Прошло немало времени с тех пор, как Розалинду затянуло в непроглядный людской омут. Чудаковатый мужчина сувал ей под нос леденец, соблазняя конфетами, от которых она лишь морщила нос и отрешенно убегала на большую дорогу. Карет и тележек здесь не было: только бесконечный поток нищих, обездоленных людей. Все шли мимо, пустым взглядом смотря вдаль, словно зачарованные. Женщины под руку вели своих босоногих малюток, ругая и резко дергая худенькие ручки, стоило любопытным глазкам заглядеться на бедного музыканта и пальчиком указать на гармошку. Повсюду стояла копоть пыли и грязи. Заиграла медленная, ласковая мелодия, а после послышался и голос, припевавший грустную балладу о любви. Розалинда замерла у самой стены, трепетно смотря на тощего инвалида, сидящего в темном углу, но музыка его разлеталась по всей округе. Красная шапка его спускалась на густые седые брови; старик будто бы утопал в большой рубахе, напевая себе под нос славную песню на непонятном языке.
«Иностранец, — подумала Розалинда, жадно вцепившись в ручку сумки, накинутой на плечо. — Наверное, бедняга попал сюда много лет назад… И какая у них всех разная, но схожая история…»
Поймав его взгляд, девочка вздрогнула, закраснелась и вмиг сунула руку в карман. Подойдя ближе, тотчас же остановилась, отыскала во всяких карманах две монетки и с жалостливым видом молча протянула свое благословение.
Музыка умолкла. Старик, раскрыв рот, удивленно уставился на нее, тыкая пальцем в грудь, будто не в силах выразить мысли свои. Розалинда наклонилась и, улыбнувшись, сунула в его сухие руки деньги, умоляюще приговаривая:
— Держи, несчастный, ради всевышних, возьми монетки золотые!
Сглотнув, тот сжал их в руках, все еще не осознавая, что в нищенском кошмаре его, наконец, воспламенился меленький, но до жути приятный огонек света. Спустя мгновение на смуглом лице расплылась улыбка — радость, какая подолгу не спускалась к нему, а теперь пришла внезапно, преподнося свои прелести и надежды на корку хлеба.
— Ох, дитятко! Не стоило мне, умирающему… Ну что ж ты творишь со стариком, а? — бормотал он, с упоением разглядывая золото. — Я ж такого давно не видел. У меня серебряные только, — дрожащими руками он достал три монеты, преподнося к ней. — Да и как на такое ужиться можно? Да и черт с ним, — хрипло воскликнул он, причесывая пальцами бороду.
— Вы красиво поете и играете, — сказала Розалинда. — Вы уличный музыкант.
— Эх, да какой музыкант? — вскричал он вдруг, махнув на девочку рукой, чтоб она и слова такого не выронила. — Душу свою музыкой исцеляю… жизнь — музыка! А ты здесь, молодая, не задерживайся. Тут всякие ходят… да такие, что убить могут! Беги скорее.
— Берегите себя и играйте чаще, — попрощалась Розалинда, уходя, и напоследок, ступив на большую дорогу, помахала улыбавшемуся старику; и растворилась она среди городской гнили, продолжая сверкать в старческих воспоминаниях, как маленький цветочек, до самой кончины.
На душе ее было смутно, а целого не было. Все как-то мелькало без связи и очереди, а хотелось ей не останавливаться и поскорее вырваться из удушающих лап пыльного чудовища, захватившем городок. Даже раздумья о трактире ушли на второй план. Все более тревожило Розалинду свое положение, что вот уже и не дома она, сумочка с собой, разорвала она все свои догадки о скорейшем замужестве и гордо стоит на пороге нового, светлого и полюбившегося ей будущего. До сих пор все намерения были будто бы забавной шуткой, сладостной и греющей душу фантазией; только теперь все закружилось так внезапно, неприметно, и вот мечты ее перешли все границы возможного. Эта идея бодрила ее, как бы грязно и мутно не было от пережитого на душе ее, забавляла и порывала ко многим шалостям. Однако, начиналось со страху: Розалинда боялась давно, с давешних недель, что все разом развалитцся, не успев и построиться. Эти люди пугают, но среди них ощущается свобода и вольность. Встречались ей и до того разгневанные лица, что и взгляд вскинуть страшно. Словно дикий зверь, скалящий зубы. Поднимаясь по холму, девочка мельком оглядывалась, беспокоясь за свои вещи. Сколько жадных рук топорщилось с каждого угла, хватая все, что попадется! За ней шла пухленькая женщина, устремил взгляд в землю, чтоб не споткнуться об камни и не нажиться на разбитое стекло. Розалинда прибавила шагу, обеими руками схватившись за сумку. До чего может совратить бедность даже чистые и благородные сердца! Женщина показалась ей до того унылой, что в измученных чертах лица ее чувствовалось желание украсть, отобрать, сделать все на благо своего обездоленного существования.
Перешагивая через ступени, она, поднявшись по склону, оказалась в бедненьком квартале. Серые ветхие дома склонялись друг к другу, прогнившие доски на крышах проваливались на чердак, над головой висела перетянутая веревка с мокрым бельем, протянувшимся на всю улицу. Из домов вываливалась гурьба полунагих детишек, кричащих и бегающих друг от друга. Один, засмотревшиеся на Розалинду, удивленно хлопал ресницами, указывая братьям и сестрам своим на чужого человека. Приметив такое внимание, девчонка тут же умчалась в сторону проезжей дороги, под порывом мысли, что в покое ее не оставят, не выманив упорством деньги.
Все же, трактирчик она нашла. Резвились там опьяненные мужики-рабочие, заигрывая с молодой официанткой, на чьих щеках порой вспыхивало негодование и злость. Как только приносила она еду на подносе, тут же чувствовала на плече своем сильную, широкую ладонь, и, любезно требуя прекратить распутство, отчужденно вырывалась и уходила под сопровождение смеха и выкриков.
— Так прямо и дала? — недоумевающе спросил один другого, харкая на пол.
— А что же не дать? Это ты, урод чертов, тебя все избегают. И помрешь ты с этой бабкой черномазой! — насмешливо выкрикнул мужчина, покуривая папироску.
— А ты язык не распускай свой! Гнида этакая…
— Только ты здесь такой олух безбабный, вишь ли, — обратился он к товарищу, показывая на тощего мужчину. — Еще и хвастается, что холостой! Да ты нормальных не видел. Знаю я, где молоденькие водятся…
Отвращение подступало к горлу, мучая и удушая. Смотря на эти пьяные, уродливые лица, хотелось лишь поскорей уйти, не попадая под прицел горящих взглядов. Они вновь засмеялись всей гурьбой, толкая друг друга в плечи. В первые секунды, как Розалинда замерла у порога трактира, опасливо спускаясь по скрипящим ступеням, она, обойдя их, упряталась, как можно дальше, садясь за круглый столик в темном углу. Поджав под себя ноги, девчонка нервно покусывала губу, оглядываясь: желтый свет исходил от висящей лампы, отбросив тусклый светлый круг по центру. На потертых стенах отражались тени завсегдатаев — тех самых рабочих, устраивающих перепалки, однако все это делалось для веселья. Помимо них, смирно склонив голову, в кресле развалился дремлющий старик, и на вздымающейся груди его лежала раскрытая газета. Столик пустовал: видимо, он пришел, как и следовало многим лишившимся жилья беднягам, греться в таких захудалых местах. Содержатели, чаще всего разбогатевшие крестьяне, не выгоняли и даже не обращали никакого внимания, как и люди, забегавшие за выпивкой. Если харчевня не была приютом нищих, то странное, очень странное дело! Тогда, полагать нужно, что содержатели неблагосклонных нравов и кушанье подают за золотые монетки. Неприемлемо! Оттого и владельцы жалеют всех завсегдатаев и, когда разгорается буйство и нешуточная ссора, то за шкирку выбрасывают за дверь буянов, попутно бросая им вслед кушанье недоеденное.
Все те восклицания и разговоры их были непонятны. Один мужик толкнул взбодрившегося товарища, мерзко улыбаясь и показывая на Розалинду, ехидно что-то шепча и бессознательно перебирая грязными, жирными пальцами. Потом снова и снова, и показалось ей, что на болтливых языках вертелось пошлое обсуждение ее вида. Стыдясь вздернуть взгляда, Розалинда оперлась щекой о ладонь, мотая ногами, и старалась избежать всех тех развратных откровенностей, сыплющихся бесконечным потоком из их обмазанных мясом губ. Наконец-то появилась девушка приятной наружности: низенькая, с покрасневшими щеками, большими голубыми глазами, в которых душа ее вторила об унынии и недовольстве.
— Чего желаете? — ласковым голосом спросила она, заправляя прядь волос за ухо.
Ее прекрасное, открытое и добродушно-наивное лицо с первого взгляда привлекло к ней девичье сердце. Пусть и в этих прогнивших стенах царил настоящий хаос, она казалась Розалинде единственным нетронутым существом всякого разврата и пьянства. Заикавшись, девочка кое-как внятно смогла объяснить свою просьбу, от того, видимо, что очаровательность официантки поразила и полюбилась ей. Спустя некоторое время, принеся на подносе паштет и чашку чая, та вдруг наклонилась, говоря на ухо:
— Вам лучше поскорей уходить отсюда, — взглядом она показала на постояльцев, — в такое время они буйствуют.
— Мне некуда уходить, — пожала она плечами.
— Я думала, что Вы девушка из знатных семей, — улыбнувшись, она хихикнула. — Небось украли.
Розалинду поразила эта немыслимая фраза, и тут же спрашивала она себя: «Как официантка могла подумать о воровстве и сказать об этом так спокойно и непринужденно?» Как оказалось, воровство в таких кварталах дело обыденное, и порой прохожий, если уж и заметит, как жадно тянутся руки разбойника к кошельку или дамской сумочке, промолчит и безразлично пойдет своей дорогой. Она уж было обиделась, что кто-то обвинил ее, боявшуюся и содрогавшуюся что-то стащить.
— Нет! Я никогда ничего не крала, — сказала она, поджав губы.
— Извините, я ошиблась…
Девушка неловким взглядом посмотрела на нее, еще раз извинившись; услышав, как окликнули ее имя, тут же бросилась к барной стойке. Это был содержатель: толстый, лысый мужчина, особо жестикулирующий при разговоре. Официантка склонила голову, кивая, и, когда тот скрылся за дверью запасного выхода, встала к раковине, намывая грязную посуду до блеска. Долго Розалинда не могла здесь задерживаться. По ясному небу солнце, заходящее за крыши домов, разбрасывало яркие краски, брызгая на облака, облачая их в сине-розовую вату. Постепенно вечерело. Люди на улице упрятались в своих квартирках, зажигая свечи в окнах; бродячие собаки выли и сливались в целые стаи, обнюхивая каждого мимо проходящего. Трактир наполнялся народом. Отвратительные запахи парили над головами, резкий звон ложек и вилок отдавался болью в висках. Спустя мгновение Розалинда, доедая кушанье, обернулась на звон колокольчика. Тут же ввалились внутрь две пьяные женщины, придерживающие друг друга за плечи, и след за ними последовали и смех и топот. Взгляд полных страха глаз встретился с настоящим безумием. Поскорей хлебнув чая напоследок, она робко поднялась, поглядев на официантку прощальным взором, и, прижимаясь к стене, пошла к двери. Затаив дыхание, девчонка, несколько раз передернувшись от испуга, силой тела своего отворила дверь, бросаясь на улицу.
— Господи! — вырвался ужасный вопль из груди ее. Бессильно она упала на скамейку вдоль трактира, но через мгновение быстро поднялась, подгоняемая мыслью, что пьяницы всей гурьбой тотчас же выйдут наружу. Подправив складки платья, Розалинда нервно сглотнула и отчаянным взглядом хотела уловить, высмотреть какую-нибудь последнюю надежду вдали.
«А ведь за мной, наверное, идут поиски… — думалось ей. — Интересно, как сильно Дарья переживает и заметила ли мою пропажу? Если и ищет кто меня, то нужно держаться на окраине. Больше я туда ни за что не вернусь… Нет».
А все-таки ночь была приветливее дня!
Вышла она из нищих кварталов поздно, когда пробил уже седьмой час. Дорога ее шла по набережной, на которой сейчас и не встретишь живой души. Хоть и испуганная неизвестностью своего будущего, девочка шла и распевала ту песенку, что исполнял старичок на рынке. Эти непонятные слова приелись и слились с душой воедино. Когда радость неожиданно накрывала, Розалинда не могла сдержать веселье и непременно бормотала что-то очень тихо, как бывает у тех одиночек, каким невозможно с кем-то разделить свою радость. Вечер вдохновлял и мучил. Внутри нудило чувство опасности вместе с ощущением свободы и возможностей.
Прислонившись к перилам и облокотившись на решетку, она не отводила взгляда от мутной воды. Как хочется стать ближе к ней! Наверное, когда-нибудь это точно случится. Розалинда не шевельнулась, затаив дыхание с сильно забившимся сердцем. Не послышалось ли? Точно, звук чьих-то шагов раздавался все ближе и ближе! Вдруг остановившись, как вкопанная, девчонка посмотрела назад и заметила дрогнувшую фигуру в темноте: сердце сжалось, хотелось глухо зарыдать, но звук застыл в глотке. Сделав вид, что она вовсе никого не заметила, развернулась вполоборота, идя неспешно вдоль перил. Человека настолько поглотила темнота, что выглядел посреди двух домов он, словно привидение. Но шаги стали быстрее… Сердце трепетало, как у пойманной птички. Розалинда искоса поглядывала в сторону, взглядом никого не уловила. Кому она так вдруг стала нужна? Она шла торопливо и робко, будто бы спешила домой, отмахиваясь от предложений господина под руку довести ее до ворот. Внезапно тело ее расколола сильная дрожь. Послышался знакомый голос, такой знакомый, что хотелось сейчас же броситься, словно стрела во мрак, и раствориться с этих глаз.
Да, это был он. Покачнувшись, он выдохнул, положив ладонь на ее плечо. Как и прежде, милое, дружелюбное лицо глядело на нее, не говоря ни слова, словно выжидая момента, когда, наконец, Розалинда придет в себя от удивления. На лоб лезли рыжие кудрявые волосы, и, опираясь рукой о перила, слегка поклонился, подавая руку. Он сорвался тогда с места, завидев на набережной невесту свою, и полетел со всех ног, догоняя. Та шла быстро, как ветер, но Филген, в конце концов, настиг и, кажется, был настолько счастлив, что и словами не передать.
— Я думал, Вы совсем убежите, прям не догнать Вас! Извините, что я так неожиданно…
— Вы тоже здесь, — она пожала руку, — но хорошо, что не кто другой.
— Это, конечно, не мое дело, но что Вы делаете здесь в поздний час? — спросил он, наклоняясь и смотря прямо в глаза. — Вас матушка не отпускает, а тут еще и вечер. Может, я могу проводить?
— Мне разрешили сегодня, — ответила Розалинда, удостаивая того взглядом.
— А, так вот что, — он запнулся и рассеянно посмотрел вниз, в воду, не смея и мысль высказать.
— Вы тоже гуляете, счастливо…
— Подождите! Сейчас опасно прогуливаться одной. Я бы хотел пойти с Вами, я все равно не хотел рано возвращаться домой. Дайте мне руку, если хотите… — сказал он, нетерпеливо ожидая ответа.
Розалинда молча подала свою руку, дрожавшую от волнения и испуга. Он мельком взглянул на нее, премиленькая брюнетка тоже посмотрела на него украдкой, слегка покраснела и потупилась. В черном омуте ее глазах отражался свет луны, на губах сверкала легкая улыбка. Они плелись вдоль перил, так легко и непринужденно, словно давние друзья, встретившиеся когда-то под сиянием звезд.
— Я так счастлив, что смог встретить Вас, — говорил он в восторге. — Мне нравится ночь, и прогулка в такое время прекрасна. Но это странно, что Вас отпустили с дома… Много клеветы сейчас ходит вокруг Вас.
— Знаю, но меня редко кто в глаза видел. Только слышали. И никто не замечал меня на улицах.
— Так значит, Вы здесь уже давно, да?
— Да, — коротко ответила Розалинда, и по коже ее вмиг прошлись мурашки.
— Не одиноко ли? Я знаю, какие здесь люди кругом ходят… Только увидят кого, так сразу, к сожалению, и нападают.
— О, это конечно! Без этого никак, — насмешливо проронила девчонка. — Но никуда не деться. Ни назад, ни вперед…
— Вы сбежали? — резко спросил Филген, чего она не могла и ожидать. — Вы дрожите. Неужели холодно? Волнуетесь. Но по какому поводу? Все это так сказочно звучит. Ваша мать сама не выходит из дома, а Вас отпустила… Странно. Да разве Вы способны врать?
— Я не вру! — выкрикнула она, испугавшись. — Не вру! Меня отпустили, и я… скоро, совсем скоро вернусь.
— Как это вернетесь? Я сомневаюсь… Но не нужно так пугаться и вздрагивать, — успокаивающе говорил парень, что удавалось ему на славу, и голос его пленил окунуться в сон. — Я же просто предположил, а Вы так неожиданно… Но я не подозреваю ничего. И лезть в личное не хочу, а хочу только помочь. Мы познакомились только недавно, и я бы не стал помогать, если бы Вы не были мне приятны.
— Это хорошо, что не подозреваете, — тихо сказала она с беспокойством.
— И не могу. Мы не много прошли, а Вы успели столько испытать. Извините, что упоминаю, если Вам это неудобно.
— Меня и вправду не выпускали. И я боялась уж совсем разучиться говорить. Она строгая и непохожа на себя, будто бы… Мне трудно это описать. А Вы хорошо знаете город?
— Откуда же? — улыбнулся он. — Мы недавно только заехали, я же говорил.
— Точно. Просто я невнимательна. Вы тогда были неразговорчивы, но сейчас очень интересны.
— Знаете, это взаимно! Я до жути боюсь незнакомых людей, особенно девушек. Как бы неловко не звучало, но это правда — и слова сказать не смогу! Отцу рано или поздно нужно было женить меня, так что ничего не изменилось бы. Честно говоря, Вы симпатичны мне, но, право, мне так стыдно об этом говорить… — он отвел взгляд в сторону, и на щеках выступил румянец, но, к счастью, темнота скрывала это.
— Не стыдитесь уж. Все хорошо, и я даже рада. Вы хороши и дружелюбны. Я знала одного человека, который только и умел сорить комплиментами. Иногда это было слишком неуместно и странно. Вы не говорили мне, откуда приехали.
— Из Блоквела. Отцу немедленно нужно было покидать эти земли из-за происходящей ситуации. Но родился он здесь, в Улэртоне. Мне нравится здесь. Хоть и бедняков много, но архитектура в городе поражает. Знаете что? — продолжал он, взяв девочку за руки. — В это время она особенно прекрасна, но если я одинок, то краски блекнут.
Сердце его было полно: хотелось заговорить, но не мог. Розалинда растерянно посмотрела на их руки, чувствуя, как тепло разливается по телу, будоража кровь. Они застыли на месте в полнейшей тишине. Ладони Филгена дрогнули, уж было хотев их расцепить. Розалинда улыбнулась, но взгляд ее оставался пресерьезный. Весь вечер посматривала она на спутника подозрительно: было в нем что-то завлекающее и дурманящее… Видно было, что Филген хотел заговорить о совсем другом, о чуждом при первых встречах, разъяснить недоумения, а после устыдиться сказанному.
— Что же это? — говорила она, пристально смотря в него, тогда как любопытство засверкало в ее глазах. — Что с Вами?
— Я бы мог… мы бы могли, — он остановился, нервно сглотнув, — видеться чаще? Да, это ведь всегда хорошо. И я вижу, не противен Вам. Подумайте об этом и не мучайте ответом. Я подожду, но только этим вечером! Запомните и не забывайте: не заставляйте свою мать переживать. И обязательно скажите, прямо сейчас, могу ли я надеяться?
— Надеяться на встречу? — странно повторила она, опуская глаза. Не осталось сил продолжать; на него глядя, что же стала бы она говорить?
— Да! Прошу, я подожду. Я хоть и нетерпеливый, но Вашего ответа подожду.
— Надежда никогда не помешает. Она спасает, — спокойным голосом говорила девочка, отнимая руку, и оперлась на перила.
— Что же Вы отворачиваетесь от меня? Я признаю, что мы знакомы день, но разве это не повод узнать друг друга получше?
Потом она вдруг стала так нежна и спокойна с ним, со всей внимательностью своей слушала, что Филген ей говорил. Но, когда он обратился с вопросом, Розалинда смолчала и отвернула голову. Тяготила ее мысль о том, что нужно поскорее уходить, иначе она вернется в место, в котором страшилась оставаться.
— Если у вас нет никаких дел, в чем я уверен, — продолжал он, — то давайте пройдемся по скверу?
— Скажите. Решение о женитьбе было только решением наших родителей? — печально смотрела она в его глаза. — Я Вам понравилась. Я никогда не нравилась первым встречным. Неужели Вы знали меня до тех пор, когда решения не было? Это все странно. Вы так трепетны со мной… Честно говоря, я впервые сталкиваюсь с такими чувствами. Если бы и мать пренебрегала мной настолько, то попросту бы избавилась от меня. Любыми способами.
— Я много слышал о Вас, но… в глаза не видел. Слышал еще тогда, когда репутация ваша была не так плоха, — он запнулся, подбирая слова, — но и в то время она хворала.
— Вы можете не задерживаться. Я дойду до дома и покончу с прогулкой.
— Но как же? — в удивлении спросил он. — Везде опасность. Если с Вами что-то случится, то и я пострадаю. Уж не мучайте и меня!
— И как же Вы пострадаете?
— Терять людей всегда больно, но еще больнее терять себя, понимаете? Вы чувственная душа и должны понять это!
— Проводите меня до сквера, — Розалинда подала ему руку. — Дальше я дойду сама.
— Хорошо, что Вы согласились, — с облегчением проговорил Филген. — Такое дело не может кончиться хорошим концом.
Томительное молчание обволокло набережную, улицы и тот недалекий сквер. Уличные фонари в этом давящем тумане, траурном покрывале, тускло светили во мраке, будто бы тоскливые глаза. Гробовую тишину вокруг поглощал тихий свист ветра. Все мрачнее и так тяжко становилось ближе и ближе, когда пошли они по тропинке, и Розалинде нужно было поскорее выбирать свой путь. Решение это никогда не давалось ей легко: всякий раз судорожно убегала от проблем, не заметывая за собой след. А беда эта следовала по пятам и никогда не отвязывалась. Сейчас, когда рядом с ней ее будущий жених, значительная проблема была в нем. Предаст ли? Расскажет ли Дарье о том, куда подевалась ее девочка? Пусть и дружелюбие сверкало в его глазах, но мысли Филгена могут быть черствыми. Он говорил по пути, но Розалинда, потупив голову, словно не слушала и, как казалось ему, лишь притворялась. Вдруг девочка резко отдернула руку и тихим голоском сказала:
— Вот мы и пришли. Прощайте, Филген.
— Мы ведь увидимся еще?
— Я надеюсь.
Уголки губ вздернулись и, отступив шаг назад, она, не в силах отвести взгляд, пристально вглядывалась в это тоскливое лицо. Как она вырвалась из его рук и порхнула навстречу неизвестности? Пройдя несколько шагов, Розалинда вдруг обернулась к нему, очутилась, как ветер, как вспышка, подле него и, прежде как он опомнился, одоленный теплом, она обхватила его шею обеими руками. Горячее, нетерпеливое дыхание его чувствовалось на затылке, сердце бешено стучало, и в одно мгновение, не сказав ни слова, она отступила, развернулась и плавно будто бы полетела по тропинке.
Филген стоял и глядел. Платье ее развивалось по ветру, оголяя бледные голени. Наконец и вовсе исчезла Розалинда из его глаз, оставив лишь воспоминания.
В памяти его она отпечаталась, как сладкий, манящий сон. Ночь эта была бесконечна. Всегда Филген будет помнить тот миг, когда она пылко прильнула к нему, вылечив и тут же покалечив его душу. Долгое время парень не мог сдвинуться с места: тоска держала, и он надеялся, что увидит в темноте ее очертания в последний раз! Какое же прощание! Если бы не эти близости, то и спокойнее было… Она оставила его так спешно, словно и минуты эти ничего не значили. Может, Розалинда и вовсе не дорожила этим вечером. Теперь она в дороге рискованной и опасной. Что же могло сподвигнуть девчонку на такое безрассудство? Филген все еще верил, что пошла она домой.
Наконец-то наступало утро. Он вернулся к себе домой, изнуренный будто бы тяжкой работой. Отец так и не узнал о ночных прогулках, но, если бы то и случилось, то на ругань сил у Генри бы не хватило. За окном было пасмурно, дома — одиноко и темно. Только за завтраком они встретились, и, даже не поздоровавшись, Генри вдруг воспылал одной историей, случившейся накануне.
— А денек-то у нас начинается с сюрпризов, — говорил он, стуча пальцами по столешнице. — От дома Амеанов вести. Да еще какие… Несчастные.
Услышав про Амеанов, Филген насторожился, вникая в его слова.
— Мне это сама Дарья рассказала. А она женщина болтливая, все ей нужно каждому выболтать про трагедию. Пишет письмо мне… А пишет-то о самоубийстве садовника ее. Имени не вспомню. По-моему, Курлхид. Много раз она имя упоминала, но такое… Необычное, однако! Звала она его по делу одних цветов, позвала служанку, а тут бац! — Генри стукнул кулаком по столу, да так, что тот затрясся. — А он то уже и повесился. Вот неожиданности среди белого дня. Дарья вся перепугалась, стала выяснять у служанок, а они сами слова сказать не могут, молчат. Ибо не знают. Я сам был знаком с этим садовником. Вроде улыбался, да и мастер анекдотов был.
— Никаких новостей еще не было? — перебил его Филген, любопытствуя.
— Не было. Может, и смолчала она чего.
— Понятно, — выдохнул он, опираясь щекой о ладонь.
— А ты не в настроении сегодня, — сказал Генри, угрюмо на него посмотрев.
— Наверное, из-за погоды…
— А это вот не всегда оказывается верным.
— Как знать.
Филген поднялся и тут же рванулся к выходу. Двери захлопнулись под провожающим взглядом отца.
Дождь уныло стучал в его стекла: день был прескверный. В комнате так темно, что и в глазах мутилось. Голова Филгена болела и кружилась. Мальчишка лежал в кровати, положив ладонь под затылок, и думал: и об этом уж он узнал. Если Розалинда не вернется, то и планы, должно быть, поменяются. И правда, Дарья, избавляясь от гнева, выплеснула его на письмо, а затем и сама явилась. Неожиданность ее прихода навевала мысль, что ситуация и впрямь серьезна.