Сегодня шёл долгий двадцатый день, как вереница телег вернулась в академию, меня под конвоем двух матонов проводили к бараку и запретили выходить до выяснения обстоятельств в магистрате. Все прошедшие девятнадцать дней я только и делал, что завтракал, обедал, ужинал и плевал в потолок. Но мне компанию составляли книги, да и выходил я на улицу аж четыре раза, так что скучать не приходилось. Касуй же, которого по возвращении так же заперли в своём бараке, получил вольницу уже на следующий день. Эта невозможная несправедливость связана с особыми условиями моего обучения.
В тот день у скверны, когда мы обменялись паранаями и пошли в лесной лагерь — я тогда чувствовал себя вполне сносно. Так, в груди побаливало от каждого шага да в глотке неестественно хрипело при каждом вздохе. Съев ужин, я обсудил план отъезда с Клаусом и сразу же нырнул в свою палатку, собираясь как следует отоспаться. И в тот самый момент, когда я устроился поудобней и расслабился — адреналин окончательно выветрился из крови. Я удержал в себе стон, хотя от боли едва мог дышать. Казалось, что здоровенными ржавыми гвоздями и могучими ударами кувалд мою грудину приколотили к позвоночнику. Но мучился от боли я недолго, чуть больше получаса, пока привезённые со скверного материка зёрна не подействовали. Они обезболивают, но сильно бодрят, так что я смог уснуть только к рассвету, и то проспал чуть больше часа. Я тогда пожалел, что не захватил с собой хотя бы один микл.
Касуй и шесть матонов уехали в академию на следующий день после обмена паранаями. Я, Клаус, два матона и Хубар остались, чтобы закончить начатое исследование. С трудом передвигаясь из-за болей в груди, я стараясь использовать яйца только на ночь. Но даже так я получил несколько интересных сведений.
Год назад на материке скверны я убил двух дворфов за пределами порченой зоны — но напрочь забыл, восстановила ли их скверна. А если восстановила, то как скоро. Но эта Антанская макира, скверное место, где проводилось исследование — она восстановила нежить за одну ночь. Но только убитую в пределах скверны. Вышедшие за мной твари исчезли навсегда, а трупы наёмников пропали и новой нежити из них не получилось.
Белобрысый церковник что-то задумчиво прошептал, увидев огромную проплешину в рядах нежити. Наверно, практически час Хубар пародировал статую «ошеломлённого мальчика», прежде чем спустился на склон холма. Там я ходил по местам, где матоны расправлялись с тварями, в тщетных попытках найти хоть что-то оставшееся после них. Нежить была без телесных модификаций, но даже перчатки или ботинка после себя не оставила. Это навело меня на некоторые мысли.
То, чем в меня, маму и сестрёнку стреляли ублюдки около нашей пещеры, они же использовали против армии остроухих. Но если обычная скверна — обычна, и с каким-то шансом может оставить вещь после себя, то скверна в тех огромных иссиня-чёрных шарах концентрирована до предела. Это доказывала жуткая боль в шрамах.
Когда я осознал этот не самый приятный момент — то на склоне холма уже бродили два ошарашенных разумных. Один морщинистый, другой с идеальным пробором в волосах. Хубар остановился около меня. Мы с минуту переглядывались задумчивыми взглядами, пока церковник не попросил вот этот вот странный феномен с исчезновением нежити не указывать в отчёте. Я за такие предложения всеми лапами всегда за, полностью и категорично.
Вечером того же дня, кряхтя от боли и мечтая об обезболивающем яйце хитца, я кое-как заполнил отчёт для церкви. С ним Хубар умчался следующим утром. Мы остались вчетвером: я, Клаус и два матона. Боевые маги по ночам сменяли друг друга, когда как я практически не спал. Лишь под утро сон тяжёлым мороком накрывал моё сознание, но избавления от усталости не приносил. И мало было неприятностей, так мы ещё задержались у скверны дольше положенного. Когда я вернулся в академию, то был готов отпилить себе хоть ноги, лишь бы поскорей добраться до припасённых миклов. В груди от постоянной боли горело, а в последнюю ночь лоб аж покрылся испариной. Добытые в Настрайске три микла полностью исцелили меня, но больше их не было.
Ещё до отъезда от скверны, я разузнал у Клауса о предстоящей дуэли. Если раньше мне казалось, что из одной скверной передряги я влетел в другую, то после объяснений я точно понял — из детской песочницы я сам себя бросил в клетку с голодными крокодилами. На этой треклятой дуэли сражаются равные друг другу маги или ученики. Именно поэтому я почти всё время торчал в бараке.
Мы с Касуем оба контрактники первого года, но занятия посещаем разные. С матонами обычные ученики не занимаются; на занятиях с тёмным эльфом я прохожу темы гораздо поздних курсов; начертательная магия у Кузауна где-то местами затрагивает аж третий и четвёртый год обучения, хоть в основном магистор объяснял мне прописные истины, знакомые каждому магу с подмастерья; а восстановление книг в архиве вообще к обучению не относится.
Но главную причину моего вынужденного заточения озвучил в коротком послании Хубар, на второй день после моего возвращения отправив Валдиса Намата, веснушчатого парня по кличке Носок. Пряча от взоров светящуюся татуировку, ошейником обвивавшую кожу, нутон поспешил передать мне конверт с символом Всеобщей Церкви и поспешил уйти.
Хубар держал мой долг от имени церкви, и церковь пыталась оградить своего должника от внезапно упавшего с крыши кирпича, взорвавшейся мастерской или чего похожего. Именно поэтому церковник попросил магистрат «сберечь» меня в бараке. Я лишь засмеялся, прочитав эти строки. Нет, причина крылась в другом.
Из четырёх раз, когда меня такого красивого выпускали из барака — один раз пришёлся на церковь. Церковники вызвали меня поздним вечером, практически ночью, в огромном зале был только старый трихтих и его ученик трихтоних. Сперва пришлось пройти через опостылевшую процедуру дознания, с вполне предсказуемым результатом. Я уже было подумал, что церковники начнут полоскать мне мозг вопросами о произошедшем, вычищая извилины до блеска щёткой для обуви — но вместо этого они лишь осведомились о моём самочувствии и сообщили, что результаты исследования приняты в главном соборе Всеобщей Церкви на южном материке. На этом все новости закончились, меня отпустили обратно в барак. Когда я только собрался уйти — старый церковник пожелал мне успехов на предстоящей дуэли. Он говорил с надменным, торжествующим оттенком в голосе, будто готовился получить долгожданный подарок на день рождения.
Действительно, что может быть приятней, чем избавится от морщинистого недоразумения, ставшего сулином? Может, только если церкви поможет магистрат академии. Хотя магистрат удовлетворил бы любой результат. С благородным домом Миастус всё понятно: в наёмников и недавний поход они вложили много средств. Мотивация церкви тоже ясна: не рушить паритет трёх сил в академии, а избавится от морщинистого сулина, ведь ксат не должен быть частью Всеобщей Церкви.
Но с интересами магистрата всё неоднозначно.
Я первый ксат, кто стал учеником магической академии от начала церковного летоисчисления. На всех двух материках, за непостижимее десятки сотен лет, во всех возможных магических академиях — я первый морщинистый ученик. Магистрату выгодно избавится от такого недоразумения. Особенно, если вспомнить слова тёмного эльфа, что старый архимагистор может видеть истинную магическую природу вещей и живых существ. С другой стороны, магистрат сделал слишком много для моего выживания. И читая копию дневников давно умершего магоса Фласкара Агисароса — я примерно понимал, чего именно хотела академия.
Оставшиеся три раза, когда под конвоем двух матонов меня выводили из барака, пришлись на баню. Я мылся в одиночестве, подолгу наслаждаясь паром и горячей водой. Во второй раз недалеко от бани ошивался мой наставник. Густах сначала растерялся, своим живым пронзительным взглядом впившись мне в лицо, но потом резко кивнул и принялся жестикулировать. Сначала нутон показал руками квадрат, потом как листает страницы в книге, а после показал большой палец, намекая, что сам занялся восстановлением той книги. Четвёртым и последним жестом Густах поднял над головой кулак, подбадривая меня. Я кивнул наставнику в ответ, мысленно пообещав самому себе пересмотреть отношение к этому разумному.
Всё остальное время я проводил в комнатах, читая книги и изредка встречаясь с Улой. Девочка хоть и была приписана за мной как личный невольник, но ей запретили подолгу оставаться в комнатах. Но даже её короткие послания от брата многое прояснили. Во всём происходящем чувствовалась коварная ирония судьбы.
Работающие на складах невольники говорили, что академия будто готовилась принять кого-то важного: проверялись запасы продовольствия и в Настрайске закупалось недостающее, а ещё несколько передвижных прилавков, где готовили еду. Как брату Улы сказала одна из невольниц, Утара, прожившая в академии с младенчества — подобное происходит впервые с тех давних дней, когда началась война. Все разумные в академии застыли в предвкушении очередной забавы. И не абы где, а на стадионе. Где начался мой путь в академии и, как бы всё ни прошло, там он и закончится. В том или ином смысле. Но я по этому поводу ничего не чувствовал, вообще ничего.
Какая-то отрешённость, даже полное безразличие завладело моим сознанием. Что происходит в академии, кто приезжает, что будет потом — всё это мне казалось чем-то незначительным, ущербным и прогнившим. Тем, к чему не хочется прикасаться. Меня даже не волновали правила проведения дуэли, хотя должны были. Если их свести к простым объяснениям, то: драться могут только два равных друг другу мага; сражаются они до смерти одного из них; и всё нажитое в академии имущество проигравшего достаётся победителю.
Казалось бы, от последнего пункта должна была возбудиться жадная натура одного из моих внутренних хомяков, по имени мистер Счастливчик — но все три животинки от моей скверной жизни давно сдохли, а их могилки поросли бурьяном. И воскрешать хомяков этих я как-то даже не хотел. Возможно, это тоже следствие моей отрешённости. Я бы мог решить, что меня поразила душевная хандра, депрессия ударила в сердце — вот только у меня всё ещё были интересы. Один из них даже на двадцатый день в заточении вызвал многие вопросы.
Удобно устроившись в кресле после недавнего обеда — я вновь зашелестел страницами талмуда в весомую тысячу листов.
Помер магос Фласкара Агисароса девятьсот лет назад, был он ратоном и прожил чуть больше ста тридцати трёх лет. Вполне почтенный возраст для равнинного эльфа, если верить предисловию, где составитель этой книги давал короткую справку о магосе. Он был частью Тратийской магической академии на южном континенте. Это было первым, что меня заинтересовало, и обеспокоило.
В прошлом учебном налиме наставник обмолвился, что сейчас существует только пять магических академий: три на южном, и две на северном материке. Тратийской среди них нет. Я хочу знать, что с ней произошло. Не может же такая вещь, как магическая академия исчезнуть без следа, тем более настолько успешная. Если верить записям из дневников, то в академии числилось не меньше пяти сотен магов, одновременно работало сразу три кристалляриумных мастерских, а по двум континентам рыскали восемь магосов, с гордостью носивших на одеждах замысловатую эмблему из хвоста ящерицы, скрученного вокруг рукояти изогнутого кинжала, с которого капля падает в горлышко колбы с узором ромба на стенке. В те времена академия славилась лечебными зельями — ингредиенты для них она добывала из животных и растений, притом многие выращивала самостоятельно. И животных тоже. Широкие поля засеивались различными травами, в лесах, у ручьёв и у болот расчищалась земли под всё те же растения, а в самой академии было несколько зданий для выращивания насекомых, ящериц и прочих гадов. Лечебные зелья — вещь дорогая, нужная. Тратийская академия не могла исчезнуть просто так.
В записках Фласкара была и вторая особенность, привлёкшая моё внимание. Интересного и загадочного в ней было мало, но отвратного через край. В академию Фласкар поступил в возрасте двадцати четырёх лет по рабочему приглашению. По прошествии двадцати семи лет он стал частью академии как один из исследователей и садоводов целебных плотоядных растений. На этой должности Фласкар проработал сорок семь лет. В возрасте девяносто восьми лет ему предложили стать магессором. Примечательно, что сам Фласкар писал в одном из дневников, что практически сутки провёл в непрестанных молитвах и благодарностях Нурсагтону.
Дальше началась весёлая и вольготная жизнь магессора, с еженедельным походом в бордели, обедами в лучших ресторанах городов, самой качественной и изысканной одеждой, приглашением на банкеты к благородным особам, и даже один из правителей тогдашней эпохи предложил свой ремень Фласкару, когда у того порвалась бляшка на ремешке. В прошлую эпоху быть магессором было не только почётно и престижно, но и каждый из этих магов купался в роскоши — академия отсылала Фласкару деньги по первой же просьбе.
Звание магоса этот разумный получил за два года до смерти — вроде произошёл несчастный случай в одном из скверных мест, но точных данных нет. Но что я наверняка смог посчитать, так это что за тридцать три года бытности магессором Фласкар воспользовался одноразовыми девятьсот семнадцать раз. Или на каждый месяц по одному разумному, и два дополнительных одноразовых в тёплое время года.
Не мне осуждать Фласкара, особенно после добычи полёвок — но некоторые записи в дневниках вызывают оторопь. Я бы ещё мог понять исследования всяких рас, мол, вдруг тварь по-разному реагирует на дворфа, орка, человека или кого из эльфов. Но зачем сравнивать скорость реакции твари на человеческого мальчика пяти лет и старика из ратонов, двенадцатилетней остроухой девочки и прошедшей первую стадию преображения орчихи, покалеченного войной дворфа и больного какой-то проказой десятилетнего пацана? Какой смысл убивать шесть сотен разумных всех возрастов и рас, прежде чем станет понятна простая истина, что порождениям расовые различия по одному скверному месту? Мне это категорически непонятно, но сам Фласкар писал в одном из дневников, что относится к группе исследователей, предполагающих разные реакции у различных тварей. Группа эта, судя из записей, составляла большую часть от всех магессоров и магосов.
Наверно, именно поэтому Фласкар с фантазией больного изувера подходил к исследованиям. За свою жизнь он изучил две твари, а вот третью не успел. Но у меня есть подозрение, что он-то как раз успел её изучить, правда — лишь на секунду, обратившись в воздухе ошмётками кровавого конфетти.
Раздался стук. Кто-то аккуратно, но настойчиво бил костяшками по косяку входной двери. Я отложил книгу в сторону и облегчённо вздохнул. Закончилось долгое ожидание неизбежного.
За дверью стоял Клаус, и четверо матонов.
— Всё готово к проведению дуэли. Надо идти, сейчас же.
— Наконец-то, — я не сдержал очередной вздох облегчения и поспешил собраться, на всякий случай занеся свои пожитки во внутреннюю комнату.
Параная все эти дни так и висела на моём плече, скрученная в рулет и связанная бечёвкой на груди. Воздух на улице давно прогрелся от яркого солнца, заканчивался последний весенний месяц. Шапка мне уже не требовалась, как и дополнительные слои одежды, но сумки со свитками и кинжал я на пояс нацепил.
Меня квадратом обступили матоны и, возглавляемые Клаусом, сопроводили к стадиону в центре академического городка. Как и в день поступления осенью, мастерские сейчас не работали, а по улочкам на расставленных прилавках готовили закуски и яства. Ученики группами и по одному гуляли между ними, смеялись, что-то обсуждали, и наслаждались смесью пряных ароматов. При появлении нашей делегации разумные расступались. Невольники смотрели на меня как на диковинку, а вот маги и ученики держались беспристрастно, но в глубине их глаз горел огонь победы. Наконец-то морщинистое недоразумение куском дорожной грязи сотрётся с подошвы их великой академии.
У стадиона мы шли по краю площадки перед главным входом. В центре замощённой камнем площади стояли стенды, исписанные чёрным грифелем. Рядом с ними крутились ученики.
— Я могу заработать? — я с ухмылкой кивнул на стенды.
— Участникам дуэли делать ставки запрещено. Можешь ознакомиться, — ответил Клаус.
Матоны подвели меня к доскам. Они были поделены на две неравных части. Девяносто пять процентов поверхности занимали имена и фамилии, поставившие на Касуя Миастуса, и уточнения, на какой минуте боя и как именно он убьёт оппонента. Ставки начинались с одного золотого империи, и заканчивались огромной тысячью монет.
На левой части был небольшой список поставивших на то, что именно я выйду живым с границ арены. Раская Гаилана с тридцатью пятью золотыми, Густах Маштакет с двумя сотнями, и Хлар’ан из школы Кн’апто с тремя сотнями. А ещё длинный список имён и фамилий, поставивших чётко по одному золотому, среди которых было имя матона с вертикальным шрамом на губах.
— Корпоративная этика. Ты тренировался с нами, — отозвался Клаус.
— А разве, пока матоны часть академии, у них есть личные деньги?
— Нет. По нашей просьбе их выдал магистрат.
Клаус повёл меня на край площади, где дорожка заворачивала за бок стадиона. Рядом с одним из входов в подземные казематы стоял церковник с идеальным пробором в белобрысых волосах.
— Эта ситуация навевает воспоминания, Хубар, — мои губы тронула насмешливая улыбка.
— Ты прав, Ликус. В прошлый раз ты преуспел, и мы встретились вновь. Скажи, в этот раз мы тоже встретимся?
— Ответ слишком очевиден даже для тебя. Я обязательно преуспею и сделаю всё, чтобы мы с тобой не встретились.
— Но я держатель твоего долга, — церковник прищурил голубые глаза. — Я буду там, на трибунах. Удачи на арене, Ликус. Она тебе понадобится.
— Придержи её у себя, Хубар.
Церковник усмехнулся и отошёл в сторону. Дверь в подвал открылась, меня обдуло затхлым воздухом. Внутри подвал был сырым, и как всякий прочий неуютным из-за стальных решёток камер. В них ещё осенью содержали проваливших вступительные экзамены разумных, выпуская на арену сражаться на потеху публике.
Меня подвели к решётке, за которой начинался овал желтоватого мелкого песка арены. Трибуны постепенно заполнялись учениками и магами. Они возбуждённо переглядывались, показывали на два противоположных выхода у дальних краёв арены, и обсуждали возможное течение схватки.
Как и раньше, на восточной трибуне установлена отдельная ложа для магистрата. Там уже сидело несколько магов, включая магистора Кузауна. Архимагистор тоже был. В прошлый раз за спинами ложи натянули тент, сокрыв приехавших драконов в облике ксатов — сейчас же тента не было, и никто там не сидел.
Правее ложи магистрата красно-зелёными флажками оцепили несколько скамеек трибун. Вместо скамеек там поставили один громоздкий деревянный стул с широкой спинкой, и четыре обычных. Их заняли нутоны в камзолах, украшенных серебряной вышивкой, а разумного на громоздком стуле я поначалу вообще спутал с Касуем. У них обоих лица как отвердевшая надменность, а русые волосы зализаны назад.
— А разве посторонним можно посещать академию? — я спросил у Клауса, кивнув в сторону ложи.
— Это особый случай.
— Я знаю, что они владеют монополией на торговлю.
— Они надзиратели над академией, со стороны империи. Уничтожение наёмников империя трактовала как попытку мятежа, ведь ты — всё ещё ученик академии.
— И что же случится, если я проиграю?
— Ты умрёшь, без этого дуэль не проиграть. Магистрат умрёт следом.
— А многие ученики и маги веселятся.
— В такие тонкости им не позволяют вникать.
— А мне, значит, позволяют?
— Ты участник дуэли, — Клаус пристально посмотрел мне в глаза, кивнул на прощание и отправился наружу, сказав выходить на поле сразу после открытия решётки.
Я остался в одиночестве и вновь пробежался по трибунам взглядом. Крайне задумчивым взглядом. Меня не покидало ощущение, что прошлой осенью моё появление в академии запустило тайные политические игрища, в которых главным призом был некоторый контроль над академией. И сегодня в интриге будет поставлена кровавая точка. Вот только в этой тайной закулисной борьбе трёх субъектов за определённый предмет, мной пользовались как объектом.
Ждать пришлось недолго. Не прошло и нескольких минут с ухода Клауса, как на двух противоположных концах арены металлические решётки с глухим скрипом опустилась. С опозданием в секунду опустилась ещё одна решётка, напротив ложи магистрата.
Вместе со мной из дальнего хода вышел Касуй Миастус в расшитом золоте камзоле, зализанными русыми волосами и мечом на поясе. Нутон ехидно ухмыльнулся мне, но сразу же стёр улыбку. По правилам проведения дуэлей мы прошли к середине арены, встали в метре друг от друга и повернулись к ложе магистрата. Немного поклонились, соблюдая этикет, развернулись и пошли обратно в сторону выходов, встав на чёрные отметки на песке. Расстояние между нами было больше полёта «Магической стрелы» где-то на метра два.
Из хода напротив ложи вышли четверо матонов и двое учеников академии с изнеможёнными лицами, торчащими скулами и потухшим взглядом. В руках они держали деревянные коробки.
Магистор Кузаун встал. Трибуны затихли.
— Участники дуэли не имеют права быть на стадионе и иметь наргодат. Мы, магистрат, видим их. Навлекая позор на устои академии, вы навлекаете на себя проигрыш. Снимите свои наргодат.
Ученики с коробками в сопровождении матонов двинулись в наши стороны. Я бросил недовольный взгляд на ложу магистрата, потом на сборище благородных, нашёл церковников левее магистрата — и перевёл взгляд на Касуя. Он ухмыльнулся. Я лишь цокнул языком. В коробку отправилась сумка со свитками, следом пошли пояс и куртка. Больше ничего магического у меня не было. Я надеялся на пояс с «Щитом магии», но тон Кузауна явно намекал, что мухлевать мне не позволят. Касуй же в коробку сбросил только два серебряных кольца.
Надеясь на защитные свойства пояса, я решил сэкономить оставшиеся бодрящие зёрна. Теперь же выбирать не приходилось, благо я всегда носил с собой флягу с чаем и запить горечь не проблема. Я остановил ученика с коробкой, когда тот решил отойти. Когда мешочек с зёрнами раскрылся, то ученик аж позеленел — а когда зерно хрустнуло на моих зубах, то он едва не сдержал в себе обед, утробным рыком огласив стадион. По трибунам пробежался возмущённый ропот.
— Прошу простить меня, пахло плохо, — ученик поспешил согнуться в низком поклоне магистрату.
— Пахло неприятно, подтверждаем, — сухо сообщили стоящие рядом матоны.
— Прошу почтенный магистрат простить меня, — подскочил белобрысый церковник с идеальным пробором в волосах, — но только что съеденное одним из участников дуэли не является лекарством.
— Лик’Тулкис, вы заявляли о своём исключительном здоровье. Что было употреблено? — Кузаун смотрел на меня взглядом разумного, всячески пытавшегося отсрочить чью-то смертную казнь.
Мы с Хубаром пересеклись взглядом. Это белобрысая сука не сдержалась, и растянув губы в насмешливой ухмылке. Я едва удержался, чтобы не обматерить церковника. Ставлю хвостик на отсечение, он это специально, чтобы лишить меня последнего шанса на спасение.
— Это обезболивающее, — ответил я Кузауну.
— Оно тебе необходимо?
— На всякий случай, не больше.
— Что же, магистрат принимает это к сведенью.
Кузаун хотел продолжить свою речь, но его прервал нутон с зализанными русыми волосами, сидящий левее ложи магистрата.
— Этот ксат уже нарушил ваши правила. Заканчивайте.
— При всём нашем уважении, ваше добродетельство маркиз Заяр Миастуский, это решать магистрату. И только ему.
— Тогда будьте любезны решить быстрей.
— Несомненно.
Всё время, пока Кузаун обманывался любезностями с благородным, на лице мага не дрогнул ни единый мускул. Но когда Кузаун повернулся — в его взгляде промелькнуло раздражение.
— В соответствии с правилами дуэли, сражаться могут только двое равных учеников или магов, и в равных условиях. Либо участники уравнивают свои условия, либо дуэль заканчивается.
Каждому на стадионе и в академии было понятно, о каком именно окончании дуэли говорил Кузаун. Я пересчитал оставшиеся три зерна и недоумённо уставился на магистора.
— У меня ещё есть. Поделиться?
— Это один из вариантов.
— Приношу всем собравшимся свои извинения, что поступил опрометчиво, — я чуть поклонился ложе магистрата. Кузаун едва заметно кивнул, а вот архимагистор всё так же отрешённо смотрел в никуда, вновь разыгрывая приступ несуществующего Альцгеймера. Я положил мешочек в коробку и показал ученику на Касуя. — Я съел одну. Но они жутко горькие, запей чаем из фляги.
— Что это такое? — благородный кинул обеспокоенный взгляд на приближавшегося ученика, старательно воротящего лицо от коробки.
— Обезболивающее. Я привёз его с острова. Действует не сразу, но очень сильное.
— Раз так, то… Фу! Вы там, что, говно жрёте⁈ — проорал Касуй, стоило коробке оказаться рядом. Он аж отошёл на шаг. По трибунам прокатилась волна смешком, а нутоны в огороженной части залились хохотом.
— Неужели вы заставите моего сына жрать говно, как этот ксат? — спросил Заяр у магистора.
— Это решать ученику первого года, Касую из дома Миастус. Лик’Тулкис согласен на уравнивание. Теперь Касуй либо примет то же самое, либо всё продолжиться как есть.
— Давай, мальчик мой, не подведи свою семью, — благородный чуть похлопал в ладоши, строго смотря в глаза самому младшему из своих сыновей.
— Конечно, отец. Я не разочарую вас.
Касуй поклонился отцу даже ниже, чем магистрату. Кинув на меня злобный взгляд, нутон решительно засунул одно из зёрен в рот. Его чуть не стошнило, лицо мгновенно стало зелёным, лоб покрылся испариной, а горло норовило фонтаном выплеснуть содержимое желудка. С ошарашенными от ужаса глазами Касуй выхватил флягу и одним глотком осушил вполовину. Он прополоскал рот и уже хотел сплюнуть содержимое, но как бедолага с недельным запором напрягся и всё же проглотил остатки. И вконец осушил флягу, так, мне назло.
— Как говна сожрал.
— У тебя широкие гастрономические познания.
— Смеяться тебе осталось недолго, — благородного моя издёвка пробрала, он хищно прищурился. Небрежно бросив опустевшую флягу в ящик с моими вещами, Касуй гордо выпрямился и нежно обхватил навершие меча.
— А разве он не должен отдать свой посох и кинжал? — благородный на трибуне небрежно махнул в мою сторону.
— Лик’Тулкис, признаваемый благородным, имеет право на своё личное оружие. Или вы согласны, чтобы Касуй Миастус так же избавился от оружия? — произнёс Кузаун голосом разумного, которого всё происходящее начинает бесить.
Заяр Миастуский молча отвернулся, окинув меня испепеляющим взглядом. Ученики с нашими вещами ушли с арены, скрывшись в подвале каземат вместе с матонами, но решётка не поднялась, выход всё ещё был открыт. Кузаун по очереди обратился к нам: признаём ли мы друг друга равными на предстоящей дуэли? И я, и Касуй ответили утвердительно.
— Озвучь нам свои достижения, — Кузаун властно показал на благородного.
— «Стрела магии», «Малый шар огня», «Ком земли», господин магистор, — Касуй немного поклонился.
— Озвучь нам свои достижения, — Кузаун показал на меня.
— «Стрела магии», господин магистор, — я тоже чуть поклонился, соблюдая нравы академии.
— И всё? Это будет быстро, — насмешкой вырвалось у Заяра, он даже похлопал, чувствуя себя окончательным властелином академии. По трибунам одновременно пробежался и смешок надо мной, и возмущение поведением благородного.
Кузаун, как и другие маги, укоризненным взглядом окинули трибуны. Они мгновенно затихли. Убедившись, что глава дома Миастус больше не собирается его перебивать, магистор приступил к привычному разглагольствованию о ценности дуэли и ставке своей жизни. После, поприветствовав всех собравшихся на трибунах — он попросил архимагистора взять слово. Старик не подвёл, прекрасно отыграв роль старого пердуна с напрочь отключившимися мозгами. Он говорил о чести выиграть идущую войну, не отдать коварным нутонами академию, святость оберегания секретов и прочую чушь. Пока старик сотрясал воздух, Заяр Миастуский едва держал в себе смех, с его лица не сходила по-жабьи широкая ухмылка.
Я старика не слушал. Осенью он так же распинался перед трибунами, парадируя Альцгеймер — но сразу же выключил, когда в клоунаде отпала необходимость. Так будет и сегодня. Если я это вообще увижу: ситуация складывается крайне скверным образом.
Между мной и Касуем чуть больше пятидесяти двух метров — это расстояние покрывает и «Малый шар огня», и «Магическая стрела». «Ком земли» летит сорок метров. Я бы мог «Рывком» сократить расстояние и расстрелять нутона «Магическими стрелами», но мне всё равно придётся делать вид, что распеваю заклинание, иначе всё узнают о моей истинной природе. У стрелы лишь одна строчка заклинания, у остальных двух — четыре. Этим можно воспользоваться, если Касуй начнёт первым распевать заклинание, и я атакую — но ведь тогда инициативу я полностью отдаю благородному. Моя единственная надежда на то, что магистрат будет декларировать высокопарные истины достаточно долго и бодрящие зёрна успеют подействовать. Когда я впервые их попробовал, то от возбуждения бегал несколько часов, пытаясь успокоиться, а мысли в голове так вообще путались. Ставлю остатки хвостика на отсечение, благородный явно впервые вкусил этот дар скверны, и теперь его ждёт адреналиновое веселье не меньше моего. К тому же, Касуй не тренировался с матонами и всяко не развивал свой глазомер на дальность полёта «Магической стрелы». Можно заставить его воспользоваться заклинаниями, уклонится, и атаковать самому. И у нас всяко разные показатели Выносливости и Маны, нельзя забывать о «Рывках». Будет вообще шикарно, если от адреналина благородный собьётся в чтении заклинания и его как следует шарахнет магией.
Архимагистор распинался долго, не меньше пяти минут. Он закончил словами о величии академии во всех наших деяниях — и куклой наигранно рухнул на своё место.
Кузаун грустно покачал головой. Магистор встал, искоса посмотрел на всё ухмыляющегося Заяра, и обратился к собравшимся ученикам на трибунах. По правилам проведения дуэли, если среди собравшихся есть тот, кто лично знает участников — он имеет право напутствовать нас благим словом. Такой разумный нашёлся. Правда, от его появления магистор немного позеленел от отвращения.
Поклонившись магистрату, белобрысый церковник принялся разглагольствовать о благе слов Всебогов, таящихся в наших душах, и что наши боги лично направляют наши действия и помыслы. Это разумные сражаются, побеждают или умирают — но только боги знают истинную причину, по которой они свели нас всех здесь.
Трибуны слушали церковника внимательно, с восхищением. Магистрат скрывал раздражение, благородные едва не зевали от скуки, а мне происходящее и вовсе не нравилось. Ладно долгое выступление Кузауна или архимагистора, так и должно быть по правилам — но Хубар сотрясал воздух высокопарными вывертами не меньше трёх минут. Он будто специально тянул время.
Когда церковник наконец-то заткнулся и сел обратно, Кузаун ещё раз обратился к трибунам, но никто больше сразу нас двоих не знал. Тогда магистор объявил, чтобы участники дуэли подбодрили противника. Мне было сказано выступить первым. Ещё из объяснений Клауса у того скверного места я помнил, что именно на этом этапе нужно быть максимально учтивым. Иначе неуважение зачтут как прямое намеренье нарушить правила дуэли.
— Желаю тебе, Касуй Миастус, чистого взора, ясных мыслей и твёрдой руки.
Я гордо выпрямил спину, оперившись на посох и положив правую руку на рукоять кинжала.
Касуй прищурился, его глаза мельтешили, будто не могли сфокусироваться на одной точке. Нутон молчал, сверля меня взглядом. Вскоре он заговорил, натужно вздохнув и проглотив подступивший к горлу ком.
— Я, Касуй Миастус, желаю моему славному противнику… Желаю… — Касуй запнулся, потупил взгляд. Парень встряхнул головой, пытаясь сосредоточится. С его носа на жёлтый песок слетело несколько капель. Касуй попытался продолжить говорить, но неестественное ощущение влаги на верхней губе отвлекло парня. Он провёл под носом ладонью. Там осталась кровь.
Благородного пробил шок. Он попытался поднять голову, посмотреть на трибуну магистрата и ту, что правее — но не смог. Его вырвало фонтаном крови, вперемешку с крупными кусками плоти. Касуя затрясло, сначала мелко, потом руки вовсе заметались в разные стороны, кожа лица начала приобретать неестественно синеватый оттенок от распухших и полопавшихся вен. Нутона резко выгнуло, задрав высоко голову, глаза широко распахнулись, изо рта вновь выплеснулась кровавая рвота. Парень застыл. Трибуны застыли. Я застыл. Тишина, никто не шевелился, лишь ветер звонко бил зелёно-красными тряпками на ложе рядом с магистратом, и гнал в мою сторону густой запах крови и чего-то кислого, как гнилой апельсин.
Со стороны Касуя раздался глухой протяжный стон. Парень выпрямился. Белки его глаз налились кровью, из открытого рта стекли остатки крови. Остекленевшим взглядом он посмотрел в мою сторону и поплёлся вперёд, шаркая ватными ногами по жёлтому песку.
С трибун заговорил Кузаун. Его голос дрожал от непонимания происходящего, но магистор обязан был вести себя сдержанно.
— По правилам проведения дуэли, проигравший умирает на арене, победитель выходит за её пределы. Без этого победа не присуждается. Дуэль началась.
Слова магистора звучали как призыв к действию. От всего увиденного в груди склизким осьминогом извивалось скверное предчувствие, но моя паранойя лишь тихонько матюкнулась — стало быть, дело не в Касуе. Я заторопился к нему, собираясь покончить с этой дрянной ситуацией так же, как поступал на материке скверны: подсечь ноги посохом, опрокинуть, и затыкать до смерти.
— Что происходит? Что с моим сыном? Отвечайте! — на трибуне кричал благородный.
— Дуэль идёт. Не смейте ей мешать, — отрезал Кузаун, не отводя взгляда от Касуя, всё так же шаркающего в мою сторону.
— Что? — благородный вскочил со стула. — Что только что произошло? Что стало с моим сыном?
— Мне не ведомо, кто ваш хранитель. Но мне известны все контракты обучения. Великий Армахтон сказал мне, что контракт с вашим сыном был разорван. Вы прекрасно понимаете, что это означает.
— Отвечай, госока мукара ратон, что вы с этой шлюхой дракона сделали с моим сыном⁈ Отвечай, госока! Клянусь, я уничтожу всех вас, тварей остроухих, всех ваших учеников, всё вашу ублюдочную академию…
Заяра Миастуского прервал стук посоха о деревянный пол трибун. Архимагистор, до этого старательно парадировавший полуобморочного придурка, теперь внимательно следил за движениями Касуя. Старик заговорил, не спуская взгляд с арены:
— Никто не смеет угрожать нашей великой академии… разрушением.
Архимагистор высоко поднял посох и вновь ударил о деревянный настил трибун. Звук натужного треска эхом промчался по стадиону и даже не успел закончиться — как в огороженной ложе за спинами людей появились защитники академии. Сверкнула сталь. Ни глава дома Миастус, ни его сопровождающие не успели осознать произошедшее. Одномоментно пять голов со звонким ударом ударились об пол. Следом упали обезглавленные тела.
Ученики и прочие маги с благоговейным трепетом наблюдали за происходящим у ложи магистрата, позабыв о моём существовании. Я в этот момент успел опрокинуть нежить и затыкал ту острым основанием посоха. Открыл лог-файл, и сильно призадумался.
Убийство твари дало мне тысячу шестьсот опыта, что крайне нелогично — в двадцать один год Касуй вряд ли мог иметь тридцать второй уровень. Ведь за убийство разумного всегда дают пять процентов его уровня. Скорее всего, у Касуя был шестнадцатый уровень, и я должен был получить восемьсот опыта, но его удвоило превращение в нежить. Это объясняет, почему на материке скверны я получал так много опыта.
Разделавшись с нежитью, я повернулся к ложе магистрата и чуть поклонился, следуя правилам дуэли. Теперь мне следовало молча уйти с арены через открытый проход, и выиграть дуэль — но я быстрым взглядом окинул трибуны. Все собравшиеся ученики, маги и магистрат ожидающе смотрел на меня, кроме одного разумного. Моя паранойя взвизгнула клеймлённой свиньёй и принялась бить в набат во все возможные колокола, когда мы переселись взглядом.
Мне захотелось сплюнуть и выматериться, но я сдержался. Когда я переступил каменный порог, отделявший жёлтый песок от ступенек в подвал — заговорил Кузаун. Он объявил меня победителем дуэли. И сразу же сообщил всем собравшийся, что они выйдут из арены только принеся клятву души: они обязаны молчать о произошедшем, иначе будут убиты невзирая на свой статус.
В подвале стадиона стояли ученики с коробками. Вещи Касуя я получу, когда магистрат проверит их лично: по правилам можно получить только то, что было приобретено в стенах академии. Сейчас же я не без удовольствия надел обратно куртку с подогревом, широкий чёрный пояс и сумку со свитками. И повесил на плечи паранаю небесного цвета с двумя символами. В этот момент мне очень хотелось вздохнуть с облегчением, ведь ещё одна проблема решена — но о каком решении проблем вообще можно говорить после случившегося?
Тогда, на арене, я взглядом пересёкся с Хубаром. Церковник мило улыбнулся и прошептал губами фразу, которую я понял как: «Удачно получилось, не так ли?»