Море бросило им в спины потоки холодного ветра, проливной дождь и солёные брызги волн. И, словно боясь сбиться с ему одному известного ритма, начало бешено плясать под ними. Вспышки молний тут и там освещали поднимавшиеся со всех сторон валы.
— Левее! — крикнул капитан.
Как он видел, с какой стороны идут волны в этом мраке, Тром не понимал. Они разрезали носом корабля несколько волн, потом вода ударила в правый борт, их обдало брызгами, и корабль закачался. Горец уловил какое-то замешательство в действиях капитана, глядящего то вперёд, то направо. Но замешательство это быстро сменилось деятельным стремлением успеть вовремя:
— Ещё правее тяни! — капитан сам навалился на балку, а вслед за ним двое горцев.
Ещё одна волна ударила справа. Они даже почувствовали тяжесть воды на руле. Корабль закачался и стал медленно поворачивать левее. Этот шторм был другой.
В прошлый раз Тром помнил гигантские волны, на которых вздымался их корабль, а потом опять падал вниз на много десятков шагов. Тот, первый шторм, чем-то напоминал огромного медведя, проходящего по тропке мимо кустов. Заденет здесь, сорвёт ягодку тут, обломает ветку там… Огромный и необоримый, но сминающий лишь случайно, если ты помешаешь его пути.
Этот же был как рассерженная росомаха — он тряс их, как птичье гнездо в надежде, что из них посыплются яйца. И, Тром готов был поклясться, что к этому всё идёт.
Ветер то и дело менял направление. Волны не были такими гигантскими, но били так часто, что корабль каждый миг шатало туда-сюда, мачта трещала, паруса рвались, а дерево скрипело так противно и одновременно страшно, что казалось, посудина жалуется на свою горькую участь и готова вот-вот оставить все эти важные людские дела и уйти на заслуженный покой, на дно.
— Левее! — орал капитан, — А ну навались!
— Лехххх… — Его окатило ледяной солёной водой, и вместо очередного крика он зашёлся кашлем, ослабив хватку. Но горцы молча выровняли курс.
Буря ревела, канаты метало и рвало. В очередной раз, когда они резко ухнули вниз, молния осветила всё вокруг, и Трому показалось, что сквозь пену, толщу воды и проносящийся мимо косяк рыб он видит дно океана. Корабль начал чаще клевать носом, капитан тут же заметил это.
— Ещё влево! Дави, сильнее! Не хватало нам нарваться на мель морскому дьяволу на корм! Вот так!
Корпус со скрипом, медленно разворачивался вправо.
Вдруг их резко подкинуло и поставило бортом на волну. Тут же ударило в борт и болтануло, развернуло обратно, потом снова бортом. Как голову в слишком большом шлеме, когда его колотят со всех сторон.
Тром уже не мог рулить, он лишь держался за балку, чтобы не выпасть за борт, или не расплескать по палубе свои мозги, влетев неудачно в какую-нибудь мачту. Капитан делал то же самое, лишь громила изредка пытался упереться и удержать руль.
— Просто держись и молись всем богам, каких вспомнишь! — крикнул Марку капитан, — Сейчас бесполезно держать руль, лопасть может сломать волной!
И они держались. Это было самое страшное — просто держаться и ждать, помилует тебя или унесёт на дно. Терпеть шквальный ветер, ледяную воду, постоянные броски, и болтаться туда-сюда вместе с рулём. И непонятно, сколько ещё нужно ждать, сколько им держаться?
Тром не мог сказать, как много прошло времени. Раздался треск, он увидел, как от левого борта полетели щепки, и по палубе пошла трещина.
— Отвязываемся! — истошно завопил капитан.
Тром вспомнил — точно так же вопил его первый десятник, когда проклятые низинники чуть не пробили их стену щитов на тропе, высоко в горах.
Корабль начал оседать влево и вперёд, погружаться всё ниже. Тром заметил в очередной вспышке молний деревья впереди. Шагом было бы недолго до них добраться, но сквозь эти клятые волны — невозможно. Надежда вспыхнула, будто свеча в тёмной комнате, и тут же погасла — он не знал, что делать.
Капитан отвязал верёвку, шатаясь, подошёл к борту и обернулся:
— Гребите туда, — указал он в сторону деревьев, — Ваши боги однажды спасли вас. Может, это случится снова.
Он дождался мига, когда корабль перестало болтать, быстро встал обеими ногами на борт и прыгнул в воду.
Открылся люк в трюм. Судно тут же осело ниже. Из люка вылез Олаф и пара матросов.
— Где Свен? — крикнул им Тром.
Но никто не услышал, все трое бросились в воду.
Горцы отвязали верёвки, но медлили. Марк разбежался, пару раз споткнувшись от качки, и перемахнул через борт.
Тром побежал к люку, надеясь вытащить Свена, но из люка хлынула вода, корабль опустился ещё ниже, огромная волна с пугающей медлительностью перевалила через борт и подхватила Трома. Он едва успел задержать дыхание. Стало совсем холодно, страшно от ощущения полного бессилия и очень темно.
Его треснуло спиной, наверное, о борт. Удар сотряс лёгкие, поединщик выпустил немного воздуха и глотнул воды, но вовремя собрался и сжал губы. От солёного хотелось кашлять, Тром понимал, что захлебнётся и быстро поплыл вверх. Куда несла волна, он не видел. Получилось вынырнуть и удержаться пару мгновений наверху. Он кашлял и снова задержал дыхание в самый последний миг. Волны слишком резко бросали вниз, и каждая следующая, подхватывая, накрывала с головой и несла вперёд внутри себя. Воздуха не хватало, приходилось грести наверх и всё повторялось заново. Шкуры и одежда стали тяжёлыми, они тянули вниз. За каждый вдох Тром платил громадными усилиями. Ноги и руки онемели от натуги, приходилось всё время грести. Теперь он не отдыхал, даже когда выныривал. Холод сковывал. Горец шевелил ногами по чуть-чуть, как беспомощный ребёнок в колыбели, и даже это было труднее, чем ворочать камни.
Его опять накрыло. Он уже различал, где поверхность, но никак не успевал доплыть. Лёгкие сами собой пытались вдохнуть воду судорожными спазмами, Тром сопротивлялся этому, как только мог, но воздух был слишком далеко.
Внезапно его выбросило из воды, он вдохнул, и тут же его снова накрыло, перевернув, и, не видя ничего и не чувствуя ничего, кроме пены, он врезался всем телом в дно. Сначала растерялся, попытался оттолкнуться, но море хлестнуло сзади и понеслось дальше. Поединщика протащило по песку и камням, он ободрал ладони, сорвал ногти, но встал на четвереньки, по локти в воде, сплюнул пену и приготовился к новому удару. Шваркнуло так, что чуть не перевернуло через голову, но он заметил берег. Бросился к нему на четвереньках, чувствуя волну сзади. Упал от удара, снова встал, уже на ноги, пытаясь побежать к берегу, но онемевшие мышцы не слушались вовсе. Так, падая и вставая, он постепенно выбирался на сушу.
Дальше, там, где от волн остаётся только пена, лежал Марк и тяжело дышал. Тром добрался до него, продираясь сквозь откатывающиеся волны, чуть не падая, и склонился рядом:
— Я здесь, вождь. Ты цел? Или тебя надо нести?
— Помоги встать.
Тром помог. Марк сначала держался за него, потом отпустил. Кровь вперемешку с водой капала с его правого локтя. Одежду разодрало, но кости, видно, были целы — Марк указал рукой на берег. Там лежали трое — капитан и два матроса, а Олаф присел возле капитана и давил ему на грудь. Кажется, капитан пришёл в себя.
Горцы двинулись к ним на заплетающихся ногах. Всё тело студил ветер, Тром не чувствовал боли от холода, шёл сильный дождь.
— Нужно развести огонь, — это было первое, что сказал капитан.
Горцы подхватили его и поставили на ноги. Они, как могли, заспешили к лесу.
— Олаф, проверь остальных. Может, кто живой?
Матрос догнал их уже около деревьев:
— Капитан, оба мертвы.
— Ты пытался выкачать из них воду?
— Пробовал, бесполезно.
— Что нам делать сейчас? — вмешался Марк.
— Нужно добыть огонь, иначе умрём.
— Как это сделать в такой дождь?
— Деревья с толстой корой. Под верхним слоем будет сухой. Нужно тонко его срезать. Олаф, твой нож с тобой?
— Ага, — сгорбленный матрос дрожащими руками достал из-за пазухи простой ножик с деревянной ручкой и прямым лезвием.
— Нам повезло. Иди, ищи кору, а остальные — ветки посуше. Может, еловые или ещё какие. Смотрите, что растут не высоко, не низко, они не так сильно промокли. Да не забредайте далеко, а то потеряемся в этом лесу.
Трома сильно трясло, пока он слушал капитана. Поняв, надо делать, он первым двинулся в лес. Марк пошёл за ним, Олаф убежал к берёзам, а капитан разглядывал поваленное на опушке дерево.
Долго бродить не пришлось — громила показал на невысокую, но разлапистую сосну, нижние ветки которой прятались от дождя под верхними. Тром и сам заприметил её к тому моменту:
— Да, давай попробуем эту.
Ветки были слегка влажные на ощупь, но ломались с сухим треском, что давало надежду. Трясясь от холода, они спешно набрали по охапке и двинули обратно. Капитан уже махал им из-под большого дуба, под которым он уже расчистил место для огня и, трясясь, стоял над толстой веткой.
Прибежал Олаф, прикрывая собой от притихшего уже дождя кору, которую ему удалось срезать.
— Нож дай, — попросил капитан.
— Возьми сам, промокнет береста, — ответил матрос, оттопыривая левый локоть в сторону, — Там, подмышкой, ножны.
Капитан разобрался быстро и стал состругивать верхний слой с полена, что лежало на земле. Он сделал ложбину и сказал Марку:
— Прикрой, чтоб не мокло.
Верзила встал с подветренной стороны, а капитан принялся строгать ветку толщиной в палец.
Тром продолжал мёрзнуть. Невыносимо. Ему хотелось кричать, или разрыть яму и забиться туда, лишь бы этот проклятый ветер не терзал его больше. Но он понимал, что и так замёрзнет, а единственный их шанс — это костёр.
Капитан закончил с веткой и указал Олафу на ложбину в полене:
— Клади сюда куски, что поменьше, я сделаю трут.
Моряк положил, а капитан измельчил их ножом, как мог, воткнул туда заострённую палку и принялся быстро крутить её ладонями туда-сюда.
— Нужно лучше накрыть, а то промокнет всё… Горцы, кто-то из вас должен снять шкуру, мы соорудим крышу для костра. Тром с Марком переглянулись.
— Не медлите, а то все сдохнем.
Марк развязал пояс, быстро скинул с себя шкуру и двумя сильными скрутками выжал от лишней воды. Олаф и Тром натянули её над сидящим капитаном. Сначала Марк согнулся ещё сильнее: холод одолевал его, как и всех, потом он стал быстро растирать себя руками, потом приседал, потом отжимался, но всё так же стучал зубами на промозглом ветру.
Шло время, они слышали шуршание ветки о трут, но ничего не происходило.
— Проклятье. Огнива, конечно, ни у кого нет? — капитан в отчаянии остановился.
Воспоминание прорезало сознание Трома, как первый утренний луч сквозь окно прорезает темноту комнаты:
— Огниво… Кажись, один из тех, кого вынесло на берег, попыхивал трубкой иногда. Огниво, вроде бы, на шее висело у него.
— Я сбегаю, не то окочурюсь от холода, — Марк тут же поспешил к песку.
— Ты чего раньше молчал? — угрюмо упрекнул его Олаф.
— Поди, вспомни тут…
— Хватит вам, — перебил капитан, — Он, по крайней мере, вспомнил, хоть и плавал с ним меньше нашего. Молодец, горец. Может статься, ты опять спас наши шкуры. Жаль, что не всех…
Вернулся вождь. В руке у него болталась верёвочка — само огниво он сжимал в ладони. Капитан быстро и умело высек из него искры ножом Олафа, и очень скоро береста занялась. Он подкинул ещё, потом наскоро обстрогал ветку и положил туда же. Так, постепенно, пламя разгоралось. Когда дождь уже не мог затушить его, трясущемуся Марку отдали шкуру.
Небо светлело, и дождь вскоре совсем перестал. Они нашли ещё дров, и Тром уже почти согрелся, когда капитан сказал:
— Эй, герой штормов, поди, глянь, может, кого ещё на берег вынесло.
— Любой бы давно замёрз, пока мы тут добывали огонь, — ответил Олаф.
— Ты же не замёрз. Как знать, пусть посмотрит.
Горец брёл к берегу и глядел на почти уже спокойное синее море, и чувствовал внутри тёмную, затаённую злобу. Он ненавидел море так, словно оно было живое. И море, будто в ответ на суровый взгляд, как бы нехотя, выплюнуло волной Свена. Чуть сбоку, почти к его ногам…
Сначала Тром подумал, что мальчик мёртв: нога и рука сломаны, лежит лицом вниз. Но, когда он подхватил парня, тело слегка дёрнулось. Горец положил его на песок подальше от воды и перевернул на спину. И тут только заметил глубокую рану на голове, сбоку. Нога и рука тоже были совсем плохи. Тром сомневался, могла ли какая-нибудь баба боли вылечить всё это. Но Свен открыл глаза и завращал пьяными, гуляющими зрачками. Потом его взгляд, наконец, уцепился за Трома, и он еле слышно произнёс:
— Ты всё-таки спас меня…
— Да, — ответил горец, снимая шкуру и накрывая мальчика.
Ещё миг они глядели друг другу в глаза, а потом Свен затрясся крупной дрожью. Его руки и ноги стали биться о песок, голова сотрясалась, шея вытянулась, а зрачки закатились и глаза стали белые. Тром попытался остановить это, он хватался за руки, ноги ходили ходуном. Он опасался, что парень не удержит голову и ударится, подхватил затылок и держал. Он не знал, что делать, а парень всё трясся и трясся, и трясся, пока дрожь не стала ослабевать, пока он не вцепился рукой Трому в запястье, пока не перестал дрожать, и глаза его не стали вновь обычными. Тогда он посмотрел на Трома, сжал его запястье сильнее, отпустил, и глаза его остекленели.
Горец видел подобное не раз и не два. И, по большей части, с врагами. Поэтому он был совсем не готов к горечи, что неожиданно подступила к горлу, и к тому, что защиплет глаза, как от густого дыма. Он сжал кулак и три раза сильно ударил по песку, заставляя себя успокоиться, заставляя себя отдать все эти проклятые чувства морю, и оставить себе лишь тлеющую внутри злобу, что побуждает идти без устали, а, когда надо, разгорается пламенем внутри. Не получилось.
— Свен… Как знать, если бы я оставил тебя на берегу, может, ты всё ещё был бы жив, — проговорил непонятно когда оказавшийся рядом капитан.
И остальные были рядом. Горец выпрямился и поглядел на них. Уже спокойный, грозный и холодный. В тяжёлые времена нужно быть твёрдым, как меч. Пусть Марк и одолел его в бою, но, как сказал Свен, Тром был лишь чуть хуже. И пришло время доказать, что он всё ещё стоит многих.
— Вы оставили костёр…
— Ничего с ним не случится, — ответил Олаф, — Что будем делать с трупами?
— Моряков хоронят в море, — капитан присел около Свена и провёл ладонью по его глазам, закрывая.
— Мы не можем просто бросить их в воду, — помотал головой Тром, — Тела прибьёт обратно к берегу, и крабы станут обгладывать их, как дохлую рыбу. Ну уж нет! Мы похороним их, как воинов.
Никто не стал возражать, лишь вождь отозвался:
— Тогда нужно сделать большой костёр. Пошли, Тром, поможешь с дровами.
Они оставили Олафа и капитана, и ушли в лес. Молча собирали дрова, молча ломали слишком длинные об два растущих рядом ствола, молча оттаскивали к костру. Когда насобирали достаточно, Олаф и капитан успели перетащить с берега только Свена и ещё одного матроса. Они как раз только что опустили труп и, согнувшись, тяжело дышали. Тогда Тром пошёл к берегу, где слабые волны омывали ноги третьего моряка, взвалил его себе на плечо и отнёс к костру. Он не мог сказать, что это было легко, но так тяжело после этого горец не дышал.
Олаф усердно правил камнем нож, прищурив один глаз:
— Нужно собрать с них всё, что может пригодиться.
— Верно, мёртвым вещи ни к чему, — Марк подкинул в костёр пару веток.
— Да, снимайте всё, даже одежду. Сделаем из неё мешки, — ответил капитан, расстёгивая грубую куртку одного из моряков.
Тром хотел было возразить, чтобы не трогали Свена, но понял, что остальные правы.
Громила присел перед огнём, выставил ладони вперёд и, не оборачиваясь, спросил:
— Куда мы пойдём?
Тогда капитан расчистил ногой землю, взял палку и сказал:
— Идите сюда.
Тром присел рядом со всеми у расчищенного пятачка. Капитан провёл линию, которая изгибалась вверх, образуя отросток, похожий на топорище, потом спускалась вниз и продолжалась дальше.
— Это материк, — указал он на линию, затем ткнул в отросток, — Это полуостров, Топор Ветра. Мы здесь, — он поставил точку на правой части отростка, дальше всего от линии материка, — Единственный город здесь, — ветка ткнулась в то место, где топорище соединялось с материком слева, — Дыра та ещё, но какой выбор?
Олаф с сомнением поглядывал то на лезвие ножа, то на рисунок:
— И сколько туда топать? — в конце концов, он провёл камнем по кончику лезвия и убрал нож за пазуху.
Капитан задумался.
— По морю, при хорошем ветре — недели две. Пешком, да ещё через лес — не знаю.
Марк поднялся в полный рост, хрустнув коленями:
— Нам нужны запасы. Вода, еда и всё, что мы сможем добыть на этом берегу.
…
Когда мальчишку и ещё двоих объяло пламя, Тром спросил капитана:
— Ты говорил, парень мог остаться…
— Да. Это сын моей сестры. Он пришёл с горсткой остальных выживших из его деревни после набега. Родителей, братьев и сестёр его убили. Я хотел приютить его дома, но жена взбесилась. Мы пытались искать ему место среди знакомых, подмастерьем, но тщетно. Тогда я взял его юнгой за еду и место на корабле. Он хорошо работал и получил бы пол жалованья матроса по возвращению, коли не проклятый шторм…
— Как вы живёте с этим? Это ублюдочное море — его ведь не ранишь, не убьёшь, никак не отомстишь. С ним не возможно воевать, хоть оно и забирает жизни. Зачем вы рвётесь туда?
— Для некоторых просто нет другого пути. Мы выбираем лишь доступные дороги, а в деревнях бывает ещё хуже.
— Уж лучше я прорублю собственную, чем выбирать из дерьма и блевотины.
— Или сложишь голову, пока будешь прорубать.
— Или так.
— Пойдём, нам нужно решить, что делать дальше.
С этим было трудно спорить. Пока они разговаривали, минуло полдень. Погребальный костёр как следует согрел их, вся одежда высохла и пришло время подумать, как не умереть от жажды. С этим справились быстро — нашёлся ручеёк шагов за триста от берега. Ещё капитан смастерил что-то вроде сети из рубахи мёртвого матроса, и поймал ей двух рыбёшек в море, среди камней. Капитан боялся, что от воды из ручья у них заболят животы, но и тут им повезло — вода оказалась чистой, холодной и прозрачной. Оставалось только придумать, как унести её с собой.
А вот рыба без соли и трав не очень-то пришлась Трому, но что он мог поделать? Холуёв, или баб, что приготовили бы ему нормальный кусок мяса с печёными овощами, в этом лесу не водилось.
Солнце уже клонилось к закату, когда капитан решил, что лучше уж они пойдут вдоль берега, чем будут плутать в лесу. Марк счёл такое решение верным, а Тром с Олафом не спорили. Естественно, ночью они никуда не пошли, а насобирали лапника и дров побольше.
Когда Тром улёгся, он никак не мог заснуть — то в голову лезли всякие мысли, то лапник колол тут и там. Но, если не шевелиться, было сносно. Скоро тепло и усталость сделали своё дело — сон сморил его.
Они провели на этом месте ещё два дня — капитан не хотел отправляться в путь без запаса воды, и им с Марком пришлось выстругать короб из большого куска бревна, которое они пережгли в двух местах — рубить было нечем, хоть Марк и пытался найти острый камень, чтобы сделать из него топор.
Оба горца по очереди выковыривали ножом кусок за куском, и к концу второго дня короб был готов. Их руки покрылись волдырями от этой работы, а то, что получилось, вышло не очень-то удобным, но это было лучше, чем ничего.
Капитан наловил ещё рыбы, которая уже порядком надоела Трому, и на следующий день они отправились в путь. Им удалось привязать две рубахи к коробу, вместо лямок, чтоб не нести его в руках, но короб натирал спину, пока Марк не придумал обвязать его тряпьём полностью, и теперь Тром спокойно шагал, глядя, как впереди болтается рыба на шнурке из ботинка мёртвого матроса, который капитан держал в руке. Они то и дело заходили поглубже в лес в поисках воды, или останавливались, если видели заводь, где можно раздобыть рыбы. Вечером разжигали костёр от тлеющей чагги, которую Марк взял с собой ещё с первого их привала.
Через три дня Трома уже тошнило от этой пресной жареной рыбы без соли и трав, и от еловых иголочек, которые они жевали в пути, потому, что это было единственное, что можно жевать, кроме рыбы. Его раздражал и лапник, на котором они спали каждую ночь, и морская соль, что оседала на их шкурах и одеждах, и ветер, идущий с воды, и постоянный шум волн.
На пятый день Тром стёр себе ногу и им пришлось сильно замедлиться. Марк отыскал подорожник в лесу, и через два дня нога почти прошла.
Они то проходили по многу каждый день в поисках чистой воды, растягивая запас, то подольше отдыхали у какого-нибудь ручья, чтобы набраться сил. Ведь никто не знал, когда им попадётся следующий чистый источник.
На первый взгляд всё это напоминало обыкновенный поход. Только не хватало нормальной еды, нормальной одежды, хороших походных одеял, холуёв с охотниками и деревень по пути, в коих им так хорошо отдыхалось в былые дни. То есть, не хватало всего.
Все четверо похудели, глаза их ввалились, лица заросли и стали совсем дремучими — на корабле хоть как-то можно было за собой следить. Тром устал, но шёл вперёд. Он чувствовал себя голодным волком, несколько дней идущим по следу, чтобы настичь, наконец, добычу. И ещё часто вспоминались те самые слова, что не позволяли ему быть хуже капитана с Олафом: «Кроме вас двоих, я больше нигде не видел таких воинов. Ты был только чуточку хуже…»
После восьмого дня пути двое суток им не попадалась вода. В конце концов, Олаф отыскал захудалый ручей, из которого капитан побаивался брать воду, но делать было нечего — они пополнили запас и пошли дальше. На следующий день у Олафа заболел живот. Он быстро расстался с остатками пищи внутри и шёл вперёд зелёный, замедляя остальных. Им опять повезло — больше никто не заболел. Нужно было остановиться и дождаться, пока Олафу станет лучше, но без источника чистой воды рядом делать этого было нельзя.
И они так и брели у берега, а горцы то и дело отходили в лес искать ручьи. Чистый ручей нашёлся на следующий день. А ещё через день по Олафу в последний раз прошлась лихорадка, и он поправился.
На исходе второй недели пути береговая линия сделала поворот к материку, и тогда капитан сказал, что до города ещё столько же. В это время Тром жевал безвкусную рыбу онемевшими челюстями и жалел, что у него нет с собою лука, иначе бы давно научился охотиться, как Марк когда-то. Они видели зверьё на опушке — косули, волки, лисы или зайцы часто выскакивали из-за деревьев посмотреть на четверых неудачников, которые и сделать-то ничего не могут. Как нарочно, никто из них не умел ставить силки, и приходилось каждый день есть проклятую рыбу.
Так прошло ещё несколько дней, пока Тром не увидал на опушке хромого оленя. Глядя на то, как сильно животное припадает на правую переднюю ногу, горец решил, что уж сегодня от отведает мяса и передал тлеющую чагу Олафу. Олень отходил в лес, понемногу, стараясь держаться на расстоянии от Трома, но ему сильно мешала нога. Все трое тоже увязались следом, но немного отставали — мешала связка рыбы и короб с водой.
Поединщик перехватил дубину, что нашёл три дня назад, поудобнее, и бросился бегом за своей добычей. Олень сначала заметался в стороны, потом пустился наутёк и, казалось, начал отрываться, но споткнулся, сбил шаг, и Тром почти настиг его, но зверь сделал ещё один отчаянный рывок, развернулся и выставил рога навстречу. Тогда горец обрушил дубину сверху вниз, на голову, точно промеж ветвистых рогов. От удара морду оленя впечатало в землю, он то ли заблеял, то ли замычал. Тром добавил ещё раз, олень замолчал. Горец хотел добить его таким же ударом, но олень рванулся навстречу и вскинул рога вверх. Поединщик вовремя отскочил и ударил дубиной снизу вверх, прямо по открывшейся челюсти. Зверь заревел, накренился на правый бок, перекосив голову от удара, а потом и вовсе завалился ничком на раненую ногу.
Подбежал Олаф:
— Держи его за рога!
Тром бросил дубину, обеими руками схватился за рога зверя и прижал его к земле, не давая встать. Олаф взгромоздился сверху, в руке у него уже был нож. Одним движением он глубоко перерезал оленю глотку. Кровь обильным потоком хлынула на землю, олень крякнул напоследок, дёрнул задними ногами и обмяк.
Подошёл капитан:
— Кто-нибудь умеет его разделывать?
— Разберёмся, — ответил Тром, — Я видел, как это делают холуи в горах. Нужно подвесить его головой вниз.
— Марк куда подевался? — Олаф деловито отёр нож о шкуру оленя, так, словно делал это уже много раз.
— У него короб. Отстал, наверное.
— Марк! — позвал Тром.
Но никто не отозвался.
Все трое развернулись в разные стороны, озираясь, Тром хотел крикнуть снова, из его уст уже вырвалось «Ма…», но тут на тропинку, по которой они пришли, из кустов вывалился человек, а следом за ним — верзила, держащий его за шиворот. Человек уже не вырывался. В левой руке у него был лук, а справа на поясе висел колчан.
— Следил за нами, — пояснил Марк, — Я проверил, больше вокруг никого, один он.
— Ты кто такой? — хитро прищурился Олаф.
— Хьюи я, охотник. За оленем шёл, а тут вы. Боязно мне стало, ну и смотрел издалека, как вы мою добычу нагнали. И вдруг этот медведь кааак выскочит из-за кустов!
— Эт не медведь, это Марк, — пояснил капитан, — Ты один тут бродишь?
— Тута да, но у нас терем охотничий недалече, там нас человек несколько. Смотрите, ребята хватятся меня, найдут вас, тогда уж…
— Да мы зла не хотим никому, — развёл руками капитан, — Это Марк у нас немного перестраховаться решил, оно и верно, мало ли кто на дороге может встретиться.
— Персрах… Что? — воззрился на него охотник.
— Не важно. Ты нас лучше к своим отведи, а то мы после кораблекрушения окромя рыбы не ели ничего, да и то без соли. Нам бы этого оленя сейчас, да пивка доброго, или браги.
— Так вы с корабля? Моряки? Вот вы откуда в глуши этой объявились! Ну, точно, дурья моя бошка. А я-то подумал, из Детмера, пришли дань с нас собирать.
Капитан скорчил недовольную гримасу:
— Те бандиты и сюда уже добрались?
— Нет ещё, хвала богам. Тока я, как увидал двоих громил ваших, так сразу подумал, что оттуда вы. А вы с корабля, вон оно как.
— Нет больше того корабля, две недели уже скитаемся. Может, помогут нам твои друзья едой да кровом на одну ночь разжиться? Что думаешь?
— Не знаю. Кшиштоф у нас за старшего, строг он больно, но, может статься, и поможет.
Олень был некрупный и весил, пожалуй, даже меньше, чем Марк, но Тром всё же спросил у Хьюи:
— Ты как его собирался тащить один?
— Дак… никак. Освежевать, ноги отчекрыжить и за пару ходок с кем-нибудь перетаскать.
— Вот оно что? Значит, правда недалече тут ваш терем. Сколько идти-то до него?
— Часов несколько, — тут же ответил охотник, — Зверя освежевать бы, чего его целого тащить?
— Давай. Олаф, вон, тебе поможет. У него у одного нож с собой. Всё, меньше разговоров, больше дела, не то за твои «часов несколько» и стемнеть может, — распорядился капитан.
— Эт верно, — охотник присел у мёртвого оленя и споро заработал ножом.
Олаф пытался помогать, но толку от него было мало. Почти всю работу делал охотник, то и дело указывая моряку: «Здеся подержи», «А теперь тута вот».
Впятером они быстро повесили тушу на дереве и, когда большая часть крови стекла, Хьюи отделил нужные части.
Трому досталась задняя нога. Запах сырого мяса ещё сильнее ударил в ноздри, и живот предательски заурчал, выдавая охотнику, насколько силён голод.
— Сырое токма не кусайте. До терема дойдём, пожарим, тогда уж. Вижу, исхудали вы все, но лучше уж потерпите чутка.
— Всё верно, — поддержал его Марк, — От сырого так пронести может, все деревья обдрищете.
— Нечем дристать — то… — вяло возразил Олаф.
— Ты уже водички попил, где не надо, так что молчи.
Олаф скривился от воспоминаний, а Марк взвалил туловище на плечи, и вся компания двинулась через лес.
Они подошли к терему, когда только-только начинало смеркаться. Тром услышал, как кто-то колет дрова, и только потом его взору предстал большой деревянный дом. У горцев так не строили. У них любой дом был прост — четыре стены с двускатной крышей, побольше, или поменьше, подлиннее, или покороче. Этот же дом чем-то напоминал беспорядочные наросты грибов на поваленном стволе. К самой большой постройке тут и там примыкали постройки поменьше и пониже, или просто крыши, под которыми что-то хранилось.
Он почувствовал запах дыма, людей и еды, и в животе его вновь заурчало, когда Хьюи громко крикнул:
— Э, охотнички, не пугайтесь, я привёл гостей!
— Много ль тех гостей? — ответил ему гулкий голос откуда-то с другой стороны дома.
— Да человек несколько…
— Как всегда, Хьюи, как всегда, — ответил голос, ставший ближе, и из-за ближайшей стены вышел бородатый мужичок в мешковатой рубахе с топором на плече.
Рукава рубахи он закатал, и было видно крепкие, жилистые предплечья. Судя по виду, до этого момента он долго и с усердием рубил дрова. В миг он оглядел пришедших, сунул пальцы в рот и пронзительно свистнул. Со всех сторон забегали и закопошились охотники. Один выбил дверь и вышел на улицу с топором наперевес, второй выскочил из-за угла с другой стороны, сжимая рогатину. Тром приметил третьего около дерева, с луком в руках и наложенной стрелой, бабу в окне. Четвёртый глядел с крыши, тоже с луком, но рядом у него лежал топор. Все топоры были не боевые, по дереву. Это было лучше, чем дубины в руках Трома и Марка, но Тром ничуть не сомневался, что они вдвоём поубивают этих людей, если захотят:
— Стоит твоим лучникам промазать, и мы передушим вас, как циплят, — крикнул он из-за дерева, куда предусмотрительно спрятался, когда началась вся эта свистопляска. Марк с Олафом тоже попрятались, только капитан так и стоял посреди тропинки, открытый для стрел.
Дровосек чуть подумал и ответил:
— По оленям они не мажут.
— Я тебе не олень, — ответил поединщик, вложив в голос побольше стали.
— Уймитесь! — прогремел рядом вождь, — Мы не воевать сюда пришли.
— Тогда чего ради?
— Наш корабль потонул с другой стороны Топора ветра. Мы просто моряки, пережившие крушение, — развёл руками капитан.
— Эти двое убийц в шкурах тоже моряки? Что-то не верится.
— Твоя правда, это горцы.
— Горцы здесь? Какого лешего?
— Долгая история.
— Ничего, я не тороплюсь, давай послушаем.
— Эй, охотник, — прервал их Марк, — Я не хочу стоять тут до ночи, заканчивай давай этот балаган. Будь моё желание, мы с Тромом перерезали бы вас, как слепых котят, вдвоём, тихонько, без шума. Ты с детства разделываешь оленей, а мы людей. Подумай сам.
— Тоже верно, да и на бандитов из Детмера вы не похожи. Как тебя звать?
— Марком. Я выхожу, не стреляйте.
Громила вышел из-за дерева и сделал пару шагов навстречу дровосеку.
Тот присвистнул:
— Никогда не видел таких громадных людей. Ты точно не медведь?
— Как знать, может, баба, что родила меня, и обжималась с медведем, мне то неведомо, — с улыбкой ответил вождь.
Дровосек сделал шаг навстречу и протянул руку:
— Кшиштоф. Я тут старший.
Марк поздоровался с ним, а Тром крикнул:
— Вождь, нам выходить?
— Да!
— Вождь? — уставился на Марка дровосек, — Первый горец, с которым я познакомился, и сразу вождь. Это-ж навроде короля у вас, да?
— Не знаю, я королей не видал.
— Говорят, они приказывают, ходят все в золоте, им надо кланяться, но я тоже не видал ни одного.
— Вот как? Тром тут один горец, и приказываю я только ему, а кланяться мне ни к чему. Что же касается золота… Никогда не понимал, почему низинники его так любят. Какой с него толк? Им можно купить всё, что угодно, это удобно, но зачем цеплять его на себя, как это делают некоторые из вас?
— Меня об этом не спрашивай. Вижу, вы не с пустыми руками. Несите это на кухню. Хьюи, ты вытащил из него всю требуху? Покажи им, где кухня.
Молодой охотник поманил их рукой, и они вошли в одну из пристроек с большим деревянным столом внутри и очагом. Стол был красноватым от впитавшейся крови, хоть и чистым.
— Хельга! — крикнул Кшиштоф, — Тут оленя принесли, разберись.
В кухню вошла дородная баба с двумя бабами помоложе и сразу сказала:
— Идите с кухни, развернуться негде, без вас управимся.
Тром вышел следом за Марком и Кшиштоф повёл их вокруг дома.
— Сейчас костёр на дворе разведём, чего в доме сидеть, там дышать нечем.
Им расставили поленья вместо стульев вокруг костра. Хьюи принёс мех с брагой, и сейчас все четверо в компании бородача Кшиштофа передавали мех по кругу. Капитан рассказывал, что выпало на их долю за последние недели, и всё это время с кухни доносился аромат жареного мяса, отчего живот у Трома то и дело урчал, что больше уже походило на рёв медведя в пещере.
Наконец, бабы принесли мясо, и горец порадовался, что ему не нужно отвлекаться на пустые разговоры, как капитану, который всё рассказывал и рассказывал, пока не замолчал. Тогда бородач спросил Марка, как они здесь оказались.
— Враги напали на нашу столицу, и нам с Тромом пришлось выбирать между смертью и морем.
— Вижу, с морем у вас тоже не заладилось.
— Лучше, чем у остальной команды.
— Твоя правда. Что думаете делать дальше?
— Нам нужно нанять корабль и вернуться на родину.
— У вас шкуры вместо одежды и дубины вместо оружия. Если тот короб, что ты тащил с собой, не полон золота, о корабле можешь забыть.
Марк пожал могучими плечами:
— Значит, сначала раздобудем золото.
— Просто как всё у тебя. Мы давно на этой земле, а золота толком не видали. А ты, значит, придёшь, и сразу раздобудешь.
— Без него ведь никуда? Да я и не говорил, что прям сразу, осмотреться надо. Что за город Детмер? Кто там главный? У кого золото есть?
— Детмер… Мы давно ушли оттуда. Для охотника, кузнеца или плотника тамошний уклад совсем плох. Только ворью, душегубам да жуликам всяким раздолье. И ещё торговцам. И чем подлее торговец, тем ему там лучше, сподручнее. А главных там восьмеро, и все грызутся меж собой, что бешеные собаки. Нипочём бы туда не совался, да нет рядом другого города, вот и приходится там шкуры выменивать на всякое.
— Идти туда ты нам не советуешь?
— Я горцам не советчик. Говорят, с оружием вы мастаки, там такие могут сгодиться. Мне же ни сражаться, ни воровать не по душе, вот и живу тут.
Капитан, видать, знал всё это, а вот Олаф, как и горцы, слушал с интересом. Он давно наелся и сейчас опять подправлял камнем свой нож, как будто прикидывая что-то в уме.
Тром тоже задумался, как это так — кругом воры, но никто их не вешает, душегубы, но головы им никто не рубит. Что за город такой? Восемь главных и постоянно грызутся. Устроили бы поединки, да выяснили, кто самый главный, и никакой грызни не надо. Его уже разморило от выпитой браги и тепла костра, он клевал носом.
Бородач заметил это:
— Кровати я вам не предложу, но крышу над головой да пару шкур на каждого найду. Хьюи, отведи Трома в правую комнату.
Они побрели в одну из пристроек, и Тром только сейчас заметил, что все остальные охотники, кроме Хьюи и Кшиштофа, куда-то подевались. И бабы тоже.
— Где остальные? — спросил он парня.
— Боятся они. И так редко чужаков видят, а тут сразу четверо, да двое горцы к тому ж. Вот и попрятались по комнатам, небось, гадают, что на уме у вас. Вы ночью в двери не ломитесь, ладно? До ветру на двор выходите.
В комнате было тепло, хоть и нигде не горел очаг. Видно, весь дом натопили заранее. Свеча у стены бросала огромные тени, когда Хьюи подошёл к сложенным в углу шкурам и, схватив две из них, протянул Трому:
— Ложись где хошь, да укрывайся поскладнее, утром зябко будет.
Тром кивнул и устроился подальше от свечи. Он сразу закрыл глаза. Было тепло, тихо, уютно, и сейчас ему не хотелось никуда идти, а хотелось только лежать вот так в этом тепле, хоть всю жизнь, и очень скоро его сморил сон.
Он проснулся от того, что кто-то несильно, но, видно, уже долго, тряс его за плечо. Это был Марк. Когда он увидел, что Тром проснулся, то наклонился и зашептал на ухо:
— Не шуми. Мы с остальными поразмыслили, мало ли что у них на уме? Лучше будем дежурить по очереди. Сейчас твой черёд. Как совсем сморит, буди капитана. Тром кивнул вождю и сел, а Марк улёгся в другом углу и почти сразу захрапел. Они были правы — мало ли чего можно ждать от этих низинников? Тром разозлился, что сам не додумался до этого. Опять получалось, что всё справедливо, и лучший вождь из них — это Марк. Но шло время, и ничего не происходило. Со всех сторон всё так же раздавался мерный храп или сопение, шагов в доме не было слышно, да и на улице никто не копошился. Сон одолевал Трома всё сильнее, он то и дело клевал носом, и все мысли были о том, как хорошо бы сейчас лечь, положить голову на руки и заснуть в этой тёплой сухой комнате. В конце концов, он разбудил капитана и уснул, проспав до самого утра.
Сильный скрип двери и крик Кшиштофа вырвали его из сна:
— Эй вы, горе-мореходы, если кто хочет завтракать, сейчас самое время встать, — бородач покосился на сидящего бодрствующего Марка, — Так вы часовых ставили? Понимаю. Доверяй, но проверяй, да?
Верзила кивнул головой и поднялся на ноги. Остальные тоже успели продрать глаза и тяжело вставали. Трому не хотелось вылезать из тёплых шкур, но, раз все зашевелились к завтраку, один тут спать не останешься.
На дворе было зябко. Вчерашний костёр оставил после себя только угли и золу. Им дали по деревянной миске бульона с покрошенной в него зеленью. В последний раз Тром завтракал на корабле, и этот день казался таким далёким, будто минуло несколько лет. Горец неожиданно для себя открыл, как ценен простой завтрак, когда лишаешься его надолго. Он отдал миску бабе, что вчера командовала на кухне, и тихо произнёс «Спасибо», отчего Марк с удивлением воззрился на него.
— Что дальше, вождь? — ответил он на этот взор.
Марк тряхнул головой, прогоняя оцепенение:
— Пойдём в город и попробуем раздобыть денег.
— Не торопитесь, — сказал Кшиштоф, — Возьмите пару дней на отдых, город никуда не убежит. К тому же, у меня есть для вас дело. Вы ведь не откажете мне в помощи после такого гостеприимства?
Теперь уже Тров вопросительно посмотрел на Марка.
— Капитан говорит, сейчас у наших берегов шторма. Ты сам видел, что это такое. Если мы хотим вернуться и помочь, самое глупое — плыть туда в шторм, так что спешить действительно некуда, — вождь посмотрел на бородача, — Про какое дело ты говоришь?
— Мы задумали строить баню, навалили дубовых брёвен, да далековато они. Вот я и хотел, чтоб вы подсобили, потаскали брёвна эти. Вы уж явно посильнее моих, вам сподручней будет.
Марк задумался, ответил не сразу:
— Поможем, но попросим еды в дорогу и по шкуре для каждого.
— Хорошо, но шкуры я выберу сам.
— И топоры, топоры бы ещё нам не помешали, — поспешил добавить Тром.
— С топорами тут не так просто, — заметил Кшиштоф, — Это у вас на земле полно железа да руды, а мы где другие топоры себе раздобудем? В городе за них обдерут, как липку. К тому же, зачем воинам плотницкие топоры?
— Лучше такой, чем никакого.
— Извиняй, горец, но топоров тебе не дам.
— Переживём, — прервал торги Марк, — Веди к своим брёвнам.
Дубовая роща оказалась далеко, шагов за семьсот. Половину её уже вырубили — рядом высились две кучи брёвен, тёсаные и нетёсаные. И действительно, не так-то просто было таскать их по лесу. Когда они потащили первое бревно, длиной в два с половиной роста Марка, Тром живо представил себе корячащихся и ругающихся под этим бревном низинников.
Близился полдень, а горцы перетаскали только двенадцать брёвен. В роще осталось ещё три раза по столько же, когда Кшиштоф велел отдохнуть и махнул бабам, которые принесли каждому по кружке чая. Взгляд Трома невольно задержался на той, что по моложе, и это не укрылось от Марка:
— Знаю, о чём ты думаешь, дружище, только учти, здесь не то, что у нас в горах. Тут всякая баба чья-нибудь, и ты не можешь взять её просто потому, что пожелал и ранг твой выше остальных претендентов. Низинники на такое сильно обижаются, не тронь её.
— Хорошо, вождь, — Тром понуро уставился на свои видавшие виды сапоги. Кое-где кожа совсем истончилась и вот-вот протрётся насквозь. С этим нужно было что-то делать. Поединщик никогда не любил просить. Просители обычно холуи, или охотники, или бабы. Но не воины — воин берёт своё по праву. Всё с ног на голову в этих проклятых низинах.
— У вас кто-нибудь умеет шить? — спросил он Кшиштофа.
— Миру спроси. Это вон та, в сарафане с цветами. Вишь, как красиво вышито? Уж она иглой орудует получше всякого у нас.
Это было странно и унизительно — не просто подойти, кинуть ей сапоги и бросить «Почини», а потом убраться по делам и ждать, когда принесут. Нужно было разговаривать, и ещё ведь могла она не согласиться. Глупо. Но так уж у этих низинников всё тут устроено.
— Ваш главный сказал, ты умеешь шить…
— Умею, — она наклонила голову на бок и не спеша провела взглядом по Трому, — Чего тебе надобно пришить?
— Мои сапоги скоро протрутся в нескольких местах, нужно их подлатать.
— Вот что, варвар, — баба задумчиво потёрла рукой подбородок, — Сегодня банный день. Оставь мне сапоги свои вечером, перед помывкой. Посмотрим на твои места, — она подняла одну бровь вверх и улыбнулась.
Тром решил, что с ним заигрывают, но вождь не велел трогать чужих баб, поэтому он буркнул: «Хорошо», — развернулся и ушёл прочь.
До обеда они успели перетащить ещё шесть брёвен. Кшиштов сказал, пока хватит, и после обеда будем ставить то, что принесли. Потом двое мужиков засобирались на охоту, Тром же с остальными принялся подгонять новые брёвна к тем, что уже лежали на месте будущей бани. Когда очередное бревно точнёхонько встало на своё место, один из мужиков заметил:
— А ты мастак с топором. Мог бы быть хорошим плотником.
— Угу. В горах мы с детства вырезаем себе тренировочные мечи, это оттуда.
— Вы все дерётесь там с раннего детства?
— Нет. Только та половина, что прошла испытание на воинов в десять лет от роду.
— Что же остальным, совсем оружие в руки брать нельзя?
— Что они с ним будут делать? И ещё нужен кто-то, делающий разные дела, кроме военных. Им есть, чем заняться.
— Стало быть, шанс только один — испытание в десять лет? Но вдруг парень окрепнет позже и сможет стать воином что надо?
— Пока он окрепнет, остальные дети уже научатся сражаться.
— Как знать. Не всегда ведь тот, кто дольше занимается делом, лучше его делает. Небось, и ты побеждал тех, кто старше.
Тром задумался. Ведь действительно, он не раз одолевал бывалых воинов. В настоящем поединке, или на тренировке, это уж как получится. Он просто быстрее учился. Лучше видел, проявлял больше трудолюбия, держал своё тело в узде, не позволяя лишнего. Что, если они с Марком не занимались бы до испытания, и их побили бы какие-нибудь мальчишки, кто готовился? Двумя хорошими воинами меньше. Получается, их отбор неправильный. Или всё-таки верно они делают? А тот, кто желает воином стать, будет готовиться ещё до срока? А если не желает, но может? Что тогда?
— Ну и задачку ты мне задал, голову сломаешь, — Тром вновь взял топор и принялся тесать бревно.
— То-то я смотрю, ты аж застыл… Мой дед говаривал, лучше задумываться над тем, что нам нужно в сегодняшний миг. А другие сложные дела делать, когда их время придёт…
— Дед? У вас это, кажется, муж, кто зачал того, кто зачал тебя?
— Верно. Если дед дожил до рождения внуков, он передаёт им свою мудрость.
— У нас в горах есть мудрость воинов. Она передаётся десятниками тем, кого они учат с десяти до шестнадцати годов. Она общая.
— Ваш мир совсем другой. Жизнь везде разная и везде интересная. Иногда я жалею, что не стал моряком. Столько всего мог увидеть…
«Везде интересная? Ну нет уж. Ничего интересного у низинников тут нет. То ли дело в горах».
Настало время мыться.
«После заката в кухню приходи», — тихо ответила Мира, когда Тром вручил ей свои сапоги.
Все мужики собрались в протопленной комнате и отдали одежду бабам, а сами мылись холодной водой, натасканной в большие бочки из ручья неподалёку. Бабы мыли одежду в том же ручье, а потом вешали на верёвке, натянутой меж деревьев. После помывки мужики обернулись в шкуры и быстро засеменили через прохладные комнаты в кухню, где их ждал ужин.
Потом настала очередь баб мыться. И Тром, сытый и согревшийся под шкурами, в комнате, где спала их команда, лежал и ждал заката, стараясь не забыть, как через все эти двери пройти в кухню и не заплутать в потёмках. Наконец, он кое-как обернулся шкурой и пошёл. В кухне горела свеча, а Мира, нагнувшись над столом, дошивала его правый сапог.
— Иди сюда, почти готово, — не оборачиваясь, проговорила она.
Тром оглядел левый сапог. Она нашила новую кожу поверх старой. Аккуратно и надёжно. Горец предпочёл бы новые сапоги, но то, что есть, всё равно было лучше, чем оказаться с дырявыми посреди леса, хоть и делало их тяжелее.
— Готово, — баба поставила правый сапог к левому, встала и заперла обе двери на щеколды, — Теперь недурно бы заплатить за работу.
Баба приблизилась к нему, она уже скинула платье. В тусклом свете свечи он увидел огонь плотской страсти в её глазах. Стоило признать, она была не так уж и дурна, хоть и хуже тех восьмерых, которых Тром чаще всего брал в горах. Её лишь слегка портил живот, который был чуть больше, чем надо, да еле заметный волос над верхней губой. Но бёдра и сиськи — самое то, как и нежная шея, и покатые плечи… Он почувствовал, как быстро твердеет там:
— Вождь велел мне не ссориться с охотниками, поэтому тебе лучше бы одеться.
— Из-за меня ты ни с кем не поссоришься. Муж мой год назад помер. Медведь задрал. А больше ни с кем я не сошлась.
— Что скажет Кшиштоф?
— Какая разница? Не он решает, с кем мне спать.
— А кто решает?
— Я сама, дурачок.
— Низинники…
— Привыкай.
Она нежно, но неотвратимо усадила его на лавку. Шкура сама собой сползла с него на пол. Медленно и ловко Мира уселась на него сверху. Это было так приятно после столь долгого воздержания…
Он проснулся незадолго до рассвета, и смотрел в потолок. Они так и не затушили свечу, и её пламя то и дело подрагивало в еле заметном сквозняке. Раз, другой, третий… Сколько ещё раз, пока весь дом не оживёт и не наполнится звуками пробуждающихся ото сна людей?
Мира пихнула его локтем:
— Просыпайся.
— Я не сплю.
— Ты знаешь, что мог бы остаться здесь, со мной?
— Мы должны вернуться на родину.
— Торопишься на войну? Мой отец был воином. Героем. Я почти не помню его лица. Почему вы, мужчины, всегда куда-то рвётесь? Посмотри, мы живём здесь, вдали от города, с его суетой. Можно нарожать детей и учить их охотиться вместе с тобой, и никто тебя тут не найдёт, если сам этого не захочешь. Что может быть лучше?
— Дети. Почему вы придаёте им такое большое значение?
— Это продолжение тебя самого.
— Только лишь дети? А моя страна, мои воины, мои поступки? Они тоже моё продолжение.
— Нет никого роднее твоих детей.
— Что это значит?
— Я не смогу объяснить, нужно познать самому.
— Мы скоро уйдём, ты знаешь.
— Знаю, но я не могла не попытаться. Бери свои проклятые сапоги и вали к своим проклятым друзьям.
Они пробыли у охотников ещё три дня, два из которых Тром охотился вместе с Марком и Хьюи. Первый раз было интересно, а второй слишком долго, но оба раза Тром узнал много нового, и теперь он понимал, как найти зверя и как его загнать, если будет нужно. Зачем свежевать и избавляться от требухи, почему не нужно долго давать зверю лежать, и ещё несколько вещей об охоте. Возможно, когда-нибудь ему это поможет.
На утро четвёртого дня они взяли вдоволь запасов и двинули в Детмер. Кшиштоф сказал, идти шесть дней. Он и Хьюи присоединились к походу и захватили с собой шкуры, клыки, рога, мясо и всё, что возможно продать, или выменять на железо, соль, одежду, обувь — словом, на всё, что могло понадобиться охотнику в лесу, и чего этот лес не мог дать.
Неуклюжий короб для воды они сменили удобными кожаными мехами. Вместо противной рыбы у них было вкусное мясо с зеленью, вместо холодного берега со сквозным ветром шли они среди деревьев, и Трому было легко. Даже легче, чем у себя, на родине. Ведь там он ходил в добром доспехе и при оружии, а тут лишь одинокая дубинка болталась на поясе, да мешок со шкурами висел на плече. Добрая еда, добрые костры по вечерам и добрые шутки возвращали ему силы. Тром уже не был жалким оборванцем, который того и гляди от голода сдохнет. Вместе с силой возвращалась и уверенность. Но не та, что раньше, ведь теперь он знал, что Марк лучше. Впрочем, он хотя бы был на правильной стороне с правильным вождём.
— Жаль, что вы не остаётесь. Вместе мы могли бы построить маленький город в лесу, — внезапно сказал Кшиштоф.
— Откуда ты можешь знать? Ты ведь не предлагал, — ответил Марк.
— Если Мирины сиськи не заставили Трома остаться, тут я бессилен.
Тром с таким удивлением посмотрел на всех, что компания не выдержала. Первым расхохотался капитан, за ним остальные.
— Он думал, никто ничего не знает, — сквозь хохот проскрежетал громила, — Тром, ты порой наивен, как ребёнок.
— Тебе видней, вождь, ты часто с ними общался.
— Да не дуйся ты. Подумаешь, бабу оприходовал.
— Если в этом ничего такого нет, зачем вы тогда ржёте, как кони?
— Видел бы ты свою рожу…
— Ваш смех… Вы будто подглядывали за мной.
— Я бы подглядел, будь мне шестнадцать, но не сегодня. Думаю, остальные того же мнения.
Все расхохотались, кроме Хьюи. Тот немного смутился, так, словно не прочь был подсмотреть, но теперь все об этом узнали. Похоже, парень с бабой не бывал. Его вообще можно было читать, как развёрнутый пергамент, этого Хьюи. Тром на миг задумался, выглядит ли он таким же дураком со стороны, или всё-таки немного поумнее: смеялись ведь не над Хьюи.
Потом Тром рассказывал им про битвы, а потом Кшиштоф поведал ему про разные случаи на охоте, и это было почти так же интересно. Сон не шёл. На следующий день им предстояло войти в город, и Тром всё гадал, чем же в этот раз удивят его сумасшедшие низинники. Его мысли блуждали, вспоминая, что говорил капитан и сравнивая это с их горским укладом. Наконец, сознавая, что от этих метаний толку чуть, Тром стал перебирать в уме свои излюбленные связки ударов и построения дружин, снова и снова, как всегда делал, если не мог заснуть.