведущей в пещеры, узкий пролет которой был перекрыт железными воротами всего в нескольких ярдах ниже входа. Лестница располагалась позади Зала Сердца и была так близко к краю плато, что Нона спросила себя, не могут ли пещеры достичь утесов и раскрыться, как голодные рты.

Высокая стройная послушница с мертвенно-бледной кожей и темными волосами стояла на верхней ступеньке, отмечая имена девушек на грифельной доске. Она посмотрела в сторону Ноны голубыми глазами неестественного и тревожного оттенка.

— Бента, — прошептала Клера, — из Священного Класса. Она помогает Отравительнице в лабораториях. Не связывайся с ней.

Через минуту Бента подняла глаза от грифельной доски и достала из внутреннего кармана своего одеяния увесистый железный ключ:

— Все здесь. Послушница Гесса, приятно видеть, что на этот раз ты удостоила нас своим присутствием. Послушница Джула, ты, кажется, побрилась со времени нашего последнего урока.

— Она пытается быть такой же язвительной, как Отравительница, — прошептала Клера. — Но, на самом деле, у ней не слишком получается.

— Послушница Клера, вынь язык из уха новенькой девочки и следи за ступеньками. — Бента шлепнула Клеру по голове, когда они проходили мимо нее.

Ступени круто вели вниз, известняк местами сочился водой и густо покрылся слизью. В некоторых местах Ноне казалось, что Бенте, замыкающей шествие, придется пригнуться, чтобы не поцарапать голову. Через несколько шагов их начало окутывать слабое зловоние: запах щелока, кислого вина и других компонентов, которые Нона не могла назвать. Она сморщила нос, когда запах стал сильнее.

Дневной свет последовал за ними дальше, чем Нона могла себе представить, и как только он стал настолько тусклым, что она начала с трудом различать ступеньки, его место занял другой источник света. Им оказалась толстая свеча, стоявшая в нише у изгиба спуска. Ее свет привел их в вырубленный вручную туннель с деревянной дверью сбоку, перед которой девочки выстроились в очередь.

Бента спустилась вниз, задула свечу, протиснулась мимо очереди и вошла в комнату. Девочки последовали за ней.

Эта комната тоже была высечена вручную, хотя, возможно, из небольшой естественной пещеры, поскольку некоторые участки на покрытом сажей потолке выглядели неровными и не имели никаких следов кирки. Свет проникал через несколько горизонтальных шахт в дальней стене, каждая длиной в пять или шесть футов, через которые были видны участки неба. Нона решила, что они, должно быть, выходят на утесы.

Три длинных стола тянулись по всей длине комнаты со скамьями по обе стороны, на середине каждого стояли всевозможные кувшины, горшки, стеклянные бутылки и запечатанные тыквы. В дальнем конце комнаты, спиной к двери, стояла монахиня и что-то писала на доске. Послушницы расселись за столами без обычных споров, кто с кем сидит.

Женщина у доски не была ни высокой, ни низкой, стройной, конечно, но Нона не могла определить ее возраст, разве что сказать «не старая».

Бента закрыл дверь, и Госпожа Тень, Отравительница, обернулась к классу с теплой улыбкой:

— Нона, дорогая, поднимись сюда. И ты, Арабелла. Мне всегда нравится хорошенько рассмотреть новых девочек.

Нона моргнула и встала. Отравительница уже успела хорошенько рассмотреть ее в бане.

— Да, Сестра Яблоко, — сказала она.

Они подошли и остановились перед Сестрой Яблоко. Нона искоса взглянула на Арабеллу Йотсис, на вид безмятежную, несмотря на то, что всего две ночи назад вонзила нож в то место, где спала Нона. Мысль о том, что Арабелла может скрывать свои кровожадные инстинкты так глубоко, что на поверхности не остается и следа, нервировала Нону больше, чем сам поступок. Она знала, что ее собственные эмоции были написаны на ее лице в тот момент, когда она почувствовала их, и, возможно, даже раньше.

— Мне кажется, ты уже не такая худая, Нона. Еще год монастырских трапез, и на этих костях у нас будет приличное количество мяса. И Арабелла Йотсис… очень приятно, что ты присоединилась к нам. Каково это — быть частью пророчества? — Сестра Яблоко подняла руку, когда Арабелла открыла рот. — На этот вопрос лучше не отвечать, дорогая. — Она достала из рясы красивую жестяную коробочку, покрытую черно-белой эмалью, и нажала на нее; крышка откинулась. Внутри лежала дюжина прозрачных желтых шариков, каждый не больше ногтя большого пальца. — Конфетки, чтобы поприветствовать вас в Классе Тени. Мы хорошо проведем время. — Она улыбнулась той же медленной и легкой улыбкой, которой впервые встретила Нону по дороге в монастырь.

— Я наелась досыта. — Нона схватилась за живот. Она действительно набила себе рот, как делала за каждым приемом пищи, но сладости выглядели соблазнительно, сияя, как витражи в Башне Пути.

— Жаль. — Сестра Яблоко повернулась к Арабелле и протянула ей коробочку.

— Спасибо. — Арабелла протянула руку и изящно взяла одну конфетку большим и указательным пальцами. Нона заметила, что оба пальца имеют восковой блеск. — Я приберегу ее для внеклассных занятий.

Сестра Яблоко закрыла коробочку и убрала ее:

— Тогда занимайте свои места, девочки. Сегодня нам предстоит много выучить!

Нона последовала за Арабеллой к ближайшему из трех длинных столов. Старшая девочка вернулась на свое место первой, поморщившись, когда садилась, затем сменила позу и нахмурилась. Нона нашла свое место и начала опускаться на скамью, но резко остановилась, удерживаемая внезапным подозрением, когда ее зад был всего в дюйме или двух от полированного дерева. Она повернулась, прищурилась и быстро изучила пространство под собой. Что-то блеснуло. Короткая булавка стояла вертикально на крошечном темном основании. Нона бросила ее на пол и села. Бента, должно быть, положила эту штуку, пока Нона стояла перед классом.

— Молодец Нона, хорошо справилась! — Сестра Яблоко захлопала в ладоши. — Арабелла… справилась не так хорошо.

Нона посмотрела на Арабеллу. Лицо девочки было странно напряженным, только яростные глаза и подергивающаяся гримаса указывали на то, что она не просто сосредоточилась на словах Госпожи Тень. Она резко дернулась влево, но, казалось, была не в состоянии двигаться.

— Ты прошла испытание, Нона. — Сестра Яблоко улыбнулась. — Я больше не буду пытаться тебя обмануть. — Она снова повернулась к доске, постучала мелом по рисунку листа и подчеркнула слово рядом с ним. — Сегодня мы будем учиться заваривать очень сильную кот-траву, близкую родственницу корня сегрена. Именно из него я сделала настойку, отравления которой так умно избежала Нона, а Арабелла — нет. Обычно мы называем эту настойку тюряга. Первый…

Тук-тук-тук в дверь. Сестра Яблоко повернулась в сторону класса:

— Войдите.

Сестра Чайник просунула голову в класс с озорной улыбкой на лице:

— Я только что из скриптория и хочу передать Ноне ее письменные принадлежности. — Она протиснулась в полуоткрытую дверь с темной доской в одной руке и мелками в другой. — Для наших совместных уроков.

— Входи. — Сестра Яблоко терпеливо улыбнулась и жестом пригласила Сестру Чайник войти.

Монахиня помладше — Нона решила, что Чайник может быть лет двадцать с чем — то против тридцати у Яблоко, — преувеличенно осторожно подошла к ней на цыпочках и положила перед ней на стол дощечку и мелки. Она вынула из рясы сложенную салфетку и положила ее между ними, прошептала «извините» Госпоже Тень и на цыпочках вышла. Оказавшись в дверном проеме, невидимая от доски, она весело помахала послушницам.

— Как я и говорила. — Сестра Яблоко постучала по доске. — Кот-трава.

Нона посмотрела на свои новые вещи. Единственное, что у нее было, кроме пера, свитка и чернил, которые дала ей настоятельница… и ножа, которым она так недолго владела. Она взяла грифельную доску, удивляясь ее ровным углам и равномерной толщине. Старшие в семидневном классе Наны Эвен сидели с грубыми кусками шифера, которые они сами выкопали из Дыры Эбсона. Пока Сестра Яблоко продолжала описывать места, где можно найти кошачью траву, Нона положила дощечку перед собой, обнаружив, что она слегка липкая. В том месте, куда она дотронулась, на кончиках ее пальцев осталось коричневатое пятно, и от него исходил слабый запах гнили.

— Кот-траву в ее естественном состоянии можно есть без каких-либо побочных эффектов, — продолжала Сестра Яблоко. — Хотя я бы посоветовала вам не употреблять ее в больших количествах. Это привело бы к спазмам в желудке и онемению конечностей. Кроме того, у нее кислый и неприятный вкус.

Сестра Яблоко продолжала рассуждать о достоинствах кошачьей травы в течение нескольких минут, прежде чем остановилась и посмотрела на Нону:

— Как ты себя чувствуешь, послушница?

Нона облизала губы. Ее рот был странно сухим и вязким.

— Ты… соврала. — Она обнаружила, что у нее слабость во всем теле. Попытка подняться лишь заставила ее повалиться на стол.

— Было совершенно очевидно, что я попытаюсь отравить тебя, дорогая Нона. Неужели ты думаешь, что тот, кто захочет отравить тебя, должен говорить правду во всех случаях?

— Л… гунья. — Ни одна часть тела Ноны не повиновалась ей. Но если Арабелла застыла, то Нона обмякла, хотя ни один из них не владел своими мускулами.

Сестра Яблоко пересекла комнату и встала рядом с Ноной, положив руку ей на плечо.

— Ты знаешь, какой самый коварный яд, Нона? — Сестра Яблоко поджала губы. — «Коварный» означает «худший».

— Н… — Теперь, когда голова Ноны встретилась столом, он занимал большую часть поля зрения. Она могла видеть Сестру Яблоко от бедер до грудной клетки, руку Арабеллы и Клеру позади них обоих.

— Н?.. Кот-трава похитила твой язык? — Сестра Яблоко подняла дощечку завернутой в ткань рукой. — Доверие, Нона. Доверие — самый коварный из ядов. Доверие сводит на нет все предосторожности. — За спиной монахини Клера закатила глаза. — Так что давай свое доверие экономно. Или, еще лучше, не давай вообще. И, Послушница Клера… ты будешь молоть вонь-желуди в дым-пещере в течение часа после окончания урока.

Глава 13

Занятия в классе Тень проходили медленно, но Нона все-таки сумела узнать о свойствах и приготовлении кот-травы, основного ингредиента препарата, известного как «бескостный», которым ее отравили. Она также узнала о корне сегрена, из которого была дистиллирована настойка тюряга, которой отравили Арабеллу. Самым запоминающимся фактом было то, что у кот-травы был неприятный запах гнили, тогда как корень сегрена, когда его разрезали, пах кошачьей мочой.

— Корень сегрена пахнет кошачьей травой. Кот-трава — нет. — Сестра Яблоко постучала по доске. — Это легко запомнить!

Нона не видела демонстраций, хотя ей удалось увидеть, как Клера дважды ущипнула обездвиженную Арабеллу.

Примерно за десять минут до конца урока Нона обнаружила, что может поднять голову. Вокруг нее послушницы кипятили маленькие железные кастрюли, полные кот-травы и уксуса, на подносах с раскаленными углями. Вонь стояла невероятная.

К тому времени, как Нона смогла сесть, Сестра Яблоко уже ходила по классу, проверяя составы на цвет и консистенцию.

— Вы все должны сейчас профильтровать жидкость. Используйте мелкое сито и убедитесь, что вы добавили алкоидную соль перед процеживанием, а ртуть — после. На следующем уроке мы будем перегонять наш ликер, чтобы восстановить эссенцию, которой была покрыта грифельная доска Ноны. Он будет проникать в кожу, хотя медленно и менее эффективно — для достижения оптимальных результатов его нужно употреблять в свежем виде.

Нона и Арабелла замыкали шествие, когда класс поднимался по длинной лестнице, чтобы выйти на свежий воздух. Сестра Яблоко поддерживала Нону, а Бента помогала Арабелле.

— Ты полностью восстановишься в течение часа, — сказала Сестра Яблоко, хлопком отправляя Нону в путь, когда та поднялась наверх.

До самого сна Нона чувствовала себя не совсем в своей тарелке. Она сидела на кровати и болтала с Рули, пока, наконец, Клера не пришла из бани.

— Мне пришлось отмокать несколько часов, чтобы избавиться от этой вони! Смотрите! Я вся в морщинах! — Клера вытянула вперед пальцы, подушечки которых слишком долго были в воде.

Нона фыркнула, но ей не хотелось говорить, что она все еще чувствует запах вонь-желудей:

— Откуда она узнала?

— Что я нагло себя веду? У нее глаза на затылке! — Клера фыркнула.

— Откуда она знала, что ей понадобится Сестра Чайник, чтобы обмануть меня?

Джула наклонилась к ним с соседней кровати:

— Если бы конфеты или булавки достались вам обоим, она не обратила бы внимания на дверь, и Чайник бы ушла. Если бы Арабелла не была отравлена, когда Чайник вошла, она бы достала что-нибудь для нее — письмо от отца или что-нибудь еще… Отравительница всегда побеждает!

— Ненавижу эту женщину, — сказала Клера.

Утром Нона первая вскочила с кровати, и сонная Клера напомнила ей, что в седьмой день занятий не бывает.

— Старшим послушницам разрешается спускаться в город на экскурсии под наблюдением сестры. — Клера села, зевая и потягиваясь. Ее ночная рубашка была тонкой и серой, со множеством прорех, но все же лучше, чем ничего, как у Ноны. — Я собираюсь повидаться с отцом. Под наблюдением Сестры Кремень, к несчастью. Она совсем не клевая. Настоятельница дала мне особое разрешение, хотя я все еще в Красном.

Нона ничего не ответила. Она достаточно знала о тюрьмах, чтобы сказать, что не хотела бы видеть своего отца в одной из них. Однако, если бы быть в тюрьме означало, что она может навещать отца в один день из семи и он не пропал подо льдом, она с удовольствием заняла бы место Клеры.

Гесса высунула голову из-под одеяла и широко зевнула.

— Мне приснился ужасный сон. — Она села, содрогаясь. — Про волка…

— …в капкане, — сказала Нона.

— Да… — Гесса нахмурилась. — Разве я разговаривала во сне?

Нона не ответила. Ночью ее разбудил сон о волке с ногой в железном капкане. Она не помнила об этом, проснувшись, пока Гесса не заговорила.

— Мы будем плавать в провале. — Джула натянула нижние юбки и тут же споткнулась о кровать, недостойно упав лицом вниз, задом вверх. Она откатилась в сторону и брыкнулась, задрав юбки. — Идешь, Нона?

— У меня дополнительные уроки с Сестрой Яблоко. — Кроме того, Нона не умела плавать.

— Смотри, чтобы она снова тебя не отравила, — усмехнулась Клера.

После завтрака Нона встретилась с Сестрой Чайник в Башне Академии. Классная комната казалась очень большой, их было только двое, их стулья стояли бок о бок за столом, на котором обычно были выставлены загадочные вещи Сестры Правило. Грифельная доска и мелки, при помощи которых Сестра Яблоко напала на Нону во время урока Тени, лежали перед ними на полированном дереве.

— Ты меня отравила, — сказала Нона.

— Да.

— Больше так не делай.

Сестра Чайник закусила нижнюю губу, изучая Нону:

— Не думаю, что попытаюсь. Это очень свирепый взгляд для маленькой девочки.

— Я заставила обоих братьев Таксисов истекать кровью, а они даже не пытались меня отравить. — Нона достала перо.

— Они недооценили тебя, Нона. Я видела тебя на меч-пути. Я бы не стала тебя недооценивать. — Чайник достала из кармана плоский футляр и открыла его, чтобы показать свое перо, черное и жесткое, возможно воронье. — Я рассказала сестре Сало о том, как ты прыгала между вершинами спирали.

Нона ничего не ответила, но достала свиток, глядя в темные глаза Чайник.

— Сестра Сало сказала, что ты выбрала дорогу воина. Она сказала, что большинство не берет с собой ничего, кроме страха перед падением. Даже когда они больше не заботятся о высоте падения, они боятся возможности неудачи — точно так же, как страх смерти давит на многих, когда они сражаются. Воин, однако, ненавидит страх: это такое же нападение, как и любое другое, и с ним нужно бороться. Он бросается на него, все или ничего, он преодолевает и презирает его. В конце концов смерть заберет нас всех, но воин выбирает почву, на которой встречается с ней, и способ, он заставляет смерть бежать, чтобы догнать его. — Чайник разгладила собственный свиток. — Начнем!

— А кто ранил Госпожу Меч? — спросила Нона.

Сестра Чайник обмакнула перо и написала на свитке букву:

— Это буква А. Я принесла тебе грифельную доску и мелки, чтобы ты могла попрактиковаться в переписывании.

Нона уставилась на блестящую букву. Гесса рассказала ей самое главное. А — это Академия, и так далее. Влажные чернила напомнили ей кровь в темноте.

— А — для ассасина, — сказала Нона. — Говорят, сестры императора Шерзал и Вел… Вел…

— Велера.

— Велера. Говорят, что они предпочли бы видеть Арабеллу царстве мертвых, чем в руках императора.

— Ну, она ведь ни там, ни там? — сказала Чайник.

— Я знаю истории про ной-гуин. — В клетке Гилджона Гесса рассказывала о ной-гуин, необычных охотниках на людей, невидимых в ночи, проникающих сквозь любую защиту и безнаказанно отнимающих жизни. Маркус всегда требовал рассказов об убийцах, и чем больше крови, тем лучше. — Сестра Сало дралась с одним из них?

Сестра Чайник смерила Нону оценивающим взглядом.

— Чтобы ранить Госпожу Меч, потребуется не один ной-гуин. — Она фыркнула. — Сейчас. М — это меч. — Ее перо скользнуло по пергаменту, оставляя блестящий черный след.

— Похоже на букву П, — сказала Нона, прищурившись, пытаясь вспомнить фигуры, которые Гесса рисовала для нее снова и снова. Она нарисовала одну из них на своей грифельной доске и перевернула ее вверх ногами. — Вот.

Сестра Чайник усмехнулась:

— М — это меч, П — путь. Мало кто знает, но меч и путь — две стороны одной медали. Меч-путь — не просто игра, чтобы занять беспутных: один действительно помогает другому. Кроме того, то, что у тебя есть, — это К, если вообще что-то есть…

— Ты — самая лучшая на меч-пути, — сказала Нона. — Значит, ты тоже квантал?

Ухмылка сестры Чайник превратилась в смех:

— Предок, нет! Но я очень хорошо разбираюсь в связанных с Путем видах мышления, которым учит Сестра Сковородка. Я могу быть такой же безмятежной, как все черти ада! И никто не может такой тихой, как я! Кроме Ябби, конечно. Я имею в виду Госпожу Тень.

Нона попыталась представить Сестру Чайник безмятежной… или даже тихой. Ей это не удалось.

— Я думала, что Путь — это ясность, безмятежность и терпение. Да?

Чайник пожала плечами:

— Терпение и безмятежность, — две стороны одной монеты. И тебе нужно знать все стороны монеты, прежде чем сможешь заработать ее и потратить. Сестра Сковородка научит тебя этому.

— Послушницы говорят, что Сестра Сковородка просто старая женщина, которая много болтает. Они говорят, у нее совсем не осталось магии. — На самом деле, когда Нона думала об этом, ей было легче представить сестру Кастрюлю, творящую магию, чем квантал-безмятежность Сестры Чайник, заменившую ее обычную болтовню и юмор. Сестра Сковородка, по крайней мере, выглядела такой же древней и изможденной, как любая древесная ведьма из тех историй, о которых шептались у деревенского очага.

— Это В. Я хочу, чтобы ты писала А, М, В снова и снова, пока твоя рука не запомнит их. — Сестра Чайник указала на дощечку Ноны.

Нона начертила буквы, мысленно следуя по линиям каждой из них.

— Хорошо. Еще раз.

Нона проделала это еще семь раз, прежде чем дощечка заполнилась.

— Хорошо. И нет, я не знаю, может ли Сестра Сковородка дотронуться до Пути. Она была стара, когда настоятельница была послушницей. Но я могу сказать тебе, что когда-то она была одной из великих Святых Ведьм и следовала по Пути, который проходит через все сущее. К ней приходили первосвященники. Император Кстал, третий этого имени, и его сын, четвертый, вызвали ее ко двору. И когда, более пятидесяти лет назад, против нас выступил Дарн — их барок из боль-дерева было так много, что они почти построили мост через Коридор, — именно Сестра Сковородка и Сестра Дождь из Скалы Джеррана встретили их шторм-ткачей и смыли их с моря… Так что не хорони пока старушку. И не называй ее «старушкой». И не говори ей, что я рассказала тебе эту историю… Давай нарисуем немного Г, хорошо?

Большая часть дня прошла, прежде чем Нона убежала от ужасов алфавита и выскочила из башни Академии, слишком измученная, чтобы идти на поиски своих подруг. Над головой махал крыльями грач, черный на фоне неба, спускаясь к многооконному шпилю монастырского гнездовья грачей. Обычно они прилетали и улетали вместе, кружась и хрипло крича. Одинокая птица означала послание. Нона гадала, какие слова приносят эти темные крылья и из какой дали. Она также спрашивала себя, было ли их так же больно писать, как ее бесконечные буквы.

Когда Клера вернулась, Нона отдыхала в дормитории, нянча страдающую от судорог руку. Солнце уже начало клониться к закату, его красный свет нарисовал полосы на потолке.

— Ты пыталась писать чернилами на пергаменте. — Клера кивнула в сторону пальцев Ноны, прежде чем плюхнуться на кровать.

Нона вытянула перед собой испачканные чернилами пальцы правой руки. По настоянию Ноны Сестра Чайник разрешила ей попробовать с пером и низкосортной бумагой после нескольких часов работы с мелом и грифельной доской. Это оказалось труднее, чем ожидала Нона, и в результате получилось корявое месиво из рваных линий и чернильных пятен.

— Как твой отец? — спросила Нона.

Клера перевернулась на спину и уставилась в потолок:

— А где все остальные? Неужели они утонули во время купания?

Нона пожала плечами.

— Не знаю. Я видела, как Рули входила в Зал Меча. Некоторые из них, должно быть, тренируются на меч-пути. — Клера выглядела измученной. И печальной. Она подбрасывала монетку высоко вверх, ловила ее, подбрасывала. — Как твой…

— С ним все в порядке. Через месяц у него апелляционное слушание. Выглядит многообещающе.

— Это хорошо? — Нона не знала, что такое апелляционное слушание.

— Да. — Клера поймала пенни в ладонь и сжала его в кулаке. В угасающем свете он казался серебряным. — Ты никогда не думала о том, чтобы просто убежать, Нона? Просто бежать, бежать и где-то потеряться?

— Куда? — Нона думала об этом, но лучше бежать куда-то, чем бежать от кого-то.

— Куда угодно. Начать новую жизнь.

— Там очень тяжело. — Нона посмотрела на окна. — Бежать — хорошо, но когда ты останавливаешься, то начинаешь замерзать, голодать и умирать. Вот если у тебя есть деньги, тогда…

— Да. — Клера внезапно села. — Да, деньги делают побег лучше. Деньги исправляют все. — Она встала. — Давай найдем их. Повеселимся, устроим неприятности, пошумим. Завтра занятия. Всегда занятия. Давай…

— Это же серебряная крона! — Нона указала на монету, которой играла Клера.

— Я заставила одну стать многими. — Клера сунула монету в карман. Та упала со слабым звоном. — Мне немного повезло. — Она улыбнулась, но вид у нее был грустный.

— Как… — но тут дверь распахнулась, и в комнату с визгом вбежала Рули, завернутая в полотенца, а Джула и Кетти ее преследовали.

— Лови ее!

— Хватай ее!

И Клера бросилась в погоню, широко и дико улыбаясь.

Глава 14

Первая полная неделя пребывания Ноны в монастыре прошла как в тумане: она изнуряла себя бесконечным повторением ударов, бросков и захватов на Мече, напрягала мозг в Академии, изучая оледенение, эрозию и образование скал, и объедалась, все еще не в силах поверить, что трапезы будут приходить три раза в день.

В дормитории Нона разделила с Гессой еще два сна, оба кошмарные. Гесса сказала, что они, должно быть, проходят через остатки связи, которая возникла, когда она поделилась с Ноной своей памятью. Феномен исчезнет, сказала она. Кроме того, Кетти поссорилась с Генной, и их обоих на неделю отправили в прачечную. И, к радости Клеры, кот настоятельницы помочился на рясу Арабеллы в ночь третьего дня.

На уроках Тени они сварили еще два яда, один из которых вызывал слепоту, другой — путаницу, изучая природу ингредиентов, противоядия, если таковые существовали, и средства, с помощью которых полученные мази могли быть введены жертвам или избегнуты послушницами. Сестра Яблоко оказалась столь же неприятной в своей пещере, сколь милой вне ее. Кетти провела целый день без зрения после того, как ей не удалось помешать Отравительнице обмануть ее тем же трюком, который она только что описала на доске. Рули провела целый день в Необходимости после того, как слишком громко пошепталась с Генной в конце класса. Никто не знал, как Отравительница добралась до нее, но к тому времени, когда она добежала до верха лестницы, ее уже рвало. И Джула попала на острый кончик языка Яблока за мгновение мечтательности — критика ее алхимических неудач довела девочку до слез, что невольно заставило рассмеяться остальной класс.

Путь оказался наименее любимым уроком Ноны, он был даже хуже, чем скучный Дух, на котором Колесо вела их через бесконечные маленькие церемонии, которые, казалось, занимали каждый день Святой Сестры. Вскоре она начала бояться комнаты Сестры Кастрюли, наполненную светом и гармонией. Она смотрела на узоры до тех пор, пока ей не показалось, что ее глаза вот-вот начнут кровоточить, но ничего из того, что рассказала старуха, не заставило мистический Путь открыться перед ней. В ней не было той странной и тревожной энергии, о которой говорила Арабелла на первом уроке Пути, только такая глубокая скука, что ей захотелось выцарапать себе глаза. Визуализация безмятежности разозлила Нону; визуализация тишины наполнила ее голову требованиями чего-то другого.

К тому времени, когда снова пришел седьмой день, Нона уже начала считать монастырь своим домом. Воспоминания о Калтессе казались далекими, воспоминания о Гилджоне и его повозке — сном, а воспоминания о деревне — историей, рассказанной о ком-то другом.

По дороге к Башне Академии Нона остановилась, медленно повернулась на месте и посмотрела на здания, которые так быстро стали знакомыми: Зал Сердца и Зал Меча, Собор Предка, маячивший позади них, дормитории и трапезная, аркада монахинь и широкий двор перед баней. Одинокая курица с важным видом расхаживала в тени скриптория, останавливаясь, чтобы поскрести землю и клюнуть, словно ища пропущенные знаки препинания. Между прачечной и санаторием Нона разглядела стоящий у винодельни фургон, нагруженный бочонками с последним вином, готовым к поставке. Послушницам Священного Класса разрешалось выпить бокал монастырского вина за вечерней трапезой в любой седьмой день, который также был священным праздником, чем большинство из них, по-видимому, и являлось. Рули утверждала, что монастырь зарабатывает гораздо больше на доставке бочонков Сладкого Милосердия по Коридору, чем на обучении и тренировке послушниц.

— Конечно, если бы кто-нибудь из них встретился с Отравительницей, они бы сейчас выливали вино из своих кувшинов в канализацию.

Клера ждала в дормитории, когда Нона вернулась с очередного урока сестры Чайник, ее белые от мела руки были сведены судорогой, а пальцы испачканы чернилами. Прощальные слова сестры Чайник были о Клере, и Нона пересекла продуваемые всеми ветрами дворы, хмурясь под их тяжестью.

— Бесплатный совет. — Чайник накрыла ладонью руку Ноны, когда та потянулась за грифельной доской. — Самый трудный урок, который я когда-либо усвоила: все плохое, что твой друг делает кому-то другому, он когда-нибудь сделает и тебе. Некоторые люди в этом мире являются потребителями, а некоторые — дарителями. Когда двое таких образуют связь, она часто заканчивается плохо. Найди еще друзей, Нона. Клера Гомал проводит достаточно времени, думая о себе, и для этого ты ей не нужна. Не надо…

Нона высвободилась и поспешила прочь из башни, но все еще чувствовала пальцы сестры на своей руке, все еще слышала ее голос. Она вытерла руку об рясу и попыталась стряхнуть поднявшееся в ней дурное настроение. За всю жизнь у нее было мало друзей, и узы, связывавшие ее с ними, были для нее более священными, чем Предок для любой монахини. Дружба — это не то, что ты упускаешь или от чего отказываешься, не то, что можно делать по чуть-чуть или разрезать пополам.

Она все еще злилась, когда распахнула дверь дормитория.

Большинство послушниц еще не вернулись из своих многочисленных развлечений, но Джула лежала поперек кровати, свесив голову через край, словно изучала свиток, а Генна спала — она всегда, казалось, мчалась или спала, без какой-либо реальной паузы между ними. Мимо пронеслась Кетти в нижнем белье, держа перед собой рясу и морща нос.

— Кто-то впустил сюда этого чертового кота! Он написал на мои нижние юбки! Сестра Правило должна утопить эту штуку!

— Малкин хороший, — сказала Джула, не поднимая глаз. — Просто немного старый и сбитый с толку.

— Утопить! — донеслось через дверь, а сама Кетти ужу исчезла в направлении прачечной.

— Единственный мужчина в монастыре, и он все время писает на все подряд. — Клера из своей постели.

— Есть еще петухи. — Джула, все еще не поднимая глаз.

— Которые проводят время, кукарекая и расхаживая с важным видом, — сказала Клера.

— И хряки.

— Которые едят и гадят, — сказала Клера. — Я остаюсь при своем мнении.

Нона подошла к своей кровати.

— Сестра Чайник хочет врезать буквы тебе в голову, Нона? — Клера оторвала взгляд от серебряной кроны, которая путешествовала по костяшкам ее пальцев. В ее тоне было что-то отстраненное: возможно, на этот раз день в тюрьме принес ей плохие новости.

— Ей повезло больше, чем сестре Кастрюле с ее дурацким Путем. — Нона плюхнулась на кровать, протянула руку и вздохнула. — В следующий раз мы должны попросить ее отпустить нас попрактиковаться на меч-путь.

— Да, — кивнула Клера. Она изучала Нону, как будто та была для нее чем-то новым. — В любом случае, поторопись и научись читать. Ты же не хочешь отнимать у Чайник слишком много седьмых дней, иначе Отравительница не будет счастливой маленькой Отравительницей.

— Почему? — Нона нахмурилась.

— Ты не знаешь? Неужели? Да ладно тебе…

Звон колокола перебил Клеру. Звон колокола, которого Нона раньше не слышала, резкий и очень громкий. Три удара, пауза, еще три. Звон стального колокола.

— Предок, пусти мне кровь! — Клера выглядела потрясенной. — Это же Бител! Мы должны выбраться наружу, немедленно!

Через несколько мгновений девочки из Красного Класса уже выбирались наружу через главный вход дормиториев, вместе с дюжиной старших послушниц. Снаружи, в сгущающихся сумерках, двигались монахини и послушницы, стекаясь со всех сторон, одни бежали, другие быстро шагали, все направлялись к дому настоятельницы.

Бител снова нашел свой язык. Дзинь. Грачи рванулись в небо из-за Зала Сердца. Дзинь. Клера и Нона бросились бежать. Дзинь. Где-то вдалеке закричала женщина.

Весь монастырь собрался перед дверями Настоятельницы Стекло. Нона и Клера протиснулись в толпу послушниц, некоторые из которых были еще влажными и дымились после бани. Старшие монахини расположились по периметру толпы, некоторые из них несли фонари.

— Пожар? — Джула протиснулась к ним сквозь толпу.

— Я слышала, что произошел обвал в пещерах Тени… — Рули, длинные волосы завернуты в банное полотенце.

— Шшш. — Генна указала на дверь настоятельницы.

Сестра Сало и Сестра Яблоко шли впереди настоятельницы, Сестра Сало держала руку на перевязи. Настоятельница Стекло следовала за ними с посохом в руке и остановилась на ступеньках, откуда открывался вид на собравшуюся паству.

— Сестры. — Настоятельницы Стекло улыбнулась им, хотя в ее улыбке не было радости. — Послушницы. Только что пришло известие о приближении Первосвященника Джейкоба и четырех архонтов. Они будут здесь в течение часа. Этот визит — большая честь для нас и для Сладкого Милосердия. Я ожидаю, что вы все будете вести себя наилучшим образом.

Первосвященник и его свита разместятся в Зале Сердца, который будет закрыт до дальнейших распоряжений. Послушницы останутся на ногах, чтобы приветствовать первосвященника Джейкоба, после чего удалятся в свои дормитории. Сестра Правило возглавит хор, который будет петь Гимн Предку Этсана и Реквием Святой Джулы.

— Первосвященник, несомненно, пожелает возглавить службу в соборе, и все сестры должны будут присутствовать. — Настоятельница Стекло хлопнула в ладоши. — У нас есть час! Зажгите фонари, приготовьте еду и вино, пусть хор оденется должным образом… Вперед! Вперед!

Нона огляделась в поисках направления, в котором можно было бы пойти, и обнаружила широкую коричневую руку, опустившуюся на ее плечо.

— Красный Класс, — крикнула Сестра Дуб с высоты своего роста. — Со мной в трапезную. Мы вынесем столы и стулья, чтобы поставить их перед Собором Предка для церемонии приветствия.

Махнув мясистой рукой, Сестра Дуб повела их, и послушницы Красного Класса последовали за ней. Клере следовало бы присоединиться к хору, но вместо этого она осталась с классом, возможно, не готовая выступать перед такой высокой аудиторией. Когда они уходили, Нона оглянулась. Настоятельница спустилась по ступенькам, золотой завиток ее посоха украл яркость фонарей. В полумраке внизу были видны ее губы, сложившиеся в мрачную линию.

Глава 15

Огни, замигавшие между колоннами, дали первый видимый признак прибытия первосвященника. Нона представила себе священников — карликов среди громадных колонн, — их маленькие пятна света во всей этой тьме, тени, колышущиеся вокруг них. Она спросила себя, сколько их пришло и с какой целью. Брат Раймела Таксиса, Лано, сказал, что его отец знает Первосвященника Джейкоба. Как далеко простирается влияние Турана Таксиса? Настоятельница Стекло тоже должна была знать первосвященника, и, наверняка, это значит больше?

— Они пришли за тобой. Ты ведь это знаешь, правда?

Нона повернулась и посмотрела на Клеру, стоявшую чуть левее нее во втором ряду послушниц. Каждый класс стоял в две шеренги, самая короткая — впереди.

— Об этом говорит весь город, Нона. Ты должна была мне это сказать. — Клера не сводила глаз с приближающихся огней. Стоявшие по обе стороны от нее Рули и Кетти повернулись и уставились на нее.

— Сказать что? — спросила Джула, стоявшая рядом с Ноной.

— Нона почти убила Раймела Таксиса, сына Турана Таксиса, ринг-бойца. А когда на днях сюда приезжал Лано Таксис с судьей верховного суда…

— Он не приезжал! — Генна справа от Ноны. — Неужели?

— Он приезжал, и Нона чуть не отрубила ему два пальца. Чтобы спасти их, понадобился волшебник-марджал из Академии. Раймел все еще находится под опекой четырех других магов Академии.

— Где ты взяла нож? — прошипела Генна.

Нона посмотрела вдоль линии и увидела, что Арабелла смотрит на нее удивительно напряженно.

— Почему ты напала на него? — прошептала Джула.

Нона ничего не ответила. Она посмотрела на свои пустые руки и спросила себя, почему Клера не задала ей вопросов в дормитории. Должно быть, она рассердилась, что Нона ввела ее в заблуждение рассказом об Амондо в лесу. Хотя в этой истории было больше правды, чем в первой, которую рассказала ей Нона… Узнала ли она о Раймеле в последний седьмой день или только сегодня? Клера хорошо сдерживала свой гнев, держа его холодным и скрытым от глаз, а потом использовала как меч. Нона не понимала этого в своей подруге — но ведь она вообще мало что понимала в людях. Она ожидала, что все они будут похожи на нее, но вместо этого обнаружила, что каждый из них был загадкой, начиная с Клеры с ее медным пенни, который превратился в серебряную крону, Рули такой легкомысленный и доброй, без амбиций, и кончая Джулой и ее верой, Гессой и ее магией; даже гнев Генны, такой близкий к ее собственному, никогда не поддавался объяснению или предсказанию.

В тусклом свете костра, который монахини разожгли в костровой яме перед монастырем, показались священники. Под руководством Сестры Правило хор начал петь Гимн Этсана. Младшие послушницы пронзили ночь высокими, сладкими нотами, необычными и разорванными ветром; они повисли на мгновение, прежде чем сестры подхватили их с бо́льшей силой, слова слились в мелодию. Сестра Швабра стояла впереди, коренастая, с некрасивым и измученным заботами лицом, но ее голос был чудом, от которого по тыльной стороне ладоней Ноны пробежали мурашки.

Первой шла дюжина церковь-стражей в полированных стальных нагрудниках, с гладкими забралами шлемов, отражающими мир. Четыре барабанщика, шедшие позади бронированных рядов, начали мрачный ритм, который заглушил голоса монахинь и послушниц, ритм их ударов не соответствовал метру гимна. Позади барабанщиков восемь священников подняли длинные шесты, на которых развевались штандарты четырех архонтов и четырех провинций империи. Каждый штандарт находился под короткой перекладиной, на самом верху которой поблескивало серебряно-медное навершие.

Архонты ехали верхом, их жеребцы были настолько похожи, будто являлись детьми тех же родителей. Каждого архонта сопровождали по два клирика, на маленьких пони. Даже они носили серебряные цепи и роскошные мантии, отороченные мехом лед-рыси. Дюжина мужчин несла на двух шестах паланкин первосвященника.

Барабанщики прекратили бить только тогда, когда носильщики первосвященника опустили паланкин. Хор умолк, и никто не произнес ни слова, когда одинокий носильщик поспешил открыть дверь закрытого паланкина.

Молодой человек, светловолосый и красивый, в черном бархате, вынырнул из открытой двери, прижимая к груди книгу в кожаном переплете. Нона спросила себя: неужели священники и судьи даже в Необходимость носят с собой книгу, которая говорит им, что делать?

Первосвященник Джейкоб последовал за ним после почтительной паузы, маленький человечек, почти поглощенный своим парадным облачением — мантией с глубокими пурпурными складками, украшенной золотыми нитями, которые утяжеляли ее и не давали взлететь под порывами ветра. Короткие седые волосы выбивались из-под черного головного убора, спиралью поднимавшегося вверх. Он стоял в тридцати ярдах от Ноны, освещенный мерцающими огоньками, но все равно в этом человеке было что-то знакомое. Что-то такое, что заставило ее скривить губы.

Первосвященник зорко огляделся, не обращая внимания на протянутую носильщиком руку, которая должна была помочь ему спуститься. Помощник достал из паланкина длинный прямой посох, на пару футов выше него и сделанный из такого темного дерева, что мог бы быть черным, с золотым тиснением на конце — переплетшиеся альфа и омега Предка. Первосвященник взял посох и неодобрительно оглядел комитет по встрече.

Сестра Нож приблизилась с поклоном. Опустив глаза, она указала на ступеньки, где ждала настоятельница. Настоятельница стояла рядом не с Сестрами Яблоко и Сало, как это часто бывало раньше, а с Сестрой Колесо и Сестрой Роза из санатория, чьи воронкообразные головные уборы теперь, казалось, свидетельствовали о каком-то церковном старшинстве.

Поняв намек, первосвященник подошел к настоятельнице. Он шел, заметно прихрамывая, опираясь на посох. Позади него четверо архонтов спешились, и носильщики начали вынимать багаж из паланкина.

— Первосвященник Джейкоб! Добро пожаловать в Сладкое Милосердие. — Настоятельница Стекло кивнула в сторону хора, чтобы начать реквием.

Первосвященник поднял руку, опережая их.

— Этот визит не из тех, которые я совершаю с радостью. Если вы присоединитесь ко мне, настоятельница… — Он поманил ее к себе.

— Я его знаю… — Нона не собиралась произносить эти слова, но шепот вырвался из нее.

— Не знаешь! — прошипела Генна справа от нее. — Это Первосвященник Джейкоб, глава веры. Не какой-нибудь бродячий проповедник, которого могла бы увидеть крестьянка.

— Настоятельница? — Первосвященник снова поманил ее к себе.

Настоятельница Стекло поджала губы, глядя на двух носильщиков, выходивших из паланкина и несших на веревочных ручках ящик с железными углами. Со вздохом она спустилась, сопровождаемая Колесом и Розой и присоединилась к первосвященнику, стоявшему перед костровой ямой.

— И девочка. — Первосвященник Джейкоб окинул взглядом линию Красного Класса, в его глазах горел огонь. Свет и тень сделали его лицо похожим на череп. И теперь Нона узнала его. Человек из воспоминаний Гессы. Человек, который забил до смерти Четыре-ноги.

Настоятельница с недоумением посмотрела на него:

— Какая дев…

— Не надо, — сказал первосвященник.

— Нона! — Настоятельница Стекло помахала ей рукой, и Нона, не думая о побеге, подошла к ней. Она бросила прищуренный взгляд на первосвященника, встретила его бледные глаза и заметила в них удивление. На мгновение она представила себе, как прыгает и вцепляется ему в горло. Эта картина ей понравилась.

— Это и есть послушница? — спросил он, когда она подошла ближе.

Настоятельница кивнула:

— Слишком маленькая, чтобы привести первосвященника и всех четырех архонтов по такой крутой и извилистой тропе, не так ли?

— Ты поступила не очень хорошо, Шелла. — Первосвященник нахмурился. За его спиной носильщики открыли ящик и начали вынимать оттуда что-то тяжелое и лязгающее.

— Разве это необходимо, Джейкоб? — Настоятельница Стекло с отвращением взглянула на ящик.

— Неужели ты действительно не понимаешь, кто такой Туран Таксис? — Первосвященник Джейкоб покачал головой. — Я думал, ты умна, Шелла, даже хитра. Это не имеет… никакого смысла. — Он махнул рукой, и носильщики шагнули вперед с тяжелыми железными колодками в руках, волоча за собой длинные цепи. — Настоятельница Стекло, послушница Нона, вы обе должны быть помещены под церковный арест до суда на рассвете.

Тот, что покрупнее, открыл железную колодку, которую держал в руках, и шагнул вперед, чтобы надеть ее на голову настоятельницы. Нона услышала позади себя вздохи и крики. Другой мужчина шагнул к ней, и она попятилась.

— Пусть он это сделает, дорогая Нона. — Настоятельница Стекло улыбнулась и поморщилась, когда тяжесть колодки легла ей на плечи. — Первосвященник сказал свое слово. Предок присмотрит за нами.

Нона заставила себя остановиться. Ей было все равно, наблюдает за ней Предок или нет, но она знала, что настоятельница стоит перед ней смиренная и закованная в цепи, потому что вытащила ее из самой тени виселицы за несколько мгновений до того, как они попытались накинуть ей на шею веревку. Нона не понимала, почему настоятельница так поступила, но понимала, что она в долгу перед ней.

— Я снова убью его. — Нона стояла прямо, когда колодка опустилось на нее. — Я убью его брата и его отца, если они думают, что это правильно.

— Она сама себя осуждает. — Первосвященник развел руками. — Нам вообще нужен суд?

— Она еще ребенок, Джейкоб. — Настоятельница, спотыкаясь, шагнула к нему, лицо ее было напряжено.

Когда тяжесть легла на Нону, ее ноги подкосились, и она упала на колени на камень. Один носильщик поддерживал ее, в то время как другой пытался закрепить колодку, чтобы та охватила ее шею и оба запястья. Потребовалось использовать гаечный ключ, чтобы затянуть колодку настолько, чтобы ее руки просто не выскользнули.

— Откажись от нее сейчас же, и, возможно, для тебя еще найдется место в церкви, Шелла. Это не похоже на тебя — сентиментально относиться к ребенку. И почему этот ребенок?

— Меня зовут Стекло. Мы устроим суд и посмотрим, чего стоит это имя.

Первосвященник вздохнул. Он снял шляпу, пригладил волосы и поправил их, прежде чем ветер успел испортить его работу.

— Отведите их в карцер.

И вот, пока монастырь наблюдал за происходящим, а приветственная трапеза остывала на длинных столах, Настоятельницу Стекло и Нону увели дожидаться суда. Нона посмотрела на своих одноклассников, когда она, шатаясь, прошла мимо, слегка поддерживаемая одним из церковных охранников. Некоторые отворачивались или смотрели себе под ноги, в том числе и Клера. Другие — смотрели в ужасе. Даже Арабелла Йотсис выглядела пораженной, хотя Нона не могла понять почему.

Сестра Яблоко должна была привести людей первосвященника к карцеру — в каждом монастыре имелся свой карцер, но его местоположение менялось от места к месту. Карцером Сладкого Милосердия была пещера в конце туннеля, который проходил мимо классной комнаты Тени. Сестра Яблоко провела их на сотню ярдов в глубь плато, высоко держа фонарь. Темнота — чем глубже, тем неохотнее — расступалась перед вторжением монахини. Они миновали с полдюжины перекрестков, где туннель раздваивался на меньшие или большие пути, и в конце концов коридор закончился в маленькой, почти сферическую пещере, где стены были сглажены водой, уже давно нашедшей более быстрое русло. Железные прутья перегораживали коридор и маленький вход в исчезнувший поток. Сестра Яблоко отперла дверь в решетке, и настоятельница вошла с таким достоинством, на какое только была способна. Стражи помогли войти Ноне. Сестра Яблоко заперла дверь.

— Я буду молиться за вас обоих. — Она слегка улыбнулась и пошла прочь, ведя за собой четырех гвардейцев. Она не оставила после себя ничего, кроме эха света своего фонаря, вскоре проглоченного ночью, такой древней, что она, казалось, никогда не покидала этих мест.

— Она не выглядела очень расстроенной. — Голос Ноны удивил ее. Она не собиралась говорить, но темнота дает языку свободу — как маска или корона судьи.

— Яблоко — Серая Сестра, — сказала настоятельница. Нона услышала, как Стекло села. — У нее много личин, и она сама сказала бы тебе не доверять ни одной из них. Только помни, что она — твоя сестра, такая же верная тебе, как ты Предку.

— Что они с нами сделают? — спросила Нона. Земля была влажной, неровной и твердой, и в этом месте стоял стойкий запах канализации, возможно, напоминая о последней монахине или послушнице, посланной сюда, чтобы поразмыслить о своих грехах.

— Надеюсь, нас сочтут невиновными.

— А если нет?

— Ну что ж, тогда мы будем предметом церковного правосудия, которое, к сожалению, покоится на очень старых и довольно варварских законах. Мне отрежут язык и выпорют, а потом выгонят из монастыря. И тебя предадут смерти.

— О.

— Ты сама спросила. И ты была на ступеньках виселицы, когда я нашла тебя…

— Я думала, что вы любите лгать. — Нона пошевелила руками в ярме. Было больно.

— Я сказала, что ложь может быть очень полезной. Но даже дети заслуживают честности в темноте.

— Как?

— Как что?

— Как меня предадут смерти?

— А. — Настоятельница втянула в себя воздух. — В каждом монастыре свой обычай. Молчаливое Терпение и Целомудренная Преданность сжигают, но по-разному; Скала Джеррена предпочитает побивать камнями. Мы топим. Не в мое время, но говорят, что дно провала полно костей…

— Зачем вы мне все это рассказываете? — Может быть, Ноне было всего десять лет, но она знала, что взрослые должны утешать детей, даже если они могут предложить только ложное утешение.

— Чтобы завтра ты попридержала язычок и позволила мне сделать то, что нужно, без того, чтобы твой гнев закопал нас еще глубже.

При этих словах Нона прикусила губу и подтянула колени к груди, прислонив часть тяжести колодки к стене пещеры. Она молчала, казалось, целую вечность, вспоминая лица своих одноклассников, когда они смотрели, как ее уводят.

— Почему вы помогаете мне? — наконец спросила она.

Настоятельница Стекло долго молчала, а когда заговорила, то сказала только одно:

— Возможно, потому, что я действительно знаю, кто такой Туран Таксис.

Глава 16

Церковь-стражи вывели Нону и настоятельницу, щурящихся от дневного света, и повели их мимо скриптория и Зала Меча в Зал Сердца. Монахини и послушницы выстроились на последних пятидесяти ярдах перед ступенями и колоннами парадного входа в Зал Сердца. Сестры и старшие послушницы бормотали первую молитву Предка. Нона не знала этих слов наизусть, но слышала их достаточно, чтобы узнать, когда они были произнесены.

— Предок, следи за нашим путешествием. Предок, проведи нас в направлении от и в направлении к. Предок, помоги нам нести бремя наших лет и вечер…

— Разве так не говорят на похоронах? — спросила Нона, спотыкаясь и стараясь не отставать от настоятельницы.

— И при родах, Нона. И при родах.

Огромные двери из железного дерева вели в фойе, еще больше колонн поднималось к сводчатому потолку, пол был выложен черно-белой плиткой. Бронзовые двери, поменьше, открывались в зал с куполообразным потолком, где первосвященник восседал на возвышении в кресле, чья позолоченная спинка возвышалась над ним в виде свитков. Четыре архонта сидели у подножия возвышения, по двое с каждой стороны, каждый в пышном наряде и в кресле, едва ли менее впечатляющем, чем у первосвященника. Нона впервые рассмотрела архонтов, заметив в ночь их прибытия только их величие и символы должности. Толстый и бледный человек, седеющий, с глубоко посаженными глазами и влажными губами. Строгая старуха, темная как смоль, с бритой головой, с единственной золотой серьгой в ухе. Высокий и худощавый мужчина, моложе остальных, темноволосый, с выражением глубокой меланхолии на лице. Крепкий мужчина, излучавший вокруг себя беспокойную энергию, квадратная голова на толстой шее, половина лица покрыта старыми шрамами, как будто чья-то когтистая рука пыталась оторвать ему голову. Этот последний бросил быструю натянутую улыбку в конец зала — исчезнувшую так быстро, как будто ее никогда и не было.

Полдюжины помощников, некоторые с переплетенными в кожу томами законов, сопровождали архонтов; все, собравшиеся перед помостом, очевидно, были настолько погружены в различные невнятные разговоры, чтобы даже не заметили появление пленников. Сестры Колесо и Роза ждали возле возле близкой к двери области, огороженной короткой деревянной стеной, доходившей Ноне до груди. Церковь-стражи выстроились вдоль стен зала, по пять с каждой стороны.

Настоятельница Стекло первой вошла в ограду, Нона последовала за ней.

— Ты боишься, дитя мое? — спросила настоятельница, с трудом поворачивая голову и руки, чтобы взглянуть на Нону.

— Не знаю. — Нона знала, что ей должно быть страшно. Она боялась упасть, когда ступила на меч-путь. Боялась не земли внизу, а беспомощного падения. Она боялась потерять Сайду, когда повозка везла их в тюрьму. Но здесь, в кандалах, с ожидающим ее провалом, с черепами в черной воде, глядящими вверх в ожидании ее прибытия, ей еще предстояло найти место для страха. Это исходило от Раймела Таксиса, его поступков, его зла. Этот человек умрет от ее руки, и, если церковь поддержит его, она тоже станет ее врагом. Первосвященник, как она уже решила, заплатит за мула Гилджона больше кроны. — В основном я злюсь.

Настоятельница Стекло моргнула, покачала головой и улыбнулась.

— Конечно, боишься, Нона. Как и я. — Она опустилась на одно колено, чтобы быть на одном уровне с Ноной. Несколько прядей седых волос выбились из-под головного убора, на лбу выступили капельки пота. — Ты знаешь, почему это место называют Залом Сердца?

Нона покачала головой.

— Он назван в честь корабль-сердца, которое хранится в пещере далеко под нашими ногами. Тепло для бани и спален идет оттуда, трубы тянутся вниз, достаточно близко к корабль-сердцу, чтобы нагреть масло…

Нона позволила настоятельнице успокоиться, рассказывая свои истории, и вместо этого посмотрела на свои запястья, удерживаемые колодкой на уровне плеч. Железные зажимы впились в кожу, оставив под ней влажную красную плоть, пальцы наверху онемели и едва реагировали, когда она пыталась ими шевельнуть. Если ее бросят в воду все еще в колодке, она утонет и исчезнет. Даже без колодки она утонет, если только плавание не окажется чем-то легким, чему можно научиться в спешке. Но такой железный груз… неужели они отбросят его так же легко, как и ее жизнь? Или удалят для последующего использования? Это будет ее шанс.

— …взял его с корабля, который доставил наших предков из тьмы над небом. Ты знала об этом, Нона?

— Нет. — Нона оторвалась от осмотра ран на запястьях и посмотрела на настоятельницу. — Они скоро начнут?

— Достаточно скоро. Нет ничего, что церковный суд любит больше, чем отсрочки и дебаты, но у меня такое чувство, что наш первосвященник очень хочет отправиться в путь. Должно быть, у него срочная встреча в Истине. Или, возможно, он беспокоится, что другие стороны могут проявить интерес к процессу, если у них будет достаточно времени, чтобы узнать о нем. У меня есть друзья в суде.

Как будто услышав ее через всю комнату и сквозь приливы и отливы болтовни архонтов, первосвященник встал, резко опустив пяту своего посоха на помост.

— Я, Первосвященник святой церкви Джейкоб, объявляю внеочередное заседание суда Предка открытым. — Он кивнул помощнице, сидевшей слева от него, склонившейся над большим открытым свитком с пером в руке. Женщина начала писать.

— Со мною вместе на суде присутствуют четверо архонтов веры. Архонт Невис принес тяжесть геранта. — Толстяк склонил голову, глубоко посаженные глаза блеснули на бледном лице. Если не считать его талии, он не показался Ноне особенно крупным мужчиной, уж точно не крови геранта. — Архонт Анаста принесла быстроту и точность хунска. — Старуха кивнула, дневной свет блеснул на лысом темном куполе ее черепа, одинокая серьга покачнулась. — Архонт Фило принес тайну и прозрение марджала. — Высокий человек не подал виду, что услышал его, разве что печаль на его узком лице стала еще глубже. — Архонт Краттон принес направление и равновесие квантала. — Последний архонт наклонил голову, шрамы на левой стороне его лица побагровели в лучах утреннего солнца, косо падавшего из узких окон. Он сжал перед собой кулаки. Нона представила себе, что эти руки могут раздавить камни, оставляя только порошок.

Первосвященник поклонился каждому архонту по очереди, затем снова перевел взгляд на пленников:

— Я ожидаю, что суд будет быстрым. Факты неоспоримы, прецедент диктует нам приговор, и трудно представить себе, что может быть какая-то защита. Мы выслушаем извинения Настоятельницы Стекло и подумаем, какая мера милосердия может быть открыта для нас в этом деле.

— Факты таковы. Раймел Таксис, сын одного из самых знатных семейств государства, рожденный в династии императоров, получивший свое имя в святом соборе Предка, был смертельно ранен Ноной Рив… — Нона открыла рот, чтобы возразить, сказать, что ей ничего не нужно от Партниса Рива, но настоятельница шикнула на нее и ее взгляд был таким свирепым, что Нона прикусила язык. — …сказал человек, которого затем признали виновным в убийстве и приговорили к повешению по воле императора в тюрьме Хэрритон.

Настоятельница Стекло из монастыря Сладкого Милосердия добилась освобождения преступницы под ложным предлогом и впоследствии доставила ее в монастырь, где та была принята в послушницы с неприличной поспешностью.

Дело теперь подпадает под церковный закон, который в вопросах убийства и покушения на убийство не более снисходителен, чем императорские предписания в этом отношении. Наш долг ясен. Во-первых, мы должны приговорить Послушницу Нону к смерти за ее преступление против Раймела Таксиса. Во-вторых, мы должны вынести приговор Настоятельнице Стекло за грубое вмешательство в светские дела государства; она совершила преступление, за которое необходимо подать пример как церкви, так и мирянам. Отказ от вынесения сурового приговора вызовет волнения как среди населения, так и внутри двора императора. Церковь не может позволить, чтобы ее считали стоящей выше гражданского права.

— Если на данном этапе нет других мнений… — он взглянул на архонтов, — я обращусь к Настоятельнице Стекло. Надеюсь, она принесет свои извинения и попросит о помиловании.

Все взоры обратились к настоятельнице, которая сделала шаг вперед, прислонившись к деревянному ограждению для узников.

— А ты не спрашивал себя, Джейкоб, зачем мне понадобилось отнимать ребенка у палача?

Первосвященник кашлянул в ладонь и прочистил горло.

— Вы будете обращаться ко мне по титулу, Настоятельница Стекло. Здесь нет никаких дружеских уз. Только закон. — Когда он сидел, ряса поднималась над ним, и его голова плавала в море пурпура и золота. — Мы понимаем слабость, настоятельница: все мы люди. Нам недостает совершенства Предка. Материнский инстинкт, возможно, подавил вас. Это не редкость для женщин определенного возраста, но вы выбрали неудачно, когда выбрали эту… — он махнул рукой в сторону Ноны, — …чтобы удочерить.

Настоятельница Стекло выпрямила спину, несмотря на тяжесть колодки, и выдавила из себя кривую улыбку.

— У меня много недостатков, первосвященник, слишком много, чтобы пытаться их скрыть. Но даже мои враги до сих пор не обвиняли меня в том, что у меня мягкое сердце. Я думаю, что чаще всего против меня использовали слово «хитрость». Поэтому мне больно видеть, как быстро вы пришли к выводу, что я стою перед вами, скованная собственной глупостью.

Нона заметила, как улыбка дрогнула на покрытых шрамами губах архонта Краттона справа, а еще шире — на влажных губах архонта Невиса слева.

— Суды ищут истину, первосвященник. Именно этого не произошло во время осуждения ребенка, сидящего рядом со мной. Может быть, вы могли бы спросить меня, почему я поступила так, как поступила, до того, как потребовали извинений за эти действия? Конечно, люди, которые обвинили эту маленькую девочку в убийстве знаменитого геранта и ринг-бойца, должны были задать этот вопрос, прежде чем приговаривать ее и Сайду Рив к смертной казни.

— Сайда ничего не сделала! — Нона выпалила эти слова, боясь, что настоятельница попытается положить раны Раймела к ногам Сайды.

— Тише, Нона, — тихо сказала настоятельница. — Ты утопишь себя своим ртом.

Первосвященник поднялся с кресла, держа посох в руке.

— Недостаток смирения не принесет вам здесь никакой пользы, Настоятельница Стекло…

— Даже если это так, я хотел бы услышать почему. — Голос архонта Краттона задрожал, словно по нему пробежала какая-то мощная вибрация. Ноне вдруг пришло в голову, что первосвященник вовсе не такой король, каким может показаться, а архонты — не просто часть его представления.

Настоятельница Стекло склонила голову в сторону архонта.

— Я услышала о деле Ноны, когда была в Истине и договаривалась о поступлении в монастырь девочки Йотсис. Пророчество Аргаты имеет значительное влияние среди населения, и какой бы вес мы ни придавали или не придавали этим словам, несомненно верно, что вера простых людей придала пророчеству свою собственную силу. Она может, например, довольно легко увидеть в любой два-кровке, подозреваемой в убийстве или похищении ребенка, часть имперской политики.

Я упоминаю пророчество: это пример того, как слова обретают силу, потому что мы им это позволяем. Два других слова, которые приобрели слишком большую силу, потому что мы им позволили, — Туран Таксис. Первосвященник Джейкоб спросил меня, действительно ли я знаю, кто такой Туран Таксис? Ну, я знаю, что это тот самый человек, чей старший сын убил по меньшей мере пять молодых девушек в актах жестокости, иногда из-за своей вспыльчивости, а иногда для собственного садистского удовольствия, и в каждом случае ему было позволено выйти на свободу даже без попытки ареста или судебного преследования. Деньги Таксиса купили общее право. Даже в высших судах, где другие представители аристократии и торгового сословия могли бы добиваться справедливости, золото Таксиса часто говорит громче всех. Воистину громче любого из тех, на кого возложена обязанность исполнять уставы, установленные нашими предками.

Итак, мне стало интересно, как маленькая девочка смогла завалить ринг-бойца геранта, и я стала спрашивать дальше. Я нашла многих, чьи отчеты об этом событии, по крайней мере в частном порядке, были совершенно иными, чем у «свидетелей», представленных в поддержку смертного приговора, вынесенного Ноне и Сайде Рив. Это, конечно, правда, что Нона нанесла травмы Раймелу Таксису. Однако она не напала на него неожиданно и сзади, а сделала это, чтобы защитить свою подругу, тоже маленькую девочку, от его нападения, предварительно предупредив его, чтобы он перестал.

Ноне обладает редким талантом, самым чистым хунска, который я видела за многие годы, и она родилась с инстинктом битвы и защитой слабых. Невинная девочка, в которой семя веры найдет благодатную почву. Сладкое Милосердие рыщет по империи в поисках таких девушек… неужели я должна была позволить принести ее в жертву нездоровым аппетитам убийцы, слишком богатого, чтобы заплатить за свои преступления?

Предок велит нам следовать догматам нашей веры, церковь — наша броня. Я видела, что обычное право потерпело неудачу, и заменила его церковным правом. Мы здесь, в этом зале, связаны долгом и верой, мы должны показать, что, как сыновей и дочерей Предка, нас нельзя ни купить, ни продать. Закон Предка — золото, по сравнению с низким металлом общего права. Мы ведем, когда другие падают. Я спасла ребенка, который будет хорошо служить Предку, но, более того, я нанесла удар ради идеалов, которые записаны в книге самого Предка. Если мы вернем Нону этому ложному правосудию, то удар будет нанесен не по коррупции, а по основам самой церкви.

Настоятельница Стекло глубоко вздохнула и позволила своим плечам опуститься, уступая давившей на них колодке.

Толстый архонт облизнул губы и медленно кивнул сам себе. Архонт Фило, скорбный марджал, поднял голову от созерцания своих коленей:

— Лучше было бы потребовать отсрочки казни, пока вы будете искать судью для рассмотрения дела.

— Возможно, вы правы, архонт. — Настоятельница кивнула. — Но дело должно было быть очень громким, чтобы любой судья в Истине услышал его сквозь звон золотых монет. — Она вздохнула. — Я поступила опрометчиво. Я поняла, что могу взять Нону. Путешествие от могу до должна очень короткое и оставляет мало времени для размышлений. Но я не думаю, что результат оказался неправильным. За исключением того, что я не смогла найти способ спасти обеих девочек.

— Это, как и говорит первосвященник, опасная игра. — Архонт Анаста впервые заговорила глубоким и хриплым от старости голосом. — Поставьте церковный закон над общим правом за нашими дверями, и вы обеими руками примете власть императора как свою собственную.

— Тоже верно, архонт Анаста. Я никогда не могла спорить о политике с женщиной, которая учила меня этому с самого начала. — Настоятельница выдавила из себя улыбку, как будто она не была придавлена колодкой и не истекала кровью, а вместо этого обсуждала тонкости науки за школьной партой. — Однако, забирая Нону из Хэрритона, я никогда не ставила один закон выше другого. Я не упомянула о своей должности. Я просто напомнила стражникам о своей давней дружбе с начальником тюрьмы Джеймсом и сказала, что забираю девочку. Никто из них не пытался остановить меня или даже приказать мне прекратить, и поэтому казалось вполне разумным предположить, что они были счастливы, что я взяла ее. Я более чем готова подвергнуться любой проверке на истинность… я слышал, что есть выпускники академии, которые могут определить, лгут ли им, и…

— Истина — очень туманное понятие. — Архонт Фило принял еще более скорбный вид и снова уставился на свои колени.

— Ха! — раздался лающий смех архонта Краттона. — Они даже не пытались остановить вас?

— Да, не пытались.

— Ну, это их некомпетентность. Если они позволили вам забрать девочку, это молчаливое разрешение! — Он стукнул себя кулаком по бедру.

— Если вам больше нечего сказать. — Первосвященник Джейкоб, осознав, что все еще стоит, тяжело опустился в свое величественное кресло. — Если вы продолжаете настаивать на своем отказе извиниться, тогда мы можем перейти к вынесению приговора.

— Я выступаю за то, чтобы обвинения были сняты. — Архонт Краттон пренебрежительно махнул рукой над головой. — Кто со мной?

— Краттон! — Первосвященник с трудом поднялся со стула. — Я бы посоветовал вам отнестись к этому делу серьез…

— У меня своя голова на плечах, Джейкоб. Будь прокляты старые долги и старые секреты, если они означают продажу моей души за золото Таксиса.

Архонт Фило поднял лицо к залу:

— По-видимому, в этом судебном деле нет оснований для разбирательства. — Он не казался счастливым по этому поводу, но Нона спросила себя, бывал ли он когда-нибудь счастлив по любому поводу.

Архонт Анаста уставилась на Настоятельницу Стекло таким пристальным взглядом, что Ноне показалось, будто она протягивает руку, чтобы найти между ними нечто материальное, невидимый железный прут:

— Это можно было бы сделать лучше, Стекло.

— Я знаю.

— Чище. Резче. Яснее. Как я всегда учила. — Архонт сузила и без того узкие и искусанные губы. — Это… это было грязно, неаккуратно, неуверенно.

Настоятельница Стекло склонила голову.

— Но ребенок не должен страдать от твоей ошибки. Это не то дело, за которое надо отвечать.

Настоятельница начала сползать на пол, охранник шагнул вперед, чтобы не дать ей упасть.

— Архонт Невис, решение остается за вами. — Первосвященник подошел и встал за креслом толстого архонта. — По крайней мере, я знаю, что на вас можно положиться в понимании того, где лежат наилучшие интересы церкви.

Архонт Невис бросил взгляд поверх шеренги своих собратьев-архонтов. Он нервничал, пот выступал маленькими колечками в седых волосах, прилипших ко лбу.

— Я…

— Прошло больше лет, чем нам обоим хотелось бы упоминать, Невис, — сказала Настоятельница Стекло, стряхивая с себя охранника и выпрямляясь. Она говорила так, словно их было только двое, а Нона и остальные — не более чем тени. — Тот мальчик и та девочка не узнали бы нас. Мы уже стары. Изменились. Но я помню. Однажды ты сказал. Однажды. Что я смогу попросить тебя о чем угодно. Я сомневаюсь, что ты думал, что мне понадобится так много времени, чтобы попросить. И этот единственный раз — сейчас. И это «о чем угодно» — вот это.

— Я помню. — Невис побледнел еще больше, каждая жилка на мраморе его тела посинела. — Мы были детьми, Шелла. Играли в детские игры. Ты не можешь ожидать…

— Фокус луны, Невис. Лед вокруг нас загорелся красным и начал испаряться…

— …и коростели поднялись в небо и их песня…

— Очень трогательно. — Первосвященник Джейкоб с треском опустил свой посох. — Но архонт Невис больше не мальчишка с круглыми глазами, вздыхающий по дочке кожевника. Великий Предок, женщина! Невис платит свои долги всей церкви. Тот, кто повелевает казной веры, занимается долгами более взрослого характера. Архонт, давайте покончим с этим фарсом.

— Я… — Архонт Невис поднял палец к груди, так, чтобы первосвященник его не заметил. Только настоятельница. — Дело не имеет под собой никаких оснований. Ему не на чем стоять.

По залу прокатился шепот одобрения среди охранников и слуг. Снаружи раздались восторженные крики, хотя Нона понятия не имела, как эта новость так быстро дошла до женщин и девушек, стоявших перед залом. Архонт Краттон уже был на ногах, его кресло качалось позади него.

— Снимите с нее эту проклятую колодку! Она — настоятельница церкви!

Нона обнаружила, что стоит прямо и без всякой поддержки, ее путы теперь не были бременем, а на губах зазвучал крик вызова.

Охранник двинулся, чтобы повиноваться, держа наготове тяжелый ключ. Громкий треск посоха первосвященника о камень прорезал громкие голоса:

— Отменить.

— Что? — Нона вытаращила глаза. Даже архонты выглядели потрясенными. Она взглянула на настоятельницу. — Он не может…

Из всех них только Настоятельница Стекло, казалось, не удивилась:

— Это большой шаг, Джейкоб. Ты уверен, что хочешь…

— Это суд, и вы будете обращаться ко мне по титулу! — Первосвященник Джейкоб тяжело опустился в свое кресло. — Ваше беспокойство замечено, настоятельница. Я уверен, что вы беспокоитесь обо мне, а не о своем неизбежном и… неудобном… уходе из этого монастыря и из церкви в целом.

Настоятельница Стекло поджала губы:

— Должность первосвященника покоится на четырех столпах. Мой долг — посоветовать вам не выбивать их из-под себя.

— Отмечено. — Первосвященник повернулся к своей помощнице в черном, скрипевшей пером по свитку. — Обязательно запиши это, Греха. Теперь — к вынесению приговора.

— Я забрала Нону из тюрьмы, потому что она — Щит. Предок приказал мне сделать это в видении. — Настоятельница Стекло не повышала голос, но каким-то образом сумела собрать все внимание, которое первосвященник держал минуту назад, и, в тишине зала, сосредоточить его на себе.

— Чепуха! Чепуха… — Первосвященник попытался отмахнуться от этой мысли. — Это глупость, отчаяние. Это было бы неправдоподобно, даже если бы эти слова были первыми из ваших уст, когда мы прибыли. Но произнести их за мгновение до того, как вас приговорят к отрезанию языка… ну… это ниже вашего достоинства. Это ниже настоятельницы Предка!

— Чт… — Нона хотела спросить, что такое Щит, но настоятельница поставила свою большую ногу поверх маленькой.

— У Щита будет почти столько же врагов, сколько у Аргаты. Моим долгом было защищать ее до тех пор, пока она не сможет защитить себя и Избранную. Она всего лишь ребенок. И она была в безопасности, пока никто не знал ее тайну. К сожалению, вы заставили меня сделать пагубный выбор: раскрыть правду о ее личности или позволить вам утопить ее в неведении.

— Это просто смешно, Настоятельница Стекло. Любой может претендовать на святое видение, чтобы спастись от правосудия.

— Разве мои первые слова, обращенные к вам в начале суда, не были приглашением подумать, почему я так поступаю? Вместо того чтобы всерьез задуматься над этим вопросом, вы предпочли свалить все на материнский инстинкт, который совершенно отсутствовал до того, как мои менструации прекратились. Я спрашиваю вас еще раз — зная то, что вы знаете обо мне, вы серьезно верите словам, которые вылетели из ваших уст?

Нона знала, что ей чуждо чувство такта, но даже для ее ушей у настоятельницы, похоже, не очень-то получалось убедить гордого человека изменить свое мнение. Она не давала ему ни отступления, ни спасения, и все же он обладал всей властью. Даже архонты не могли сказать ему, что делать.

Первосвященник Джейкоб откашлялся, подобрал свою рясу, как будто ему было холодно, и поставил посох рядом со стулом.

— Вы меня не убедили, настоятельница. Приговор этого суда таков, что…

— Я требую испытания.

— Испытания? Какого испытания? — Первосвященник посмотрел по сторонам, словно что-то упустил. Отвечая на его вопрос, одетый в черное помощник наклонился в нему и что-то прошептал на ухо. Первосвященник нахмурился, морщины на его лбу становились глубже с каждой секундой. Потом улыбнулся: — Ты хочешь поставить эту девочку перед Красными Сестрами и позволить им стрелять в нее стрелами? Это, конечно, более интересная форма казни, чем утопление. — Помощник поднял голову от раскрытой книги, которую держал в руках, и снова наклонился вперед. — Но ребенку, несомненно, придется согласиться на такое испытание.

— Нет. — Настоятельница покачала головой, давление на ногу Ноны усилилось. — Это было бы просто смешно. Испытание Щита — это испытание для любой сестры, претендующей на титул. Оно никогда не предназначалось для послушницы. И уж конечно, не для той, кто носит рясу чуть больше недели. Испытание, о котором я говорю, стало юридическим прецедентом после видения Сестрой Тростник Трех Ковчегов. — Настоятельница подняла ногу, освобождая ногу Ноны. — Вам придется заглянуть в книгу Лорки о церковных доказательствах. Я полагаю, что у слуги архонта Фило есть копия в самом низу стопки, которую он сложил у кресла архонта…

— Почему бы вам не избавить нас от хлопот, Настоятельница Стекло, и просто рассказать нам? — Первосвященник поставил одну руку на кулак другой и положил на нее подбородок, упершись локтями в колени.

Губы настоятельницы дрогнули в улыбке.

— Меня так и подмывает сказать, что я должна подтвердить свое видение каждому архонту, и, поскольку я невеста Предка, этого будет достаточно. — Она подняла руку, когда Первосвященник Джейкоб поднял голову, чтобы возразить. — К сожалению, испытание, которому подверглась Сестра Тростник, чтобы доказать свои слова, было довольно неприятным. — В в ее голосе послышалась дрожь.

В наступившей тишине заговорила архонт Анаста:

— Монахиня, о которой идет речь, держала руку над пламенем свечи, пока ей не поверили. Прецедент заключается в том, что либо председательствующее должностное лицо склоняется к тому, чтобы поверить показаниям, и позволяет свидетелю убрать свою руку. Или свидетель убирает руку без разрешения и тем самым признает свою ложь. Или, я полагаю, свеча догорает, что должно быть достаточным доказательством чего-то экстраординарного для любого человека. Все это архаично, варварски и изобилует суевериями, но опять же пророчество, на которое ссылается Настоятельница Стекло, архаично и изобилует суевериями, а наказание, которое Первосвященник Джейкоб, похоже, намерен наложить, несет в себе еще большую степень варварства и древности… — Старуха беспомощно подняла руки. — У кого есть свеча?

Просьба архонта прошла через цепочку помощников и охранников к сестрам, ожидавшим снаружи. Последовала тишина, поскольку, по-видимому, монахини разбежались в поисках обетной свечи.

— Как ваша сожженная рука изменит его мнение? — спросила Нона. Ее запястья начали болеть, к пальцам вернулась некоторая чувствительность, хотя колодка был не менее тесной. — Ему все равно: он любит причинять людям боль.

— Первосвященник увидит всю глубину моего убеждения. Каждая секунда промедления опозорит его перед архонтами, против которых он высказал свое мнение. Он будет знать, что женщина, которая может выдержать пламя, способна на все, и это поколеблет его. — Настоятельница говорила со спокойной безмятежностью, не сводя глаз с Первосвященника Джейкоба, сидевшего в кресле напротив.

Нона спросила себя, как Настоятельница Стекло может быть такой спокойной. Сама Нона обожгла пальцы в углях костра, когда едва могла ходить, и эти мгновения невероятной боли навсегда отпечатались в ее сознании.

— Если женщина способна на такое, значит, она тоже способна солгать?

— А его это волнует? Как и правда. — Настоятельница не сводила глаз с Первосвященника Джейкоба. — Если он решит причинить мне боль, то в конце концов ему придется отпустить меня. Думаешь, у него есть яйца для этого?

Нона знала, что на месте настоятельницы она бы вспотела. Искала бы выход. Готовая к бою. Но женщина выглядела такой… безмятежной.

— Вы ведь это делаете, не так ли? Этой игре разума учит Сестра Сковородка. — Затенение Пути, так это называли послушницы. Не следовать по нему, как квантал, но подойти достаточно близко, чтобы изменить способ работы их умов.

— Безмятежность. — Настоятельница медленно кивнула.

Нона нахмурилась. Безмятежная или нет, настоятельница все равно будет гореть.

Вошла молодая церковь-страж в промоченном дождем плаще и сдвинутом набок шлеме. Она подошла к архонтам, сжимая обетную свечу так, словно это был священный артефакт.

— Снимите с пленницы колодку и приведите ее к нам, — приказал первосвященник. — Поставьте стол… вон там. И веревку, чтобы она не подняла руку слишком высоко над пламенем.

— Вряд ли в этом есть необходимость. Я…

— Она доказывает это мне, а не вам, архонт Краттон, и я считаю это необходимым! — Он вытер рот. — Приведите и девочку.

Рядом с Ноной охранник работал тяжелым ключом, вращая винт, который позволял медленно отделить колодку, удерживающую руки Настоятельницы Стекло по обе стороны от ее головы. Устройство издавало болезненный звук, иногда визг, иногда более глубокий скрежет.

— Будет лучше, если ты отвернешься, дорогая Нона, — сказала настоятельница, высвобождая одну руку из колодки, когда страж потянулся, чтобы освободить другую. — Не вмешивайся, ты мне не поможешь. Мне нужно сосредоточиться.

Нона смотрела, как с шеи Настоятельницы Стекло сняли колодку, и она, разминая запястья, пошла туда, где на столе стояла свеча. Нона спросила себя, не спасла ли ее настоятельница от петли, как она сама сначала сказала, по какому-то принципиальному поводу, возмущенная коррупцией и провалом имперского закона? Или потому, что она ценила навыки, продемонстрированные Ноной? Или ее действительно вело видение? Или это заявление было сделано в отчаянии? Все это не имело никакого смысла. Настоятельница сказала, что слова — это шаги по пути: главное — попасть туда, куда идешь. Интересно, подумала Нона, знает ли настоятельница, куда она сейчас идет, или эта игра ускользнула от нее в тот день, когда она вышла из тюрьмы Хэрритон, держа Нону за руку?

Церковь-страж, который вел Нону за настоятельницей, напомнил ей человека, который вел ее на виселицу: высокий, седеющий, вероятно, чей-то дед. Если настоятельница не выдержит испытания, то именно он столкнет Нону с края провала и отправит ее тонуть в воде.

— Она надежно привязана? — Первосвященник спустился со своего возвышения и наклонился над столом, оказавшись почти лицом к лицу с Настоятельницей Стекло, словно опасаясь обмана. Две веревки, обвязанные вокруг раненого запястья настоятельницы, вели к противоположным ножкам стола, где они были закреплены. Она могла двигать рукой из стороны в сторону, но не поднимать ее.

Обетная свеча, толстая, но короткая, стояла рядом, ее пламя мерцало, когда стражи обходили стол, проверяя путы настоятельницы.

— Настоятельница? — Первосвященник указал на пламя. — Я жду, чтобы меня убедили.

Четыре архонта подались вперед в своих креслах, и зал затаил дыхание. Нона слышала, как дождь барабанит по крыше над ними, брызгая из высоких водостоков. Настоятельница Стекло подняла раскрытую ладонь над пламенем, всего дюйм отделял кончик его языка от кожи. Испытание не выглядело впечатляющим. Нона знала, что дикари в Дарне, доказывая свою правоту, висят на деревьях на веревках, прикрепленных к железным крюкам, закрепленным под мышцами их грудей. Но, несмотря на кровь и стоны такого театрального зрелища, испытание настоятельницы было по-своему притягательным. У каждого человека в зале были свои воспоминания о поцелуе огня. Тот поцелуй преподал им урок, который нужно выучить раз и навсегда. Горячий, не трогай.

Настоятельница Стекло не сводила глаз с первосвященника, с его холодных серых глаз, с ухмылки, подергивающейся на его губах, — развлечение? Смущение? Ее лицо оставалось безмятежным, и Нона представила себе, что настоятельница, должно быть, идет широкими шагами по какой-то тропинке, ведущей к покою, мягкими поворотами находит дорогу в тихие уголки мира, где ветер держит язык за зубами, а свет умирающего солнца мягко ложится на землю.

Прошло несколько долгих мгновений.

— Ах. — Быстрый вдох. Щеки настоятельницы напряглись, в глазах застыла далекая боль.

— Ты должна бросить эту глупость сейчас, Шелла. — Первосвященник Джейкоб наклонился вперед, его голос упал до шепота. — Ты можешь сжечь всю руку до черных костей, и я все равно буду знать, что ты лжешь. На этот раз ты проиграла. Ты сыграла в свою игру и проиграла.

Настоятельница Стекло стиснула зубы, широко раскрытыми глазами уставилась на первосвященника, дыхание перехватило: «Стекло. Я — Стекло». Из-под ее ладони донесся слабый шипящий звук. Нона принюхалась. Это мог быть бекон, горячий со сковороды и наваленный в миски в трапезной. В животе у нее урчало, даже когда ее вырвало.

Дыхание настоятельницы, трудный прерывистые вздохи, отсчитывало время ее мучений. Низкий рост Ноны сделал ее единственной свидетельницей того, что пламя делало с настоятельницей: сначала на ее ладони возник красный круг, затем в нем поднялись белые волдыри, потом они надулись и почернели.

Слезы наполнили глаза настоятельницы и покатились по ее щекам, пот бисеринками выступил на лбу, собрался в складках под подбородком. Крик, вырвавшийся у нее, был таким внезапным и громким, что Нона отпрянула назад, а половина стражей потянулась за мечами. Настоятельница начала задыхаться и стонать, издавая глубокие гортанные звуки, которые было больно слышать. Она попыталась поднять руку, но веревки не поддавались. Ее рука дрожала от напряжения, но не двигалась ни вправо, ни влево, чтобы спастись от жара огня.

— Это бессмысленно! — Первосвященник поднял руки и оглянулся на архонтов. — Сдавайся, Шелла, ты только мучишь себя. — Если уж на то пошло, то первосвященник выглядел так, словно его мучили — его лицо было почти таким же красным, как и у настоятельницы. Она была вне всякого позора, глубоко в каком-то месте, где не существовало ничего, кроме нее и ее боли.

— Аррррргггггххх! — На этот раз рев агонии. Нона видела, как из сморщенных развалин над пламенем свечи капает жир. Теперь, казалось, пламя поднялось еще выше, словно пыталось лизнуть ладонь. — Аррррггггхххх! — Крик такой ужасный, что Нона зажала бы уши руками, если бы они были свободны.

Нона снова увидела плавное движение, с которым умная рука настоятельницы нарисовала ее изображение на рабочем свитке в классе сестры Колесо. Как теперь будут действовать эти пальцы? Смогут ли они когда-нибудь снова рисовать?

— Убери руку! — Нона обнаружила, что это говорит она. Но она была не одна — по всей комнате мужчины и женщины бормотали это. — Убери руку! — Помощник архонта Фило потерял самообладание и закричал на настоятельницу, сжав кулаки так, что побелели костяшки пальцев.

— Это просто смешно! — Первосвященник в гневе стукнул посохом. — Я не позволю себя шантажировать… — Еще один крик боли оборвал его. Нона едва могла видеть из-за слез. Из носа у нее текло, и она не могла вытереть его; в горле пересохло от крика, требующего, чтобы настоятельница остановилась.

На лице Первосвященника Джейкоба застыла болезненная гримаса. Он повернулся и пошел обратно к своему креслу, преодолевая три ступеньки возвышения одним шагом, его путь перемежался криками настоятельницы. Он повернулся, заправил мантию под колени и сел.

— Я буду следить за тем, как плоть… — еще один крик, — … будет капать с твоих костей, прежде чем я позволю тебе продать мне эту… — крик, в котором не было ничего человеческого, — …эту жалкую ложь.

— Я пройду испытание щитом! — Никто не слышал Ноны среди криков и почти непрерывного воя настоятельницы. Она рванулась вперед, ударившись всей тяжестью своей колодки о стол. Свеча дернулась, упала и покатилась прочь. — Я пройду испытание Щита! — крикнула Нона в ошеломленную тишину. На мгновение воцарилась полная тишина. Затем настоятельница рухнула, и все заговорили разом.

Глава 17

Дождь обрушился на Нону, холодный и сильный, когда она вышла из дверей Зала Сердца. Его удар потряс ее и, казалось, разбудил, дав возможность понять ее положение. То, что она стояла в зале перед архонтами в их пышных нарядах, было настолько далеко за пределами ее опыта, что события приняли характер сновидения, закончившегося кошмаром. Тут, под ледяным дождем, мрачная реальность вновь обрела свою власть.

Она почти ничего не видела, кроме спин идущих впереди стражей и, по обеим сторонам, серых силуэтов сестер и послушниц, почти потерявшихся в ливне, съежившихся в своих одеяниях и прижавшихся к стенам в поисках укрытия. Ледяная вода обжигала запястья там, где колодка содрала кожу. Она быстро размяла руки, зная, что скоро они ей понадобятся. Дождь стекал с кончиков ее пальцев, как будто они были трубками, разбрызгивающими его изнутри.

Процессия шла быстрым шагом. Нона не отставала. Освободившись от тяжести колодки, она чувствовала себя так, словно плыла, словно одним сильным ударом ноги могла сбросить путы земли и достичь крыши Зала Меча, темного силуэта, колеблющейся впереди них. Через несколько мгновений они уже стояли в дверях, а за ними толпилось еще больше народа.

Двое стражей отвели Нону в сторонку, не обращая особого внимания на то, как они ее держат, словно она была всего лишь маленькой девочкой, а не заключенной, обвиняемой в убийстве и готовящейся к испытанию, которое мало кто мог выдержать даже из полноценных Красных Сестер.

Первосвященник и архонты вошли в двери и стояли на песке, с них капала вода, их роскошные наряды были испачканы. Мама Ноны говорила, что дождю все равно, как долго ты расчесываешь волосы, он все равно будет падать на тебя. Жители деревни верили, что в дожде есть боги, как и в каждой реке и в каждом лесу. Им можно было молиться, но обычно, когда они подходили достаточно близко, чтобы услышать молитвы, было слишком поздно оставаться сухим.

Оказавшись за дверями, архонтам пришлось быстро искать себе место, так как все больше народа напирало на них сзади. Сначала священники и служители церкви, потом монахини, а за ними послушницы, и никто не пошевелился, чтобы остановить их.

Почти не говоря ни слова, все собрание прошаркало по левой стороне зала и поднялось на многоярусные сидения в дальнем конце. Последние садились на свои места сзади, когда Настоятельница Стекло вошла в главные двери в сопровождении двух церковь-стражей. С одной стороны ее поддерживала Сестра Скала, крепкая остролицая Красная Сестра, а с другой — Сестра Роза, все еще поправлявшая края массы льняных повязок, превративших руку настоятельницы во что-то почти сферическое. Настоятельница Стекло, казалось, нетвердо держалась на ногах, позволяя вести себя. Стражи подвели ее к нижнему ярусу сидений. Проходя мимо Ноны, настоятельница бросила на нее быстрый взгляд, мимолетный, но достаточно долгий, и Нона увидела те же проницательные темные глаза, которые оценивали ее в тот первый день у подножия виселицы.

Нона взглянула на трибуну. Классы перемешались, послушница сидела рядом с монахиней, но она заметила Клеру и Рули, сбившихся вместе на втором ярусе. Отблеск цвета немного позади девочек привлек внимание Ноны: рыжие волосы сестры Яблоко выбились из-под ее головного убора, сестра Чайник сидела совсем рядом с ней, не менее близко, чем Клера и Рули.

Первосвященник стоял на самом верхнем ярусе, его шляпа была сброшена, мокрые седые волосы прилипли к покрасневшему лбу.

— Сестра Колесо… Сестра… — Он взглянул на одетого в черное мужчину рядом с собой, который что-то пробормотал. — Сестра Роза. Вы, как я понимаю, старшая по рангу сестра в Сладком Милосердии? Наделенная полномочиями в отсутствие настоятельницы, которая, как узница церковного закона, лишена власти. Итак, вам предстоит провести испытание Щит для этой… послушницы.

Сестра Роза пробормотала что-то неразборчивое и поспешила к Ноне, ее жир дрожал и трясся вокруг нее.

— О, моя дорогая… — она тяжело опустилась на колени, не обращая внимания на охранников, и взяла руки Ноны в свои.

Внезапно Ноне захотелось заплакать. Она почувствовала себя ребенком, каким была в тумане своей памяти, когда объятия матери были крепостью и убежищем. Она высвободилась из объятий Сестры Розы. Мать позволила отдать ее в руки похитителя детей; слабость, которую предлагала Сестра Роза, ей не поможет.

— Что я должна делать? — спросила она.

Взгляд сестры Розы метнулся мимо нее туда, где на своих круглых основаниях стояли тренировочные манекены, каждый из которых был похож на кожаного человечка ростом около шести футов, избитого бесчисленными ударами и пинками. Манекены при ударе откидывались назад, поглощая силу удара, а затем прыгали вперед, когда свинец в их основании снова поднимал их в вертикальное положение.

— Ну… со старшими девочками, новыми сестрами, я имею в виду… прошло уже несколько лет… Чайник была последней… она взяла копье и кинжал… — Сестра Роза с трудом поднялась на ноги, качая головой. — Эй, вы, там! — Она махнула рукой паре стражей у главного входа. — Нам нужно, чтобы одна из тренировочных фигур переместилась к той стене. — Она повернулась к Ноне, посмотрела на трибуны, потом снова на Нону. — Но… но это же безумие!

Безумие это или нет, но два церковь-стража подошли к манекенам и начали тащить один из них к тому месту, которое указала Сестра Роза, оставляя на песке ровную и широкую полосу.

— Подождите! — Первосвященник поднялся со своего места на самой высокой скамье. — Щит защищает Аргату, драгоценный дар Предка, а не какой-то комок лошадиных волос, завернутый в кожу. Пусть она защитит плоть и кровь, чтобы было хоть какое-то эхо давления, под которым должна быть проделана такая работа. — Он протянул руку к Ноне и огляделся, улыбка вернулась к нему. — А кто пойдет добровольцем? — Он посмотрел налево, потом направо. — Неужели вы не верите в этот Щит?

Сестра Чайник закусила губу и попыталась встать, но Отравительница схватила ее за руку и посадила обратно на скамью. Они начали яростно шептаться.

— Никто? — Первосвященник развел руками и расплылся в улыбке.

— Я. — Сестра Сало поднялась на ноги всего в пяти шагах от первосвященника, одновременно снимая с руки мокрую повязку. Она двинулась вдоль скамьи к ступеням, монахини и архонты встали, чтобы пропустить ее.

— Думаю, что нет. — Первосвященник направил свой посох на Сестру Сало, когда она подошла к нему. — Госпожа Меч, не так ли? Откуда нам знать, тем из нас, у кого медленные глаза, если ребенок защищал вас или вы защищали себя?

— Я вам скажу. — Сестра Сало сузила глаза и уставилась на него таким взглядом, что Нона почувствовала себя неловко на другом конце зала. Первосвященник его не выдержал.

— Да, да… — Тут его осенила новая мысль, и он овладел собой. — Но ребенок вряд ли сможет защитить такого высокого человека, как вы, Госпожа Меч. Она едва достает вам до бедра. Мы должны поставить ее в пару с кем-то близким к ней по росту, не так ли? Для честного испытания. — Он не стал дожидаться ответа. — Нам нужна послушница. Если нет добровольцев, то это отсутствие веры говорит само за себя — она вряд ли может быть Щитом, если в нее никто не верит. Помимо защиты, Щит должен представлять и нести нашу веру. — Первосвященник огляделся, его взгляд скользнул по переполненным сиденьям. — Послушница! Девочка из ее собственного класса была бы наиболее подходящей. Кто готов отдать свою жизнь в руки этой преступницы?

Нона спросила себя, сколько из присутствующих видели испытание Щита. Ни одна из послушниц, если Сестра Чайник была последней, кто прошла его. Возможно, были демонстрации, а может быть, просто рассказы, и иногда рассказ вызывает больше страха, чем реальность. В любом случае, никто из Красного Класса не вскочил на ноги. Клера опустила глаза и уставилась на чей-то затылок. Сидевшая рядом Рули, по крайней мере, смотрела на Нону широко раскрытыми и безнадежными глазами. Она заметила Кетти и Генну вместе, первая была бледна, рот полуоткрыт, вторая сердито нахмурилась, как будто ее только что оскорбили. За ними и справа две бритые головы. Джула, казалось, плакала, Арабелла собиралась открыть рот, возможно, чтобы рассмеяться.

— Никто? — Первосвященник Джейкоб сложил губы в тонкую улыбку. — Дело кончено…

— Я. — Гесса наклонилась за костылем. Теперь она воспользовалась им, чтобы подняться на ноги.

Глаза Ноны затуманились. По монастырю гуляла история о том, как ей не удалось спасти Сайду. Как она позволила своей подруге умереть. Она не ожидала, что кто-то из них доверит ей свою защиту. Она посмотрела на свои руки, сложила их в кулаки и сжала до боли.

Гесса спускалась с места с мучительной медлительностью, неуклюже ступая по ступенькам, и все глаза были устремлены на нее. Первосвященник наклонился к более нижнему ярусу и похлопал Сестру Колесо по плечу. В тишине, когда Гесса спускалась по последним ступеням, голос Первосвященника Джейкоба донесся дальше, чем он, возможно, намеревался:

— …не выбрана быть Красной Сестрой. Она не квантал?

Сестра Колесо что-то пробормотала в ответ. Нона услышала в ответе первосвященника слово «расточительство». Возможно, он считал, что кровь квантал слишком драгоценна, чтобы проливать ее в таком упражнении, но Сестра Колесо казалась равнодушной, возможно, желая заплатить такую цену, чтобы избавить монастырь от крестьянки. И от калеки.

Гесса заковыляла по песку, чтобы присоединиться к Ноне и Сестре Роза, покачивая своей иссохшей ногой, оставляя за собой неглубокие следы волочения. Она неуверенно улыбнулась Ноне, и ее голубые глаза стали темнее, чем Нона когда-либо видела.

— Ты не должна этого делать, — сказала Нона.

— Я — твой друг, — сказала Гесса. — Кроме того, ты защитишь меня.

Глаза Ноны расширились:

— Друг?

— Конечно, глупая. Ты же не думаешь, что Клера — твоя единственная подруга? Люди могут быть друзьями, не говоря об этом.

Нона открыла рот и обнаружила, что у нее кончились слова. Она поклялась, что никогда не подведет друга, что сделает все, что угодно, для любого из них, чтобы защитить их. Клятва, более священная для нее, чем Предок, более священная, чем церковь от самого высокого шпиля до самого низкого склепа. Мысль о том, что кто-то может считать ее другом без ее ведома или согласия, внезапно усложнила ситуацию.

Сестра Роза положила руки им на плечи:

— Вы обе понимаете, как проходит испытание?

Нона покачала головой, но Гесса ответила:

— Я должна стоять спокойно, и Нона должна защищать меня от брошенного копья и метательной звезды, и… есть ли четыре стадии в полном испытании или три?

— Есть…

— Сестра Роза! — крикнул первосвященник с трибуны. — Приготовьте их, если хотите. И снабдите капитана Рогана копьем. — При этих словах один из церковь-стражей, стоявших у главного входа, шагнул вперед — не герант, но значительно выше шести футов ростом и крепкий в груди и руках. Он снял шлем и откинул назад короткие каштановые волосы, так же посыпанные сединой, как и его короткая каштановая борода. Бледный шрам растянул его рот в усмешке. Его глаза, однако, не были ни жестокими, ни добрыми, только безразличными, как будто метание копья в маленьких девочек было просто еще одной ежедневной обязанностью.

Сестра Роза подвела девочек к той части стены, которая была прикрыта расколотым деревянным щитом. Нона почувствовала, как дрожит рука женщины.

— Постарайся, Нона. — Ее голос дрогнул. — О, дорогая. И Гесса, не бойся. Сестра Сало говорит, что Нона очень быстрая… и… Я уверена, что настоятельница права… У нее было видение, и… — Монахиня поперхнулась следующим словом, вместо этого обняв их обоих и прижав к своему жиру. Нона с удивлением обнаружила, что не хочет, чтобы ее отпускали. Испытание не пугало ее до тех пор, пока первосвященник не доверил ей жизнь человека — и этим человеком оказалась Гесса. Ее подруга, Гесса.

— Сестра Роза! — Голос первосвященника, недовольного задержкой.

Монахиня, рыдая, поднялась на ноги и позволила сестре Кремень увести ее. Кремень оглянулась, один раз, темные глаза нашли взгляд Ноны, короткий кивок, и она отвернулась, помогая Сестре Роза пройти в конец зала.

Нона повернулась и подошла к Гессе так близко, что их носы почти соприкоснулись.

— Не двигайся. У меня не будет времени смотреть на тебя. Я должна знать, что ты там, куда я тебя поставила.

— Я сделаю все, что в моих силах. — Гесса слабо улыбнулась, теперь уже очень бледная, и посмотрела на капитана Рогана, которому вручили копье из запасов. — В любом случае, мне нужна целая вечность, чтобы добраться куда-нибудь.

Капитан поднял свое оружие — простое ясеневое древко почти в два ярда длиной, обитое железом, с узким лезвием, предназначенным для того, чтобы пробивать броню.

— У вас есть что-нибудь потяжелее? С широким наконечником?

Сестра Сало, прищурившись, посмотрела на него:

— Ничего более тяжелого. У нас есть копья с наконечниками-клинками, если вы хотите разрезать как можно больше плоти, капитан.

Мужчина пожал плечами и без видимого смущения отмахнулся от этого предложения:

— Это подойдет.

Первосвященник стукнул посохом по полу:

— Давайте покончим с этой ерундой.

Нона посмотрела на Настоятельницу Стекло, и та бросила на нее тот же расчетливый взгляд, что и в тот день в тюрьме, швыряя в нее хор-яблоки. Нона повернулась, положила руки на плечи Гессы, поставила ее, затем повернулась лицом к капитану и сделала пять шагов вперед. Меньше времени, чтобы увидеть приближение копья — больше времени, чтобы увеличить любое незначительное отклонение.

— Сестра Колесо, вы будите судить, если вы не против. — Первосвященник открыл ладони, словно сделал легкий толчок, и, поняв намек, монахиня спустилась на песок, двигаясь в своей странной неуклюжей манере, которая, казалось, не могла принадлежать кому-то, рожденному женщиной.

Все это время Нона изучала капитана, наблюдая за блеском его нагрудника, покачиванием железных шипов, торчавших из кожаных язычков нижней рубашки, которая прерывалась юбкой, защищавшей его бедра. Ярким острием его копья. Толщиной его руки.

Наконец Сестра Колесо заняла свое место в середине зала и подняла руку:

— Предок, будь свидетелем нашего испытания веры и быстроты, Щита Аргаты. — Она посмотрела налево, направо. — Готовы? — Она дала руке упасть.

Нона удлинила удары сердца и смотрела. Рука капитана откинулась назад, потом рванулась вперед, скользя по воздуху с бессловесным ревом на губах. Пальцы разжались, когда он полностью вытянул руку, освобождая древко копья. Нона обернула вокруг себя мир, наблюдая, как блестящее стальное острие клинка слегка пульсирует вверх и вниз, как древко копья изгибается от силы броска.

Капитан Роган нацелил бросок в сердце Ноны. Она начала поворачиваться в сторону. Быстрота зависит от реакции, от скорости, с которой ум понимает то, что показывают ему глаза, и с которой он посылает свои приказы телу. Независимо от того, насколько быстры эти сообщения, однако, есть пределы тому, что мышцы могут сделать. Нона знала, что палец может двигаться быстрее, чем ладонь, ладонь быстрее, чем рука, рука быстрее, чем тело. Она попыталась убрать свое тело с пути полета копья, ее тонкое тело внезапно стало тяжелее железа, угрюмо сопротивляясь той силе, с которой она пыталась оттолкнуть его в сторону.

Изгибаясь, она подняла руки, готовя ладони, одну поверх другой, тыльной стороной к груди. Все части зала застыли, лица, глаза, песок от каблуков капитана повис в воздухе. Двигалась только Нона, Нона и копье, неумолимо скользившее к ее сердцу.

К тому времени, как стальное острие достигло ее, летя в густой глубокой тишине, Нона почти выкрутилась из линии, которая соединяла острый наконечник с сердцем подруги. Проходя мимо, самая широкая часть лезвия коснулась ее пальцев. Касание не достигнет ее еще некоторое время, но мышцы уже были готовы к толчку, и они сделали это в почти идеальное мгновение, направив ее ладонь на древко копья.

На скорости все отказывается двигаться с упрямым упорством, как будто воздух — самая густая грязь. Хотя вес копья оказался неприятным сюрпризом, у Ноны было два преимущества. Во-первых, она давила прямо на тот конец, который хотела отклонить, сразу за наконечником копья. Во-вторых, она была достаточно впереди своей подруги, чтобы, сдвинув наконечник всего на дюйм, увидеть, что он полностью миновал Гессу.

Нона толкнула его со всей силой и скоростью, которые были в ее руках и ногах. Деревянное древко скользнуло по ее ладони. На мгновение ее охватила паника, когда она сообразила, что, если она продолжит толкать копье после того, как его середина пройдет по ее рукам, возможно, повернет наконечник обратно к Гессе. Ее разум говорил, но потребовалась целая вечность, чтобы руки перестали двигаться вперед. Середина копья прошла мимо ее рук, и еще несколько дюймов прошло по ее ладони, когда контакт прекратился — копье теперь было на своем новом пути, ее единственная возможность повлиять на него прошла.

Нона позволила миру вращаться вокруг нее с обычной скоростью, не сводя глаз с капитана Рогана. Если его копье убьет Гессу, она подарит ему новый шрам для его коллекции. И даже не один. Удар прогремел вокруг нее, отражаясь эхом от стен и потолка. Какое-то мгновение слышался только голос копья, дрожь его древка вокруг острия, которое глубоко вошло куда-то. А потом… послышались одобрительные возгласы. Нона обернулась и увидела Гессу, там же, где она оставила ее, глаза зажмурены, но начали открываться, копье гордо стояло на стене, в трех дюймах от предплечья Гессы.

— Спасибо, — выдохнула Гесса. Она подошла к Ноне, опираясь на костыль, и неловко обняла ее одной рукой.

— Продолжайте! — На трибуне первосвященник со стуком опустил свой посох. — Я полагаю, это становится все более сложным, пока мы идем?

— Метательная звезда! — Надтреснутый голос Сестры Колесо заглушил последние обрывки разговора. — Госпожа Меч, не хотите ли?

— Только не она. Колесо, сделай это. — Первосвященник жестом пригласил Сестру Сало вернуться на свое место. — Приложи свою чертову руку.

— Сестра Колесо? — Нона негромко фыркнула. Она повернулась к Гессе: — Хорошо. Что она может сделать?

— Плохо! — Гесса покачала головой. — А ты не знаешь? Она принесла обеты как Красная Сестра. Прошла все испытания. Затем отреклась от этого, чтобы быть Святой. Она не считает Красных Сестер настоящими монахинями — они недостаточно близки к Предку. Она…

— Метательная звезда! — Сестра Колесо заняла место капитана и теперь держала руку над головой, стальная метательная звезда ловила свет из окон. Звезда представляла из себя почти непрерывный диск: маленький тяжелый центр, пять широких блестящих лезвий, промежутки позади и между ними, там, где Сестра Колесо держала ее. Нона не знала, как именно она бросит ее, не отрезав себе пальцы.

— Предок, будь свидетелем нашего испытания веры и быстроты. — Сестра Колесо прищурилась, глядя на Нону, как будто мишенью была она, а не Гесса. Она потрясла своей длинной рукой, выкручивая слишком гибкое запястье. Ее глаза, обычно широко раскрытые, как будто в постоянном и смутно комичном удивлении, становились чем-то совершенно другим, когда они были прищурены: в эти мгновения на мир сквозь них смотрело что-то зловещее и нечеловеческое.

Нона вытянула руки перед собой, скрестив ладони.

Без дальнейшего предупреждения Колесо тряхнула рукой, щелкнув ею, как хлыстом, и заставила метательную звезду рвануться в полет. Движение выглядело слишком небрежным, чтобы придать звезде значительную скорость, но та рассекала воздух значительно быстрее, чем копье капитана Рогана — она поворачивалась вокруг своего центра, лезвия вырезали искры из света. Диск вращался вокруг вертикальной оси, параллельно полу, и был нацелен в грудь Ноны. Даже если бы она смогла отклонить оружие, нажимая на него сбоку, ей нужно было бы сдвинуть его с курса на достаточно большой угол, чтобы отправить над головой Гессы или в землю перед ее ногами. Огромное отклонение. Чтобы сдвинуть его немного влево или вправо настолько, чтобы он миновал Гессу, Ноне пришлось бы прижаться к вращающимся лезвиям… Пока она обдумывала этот вопрос, метательная звезда поглотила треть расстояния между ними, и впервые в жизни Нона обнаружила, что не может зарыться дальше в пространство между ударами сердца.

Она начала протягивать одну руку к приближающейся звезде. Другой рукой она начала водить ногтями от манжеты рясы к подмышке. Жесткая ткань без сопротивления раздвинулась под ее пальцами. Когда она была маленькой, Биллем Смитсон попытался ударить ее. Нона протянула к матери окровавленные руки. Вот что было у него внутри. Кожа мальчика была рассечена там, где она коснулась ее, четыре параллельные раны, как будто у нее были невидимые лезвия, идущие от ее пальцев. То же самое произошло, когда она ударила Раймела Таксиса, и еще раз, когда она отбивалась от его брата на лестнице настоятельницы. Она пыталась сделать это много раз, в долгие скучные часы, в скучные дни, когда шел проливной дождь со льдом… но только в тюрьме Хэрритон острые лезвия стали приходить к ней не в моменты паники или ярости. Тогда веревки, связывавшие руки за спиной, поддались ее прикосновениям.

Теперь ее пальцы разрезали рукав платья на длинные ленты. Возможно, они разрывали кожу и мышцы под ними — прошло слишком мало времени, чтобы какая-то боль достигла ее или пролилась кровь.

Метательная звезда приблизилась к протянутой руке Ноны как раз в тот момент, когда другая ее рука достигла подмышки и продолжила, теперь уже с одним вытянутым пальцем, прорезать линию поперек груди. Звезда прошла в одном вздохе от вен на ее запястье и закружилась прямо под ее вытянутой рукой, где ленты ее рукава еще не успели упасть. Она пронеслась сквозь них, разрезая все, что противостояло ей, но, пролетая под локтем Ноны, запуталась в других лентах, попавших в узкие промежутки между лезвиями, и намотала их на себя.

Когда ее палец достиг грудной кости, Нона прекратила резать и изменила направление движения руки, несмотря на инерцию крови и костей; пальцы сложились чашечкой, хватая отрезанный лоскут ткани.

Закутанная в ленточки метательная звезда пропутешествовала по всей длине ее руки, достигнув точки, где она начинала проходить под плечом. Другая рука Ноны встретила пролетающую звезду, ткань ее рясы была собрана в комок в ладони, наклоненной вниз и в сторону. Сила удара прокатилась по руке. Нона сделала все, что могла. Она дала мгновению пройти.

Глухой стук обернутой в ткань звезды, толчок от ее удара вверх по руке и острая боль в ладони — все это достигло Ноны одновременно. Звезда упала на песок, истратив всю свою энергию. Посмотрев вниз, она увидела, что ее рука наполняется кровью, и на мгновение подумала, что вся рука может быть рассечена, но более темная точка среди алого пятна обнаружило правду — одно острие метательной звезды пробило все слои ткани и прокололо ее ладонь, маленькая дыра, но глубокая и свободно кровоточащая.

Восторженные крики поднялись вокруг нее, когда она вытащила из рукава длинную полоску и туго обмотала ее вокруг ладони.

— Прикройся, девочка! — Сестра Колесо подошла к ней, неодобрительно нахмурившись и глядя на разорванный рукав и широкий лоскут, оторванный от груди Ноны. — Что ты наделала?

— Я защищала Гессу. — Нона прикусила губу, чтобы не произнести более резких слов.

— Ты испортила свою рясу! — Подозрительные глаза пробежали по обнаженной плоти и острому верхнему краю разреза на груди Ноны. — Как…

Нона махнула рукавом, пристально глядя на Сестру Колесо.

— Ваша метательная звезда все это пережевала. — Ты бы предпочла, чтобы это было мое тело? Что-то во взгляде, который вернула Святая Сестра, подсказывало, что она была бы не против.

— Я надеюсь, что последний раунд этого испытания будет потруднее! — Первосвященник прервал линию, соединявшую их глаза. Нона моргнула и покачала головой. Она не думала, что прошло так много времени, и этот старик, хромая, спустился по всем ступеням. Она посмотрела на него — его хмурый взгляд был таким же уродливым, как у Сестры Колесо, — и почувствовала, как голова закружилась. Рука, которую она подняла к лицу, казалось, застыла на целую вечность — голоса жужжали вокруг нее, как разъяренные мухи.

— …что-то не так с девчонкой? — Первосвященник фыркнул. — Она едва ли может быть Щитом, если при виде нескольких капель крови у нее начинает кружиться голова.

— Со мной все в порядке. — Но Нона этого не чувствовала. Она чувствовала слабость во всем теле, невыносимую усталость. Марионетка, у которой осталась одна ниточка, и если бы ее отпустили, она бы легла лицом вниз на мягкий песок и заснула.

— Последнее испытание — лук, — сказала Сестра Колесо, сжав губы в непроницаемую линию. — Принесите мне лук!

— Нет! — Первосвященник поднял руку. — У тебя был шанс, Колесо. У меня как раз есть для этого человек — и лук. Дэвид? — Он повысил голос, оглядываясь по сторонам. — Дэвид!

С первого ряда сидений спрыгнул крупный мужчина, один из носильщиков паланкина первосвященника, его руки были обвиты мускулами.

— Принеси орлиный лук из моего багажа. Иди! Быстро!

Мужчина умчался прочь, песок летел из-под его сапог. Нона стала отступать назад, пока не уперлась спиной в стену. Гесса взяла ее за плечо и попыталась повернуть.

— В чем дело? Ты выглядишь ужасно.

Нона стала соскальзывать вниз, пока ее зад не коснулся пола. Она наклонила голову.

— Долгая ночь. Просто устала. — Слова невнятно слетали с ее губ. Неужели метательную звезду окунули в какой-то яд? — Просто… закрыть… глаза.

— Ты не можешь спать… — но голос Гессы, казалось, доносился откуда-то издалека, становясь не более, чем приглушенным эхом в пещере, темнота которой поглотила… все.

Пощечина вернула мир назад: дневной свет, струящийся сквозь узкие окна, тихий шепот разговоров, а под ним отдаленный грохот дождя по высокой крыше.

— Вставай, девочка! — Вторая костлявая рука Сестры Колесо схватила остатки рясы Ноны и рывком подняла ее на ноги.

Позади монахини стоял наготове Дэвид, его туника промокла и прилипла к телу, обрисовывая мускулы груди и плеч. Лук перед ним был почти такой же высокий, как и он сам, не одна дуга, как у охотников Серости, а смесь различных изгибов и пород деревьев. В руках опытного лучника такой лук действительно мог сбить белых орлов, которые плавали на ветрах Коридора. И ни один крестьянин никогда не защитит таким оружием свое стадо — этот лук стоил дороже любого стада и земли, на которой оно пасется, в придачу.

Первосвященник, хромая, подошел к мужчине.

— Сделай это.

Половина сидений была пуста — монахини, послушницы, стражи и носильщики столпились по обе стороны от линии между Ноной и Гессой у северной стены зала и лучником перед южной. Даже Настоятельнице Стекло было позволено приблизиться, ее охранник стоял рядом. Нона посмотрела на правую руку настоятельницы, толстую от бинтов, и на свою собственную, на полоску ткани, черную от крови, с кожей от кончиков пальцев до основания ладони, красной и липкой. Настоятельница Стекло встретилась с ней взглядом и кивнула так же уверенно и настойчиво.

— Предок, будь свидетелем нашего испытания веры и быстроты. — Сестра Колесо жестом велела зрителям отступить назад.

Дэвид вытащил из колчана за плечом длинную стрелу с белым оперением — возможно, с орлиными перьями, — и с длинным и узким стальным наконечником, предназначенным скорее для того, чтобы пронзать, чем резать. Он установил его на тетиву и посмотрел на первосвященника, который нетерпеливо махнул ему рукой.

Нона смотрела на него, сложив руки перед грудью, как и прежде, одна поверх другой — тыльная сторона левой упиралась в грудную кость, ладонь правой смотрела на Дэвида и его лук. У этого мужчины было костлявое, грубое лицо, как будто глина, из которой он был сделан, находилась в руках Предка не более мгновения, как раз достаточного для смелых мазков.

— Она всего лишь ребенок. — Слова вырвались из него, такие низкие и тихие, что Ноне было трудно разобрать их. — Обе, маленькие девочки. — Он снова беспомощно посмотрел на первосвященника.

— Ты выпустишь эту стрелу с такой силой, что она пробьет чертову стену, Дэвид. — Первосвященник с глухим стуком опустил свой посох, хотя песок приглушил удар. — Предок решит, кто достоин завтрашнего дня. На твоих руках не будет греха. А теперь сделай это!

Девид поднял огромную руку, потер глаз, покачал головой и вернул руку на тетиву. Он сделал плавное движение, мышцы напряглись, вены гордо вздулись вдоль предплечья, лук заскрипел от напряжения. Держал. Держал. И с криком гнева или стыда пустил в полет.

Стрела летела быстро, как бы Нона ни цеплялась за каждый миг, который пролетал мимо нее. Она изгибалась взад и вперед, как рыба на палубе, вздрагивая от силы толчка натянутой тетивы, когда летела к ней. Ее путь с высоты роста Дэвида к сердцу Гессы лежал над левым плечом Ноны.

Гесса упала спиной на землю и смотрела, беспомощная, руки подняты и вытянуты вперед.

Надавить на этот тонкий стержень — сделать это достаточно сильно, чтобы отклонить его от Гессы, и дать этот толчок за крошечный промежуток, в течение которого стержень будет пролетать мимо нее — скорее всего, просто сломать его. И оставить наконечник стрелы или древко позади него все еще летящим к Гессе со смертельной скоростью.

Слишком быстро, не давая времени на раздумья, стрела оказалась перед ней. Руки, уже вставшие на место, уже сомкнувшиеся, теперь сжимали стрелу. Нона увидела, как ее кожа выходит из тугого завитка пальцев, уносится на первом появившемся дюйме древка, следующий дюйм выскользнул окровавленным. Она не почувствует боли до тех пор, пока стрела не найдет конечную цель.

Вынырнув, окровавленная стрела двигалась медленнее, чем когда покрывала ярды между Ноной и лучником, но она не была медленной, и смазанная ее кровью хватка не снизит ее скорость ниже смертельного уровня до того, как стрела покинет ее руки. Нона потянула вниз, надеясь, что сможет быть достаточно нежной, чтобы опустить наконечник стрелы вниз, а не отломить заднюю часть.

Она смотрела, как стрела ускользает из ее рук. В это мгновение стальной наконечник, слегка отклоненный вниз, коснулся ее под ключицей. К тому времени, как ее руки поймали конец стрелы, наконечник был погружен на три дюйма в ее плечо, замедленный толщиной ее плоти и повернутый дальше от своего пути вращением ее тела, падающего назад. Она снова ухватилась за дерево, стараясь коснуться немного более резко и надеясь, что это поможет схватить древко, а не сломать его.

До нее по-прежнему не доходило ни малейшего намека на боль. По длине стрелы, вонзившейся в нее, она поняла, что наконечник, должно быть, торчал высоко у нее за спиной, но ничего не почувствовала. Ее острые пальцы стали гнать из стрелы стружку, как рубанок из дерева. Задняя часть рассыпалась на кувыркающиеся секции длиной в дюйм. Они отскочили от нее, засыпав область вокруг кровавой дыры под ключицей, когда она упала.

Она знала, что сейчас сильно ударится головой о песок. Но удара так и не последовало. Она падала, и не было дна, только белизна, а потом и вовсе никакого цвета.

Глава 18

Нона выплюнула песок изо рта, обнаружив между зубами и за губами больше, чем смогла избавиться. Что-то холодное и мокрое накрыло лицо. Она попыталась его оттолкнуть. В это мгновение неожиданно пришла боль, что-то слишком огромное для ее тела, пытающееся вырваться из-под мышц и кожи. Она закричала или попыталась закричать, но это было больше похоже на всхлип. Мокрое существо пошевелилось, и сквозь плотно зажмуренные от боли глаза она увидела расплывчатое пятно — кто-то склонился над ней с тряпкой в руке.

— Не двигайся. — Сестра Роза положила руку на грудь Ноны.

— Гесса? — Нона попыталась перекатиться, но белый огонь в плече остановил ее эффективнее, чем монахиня.

— С Гессой все в порядке. — Улыбка. — Стрела ударила в землю в футе перед ней. — Сестра Роза посмотрела в сторону. — Мы должны ее перенести! — Обращается к кому-то.

Другие голоса проникли в сознание Ноны. Она сосредоточилась на крыше высоко над собой, на песке под ногами. Она все еще была в Зала Меча. Справа от нее разговаривали люди. Повернув голову, она увидела их.

Настоятельница Стекло, без колодки, с высоко поднятой головой и Сестрой Яблоко у плеча. Архонты и Первосвященник стояли на тренировочном песке лицом к ней. Посмотрев в другую сторону, Нона увидела толпу монахинь и послушниц и церковь-стражей, сопровождавших их из зала; все они уходили как можно медленнее, чтобы ничего не пропустить. Сестры Кремень, Чайник и Швабра приближались, вероятно, чтобы отнести Нону в санаторий, хотя любая из них могла поднять ее.

— … нелегитимно! В наше время, когда ты нарушаешь закон императора с помощью древних текстов и разговоров о пророчествах… Ты поступила бы правильно, если бы отдала ребенка гражданским судьям, настоятельница, как бы густо хунска ни текла в ее жилах. Это очень разочаровывает. Это дело может доставить нам массу неприятностей — и не в последнюю очередь при дворе самого императора…

— Что меня разочаровывает, Джейкоб, так это то, что тебя, похоже, купили оптом, вместе с твоим персоналом и должностью, за что-то столь бесполезное, как деньги. — Настоятельница Стекло повысила голос, не крича, но давая ему силу достичь стропил. — Церковь Предка не продается. Ты приводишь сюда архонтов, примчавшихся с четырех концов империи, а затем плюешь им в лицо и накладываешь вето на их решение, потому что их мнение не совпадает с тем, которое купил Туран Таксис? Я говорю, что должно быть голосование по вотуму недоверия. Здесь и сейчас!

Первосвященник зарычал: тот же самый вид был у него, когда он поднял свой посох, чтобы ударить по спине Четыре-ноги.

— Ты не имеешь права объявить такое…

— Я объявляю голосование. — Архонт Краттон, нахмурившись, потер свои шрамы. — Не могу сказать, что я впечатлен, первосвященник. Три дня верхом, чтобы добраться до Истины. Прочитав сообщение, обернутое вокруг ноги птицы, я решил, что стены рухнули, император оказался бастардом или ересь Скифроула бродит по улицам… Вместо этого ребенок унизил хулигана. И если мы хотим верить, что она — Щит Аргаты, то ты проделал в ней дыру только потому, что не поверил словам настоятельницы.

— Я голосую за освобождение от должности. — Архонт Фило, возвышающийся над своими собратьями-клириками, худой и усталый, резкий контраст с компактной силой и неугомонной энергией Краттона. — Анаста?

Самая старшая из них покатала шарик своей сережки между длинными пальцами, затем опустила руку, чтобы вложить ее в другую.

— Вы даже не представляете себе, как неудобно провести пять ночей на «Синем Вине» в половодье. Речной корабль и в лучшие времена не годился для путешествия. Меня укачивает, когда я смотрю на чашку с водой. Но, — она подняла руку, — меня бы это не волновало, если бы вызов был по важному делу. Это можно было бы даже простить как отдельную ошибку суждения… если бы наше решение было уважено. Но заставить нас мчаться в Истину, как комнатных собачек, и только для того, чтобы подписать твой собственный приговор бедной Стекло… Я голосую за освобождение от должности. — Она повернулась налево. — Архонт Невис?

Толстый архонт провел обеими руками по седым завиткам своих волос, все еще густых по бокам; его макушка была такой же лысой и блестящей, как голова Анасты.

— Освобождение.

— Остался только я, — сказал Краттон, резко шагая к первосвященнику, пока они не оказались лицом к лицу, глаза на одном уровне. — И, поскольку голосование должно быть единогласным, чтобы убрать тебя, я считаю, что мое мнение имеет значение…

— Краттон, мы должны обсудить это наедине… Есть вопросы, которые…

— Я никогда не был особенно высокого мнения о твоем пребывании на этом посту, Джейкоб. Посох делает с человеком разные вещи — в основном плохие. Не стоит иметь вокруг себя слишком много людей, чье положение зависит от того, насколько они тебе приятны. Тем не менее, я бы проголосовал за то, чтобы оставить тебя… если бы не одно обстоятельство. Первосвященник может быть глупым, он может быть жадным, он может быть неправым, но он не может быть продажным. Я проголосовал за то, чтобы назначить тебя на эту должность, и я буду стоять за это. Однако я не голосовал за то, чтобы дать Таксису мантию и тиару. Тебе придется уйти. Извини. Освобождение от должности.

Кто-то схватил Нону, склонился над ней, готовый поднять, но никто никуда не собирался уходить, пока все не будет сделано. Тишина за спиной дала Ноне понять, что монахини уже не делают вид, что собираются уходить.

— Это… это возмутительно! — Первосвященник попятился от архонтов и настоятельницы, хромая на ногу, которую повредила черепица крыши, и выставив перед собой посох, словно защищаясь. — Ни один первосвященник никогда…

— Первосвященник Албур был смещен архонтами сорок три года назад во время последнего сужения, — сказала Настоятельница Стекло.

— И Первосвященница Сартра за сто лет до этого. За… неделикатные отношения, — добавила архонт Анаста, кивая.

— Не уйду, это… заговор. — Первосвященник Джейкоб побагровел. Он посмотрел в сторону Ноны. — Это трюк! Стража! Арестуйте этих архонтов. В колодки их!

Пара церковь-стражей встала по бокам от первосвященника; остальные были в передней части зала, чтобы выпроводить теперь уже нежелательную аудиторию. Первый из стражей успел сделал шаг, прежде чем нога Сестры Сало ударила его колено сзади, и он с грохотом рухнул на пол. Еще одна страж потянулась к ней, но Сало схватила женщину за запястье и отправила кувыркаться по песку. Страж позади них потянулся за мечом.

— Мой титул — Госпожа Меч, молодой человек. Я была Красной Сестрой еще до твоего рождения. Не испытывай меня.

Страж — который для Ноны не выглядел особенно молодым — остановился, когда над ножнами заблестел дюйм стали и посмотрел в дальний конец зала. Двое церковь-стражей рядом с Первосвященником Джейкобом держали руки на рукоятях мечей, но не проявляли никакого энтузиазма по поводу ареста архонтов.

Архонт Краттон повысил голос прежде, чем первосвященник смог высказать все свое возмущение:

— Капитан Роган. Ваша преданность первосвященнику не подлежит сомнению, но этот человек больше не первосвященник. Вам придется положиться на мнение четырех архонтов и монастыря, полного монахинь, когда речь заходит о законности этого дела, но я могу заверить вас, что наши действия здесь были столь же законными, как и в суде, в котором мы участвовали непосредственно перед этими событиями. Пожалуйста, скажите своим людям, чтобы они стояли спокойно.

Последовавшее мгновение молчание показалось Ноне таким же долгим, как и все, за что она цеплялась во время испытания.

— Стражи, вольно.

— Это предательство! Богохульство! Император узнает об этом и насадит ваши головы на колья! — Джейкоб казался полубезумным, сжимая посох так, словно это был его прежний ранг, а не кусок позолоченного дерева. — Император услышит… — Теперь уже шепот.

— И ты можешь сказать ему об этом, Джейкоб, — сказал архонт Невис, и его лицо было почти таким же мрачным, как у архонта Фило. — Ты свободен идти куда хочешь. Надеюсь, со временем ты согласишься служить в одной из моих епархий. Священник Мартью из Геллима перешел к Предку в прошлом месяце, и его паства могла бы воспользоваться мудростью церковного старейшины…

— Геллим? Ты сошел с ума? Это же дикое ледяное болото на окраине! — Бывший первосвященник направился к главному входу, наполовину притопывая, наполовину хромая. — Я иду во дворец. Любой, кто попытается остановить меня, будет повешен!

Архонты смотрели ему вслед.

— Мы должны вернуть посох… — сказал архонт Фило.

— Пусть оставит себе. — Настоятельница Стекло улыбнулась. — Это всего лишь палка. Кроме того, он понадобится ему по пути вниз. Ноги могут предать.

— Нам нужен новый первосвященник. — Архонт Фило согнул свои длинные руки и сплел пальцы перед собой.

— Ну, мы все здесь, — сказал Краттон. — Мы могли бы уединиться в комнате и часами болтать по кругу, или просто покончить с этим и пойти домой. Будь я проклят, если хочу провести на этом продуваемом всеми ветрами куске скалы больше времени, чем нужно. Не обижайся, Стекло.

— Никто не обиделся.

Архонт Анаста обвела толпу мрачным взглядом:

— Лучших свидетелей нечего и просить.

— Я голосую за Анасту, — сказал архонт Фило.

— Я голосую за Невиса. — Архонт Анаста склонила голову. — Сегодня он проявил величайшее мужество и меньше всего будет спорить с императором.

Архонт Невис выглядел удивленным:

— Я тоже голосую за Невиса. — Он обхватил руками живот и широко улыбнулся.

— Я полагаю… — Краттон махнул рукой, как будто речь шла о пустяке. — Тогда Невис.

Все трое повернулись и посмотрели на архонта Фило:

— Действительно, Анаста?

Она кивнула:

— В моем возрасте мне нужен удобный стул, не слишком далеко от уборной, но и не слишком близко. И чай из ромашки. Очень много.

— Тогда Невис.

— Сделано. — Архонт Краттон отряхнул руки. — Поздравляю, Первосвященник Невис. Тебе придется купить посох. А теперь, если вы не возражаете, мне нужно освятить церковь, справиться со вспышкой оспы и с призовой кобылой, которая, возможно, уже родила. Ну что, пойдем?

— Ты забыл, Краттон. — Анаста подняла руку. — Нам не хватает одного архонта. Я предлагаю новому первосвященнику выбрать Настоятельницу Стекло.

Невис нахмурился и склонил голову, его подбородок удвоился, затем утроился.

— Это было бы нелегитимно, но…

В дальнем конце зала за бывшим первосвященником захлопнулась парадная дверь.

— Спасибо. — Настоятельница Стекло шагнула к Первосвященнику Невису. — Но нет, мое место здесь, у меня есть сестры, которые должны служить Предку, послушницы, которых надо растить в монахини, и, кроме того, политика никогда не была моей сильной стороной.

Первосвященник и все три архонта захлебнулись от смеха, Невис и Анаста смеялись дольше всех.

— Настоятельница Стекло. — Невис вытер глаза. — Иногда мне кажется, что если ты когда-нибудь откажешься от этой великой игры, лед сомкнется над нами. — Он посмотрел на сестер по обе стороны от нее. — Отвезите в санаторий эту женщину и ребенка — из нее, наверное, тоже течет кровь быстрее, чем следовало бы. — Он хлопнул в ладоши, и Нона обнаружила, что ее легко подняли руки сестры Чайник. Боль снова пронзила ее, заставив вскрикнуть, и она уткнулась лицом в плечо Чайник, когда монахиня вынесла ее из зала.

Глава 19

Сестра Роза дала Ноне горький напиток, похожий на воду из канавы. Сон овладел ею почти сразу же. Сейчас она приоткрыла мутный глаз и попыталась сосредоточиться. Она чувствовала себя так же, как чувствуют себя простыни в прачечной после того, как их прополоскают в лохани.

— Настоятельница? — Нона наконец-то разглядела расплывчатую фигуру рядом с собой. Ее голос сорвался на надтреснутый шепот, который, казалось, остался неуслышанным. Она подняла руку, чтобы осмотреть рану под ключицей, но обнаружила, что и рана и вторая рука перевязаны полосками полотна, а ладони испачканы какой-то оранжевой пастой. Она со стоном перекатилась на бок и почувствовала отголосок прежней боли. Льняные простыни ограничивали ее движения, и она обнаружила, что лежит под ними совершенно голая, если не считать широких полос марли, обернутых вокруг раненого плеча, поперек груди и под правой рукой. — Настоятельница. — На этот раз слово прозвучало громче.

Настоятельница Стекло склонилась над кроватью и протянула Ноне чашку с водой. Она выглядела старше, вокруг глаз залегли тонкие морщинки.

— Еще. Выпей все, если можешь.

Нона обнаружила, что может.

— А теперь спи.

Нона обнаружила, что может сделать и это.

В санатории мнение Сестры Роза пользовалось абсолютным авторитетом. Не имело значения, кому только что предложили кресло архонта или кто только что прошел испытание Щита. Маленькая палата могла похвастаться пятью кроватями, все в ряд, напротив большого окна, выходящего в уединенный ухоженный сад. Настоятельница Стекло лежала на самой дальней от двери кровати, Нона — рядом с ней.

В тот первый день Сестра Роза не допустила к ним посетителей. Наступил вечер. Нона лежала, откинувшись на подушки, и смотрела, как солнце садится за крышей в сад. Настоятельница Стекло сидела и читала один из нескольких свитков, сложенных на столе у ее кровати. На обоих запястьях у нее были бинты, а правая рука была все еще туго перевязана. Она неловко держала свиток левой рукой и выругалась, как дровосек, когда тот в третий раз вырвался из ее рук и свернулся, но тут же вспомнила о присутствии Ноны и разразилась фальшивым кашлем.

— Твое имя было произнесено перед императором в его тронном зале, Нона, ты знаешь об этом? — Настоятельница оторвалась от чтения.

— Мое имя? — Нона моргнула. Она даже представить себе не могла, что ее имя войдет во дворец.

— Пал первосвященник. Это не так уж и мало. Церковь — один из столпов, на которых держится власть императора. И он очень заинтересован в том, чтобы она была прочной, от основания до самой высокой точки. Турана Таксиса вызвали в суд. Он поклялся забыть о своей обиде на тебя, а заодно и на монастырь, который тебя приютил. Дело закрыто.

— И вы ему верите? — Нона видела лицо Раймела Таксиса; такое же высокомерие отражалось и на лице его брата. Такие не прощают и не забывают.

— Туран Таксис — холодный и безжалостный человек. Он убил бы тысячу маленьких девочек, если бы они встали на пути его честолюбия. Но он не бешеный пес. Клятвы императору даются не просто так. Он будет двигаться дальше. Нашему лорду Таксису надо поджарить рыбу поважнее, чем ты, послушница, и это дело уже отбросило его назад. Но не забывай его, потому что он, наверняка, не забудет тебя. Некоторые люди обладают медленным гневом, который накапливается по кусочку за раз, так что никогда не увидишь, как он появляется. У такого гнева есть инерция, поэтому он иногда закипает, даже когда тот, кто вызвал его, остановился. Туран Таксис не одинок в этом — следи за такими людьми, Нона. Но да, пока я ему верю.

Нона позволила напряжению покинуть ее, отдавшись объятиям подушек. Снаружи дождь, несомый ветром, молотил по крутому склону.

— Неужели какая-то старая монахиня действительно говорила обо мне сто лет назад?

— Нет. — Настоятельница не подняла глаз, только еще больше наклонила свиток к свече, которую только что зажгла.

— Но… — Нона не хотела, чтобы это было правдой, но внезапное отрицание слегка выбило ее из колеи. — Но говорили, что Сестра Аргата была знаменитой Святой Ведьмой. Она сделала пророчество…

— Пророчеств не бывает, Нона. Или, скорее, бывают, но их произносят безумцы или люди, которых когда-то слушали за их мудрость и которые обнаружили, что стали старыми и немудрыми, но все еще хотят быть услышанными. В этом нет никакой магии. Магия так не работает.

— Сестра Аргата была слабоумной, когда произносила его? — Нона смотрела, как над крышей угасает красное зарево. — В любом случае я не хотела быть Щитом — я хотела быть Мечом.

Настоятельница со вздохом отложила свиток и расправила его. Как только она подняла руку, он тут же свернулся в тугой клубок.

— Ты заслуживаешь правды, Нона, и я ни в коем случае не хочу запятнать доброе имя Сестры Аргаты, но ты должна обещать держать то, что я тебе скажу, при себе. Ты можешь это сделать?

— Да. — Нона умела хранить секреты.

— И ничего не скажешь этой Клере, с которой ты так дружишь?

— Да, настоятельница.

Настоятельница Стекло сложила руки на коленях, затем поморщилась и разжала их. Сестра Роза дала ей три дозы коры соррина, приглушающей боль, но Нона видела, что она все еще мучается, двигаясь с хрупкой деликатностью тех, кто страдает от самых тяжелых видов ран.

— Сестра Аргата совершила очень много поступков, по большей части хороших, несколько плохих, и дважды, насколько мне известно, просто глупых. Чего она не делала, так это пророчеств. Пророчество Аргаты является делом рук двух архонтов около тридцати пяти лет назад, когда дед императора Крусикэла, Эдиссат, был на троне. Стояли смутные времена: Эдиссат впал в маразм, его старший сын был в изгнании, Дарн угрожал войной, лед-ветры погубили несколько урожаев. Пророчество дало нам возможность сосредоточиться. Оно напомнило нам о спасении, которое обещал нам Предок. Оно напомнило нам, что Ковчег может быть открыт, будет открыт, и мы овладеем им вместе.

— А что там внутри? — спросила Нона.

— Никто не знает, — ответила настоятельница. — Но учитывая, что власть императора основывается на том, что он контролирует Ковчег, было бы неплохо, если бы он мог открыть его, не так ли?

— Но кто-то же должен знать. — Нона нахмурилась.

— Может быть, кто-то и знает. Беда в том, что так много людей утверждают, будто знают, и их утверждения настолько разнообразны, что трудно понять, какие из них верны, если таковые вообще есть. Многие верят, что он может управлять луной.

— Луной? Но…

— Пророчество говорит нам, что ключ лежит среди нас, среди наших детей или детей, которые еще будут. Я верила в это всей душой. Я была тогда молодой женщиной, и ревностной. — Она выдавила улыбку, хотя боль все еще преследовала ее глаза. — Во всяком случае, оно выполнило свою задачу. Я не знала правды, пока не стала здесь настоятельницей и не получила доступ к санкционированным историям. Сейчас это не имеет большого значения — но это не та история, которая должна распространяться. Я доверяю тебе, Нона. И это скорее бремя, чем дар. Ты это понимаешь?

— Понимаю. — По крайней мере, она поняла половину. — Но разве первосвященник не знал? И архонты?

— Джейкоб никогда не любил читать. Или слушать. — На этот раз улыбка настоятельницы была шире. — Архонты? Я уверена, что Анаста знает. Наверное, и Фило тоже. Краттон? Не знаю. Он часто удивляет меня. Невис, наверное, нет. Или, возможно, как Сестра Колесо, они знают, но предпочитают верить.

Нона нахмурилась:

— Тогда почему вы спасли меня?

— Ты слышала, что я сказал архонтам. Этого им хватило, чтобы признать меня невиновной.

— Но вы же сказали, что у вас было ви…

— Я солгала, Нона. Я делаю это иногда, даже когда кто-то не угрожает отрезать мне язык и выпроводить из монастыря.

Нона вспомнила, что говорила настоятельница, когда они спешили из тюрьмы. Слова — шаги по пути: главное — попасть туда, куда ты идешь. И куда шла настоятельница?

— Вам не нравился первосвященник.

— Да.

— Он был занозой в вашем боку.

— Скорее ножом в моей почке.

— И вам не нравился Туран Таксис.

— Да.

— А теперь у Турана нет друга-первосвященника.

— Да, теперь в его в кармане нет первосвященника. При всех своих недостатках Невис не продаст себя так дешево, как это сделал Джейкоб.

— Зачем вы мне все это рассказываете? — Нона нахмурилась, пытаясь понять, не издевается ли над ней настоятельница.

— Ты спросила.

— Но… вы не должны так говорить об архонтах… не с послушницей. Не со мной. Я тут совершенно новенькая.

— Может, твои башмаки и блестят, Нона, но в твоей рясе есть несколько дыр. — Настоятельница внимательно разглядывала Нону, не улыбаясь. — Ты пролила за меня кровь. Я обязана тебе кое-какими ответами. Или, возможно, я хочу посмотреть, как тщательно ты хранишь секреты?

— Если первосвященник был таким плохим, почему архонты не сместили его раньше? — Это казалось достаточно простым делом.

— У каждого архонта есть своя епархия, и их соборы очень далеки от Истины. Нужно сдвинуть горы, чтобы получить двух архонтов в одном месте, не говоря уже о четырех. Это собрание, которое я никогда бы не смогла созвать.

— Но разве первосвященник нуждался в них, чтобы вас изгнать?

— Ему нужно было, чтобы это выглядело как нечто большее, чем обыкновенная злоба. У нас с Джейкобом свои счеты. Если бы он просто объявил меня виновной, то выставил бы себя слабаком. А человек, который проводит при дворе императора столько времени, как первосвященник, не может позволить себе выглядеть слабым. В этих водах слишком много акул. Он думал, что крепче держит архонтов в руках, чем было на самом деле. Что у него больше власти над ними. Если бы хоть один из них согласился с ним, то не было бы никаких проблем. Так что Туран Таксис заставил всех четырех архонтов приплыть к моему порогу по реке из золота — просто чтобы добраться до тебя, дорогая.

— И вы знали, что он… — Нона начала различать какие-то очертания. Наброски плана.

Настоятельница кивнула:

— Я считала это вероятным.

— Но… но вы же сами себя обожгли. Хотя и знали, что это не поможет. Вы знали, что это не заставит первосвященника передумать.

— Да.

— Потому что… вы знали, что это заставит меня сказать, что я выдержу испытание. Но я с самого начала сказала, что сделаю это.

— Если бы я тогда приняла твое предложение, архонты никогда бы не проголосовали за то, чтобы отнять у Джейкоба посох. Они должны были видеть, как я страдаю — они должны были видеть, как он заставляет меня страдать. Собрать четырех архонтов в одном месте — это подвиг, но это ничто по сравнению с задачей заставить их договориться о чем-то важном.

— Итак… все это… с того самого первого дня… было сделано для того, чтобы свергнуть первосвященника и повредить Турану Таксису.

Настоятельница просто посмотрела на нее.

— Как… как вы могли знать, что я выдержу это испытание? — Нона повела плечом и поморщилась. Гесса чудом выжила, и даже царапина на ней могла бы стать причиной того, чтобы утопить Нону.

— Сестра Сало наблюдала за тобой в тот первый день на Мече. Маленькая девочка, которая может причинить такой вред Раймелу Таксису, что потребуется четыре человека из Академии, чтобы удержать его на краю жизни… ринг-боец герант… Я решила, что такой ребенок будет быстрым. Сестра Сало наблюдала за тобой на песке и сказала мне, что даже в расцвете сил она не была такой быстрой.

Нона лежала молча, боль в ране пульсировала, руки и запястья горели огнем. Настоятельница Стекло не была ни быстрой, ни сильной, у нее не было явного богатства, ее должность не давала ей возможность как-то влиять на политику, и все же, правдой и ложью, она повернула одно колесо против другого, в результате чего горы сдвинулись, могущественный человек пал, и мир запел песню, которую она выбрала для него. Нона не знала, что она чувствует по этому поводу. Она знала, что пыталась возложить часть своей вины за смерть Сайды на ступени настоятельницы и что на самом деле это была ее вина, и только ее. Она должна была никогда не прекращать борьбу, никогда не позволять им предстать перед «правосудием». Нона знала, что она не понимает людей. Не понимает, как они работают в своей паутине хрупкой, гибкой дружбы и изменчивой преданности, как играют в игры улыбок и объятий, хмурых взглядов и отвернувшихся спин при дворе или за монастырским завтраком, как работают их скрытые сердца. Она знала, что не понимает этого, но еще меньше понимала Настоятельницу Стекло. Нону, закованную в цепи, хотели бросить в черную и непроницаемую воду колодца, где плавали послушницы, где глубоко под ударами их ног лежит ил, переполненный костями. Настоятельница Стекло и этот провал, возможно, имели общего больше, чем казалось.

Стекло и ее церковь. Теперь Нона не была предана ни тому, ни другому. И, возможно, это был просто еще один поворот колес настоятельницы… но время бежать уже ушло. Она назвала Клеру и Гессу подругами, и эта связь была глубже крови: это была основа мира, который она могла понять.

Основа веры, которая имела значение.

Глава 20

После той первой ночи Настоятельница Стекло вернулась в свой дом и к своим обязанностям. Нона пролежала в постели еще три дня под присмотром сестры Роза.

Клера и Рули пришли навестить ее в первое же утро, когда их отпустили из Академии. Рули сначала стеснялась, прячась за волосами, зато Клера улыбалась и обнималась с того мгновения, как ворвалась в дверь. Они сидели на ее кровати и болтали обо всем, кроме того, что случилось. Клера рассказала им о бале, на который отец водил ее еще до того, как впал в немилость.

— …а потом вошла Велера. Она младшая сестра, но это никогда не мешало ей жаловаться, что ее брат сидит на троне, в то время как она влачит жалкое существование в своем дворце на побережье. Так или иначе, по одну сторону от нее шел лорд Йотсис, молодой, а по другую — наследник Герсиса. А ее платье! Она выглядела так, словно ее туда влили. Отец сказал, что она пролила немного…

В тот же вечер пришла Гесса, одна, опираясь на костыль.

— Я вижу, Сестра Роза отдала тебе мою кровать. — Она осторожно опустилась на конец кровати.

Они поговорили об испытании.

— Я ничего не видела, — сказала Гесса. — Только стражей и Сестру Колесо, готовых метнуть, и в тот же миг что-то ударилось о стену рядом со мной. Я подпрыгнула так сильно, что чуть не упала. И я действительно упала, когда и ты. Мне пришлось замахать руками и сказать им, что в меня не попали!

На следующий день пришли Джула с Клерой.

— Мы можем приходить только по двое. Сестра Роза говорит, что мы тебя утомим. Сестра Чайник хотела прислать тебе грифельную доску и какие-то прописи, но Роза не позволила. — Клера села, затаив дыхание. — Представь, раненая и вынужденная писать буквы!

Джула осторожно подошла к Ноне, обняла ее, как будто та могла сломаться, ее короткие волосы щекотали щеку Ноны. Когда они разделились, ее нижняя губа дрожала.

— Слава Предку, с тобой все в порядке! Я думала… — ее голос сорвался, и Нона с удивлением увидела, что она плачет.

Только утром третьего дня Нона рассказала Сестре Роза о своем страхе. Рана, которую сделала в ней стрела, и повреждения на руках и запястьях, которые, как она знала, заживут — ерунда, но ее тело подвело ее, подвело, когда она больше всего нуждалась в этом.

— Настоятельница считает, что я быстрая. — Нона произнесла это между глотками кислого варева, которое Сестра Роза то и дело подносила к ее губам, хотя она могла бы держать сама. — Но это не так. Я старалась быть быстрой со стрелой — я думала, что смогу — но я просто не смогла. Я так устала.

— Устала? — Сестра Роза рассмеялась, ее лицо заколыхалось и сморщилось. — Это ожог хунска. Все его получают. По крайней мере, все вы, с молнией в жилах. Я не могу двигаться так быстро, но могу неуклюже топать часами. — Сестра Роза забрала чашку и, прищурившись, заглянула в нее, проверяя, не осталось ли на дне отвратительных шершавых кусочков. — Ты тратишь свои ресурсы, когда делаешь такое. — Она ущипнула Нону за руку. — Но вообще, у тебя нет ничего, кроме костей — чего же тебе сжигать? Я поражена, как тебе это удалось. Большинство хунска готовы упасть после всего лишь нескольких секунд борьбы на скорости. После этого надо пить воду с сахаром, это помогает. Но у тебя есть только то, что может дать тело. Возьмешь слишком много, и что-то сломается. У хунска это обычно сердце. Но, так или иначе, вы живете недолго…

— Мы? — Нона села, ее плечо теперь уже горело, а не просто болело.

— Госпожа Академия не… Конечно, нет. — Улыбка покинула ее лицо. — Я забыла, как мало времени ты провела с нами, Нона. — Сестра Роза отставила чашку в сторону и придвинула стул так близко к кровати, как только позволяли ее ноги. — Четыре племени, пришедшие в Абет еще до ледникового периода, считали его суровым миром. Именно смешение их крови породило людей, которые могли жить здесь. Хунска и геранты живут короткими жизнями, у первых сердца слишком быстрые для этой земли, у вторых — слишком большие. Сестра Сало — самая старая хунска из всех, кого я знаю, и она не так стара, как выглядит. Не на слишком много… Квантал и марджал черпают силу этого места, подключаясь к магии, которая лежит внизу и наверху и проходит через все предметы этого мира. Но это не та земля, которая их породила, ее магия остра и быстра, она сжигает неосторожных или деформирует их…

— Я… — Нону прервал стук в дверь.

Сестра Роза погладила ее руки:

— Те, что горят быстро, горят ярко. Самые короткие жизни могут отбрасывать самые длинные тени.

Нона подумала о Сайде, лежащей в холодной земле, и о тени, которую она отбрасывает. Стук раздался опять.

— Войдите. — Сестра Роза с трудом поднялась на ноги.

Дверь в фойе открылась, и Арабелла Йотсис просунула голову, ее череп был покрыт короткими светлыми волосами, что придавало ей что-то мальчишеское. — Сестра Сковородка хочет видеть меня и Нону.

— Ну, скажи сестре Кастрюле, что Нона не выйдет отсюда…

— Это для именования.

— О. — Сестра Роза посмотрела на Нону, снова на Арабеллу, снова на Нону. — Как ты себя чувствуешь, Нона? Ты в состоянии дойти до Башни Пути? Я могу попросить сестер, чтобы они тебя понесли…

— Нет, я могу идти. — Нона спустила ноги с кровати и встала прежде, чем сестра Роза успела настоять, чтобы ее подняли, как ребенка. Ее плечо болело сильнее, чем она думала, но она стиснула зубы и с большой осторожностью пошла к двери.

Снаружи у нее от холода перехватило дыхание: налетел лед-ветер, сдувая покров южного, и три дня в тепле санатория сделали ее уязвимой перед ним.

— Отвратительная погода. — Арабелла поплотнее закуталась в свою рясу, но не торопилась: Нона заметила сдержанность в ее походке и попыталась идти быстрее, плечо при каждом толчке наполнялось горячей влажной болью.

— А что такое «именование»? — Нона подумала, что это первые три слова, которые она сказала Арабелле. Казалось странным идти рядом с ней, как будто все было нормально, как будто Арабелла никогда не пыталась ударить ее ножом в постели, как будто они не были врагами с самого начала. Но если это фальшивое пророчество вонзит в них свои зубы, Арабелле Йотсис придется играть роль Избранной, а Ноне — ее неохотного Щита.

— Именование? Как ты думаешь, Сестру Чайник назвала «Чайник» ее мать? — Арабелла искоса посмотрела на нее и весело улыбнулась.

— Но… но у старших послушниц все еще есть свои имена! Сулери учится в Святом Классе, а она все еще Сулери… — Нона нахмурилась, гадая, не является ли «Сулери» предметом, вроде стекла или яблока, но только таким, которого крестьяне не знают.

— Да, но у всех у них есть свои святые имена. Они просто должны держать их в тайне, пока не примут обеты и не станут монахинями. Если зайдут так далеко. Каждая послушница должна выбрать свое имя перед Госпожой Путь, когда та призовет их. Она зовет большинство из них в течение первого года обучения.

Нона расслабилась. Она не хотела отказываться от своего имени.

— Тогда мы останемся Арабеллой и Ноной.

— Арой.

— Что?

— Арой. Все зовут меня Ара. Ты тоже должна.

Над ними возвышалась Башня Пути, темная на фоне утра, четыре открытых входа, обрамленных камнем.

— Я пойду в восточную дверь, — сказала Ара.

— Почему?

— Туда ведет меня Путь. — Ара помолчала, склонив голову набок и изучая девочку поменьше. — Попробуй. Закрой глаза и посмотри. — Она рассмеялась. — Так говорит Сестра Сковородка.

Нона закрыла глаза. Она видела только то, что видела всегда, оранжевое и серое, остаточные образы пульсировали и исчезали, их последние следы формировались в идеи и предположения — края снов.

— Ты видишь его? — Ара, почти у самого ее уха.

— Нет.

— Смотри внимательнее. — Рука коснулась плеча Ноны, и в этот момент то, что она видела, превратилось в острый блеск и жаркую тьму, одно прорезало другое, как трещина — хотя она не могла сказать, кто из них кого, — оба пролетели через ее голову и раскололись, с силой ударившись о затылок.

— …она!

Нона открыла глаза, прищуренные на фоне яркого серого неба.

— Нона? — Темная фигура нависла над ней.

— Куда? — Нона почувствовала, как кто-то взял ее за руку и приподнял.

— Мне очень жаль! — сказала Ара извиняющимся голосом, словно несчастная принцесса. — Я совсем забыла о твоем плече!

Нона вскочила на ноги, рыча от боли, готовая к бою. Девочка подняла ее за больную руку, и рана пульсировала так, словно стрела вернулась в нее и раскалилась докрасна.

— Ты не… — Нона оборвала себя на полуслове. Она не видела ни насмешки в глазах Ары, ни намека на улыбку, только беспокойство… Ара не положила руку на раненое плечо. Она не могла видеть повязки под рясой Ноны: она просто предположила, что Ноне нехорошо, потому что та упала, и использовала другую руку, чтобы помочь ей подняться, раненую руку.

Нона отряхнулась.

— Я воспользуюсь той же дверью, что и ты.

Вместе они преодолели оставшееся расстояние и вошли через восточную дверь в комнату с портретами у основания Башни Пути. На картине, висевшей прямо напротив восточной двери, было изображено женское лицо, наполовину черное, наполовину белое; в черной половине был белый глаз, в белой — черный. Между двумя половинами тянулась серая полоска, но, подойдя поближе, Нона увидела, что граница между половинами не прямая, как ей показалось вначале, а бесконечно извилистая, черное переходило в белое, белое — в черное.

— Она великолепна, не правда ли? — Ара подошла и встала рядом с Ноной. — Это Сестра Облако. Она была два-кровка. Полн-кровка хунска и полн-кровка марджал.

— Это звучит… довольно полно! — Нона улыбнулась.

— Это просто означает, что она обладала полными талантами обоих племен. — Ара пожала плечами. — Сестра Сковородка говорит, что в каждом поколении рождается по одному такому ребенку.

— А у этого поколения есть ты? — Нона посмотрела на Ару еще пристальнее, чем прежде. Насколько глубоко идет эта уверенность? Не живет ли страх где-то там, под лицом, которое приучила ее носить жизнь аристократа?

— Нам надо подняться наверх.

Ара позволила Ноне задавать темп на ступеньках, следуя за ней. Медленно поднимаясь по восходящей спирали, Нона пыталась вспомнить обиды, которые таила на девочку, идущую позади нее. Преступления Ары, по-видимому, сводились к тому, чтобы быть красивой, родиться богатой и быть Избранной. Все остальное, осознала Нона, было чем-то, подаренным ей Клерой, или предположениями. Она решила, что остальные наполовину услышанные шутки были на ее счет, что смех, который затихал, когда она входила в комнату, был адресован ей.

— Готова? — спросила Ара, нервно улыбаясь.

Нона обнаружила, что остановилась прямо под классной комнатой. В этот момент она также обнаружила, что ее внезапно озарило — Арабеллу Йотсис очень легко полюбить.

— Готова, — сказала Нона, и они вместе поднялись наверх.

Сестра Сковородка ждала их, сидя без всяких формальностей на ученическом стуле, и жестом велела им пододвинуть свои стулья. Она выглядела невероятно старой, как те трупы, которые люди находят в ледяных туннелях, почерневшая кожа на костях свернулась в себя, как цветы под лед-ветром.

— Снаружи дует ветер! — Когда Сестра Сковородка улыбалась, даже в этой улыбке было что-то от черепа. — Сегодня вечером Коридор сузится.

— И Луна расчистит путь, — сказала Ара, давая подходящий ответ.

— И Луна расчистит путь. — Сестра Сковородка кивнула. — А вы знаете, что Луна падает?

Нона взглянула на Ару:

— Нет…

Снова ухмыляющийся череп.

— Не волнуйтесь. Она падала всю вашу жизнь, и мою тоже. — Сестра Сковородка подняла руку, кожистую, но темнее любой кожи, и сложила пальцы чашечкой, словно хотела поймать лунным свет, освещавший мир. — Она падает с тех пор, как ее туда поставили. Свет давит на нее, как и солнечный ветер. И когда она приблизится, она начнет царапать самые края нашего воздуха, касаясь самых высоких ветров Абета. Тогда… тогда все будет быстро. — Сестра Сковородка опустила руку на колено.

— Мы можем что-нибудь сделать? — спросила Ара, глядя на руку, лежащую на колене сестры Кастрюли.

— Нет. По крайней мере, ничего хорошего. — Старая монахиня пожала плечами. — Итак… я позвала вас сюда, чтобы услышать, как вас зовут.

— Я выбрала, — сказала Ара. Она посмотрела на Нону. — Разве мы не должны… сделать это наедине?

Сестра Сковородка повернула голову в одну сторону, потом в другую.

— Здесь никого нет, кроме нас.

— Но… — Ара нахмурилась. — Но мы не должны никому называть свои имена. Это секрет, пока мы не принесем обеты…

— У Избранной и Щита нет секретов друг от друга.

Нона не открывала рта. Ей было все равно, кто знает ее имя, хотя она и не сказала бы его. Настоятельница хотела знать, может ли она хранить тайну, и она могла.

— Я не Избранная, — сказала Ара. — Я бы знала, если бы это было так. Кроме того, я не могу сделать то, что может марджал.

— Это не имеет значения, так или иначе, — сказала Сестра Сковородка. — Пророчество навлекло на тебя опасность, и сейчас тебя спасает монастырь, а не стены, не сестры, красные, серые или какие-то другие. Та женщина в большом доме. У Стекло длинные руки, и очень ловкие. Было время, когда я могла проделать дыру в скале, на которой мы живем, настолько большую, что она могла бы проглотить всю эту башню целиком. Но даже тогда я не была и наполовину так смертоносна, как эта женщина. Даже наполовину. — Она наклонила голову, словно прислушиваясь к далекой музыке. — Пророчество подвергло вас опасности, потому что люди наполовину верят в него. Заставьте их поверить в него полностью, и оно начнет заботиться о вас. О вас обоих.

— И нам нужно, чтобы оно заботилось о нас… потому что настоятельница может… передумать? — спросила Нона.

— Потому что ветер будет дуть всегда, а луна продолжит падать. — Сестра Сковородка вытерла ладонь о бедро и выжидающе посмотрела на них. — А теперь скажите, как вас следует называть, когда вы будете сестрами? Нона?

Нона не думала об этом ни в те дни, когда жила в монастыре, окруженная Чайниками, Яблоками, Стеклами и Колесами, ни на пути к башне, ни при подъеме по лестнице.

Сковородка улыбнулась.

— Часто сестры выбирают такое имя, которое заставляет их думать о доме, о чем-то безопасном, о чем-то дорогом.

— Я… — Нона попыталась представить себе деревню, свой дом, мать, срезающую тростник и вплетающую один стебель в другой. Она думала о Лесе Реллам, о жестокости и смерти, о лице своей матери, когда ей вернули ее ребенка из дикой природы, одетого в чужую кровь.

— Выбирай осторожно, Нона. Пусть Путь приведет тебя к имени.

Нина открыла рот.

— Клетка, — сказала она. — Пусть меня зовут Клетка.

Сестра Сковородка поджала морщинистые хрящи своих губ.

— Клетка. — Она повернулась к Арабелле Йотсис, которая наблюдала за ними с безмятежностью, которой позавидовала Нона. — А ты, дорогая?

— Шип, — сказала Ара. — Я буду Сестрой Шип.

• «
• 1
• 2
• 3
• »