Я сидел в глубоком кресле перед низким журнальным столиком, над которым опускалась лампа на витом металлическом стебле. Ее притушенный зеленоватым абажуром свет плавал по полированной поверхности дерева, когда я двигался. И в этом мягком ненавязчивом свете я со скульптурной подробностью видел сильные, выразительные руки женщины, сидевшей напротив меня. Эти руки жили совсем особой, отдельной жизнью, независимо от произносимых ею слов, и их жесты не пытались служить иллюстрацией к тому, что произносилось женщиной. Лицо ее оставалось в тени, но я чувствовал, что время от времени она совершенно по-детски зажмуривала глаза, когда что-то припоминала, и открывала их во время коротких пауз.
В сущности, это не было разговором. Он все-таки предполагает некий диалог между собеседниками. Но тут я не задавал, да и не мог задавать никаких вопросов. Просто случаются в нашей жизни такие минуты, когда возникает потребность выговориться, выплеснуться, повинуясь только неясному подводному течению собственных мыслей или воспоминаний и не слишком заботясь о том, слушает ли собеседник.
И потом бывает невозможно припомнить, с чего, собственно, начинается подобный разговор. Словно ручей под снегом: по капельке, по струйке копится где-то во влажной темноте, а затем вдруг пробулькнется наружу - и уже, не обращая ни на что внимания, прокладывает себе собственное уверенное русло.
- Вам должно быть знакомо, - полувопросительно-полуутвердительно говорила Ирина Васильевна, - чувство томления и странного беспокойства, похожее на то, что испытывает взрослый человек, листающий свои первые детские книжки. Ощущение чего-то радостного, необратимо утраченного, а вместе с тем - тайного ожидания, робкой уверенности в том, что это может повториться? И словами этого - нет, не выразишь. Не потому даже, что их не хватает, а просто потому, что ощущение это стоит вне всяких слов. Словами его только прогнать можно... Начнешь себя уговаривать - ну чего, чего тебе не хватает? Муж, с которым по-настоящему дружна, и работа не рядовая, интересная, и дети здоровые... И все-таки где-то, в дальнем-дальнем уголке души таится этакий тоскующий кусочек со следом старого счастья... И томление, и оторопь какая-то тебя всю охватывает, жалко чего-то, а чего? И порою я - солидная женщина, кандидат наук, мать двоих детей самой себя стыжусь. И чего, спрашиваю тогда, тебе надо?!
А нам, женщинам, больше чем кому другому нужны сказки. Да, да - сказки! И те люди, которые могут их нам рассказывать. И мы уходим за такими людьми, как дети за флейтистом! Помните - у Роберта Броунинга "Флейтист из Гаммельна"?
Я давно, в самом начале жизни своей, встретила такого человека, который для меня и был таким вот чудесным сказочником. Когда он со мной говорил - до последней жилочки тогда во мне все отзывалось, таким я счастьем наливалась даже горло перехватывало, как от ангины. И совсем не потому, что было мне в ту пору семнадцать-восемнадцать. Появись сейчас такой, в мои тридцать семь не знаю еще, что могло бы со мной случиться...
Встретились мы с ним не весной, как это обычно в романах бывает, а осенью. У нас в Ленинграде в сентябре удивительные порой дни стоят - еще лучше весенних. И я вот помню, какая в ту осень я сама была радостная, ни с того ни с сего все мне необычным казалось: и листья на деревьях словно специально для меня художники акварельными красками раскрасили, и небо такое, словно его только что для праздника протерли, и облака на нем свежевыстиранные, чуть подсиненные для просушки развесили. И на душе у меня тоже - ни соринки, ни пылиночки. Прямо все хрустит как накрахмаленное.
А познакомилась я с ним - в самом буквальном смысле слова на большой дороге. Он меня на Приморском шоссе своей "Победой" сшиб. Я на велосипеде ехала, и черт меня дернул выкрутасы на дороге выкручивать! С бровки я чуть ли не на середину выехала, пою во все горло и виляю из стороны в сторону, словно вальсирую. Он-то ничуть не виноват: его машина из-за поворота выскочила, он даже гуднуть не успел. Только свернуть попытался. Я метнулась в сторону, и как раз по заднему колесу меня бампером зацепило. Я, конечно, с велосипеда слетела сразу, по асфальту боком проехалась... Машина затормозила так, что чуть на дыбы не встала. Честное слово, мне показалось, что шины задымились!
И не столько мне сначала больно было, сколько сразу и смешно, и жутковато: а что, если бы он меня всерьез, насмерть, сшиб? И сама ведь, сама все! От страха я глаза крепко-накрепко зажмурила и вставать боюсь. Да только меня за ногу дернули. Я одним глазом посмотрела: наклонился надо мной высоченный светловолосый парень.
- Скажите, - спрашивает, - вы специально именно под мою машину бросились? Если вы решили с собой таким способом покончить, - извините, пожалуйста, что я вас не совсем раздавил... Нервы, знаете.
Я от злости прямо вскочила, - ну хоть бы для приличия спросил, как я себя чувствую и целы ли у меня руки-ноги. И вероятно, у меня было такое сердитое лицо, что парень на меня посмотрел чуточку серьезнее и вдруг улыбнулся. А улыбка у него - словно бы на меня солнечный зайчик пустили.
- Ой!-говорит. - Только вы меня, пожалуйста, не проглотите. А то у меня папа-мама старички, а я у них один...
Я фыркнула, конечно, и тут только заметила, что глаза у него пушистые-пушистые от ресниц и в них просто чертенята прыгают. Он так испуганно посмотрел по сторонам и шепотом спросил:
- Послушайте, а может, эта дорога - ваше частное владение, так сказать, "прайвет роуд", что вы по ней так широко раскатываете?
- Нет, - отвечаю, - я нечаянно...
- Ага, - злорадно протянул он. - Тогда я вас везу до первого автоинспектора. Оформим ваше хулиганское поведение протокольчиком и пошлем к вам в школу. Директор поставит вам двойку по поведению и к экзаменам не допустит. А я буду радоваться, я человек кровожадный!
Говорит, а сам носовой платок достает.
- Берите, забинтуйте ногу, а то всю машину мне своей ядовитой кровью испачкаете...
- Никуда я с вами не поеду... - бурчу.
- Вот как? Тогда покажите, как вы пойдете по этому прекрасному
асфальтированному шоссе. Я на ногу ступила, чуть не упала и губу
прикусила - так стало больно.
- Не валяйте дурака, - почти приказывает. - Садитесь. И не мешайте мне совершать акт милосердия. А из велосипеда вашего теперь смело можно раскладушку сделать...
Ну что мне оставалось - не злиться же... Кое-как велосипед на крышу пристроили, багажник там был, влезла я в машину. И сразу мне в ней очень понравилось. На заднем сиденье огромный игрушечный мишка сидел, не плюшевый, а весь какой-то шелковистый, гладенький. И шерстка такая, что руки сами тянутся погладить. Я и погладила.
- Знакомьтесь... - это хозяин говорит. - Его Антипом зовут. А меня Александром.
Мишка ростом с пятилетнего ребенка. Взяла я его на руки, потискала, а он рычит! Так и поехали. Саша машину ведет, а я на него посматриваю. Ногу у меня саднит - невозможно сказать как, за брюки порванные стыдно, а почему-то очень хочется, чтобы он на меня взглянул... Но он два раза за всю дорогу только и повернулся.
Первый раз адрес спросил, куда подвезти. Я сказала, а он так серьезно спрашивает:
- Может, сначала в больницу поедем? Там вам на всякий случай прививки сделают против бешенства... И через месяц мы с вами сможем разговаривать на равных...
Ух, я его чуть не ударила!
Второй раз уже совсем у моего дома, когда светофора ждали, он к мишке обратился, как к живому (а тот у меня на коленях сидел) - мол, слушай, Антип... Ты, кажется, с этой девушкой познакомился. Не скажешь, как ее зовут?
- Ирой ее зовут... - сказала я за медвежонка писклявым голосом.
Въехали во двор.
- Вы на каком этаже живете? - спросил Саша.
- На втором.
- Ну и прекрасно... Значит, мне не нужно вас на руках вносить, заметил он и стал разворачиваться.
- А велосипед? - я даже не сразу решилась напомнить.
- Зачем вам этот утиль? - удивился он и уехал.
Он зашел на следующий день. Я одна в комнате сидела, нога
забинтована, как кукла, на стуле лежит, будто от меня совершенно отдельно. Звонок зазвенел - веселый такой, ни на чьи звонки не похожий; короткий, длинный и снова короткий. Мы в коммунальной квартире жили, к нам часто звонили, и именно три звонка... Соседка старенькая пошла открывать - и возвращается с Сашей. А тот еще в коридоре с нею разговорился, да так, словно сто лет ее знает. Входит он и руки как-то неловко так за спиной держит, словно стесняется.
- Здравствуйте, Ира, - говорит. Подошел поближе к дивану, на мою ногу внимательно очень поглядел и вынимает руки из-за спины. А у него в руках игрушка такая чудесная, не могу просто: Буратино, да не целлулоидный, не тряпочный, а деревянный, большой, в колпачке с кисточкой, такой настоящий, словно его только-только папа Карло сделал. Я от радости чуть не завизжала.
- Саша, - спрашиваю, - он что, из театра убежал?
- Из театра, - отвечает. - Только не от Карабаса, а от Образцова. Берите, это вам... - И улыбается. - Когда вам ногу отнимут и деревянненькую сделают, все-таки рядом родственная натура будет...
Первый раз он недолго посидел. Ушел, а так и не сказал, что велосипед починил и в коридоре поставил...
А через некоторое время, когда я уже сносно ходить стала, приглашает меня на американский балет!
- Хочу, - объясняет, - вам показать, что могут делать люди, обладающие здоровыми ногами, и чего вы могли лишиться...
Попасть на эти спектакли тогда было почти невозможно. Любая девчонка с нашего курса, я знаю, палец отдала бы, чтобы пойти.
- Нет, - говорю Саше. - Я не пойду. Мы с вами так мало знакомы, а там билеты безумно дорогие...
Саша на меня посмотрел впервые, кажется, без улыбки и тихо так сказал:
- Насчет этого, Ира, вы не волнуйтесь. У меня самого таких денег нет. Просто у меня отец... - Он помялся и назвал такую большую, такую всесоюзно известную фамилию, что я совсем растерялась. - Так вот, это немногое, чем я пользуюсь, кроме его машины: служебные пропуска в театр. Понимаете? Я тоже студент. Только, к великому огорчению мамы, не Театрального, а Кораблестроительного института. Знаете, говорят, что по большей части дети гениев - полные бездарности. Так я, чтобы поумнеть, три года на Балтийском заводе проработал. Есть такая профессия - плазовщик. Они чертят детали кораблей в натуральную величину. И сейчас я поэтому только на третьем курсе.