Завтрашний день — тот самый, в который должна была безвозвратно решиться судьба Авианы Хендерсон — был одним из знаменательнейших дней, тронувших до глубины души и потерянную в сомнениях Дарью Амеан. День неожиданностей, развязок и завязок пугающего начала новой истории и еще пущей путаницы. Как известно, в позднюю ночь на пороге дома появилась давняя знакомая матери Розалинды, содрогавшаяся от холода и имевшая весьма жалкий вид в те мгновения, когда глаза ее горели ярким пламенем сумасшествия. Дарья все же не спросила сразу о том горе, какое накрыло черной тканью Авиану, желая, чтобы приятельница сама обо всём ей поведала. Луна нескоро шла по ночному небу, озираясь по сторонам, словно насмехаясь над разбитыми надеждами и слепой верой маленькой женщины. После ванны ее без промедления уложили в постель. Дарья Амеан около часа не покидала гостевых покоев, лаская теплыми словами ранимое эго Авианы Хендерсон и заключая ее тело в нежные объятья. Служанки перешептывались, навострив уши, однако улавливали лишь невнятные отголоски фраз. Так прошло все время, и, как оказалось, из-за подгонявшего страха она не смогла выговорить ни слова о покинутом ею доме. Заикнувшись, впадала в безмолвную тоску, стыдливо прикрывая лицо руками. Горькие слезы стекали по скулам, спускаясь за воротник рубашки. Слышались только приглушенные всхлипы покрасневшей от смущения женщины, разлетавшиеся по всем стенам. Дарья не могла подобрать слов, страдая от крайней безысходности. И мысль — пусть и сомнительная, однако, самая здравая, что могла ее осенить — мигом взвилась вверх над всеми чувствами и проказами души. Авиана поглядела на нее, вставшую с кресла, но взгляд ее скрывала темнота, и, дожидаясь слов, она опустила ноги на пол, будто бы готова была последовать за Амеан. Крепко сжав белое покрывало, женщина скрежетала зубами, прибывая в нервном припадке. Дарья тяжело вздохнула, выражая всю тяжесть беды подруги, и монотонно промолвила.
— Я оставлю тебя… на время.
— Как… как оставишь? — голос прерывался на полуслове. — Не пойми меня неправильно. Я страдаю не по своей вине, пусть так и говорит моя семья. Да какая же они мне родная кровь после этого, а, голубушка? Спаси меня от сына моего, душегубца, иль погибнуть мне скоро суждено…
Опустив голову, она вновь заплакала, только проговаривая молитвы и изредка обращаясь к своему «спасению». Несколько минут пролетели, как один миг. Не успела Дарья опомниться, как, придя в осознание происходящего, увидала у ног своих миссис Хендерсон. Слезами она заливала ее ступни и, не смея поднять взгляд, приговаривая: «Окаянная я, грех бес наложил мне на душу! Окаянная душа!»
— Что же ты молчишь, голубушка моя? Неужели не поможешь мне?.. Я исполню все прихоти, только скажи же ты мне хоть слово!
Крик сорвался с ее дрожащих губ. Из унижающей свое достоинство мольбы, внутреннее самолюбие ее, пусть прескверное и очерненное, в возмущении взвыло на свет. Поднявшись с колен, женщина схватила Дарью за руки, как во время встречи, и замолкла в ожидании ответа.
— В чем тебе помочь? — спросила Дарья, всматриваясь в заплаканные ее глаза.
— Приюти меня у себя на время… на несколько дней, не помешаю.
— Что же случилось у вас там? Амери заявился?
Авиана кивнула в глубоком прискорбии.
— Что же? Чего ты ревешь, а, дурочка?
— Да как иначе, как не реветь? Тиранит сын, все силы из меня истрепал, — шептала женщина в желании прильнуть к груди подруги. — Надеялась, что ты приласкаешь, успокоишь… Эх, ты… Родная душа!
Дернувшись, Авиана вырвалась из объятий, складывая руки у груди. Вид ее с каждым словом становился мрачнее. Горе потрепало ее, сверкавшую красотой и воспламенявшуюся прекрасными чувствами, до горбатой старухи, мучившуюся от болезненной худобы. Пятна на щеках исчезли так же, как и всплеск горечи.
— Иди, если нужно…
— Знаешь, оставлять тебя на краю смерти непозволительно. Прошу, скажи, требовал ли он деньги? — спросила Дарья, наклонившись к ее лицу.
— Потребовал, так потребовал, но где их взять? Дом наш оклеветал, имя свое опозорил… На что он мне? — говорила Авиана, всхлипывая. — Еще не все известно, не известны его промыслы за границей! С отцом не общается, за святого его почитает, грешника-то! Да я сама не лучше, — воззрев на лицо Дарьи, она вновь преклонила голову, растирая слезы по щекам, — хоть в петлю полезай. Хорошо, что дитятко-то единственное! Не представляю, что стало бы со мной, будь их несколько!
Всю ночь Дарья преклонялась над миссис Хендерсон, да все без толку. Женщина, настолько отчаявшаяся в своих силах, не смогла более возвыситься над чувствами. Вскоре, к утру, выплакав все несчастье, она сначала хотела вскользь упомянуть и замять тему, но все же под давлением чувств рассказала о подробностях трагедии.
***
Погостивши у родной сестры, Авиана застала у порога гостиной ненастного сына своего в обличии настоящего бедняка. Старая кофта висела на худых плечах, подпоясанные штаны спадали в пол, а потёртые сапоги еле выглядывали из-под них. Не стриженный давно, не чёсанный; на лице его все же выступили чувства тоски и хандры, а глаза так и вторили о скуке. С раскрытыми руками он двинулся к матери, однако в ответ получил лишь резкий отказ. Авиана оттолкнула его и робко посторонилась, будто бы страшась перед диким зверем. Черты лица ее дрожали, проскальзывал ужас неожиданности, а губы застыли на полуслове. Амери вслед посторонился, а после вновь прильнул к ней со словами лести и удивления от неподобающее отношение матушки. Все же, игра в любовь стремительно быстро закруглилась, как только сын начал отпускать слова, жалеющие свое внутреннее лицемерие. Говорил он нескоро, растягивая каждое слово, наполняя его нужным оттенком чувств. Вцепившись в ручки кресла, женщина пыталась уловить каждый жест, пусть и случайный, но она хотела разглядеть в нем значительные перемены. Сердце забилось, она трепетала в ожидании, словно пойманная птичка. Амери украдкой поглядывал на нее и иной раз замечал, как нервная дрожь пробивала тело матери. Она в предвкушении необычайного, поистине особенного слова, готова была разорвать в клочья собственного сына, чтобы не слышать наглой лжи. Монолог его мог иметь и продолжение, вот только наконец-то прозвучал колкий вопрос, заставший дрожать его в оцепенении. Деньги и упоминание о них сводили парня с ума. Было видно, насколько глубоко азарт способен погрузить грешников в бездонную яму сожаления и раскаяния. Замолчавши, он вдруг стремительно резко ступил в ее сторону. Ладони были сжаты в кулаки, а в глазах отражалась злоба и ненависть. Одним движением он схватил Авиану за волосы и скинул на пол. Он кричал, бил кулаками в стену, будто бы позабыл о матери. Глазами рыскал повсюду, а как только заметил ее движение, то тут же замахнулся и ударил по раскрасневшейся щеке. Далее женщина не могла промолвить ни слова, забываясь в воспоминаниях. Она содрогалась от страха, как и тогда; лишь румянец воспламенился на щеках.
***
— Как долго это продолжалось? — Дарья вдруг тоже перешла на шепот.
Придвинувшись к Авиане, она провела ладонями вверх до локтей и чуть сжала их. Подруга, растерянно взглянув на нее, будто бы перестала дышать. Расстояние между ними казалось столь близким, что каждый вздох ощущался на ее щеке.
— Я не следила за временем, да и на что оно мне? — голос ее дрожал и прерывался. — Наоборот сделалось бы еще хуже, если бы я знала, как тянется время.
— Ты слишком устала.
Плавно руки скользили вниз и сжали холодные ладони. Знакомое чувство вмиг овладело Авианой. Она так поджала плечи, словно ей хотелось взлететь и стремительно провалиться сквозь землю, чтобы пропасть навсегда. Дарья кротко улыбнулась, не отводя пристального взгляда со смущенных ее глаз и, словно забывшись, трепетно, еле прикоснувшись, провела пальцами по ее запястью вверх, заботливо погладила плечо, а после приблизилась к самому уху. Застыв в ожидании, Хендерсон, восполненная теплом и приятными ощущениями, робко преподнесла руку к ее плечу.
— Не доводи себя до крайней черты. Прошу, не повторяй прошлых ошибок, — сказала Дарья, стараясь звучать ласково и беззаботно, — как было тогда.
Она отпустила Авиану и, вздохнув, расстроено прикусила губу. Через мгновение лицо ее приняло равнодушное выражение. Этот момент, памятный в сердце покинутой матери, опечатался надеждой на единственное спасение. На утро хозяйке показалось странностью, что гостья ее не отзывается на приглашения к столу и беседе. Дарья сама явилась к ней и, постучавшись, настойчиво ждала у порога. Все-таки, дверь Авиана не открыла. Оставив подругу в покое, женщина более не смела тревожить ее.
Этот день породил начало многих странностей, дотронувшись и до Розалинды. Девчонка, поверившая в силы своих возможностей, желала узнать о делах на границе. На улицу ее не выпускали, и окружение было слишком сильно урезано. Хотя ей и не были известны настоящие причины, однако стремление познать их возрастало. С матерью она разговаривала нечасто, иной раз бывало, обменивались пожеланиями хорошего дня. Но каждый диалог заканчивался навешиванием новых запретов, без объяснений причин. С гостьей она пересеклась лишь раз, в коридоре, и то Авиана как-то не заметила ее. Весь день гостья тосковала в забытье.
На другой день поздним утром все собрались в гостиной. Незнакомцы вида деликатного и приличного нагоняли чувство собственной важности и огромнейшего значения. Один мужчина, высокий и довольной худой, посмотрел бы на Розалинду свысока, если бы обратил на нее внимание. Эта его особенность виднелась издалека, а одет он был, пусть и не роскошно, зато, как с иголочки. Тонкая бородка, чуть седая, будто бы делала его более возвышенным. А дамочка, так же столь стройна и на слуху благороднейшего характера, смирно сидела в креслах, неловко подбоченившись. Были и лица молодые, вовсе не знатные, но имевшие крепкие связи. Как оказалось, сама хозяйка не имела чести знать и поклоняться этим дорогим гостям от всего сердца. Восседал рядом с ней юноша на трехногом табурете. Сложив руки на груди, он со скучающим видом разглядывал круг гостей, однако колкость мгновенно протекала в его глазах, а губы расплывались в язвительной усмешке, стоило ему приглядеться к некоторым лицам. Всеми силами он удерживался за безразличие, но все же чувствовалась едкость иных фраз из его уст, пробивающих напыщенное самолюбие. Особенно навострил взгляд он на стоящую в проходе Авиану, ехидно сдерживая смех. Пару раз он обратился к рядом сидящей женщине, видимо со словами, которые она слышать не желала. Музыка сбивала иные звуки, а гулкий шум народа обострялся до предела, хоть и людей оставалось со временем не так много. Все гости прильнули к Дарье Амеан с трепетом и неким воодушевлением. Розалинда была удивлена, что мать ее пользуется спросом у юношей и сделалась желанной подругой многих знатных дам. Оставшись в углу и медленно вытесняясь народом, она незаметно очутилась рядом с тем парнем, будто бы играющим в гляделки с Авианой. Напротив него разместились на диване дети, выглядевшие необычно притихшими. В гостиной появился еще один человек, привлекший интерес Розалинды. Он тихо дремал, распластавшись в широком кресле возле самого камина. Одет незнакомец был причудливо и несколько странновато: в чудную шляпу с широкими полями, скрывавшую его лицо, и в черный потрепанный плащ. Никто не заметил появление девчонки, и лишь иногда она улавливала на себе случайные косые взгляды. Мать она уже давно потеряла из виду и была в твердом намерении покинуть созванную толпу. Вот только одно непредвиденное обстоятельно заставило ее присмотреться к тому юноше.
Как говорилось, он оставался в стороне, однако исподлобья метал насмешливые взгляды, а на лице его, пусть светлом и весьма привлекательном, отражалось отвращение к Авиане, так и не появившейся на публике. Интересный разговор донесся до Розалинды, между смазливой дамой и ним.
— У меня было такое, — внезапно сказал юноша, все ближе наклоняясь к ней. — Немного разозлился, впрочем, ты сама знаешь, какие нелетные дни в последнее время. Ладони мои вспотели и вмиг полыхнули огнем. Самым настоящим! Много я фокусов видал, но от себя не ожидал!
— Замолчи, — приказала женщина, сверля в него сердитым взглядом. — Знай, где ты находишься. Тебе, Амери, и фокусником себя называть не позволительно. Нынче это оскорбительно. Но и болтать об этом знамении не следует.
— Ха-ха, ну ты много чего скажешь! — посмеялся Амери, опершись на ручку кресла. — Да кому ты запрещаешь? Я, знаешь ли, человек свободный, но не глупый! Ну… м-м-м… Иногда глупость скажу, но не воспринимай всерьез. Все это шутка. Думаю я совершенно по-другому!
— Да кто ж поймет, что у тебя на уме, как не ты сам? — она кокетливо посмеялась, на щеках проступили милые ямочки. — Не ври уже, только народ смешишь. Всем уже давненько известно обо всем, правду ведают. А ты пытаешься их обманом вокруг пальца обвести. Знающих-то!
— Пусть и так, но кроме тебя, Азалия, никто еще не влез в мои дела, — как-то облегченно вздохнул Амери. — Пока имею связи, я остаюсь живым.
— Смотри, не упусти их, — Азалия снова хихикнула, обводя взглядом из-под длинных ресниц гостевой зал. — Все-то ты не перестаешь поглядывать на нее.
Жестом она указала на Авиану, попятившуюся назад в это время.
— А она чего не уходит?
— Дела у меня с ней.
— Успели мне уже нашептать об этих делах, да никто и не рассудит, — отмахнулась женщина, устремляя взгляд куда-то вдаль, мимо Амери. — Все-то они слышат. Помнишь, я говорила тебе, что намерена узнавать все первая и ни единого слуха не пущу? Неужто от меня что-то прячешь, а?
— Совершенно ничего, — отвечал Амери, махая головой. — Зачем же мне другим говорить? И информация эта взята невзначай, как можно полагать. Но, все же, никому не известны истоки поверхностных слухов.
Девчонка не смогла разобрать слова Азалии, как бы не старалась придвинуться ближе. Чувствовалось, что она будто бы подозревала чье-то вмешательство, и заговорила куда тише, без восклицаний. Строгие черты, принимавшие облик нежности и кокетства, сделались мрачными и серьезными. Взгляд потускнел и пристально уставился на него, нервно она взмахивала веером, словно ее бросило в неумолимый жар. Розалинда отдалилась от парочки, совсем пропадая в гулкой толпе. Слышала, как тикали часы на стене прямо над ее головой.
Луна, развалившись на полнеба, недоверчиво пускала мерцающие нити, стремившись опутать роскошный зал диковинной паутиной. Таинственный мрак опускался на стены, сверкавшие золотом, бросая на них сумрачные тени. Огромная люстра, озаряющая помещение тусклым светом, возвышалась над головами гостей, оставляя высокий потолок угасать в непроглядной тьме. Среди нескончаемого веселья и говора, впопыхах извивалась между незнакомыми фигурами Розалинда, держащая путь к входной двери. Спотыкаясь, получая замечания и недовольные взгляды, она, наконец, дернула массивную ручку, и дверь ужасно проскрипела. Обернувшись, девчонка заметила, как некоторые гости украдкой перешептывались и снова отворачивались, забывая обо всем. Она быстро прошмыгнула за дверь и оказалась в полной темноте.
Ни единый луч света не загорелся, мрак окутал своим одеялом и мир за окном. Розалинда, тихонько попятившись назад, вцепилась в холодную ручку двери, вглядываясь в темноту. Промелькнула мысль — впрочем, мысль дурная, но исключать которую было нельзя. А что, если незаметно перейти порог и остаться среди пиршества до самого завершения? В замешательстве она, потирая плечо, двинулась вперед, вытягивая руки. Воцарилось напряженное ожидание. Угнетали ее размышления, что непременно кто-то соприкоснется с ее ладонями и с жуткой силой потянет во мрак. Однако «паранормальщина», как называла такие мистические явления сама девчонка, не способна перейти грань своего мира.
«Неужели тогда маньяк? А может, маг какой-нибудь, охотник? Всех сейчас нужно опасаться, — думала она, и лишь отрывистое дыхание, вырывавшееся изо рта, ощущалось среди кромешной пустоты. — Должно быть… вот! Вот, здесь лестница! А ручка? Где она?»
Шагая из стороны в сторону, Розалинда шаркала ладонями по стене, тяжело дыша. Сердце неистово билось, полный ужас накрыл с головой. Все мерещились ей тени в окне, чудился лучик света, так желанно мерцающий, а шорох из-за углов нагонял слабую дрожь. Подняв ногу, она поднялась на ступень, судорожно вздыхая. Пот стекал по ладоням и лбу, а голову словно пронзило колом. Девочка в судороге потирала ладони, страдая от ужаснейшего холода. Тепло, рождающиеся на ее руках вдруг всколыхнулось, и неугасаемые огни заискрились в разные стороны. Ее достигло минувшее незнакомое чувство, а остекленевший взгляд безудержно уставился на застывшие в воздухе искры. Переливаясь разными цветами, они мигом разлетелись по всему коридору, ярко озаряя ступени. Восторг, переменявшийся на испуг сковал и, застыв на месте, словно статуя, она находилась в исступлении, смотря на разгоравшийся огонь. Розалинду изумила мысль, что ни капли боли не прошло сквозь нее; и что поистине удивительное, так это сверкавшая лестница! Девочка медленно шла по свету, который направляла ей магия, и была твердо уверена, что побелела, как мел. Оборачиваясь, замечала, как пропадали огни, будто бы испаряясь. К великому счастью, ей удалось добраться до комнаты и проникнуться неописуемым восторгом. Удивление все еще управляло рассудком, заставляя ее ликовать и, как малое дитя, бегать из угла в угол. Мигом зажгла свечку и, поставив ее на тумбочку, тут же упала на кровать. Немое изумление застыло на девичьем лице. Улыбка не спадала уже несколько мгновений, только глаза разгорались счастьем.
«Должно быть, свершилось,» — думала она, утопая в мечтах.
За дверью слышались отголоски званого вечера. Розалинде хотелось вновь испытать приятный треск огня на холодных ладонях. Вспомнился ей волшебный дневник, и тут же неодолимое желание потянуло ее к высокому шкафу. Девочка вскочила с кровати и ухватилась за край обложки. Потянув его к себе, ступила назад, и дневник вмиг оказался на полу. Пару страниц измялись и жутко хрустели, однако Розалинда с головой пребывала в раздумьях о прошлом.
«Интересно, если я пожелаю встречу с одним человеком, это исполнится?.. Должно быть, но не очень-то я уверена. Не думаю, что Афелиса так желает со мной встретиться, и, если это не контроль над судьбой, тогда что? Я заставлю ее и мой путь пересечься и не узнаю заранее, хорошие или плохие последствия поведет за собой моя запись, — Розалинда медленно перелистывала страницы, читая отрывки старых записей. — Я хочу на свободу, хочу увидеть природу и сходить в город… Точно. Раз уж мне совестно управлять желаниями Афелисы, так возьму верх над матерью».
Застыв, будто бы в ожидании наилучшей мысли, она тихо забралась под одеяло, перед этим дотянувшись до ручки из комода.
— Так, — прошептала Розалинда, устраиваясь на подушке. — Буду делать так, как хочу. На благо себе. Мне понадобились бы ее наставления — все же, не хочется исстрачивать дар зря.
Волнение привычно отступило; Розалинда окунулась в знакомую стихию, где каждое действо дарило ей радость сил, потраченных на благое дело. Сон вскоре сомкнул ее глаза.
Несмотря на то, что можно было всего ожидать, девочка была поражена. Точно ее существо предстало перед ней во всем своем безобразии совсем неожиданно. Тайны, неизвестные никому, тихо слегли в глубине души, упорно ожидая момента, когда пустота заполнится теплом и светом. Впрочем, помнит она, что ощущения были смутны. Словно кто-то ушиб, придавил, вытряс из нее жизнь и яркие эмоции. Черная тоска все чаще поглощала ее сердце, до безумства она боялась за себя. Предчувствие нескончаемых мук грызло совесть, и все хотелось позаботиться, облегчить последствия перед непременным концом. В этом сомнений никаких не оставалось. Нельзя было угадать, какова она будет и как скоро явится.
Утро выдалось сонным. Розалинде непременно хотелось рассказать матери про вчерашние странные вещи. С силой она заставила себя подняться и опомниться. За обедом девочка все еще ощущала необыкновенную слабость, стараясь непременно утаить свою излишнюю чувствительность. Полагая, что выведать у братьев продолжение прошедшей ночи будет легко, и, не обдумывая, они мигом поведают о каждом слухе, какой уловили их настороженные уши, Розалинда дожидалась особой минуты для осуществления. Дарья выглядела будто бы расцветшей. Она вошла к остальным с каким-то радостным лицом, сияя весельем и легкостью. Было видно, что вчерашнюю ночь мать провела счастливо и успела вдоволь насытиться новыми знакомствами.
— Что же вы так смирно сидите? — провозгласила она на всю комнату. — Один выглядит больнее другого! Но сейчас все, все, все! Не время для хандры, такое время упускаете, сидя в своих берлогах. Такие собрания дают о себе знать, оставляя вдоволь хороших воспоминаний, — всплеснув руками, она продемонстрировала сверкавшее кольцо. — Вот! Чистое золотце! Где же сейчас такую диковинку отыскать можно? Ни здесь, ни на других землях — даже в Гроунстене пустует, — прервалась она, обращаясь к Розалинде, — и там запрещают. Ну, все, хватит! Уж меня повело не туда. Говорила же мне девчонка одна, черт ее имя знает, что много лишнего болтаю. Да вранье это все, поистине лишнего никогда не взболтаю. За глаза врут!
— Кто же тебе подарил это кольцо? — проговорила Розалинда сдержанным и прерывающимся голосом.
— Да кто-кто? Ты лучше бы помалкивала, задавать такие вопросы. Я, дорогая, сама то не знаю, — вмиг она залилась безудержным смехом, обходя каждого.
Глаза сверкали, и она гордо взглянула на свою дочь. В самом деле, Дарья была несколько смешна: торопясь, издавала порой невнятные звуки, а слова вылетали часто, без порядка. Ей все желалось говорить, говорить и поведать обо всем на свете. Но, рассказывая, она внезапно вскакивала, шагая из угла в угол, то вновь садилась, поднося к губам чашку чая.
— В том-то и дело, что не помню ни лица, ни чина, ни имени, — продолжала Дарья. — Только то, как вручил он мне этот подарок и скрылся из виду. До чего смешон и стеснителен; с таких личностей только и смеяться. А все потому, что совесть их гложет и мнение общественное. Вот, вот смех настоящий!
— Я погляжу, ты в том самом платье, — заметила Розалинда, присматриваясь к кружевам на декольте. — Не слишком ли празднично?
— Я могу устроить себе бесконечное пиршество! — восклицала Дарья. — Да и гости могут заявиться в любой момент — миссис Хендерсон-то ещё не оправилась как следует.
Спустя несколько минут в комнате появилась сама Авиана. Ничто не выдавало признаков тех страданий, зародившихся в ее душе. Поприветствовав всех, и в особенности отблагодарив Дарью, она скромно уселась вблизи девчонки.
— О чем я и говорила — у судьбы множество неожиданностей.
Розалинда не подавала голоса, лишь неподвижно сидела в углу, покусывая изредка нижнюю губу. Все вокруг помутнело, а голоса сливались воедино. Ее вмиг бросило в холод, а после ладони жутко вспотели. Припомнилось знакомое чувство, какое ощущала она ночью. Казалось, что еще мгновение, и снова вспыхнет огонь, разлетевшийся в разные стороны.
Длинные пальцы мрака окутали ее глаза. Удивленные лица женщин, обратившиеся на нее, стали последним, что она видела.