Тихие волны подгоняли корабль навстречу алому рассвету. Поднялся шум, возгласы, командования: два мальца почтенно кивнули своему наставнику и на веселый счет подняли огромный мешок. И сколько всяких разных мальчишеских макушек склонилось над грузом — не пересчитать! Лишь мантии моряков прошмыгивали среди них, летя к капитану. От штурвала Яромил не отходил, точно приковали пятки железными гвоздями к скрипящей доске. На длинный, смуглый нос спадала фуражка: брови хмурились, ноздри раздувались, в глазах блеснул раздражительный огонек. Левым кулаком он чесал виски, подправляя ее. Юбок на палубе блистало мало: сомнение яростно преграждало девушкам ступить на судно: «Уж как непрочен корабль!» Ветер колыхал их темные платки, бил по насупившимся лицам и холодно обволакивал слезящиеся глаза: тоска о юных своих моряках, обида и, наконец, день — перстень, вертящийся на пальце у госпожи Судьбы — все предвещало завес неожиданностей. Возгласы, затяжные песни доносились с бурлящего народом берега. Традиции приросли орденами к сердцам — непростительно и подло воспрепятствовать поучениям предков. Уж сказано боль песнями изгонять, так изгоняй! Облака смеялись, сияли над их платками, разделяясь на маленькие белоснежные пушинки. Солнце вело судно к островку, подбадривая и разливая на зажмурившиеся лица яркие лучики тепла. Когда лишь вершины гор виднелись из-за горизонта, шум медленно стихал, будто впадая в сон. Игривые волны разбивались о корпус, сверкая на поистине раскаленном шаре — редкостная жара в ветреные, холодные деньки. Одно оставалось неизменно: фальшборт и Афелиса, задумчиво опустившая голову к соленой воде. Вдруг расправились плечи, грудь вдохнула свежий воздух, очищая легкие от грязи, пальцы давили на затылок, разминая. Оглянувшись, она лишь ловила на себе большие глаза уставившихся колдунов, и, до того смущенные ответным взглядом, они поникли и отвернулись, неловко и приниженно. Кажется, все они побаивались ее. Впрочем, из-за предстоящей короны, и всем на палубе известно, как строг и невозмутим нрав правителей, взошедших на разрушенный трон. А если заподозрят что-то странное? Меч пронзит исказившееся от пытки лицо. «А вдруг мой род посчитают кланом предателей?» Петля впериться в побледневшую шею, и последний, тяжелый вздох выдавиться из сжатого горла. Все страхи воплотятся — вот, что укоренилось в их умах.
Петляя среди мачт, Элид, держащий в двух руках маленькие мешки, метался из угла в угол, да только и стукался лбами и посыпал бранью мальчишку, непонятливо хлопающего ресницами. И вот, большая спина преградила проход. Мужик, застывший перед товарищем, что-то пробубнил и обернулся на голос:
— Извините! — кричал Элид что есть мочи. — Но дайте пройти.
Без вопросов, мужик посторонился, толкнув плечом женщину. «Уж спасибо за такую почесть! — ругался Элид, фыркая и вздымая грудью. — Оказали великую честь! У меня дело важное, не требующее задержек. А вы тут еще… под ногами». Забавно, ведь ростом он не высок по сравнению с теми колдунами. Но глубоко все равно. До того, что дыра этого безразличия бездонна, впитавшая злость и раздражение. Вот, наконец, и Афелиса! Перебегая на другую сторону, он, запыхавшись, согнулся, оперев ладони об колени, изредка посматривая на нее.
— Ой, Афелиса-а-а, — протяжно простонал он. — Только плыть начали, а уже такой гам. Все суетятся, места не находят. Я тоже толкаюсь, — еле выговаривая, он глубоко вздохнул. — Короче, тебя приглашают к столу. Уже накрыли. Я меня послали, как гончего. Сейчас прямо упаду и не встану! Все, идем.
Схватив ее за руку, он помчался к капитанской каюте. Афелиса едва ли поспевала за ним, обходя грузовой люк. Рыжие, кудрявые волосы, точно солнце, развивались на гуляющем ветру, светло-зеленые глаза пытливо пылали жаждой хоть какой-нибудь закуски. Как говориться, что упадет со стола, то и достанется. А упадут, наверное, только крошки! Поднявшись на возвышение, они тут же спустились по деревянной лестнице — в капитанскую каюту. Хозяина не было, Анариэль, руководивший распорядком груза, сказал, что Яромил позавтракает совсем один, когда штурвалом овладеет Бозольд — заместитесь капитана. Афелиса прежде пожимала его сильную, крепкую руку, которая, несомненно, не сравнится с высохшей, старческой ладонью господина Яромила.
Деревянная перегородка отделяла скудное спальное место: два сундука, накрытые простынями, столик с картами, какие-то записки и щепки, разбросанные по темным углам. Лишь зажжённый голубой огонек мерцал на другом столе, у стены, освещая бутыли воды и похлебки. Все утопало в полумраке: звон вилок, тихие разговоры, топот с палубы, хлопанье дверями. Элид и Илекс уселись на низкие, шатающиеся табуретки, потупив головы, и пережевывая за щекой хлеб. Благо, свежий.
— Где господин Бозольд? — спросила Афелиса, стоя у стола. — Не составит компанию? Честно, увидела его впервые совсем недавно. А тут раз, и второй капитан. Анариэль, — повела она головой в его сторону, — еще не весь груз спустили?
— Почти. Бочек с едой у нас нет, а так бы времени заняло немало, — отодвинув стул, он пролез на лавочку вдоль перегородки. — Только книги из библиотеки, да лабораторий. Состояние у нас небольшое. И надеюсь, что Бозольд правильно рассчитал время… Не помрем с голоду. Гроунстен не слишком далеко от Блоквела, но мы ведь будем еще и маленькие островки огибать. Повезет, если ночью или на рассвете приплывем к берегу.
Снова молчание. Лицо Илекс побледнело и понурилось. Кажется, все до того вымотались, что вскоре попадают на пол и замрут во сне, изможденно и тихо. Но, Афелисе некогда скучать, ибо половина ответственности лежала на ней. Предстояло поговорить с Яромилом и, наконец, обсудить дело, касательно магии. Кабестан вертеть — великую силу иметь! При отплыве мало кто вызвался поднимать якорь. Что уж говорить, если это для ослабевших, нежных тел — тяжесть. Хоть и парусник, но порывы ветра иногда не столь сильны, чтобы вовремя добраться до побережья Гроунстена. А сменяются колдуны не часто, и то, ловко отлынивают, притворяясь занятыми грузом. Только твердый, спокойный приказ мог заставить их руки дрожать по швам и поднять ленивые глаза в небо. Ни кусочек не лез в горло: Афелиса лишь хлебала воду, и вдруг громко стукнув бокалом об стол, сказала:
— Кажется, не все понимают серьезность дел. От работы и того, насколько она усердна, зависят наши жизни, а значит и будущее! Нужно назначить каждому работу. Ее, как целый всемирный океан, вплоть до благоустройства. Я имею ввиду и место отдыха. И, — серьезный, как никогда, взгляд ее пустился на Анариэля, — я так понимаю, боеприпасов у нас нет.
— Откуда же? — напряженно отвечал он, кладя вилку на стол. — Я вот, о чем думаю: лучше бы нам барьер создать, а то вдруг вражеские корабли нападут. А у всех кораблей охотников есть отличительный знак — парус.
— Да ну! — фыркнул Элид, вмешавшись. — Они могут подумать, что мы этакие на базар какой-нибудь мчимся. Торговцы! И чем мы хуже них? Никто и не заподозрит… А если и заподозрят, то мы барьер поставим. Его им и не видно, если, конечно, на палубе не будет магов, — он вдруг посмотрел на Афелису и заулыбался. — А вот так и бывает. Это я не из головы выдумал. И к чему нам боеприпасы? Они закончатся, а у нас магическая преграда, воздвигнутая всеми на корабле!
— Если даже встретят торговое судно — ограбят. Но это к слову. А, впрочем, про барьер мысль хорошая, но всеми объединиться не получиться. Он постепенно будет подкрепляться энергией других колдунов, — сказала Афелиса, прижимаясь спиной к стене и вальяжно закинув ногу на ногу. — Неприятности нас не ожидают пока, и, надеюсь, не будут. Пусть приплетутся к другим.
— А я все не пойму, — задумчиво проговорил Элид, потирая щеку, — ты то волнуешься, то тебе будто все равно. О, не нужно так смотреть на меня! Что я сказал такого, чтобы, как на дурака, на меня глядеть? — обвиняющий тон. — А я, если не знали, — обращался он уже ко всем, вставая и опираясь ладонями об стол, — взбирался уже на такелаж! Мне позволили.
Хвастался Элид, вновь заулыбавшись:
— Анариэль видел, так что может доказать. А то начнете, что я вру. Особенно ты, Илекс. Чудеса, да? — он говорил правду гордым, кичливым голосом. Только вот умолчал, что, спускаясь обратно, поскользнулся, и бочка покатилась над его ногами вдоль палубы, врезаясь в мачту. А как упал, так и стоны полились. Копчик болел, силы иссякли, ноги пригвоздились к доскам. «Вот, почему именно ни нога, ни рука, — ворчал себе он под нос. — Как бежал за Афелисой, думал, что сейчас на части развалюсь». Впрочем, боль никуда не утекла. Лишь усилилась и жалобно ныла, сидел он словно на иголках, острых и раскаленных. «Смеялись ведь еще… Уверен, если бы так сильно ударились, то задыхались бы не со смеху, а от боли и страха!» Вспоминал он и ребят на борту, тыкающих своими пальцами в его грудь.
Анариэль, заставший и момент его испепеления на огне жгучей боли, промолчал и вовсе не хотел лишать мальчишку мгновения славы. Пусть покрасуется, все мы в юности много кого из себя строили! И всем забавно, все веселились, даже, порой, восхищались. Уж жалость душила его и воспротивилась напоминать о неловкостях.
— Я слышала только грохот. Казалось, что весь корабль сотрясло, — сказала Илекс.
— Нууу… — заметался Элид в раздумьях. — Я тоже слышал. Страшно было. Наверное, все слышали, даже Афелиса. Просто толпа закрывала то, что случилось, — «и хорошо. Это очень хорошо,» — волнительно отозвалось в его мыслях. — Все замешкались, да и уняться не могут. Кстати, а у рабочих колдунов, когда завтрак будет или обед? А может, и ужин. Но силы они свои быстро истратят, проголодаются.
— Об этом я и хочу поговорить с Яромилом, — Афелиса резко поднялась со стула. — Ничего не уяснено. Слишком мало известного. А по рекомендациям, он человек собранный и ответственный. Не позволит себе что-то упустить.
— Как знаешь.
Элид повел плечами, сложа руки на груди. Выйдя из-за стола, Диамет тотчас же нависла над ним:
— А тебе к чему?
— Девчонку нашел, — ответил за него Анариэль, усмехнувшись. — Зачем же еще мальчишке спрашивать о таком? Да ведь, Элид? К сожалению, фамилии твоей не имею чести знать.
— Да какая девчонка! — выплеснул он раздражительно и тут же пробурчал, осознав свой поступок. — Мне не до них. Совсем не до них. И никакой девчонки вашей нет. Мне нужно к кое-кому наведаться… отомстить подлецу. Представляете, когда только взошел на борт, только вступил… а тут… — он набрал воздуха в легкие, и сразу же облегченно выдохнул. — Какой-то проныра подставил мне подножку, и я как покатился по грязному полу… Ужас! Не успел опомниться, как его уже нет. Я увидел его только мельком. Его улыбку, волосы, рост, и вспомнил про своего «друга» — Хистера. И какой же он мне теперь друг? Только и делает, что смеется и беспредел вытворяет. Разозлился и хотел было искать, то он, крыса подлая, за спинами других скрылся.
— И как ты хочешь отомстить? — придвинулась к нему Илекс, чуть ли не шепча. — Я помню, как ты однажды каким-то раствором намазал щеки мальчику, и, как проснувшись, он ходил с красным лицом. С раздражением на коже. До того чесался, что расцарапал себя, бедненький.
— А… это. Все это помню, конечно. А было… как его?.. — он насупился, почесывая затылок. — Деатрод! Вот, чем я ему лицо разукрасил. Всегда плохо запоминаю названия.
— Подожди… Деатрод? — с сомнение спросила Афелиса, будто прозвучало нечто поразительное. И, впрочем, это было правдой. — И где, боюсь спросить, ты его раздобыл? Неужели в лаборатории украл? Своровал! И что, разъело кожу у мальчишки?
— Еще как… — брови нахмурились в отвращении. В голове предстал образ словно сгоревшего, уродского лица, что рвота поступала в глотку. — Но это того стоило, — он оглянулся и застыл в предвкушении ругани. — Вы не видели, какой он хулиган и что творил с девушками. Просто мерзость! Я отомстил ему за всех, чтобы уж точно никого не трогал.
Афелиса не двигалась в немом удивлении. Это признание взбудоражило, и усталость во взгляде, как рукой сняло. Одна мысль до жути волновала, испепеляла ее: «Как и где он достал Деатрод?» Опасное зелье, на которое возлагался запрет среди всех жрецов, колдунов и высших лиц. Неужели Элид насколько хитрый и скользкий, что ни один очевидец вмиг не доложил о краже? Быть не может! Все храниться под надзором жрецов, не высовывавшихся из лабораторий. Тогда что, подкупил? Одна мысль затмевала другую своим безумством. Стены каюты впитали в себя острое, несладкое ожидание… Однако, чего? Объяснений, раскаяний, а может, веселый нрав Элида вновь намерился пошалить и сознаться? Все, как статуи, переглядывались: ни эмоций, ни восклицаний, лишь полнейшая пустота, устрашающая виновника все ярче и сильнее. Ошеломление — вот, что во всю красу разлилось на лицах! Анариэль молча побрел к выходу, но после развернулся. Пустые глаза его вглядывались в Афелису, и чудовищное волнение затрепеталось в нем, будто бабочка, запутавшаяся в паутине, отчаянно машет крыльями, но свобода вовсе не раскрывает объятий — все тщетно.
В один миг вся Диамет преобразилась: запылала злость, а какая — способная побудить ее переступить через негодование благоразумия и к чертам вырвать ему голову! Лоб нахмурился, дыхание стало порывистым, неровным: кажется, вот-вот, и вся гниль выплеснется из ее уст. Анариэль всполошился, замученный страшной тревогой, он ни слова, ни жеста не выразил, а стоял, как приговоренный, да и наблюдал, какой разгром наступит тотчас! И чего же он так боялся: неужели за Элида? На него, впрочем, было наплевать, а вот на Афелису и ее трещины в чести — страсть, как тянуло под глубины океана. Такой гнев и застывшее дыхание удивительны, если бы было одно случайное происшествие. Но Деатрод! Запрещен, и нарушение карается казнью. Почему же именно ему под руку попался этот маленький бутыль? Почему судьба не соблаговолила направить мстительные пальчики совсем в другой угол? Как печалили и страшили мысли Элида! Теперь его имя, бывалое гордым и значимым в кругах своих товарищей, превратиться в посмешище, полной позор, истинное уродство! «Только и плюй на такую честь опозоренную! — думал он, выжидая всем существом гневную тираду. — И зачем, зачем проговорился? Точно язык себе отрежу! Сегодня! После выговора! Как раз в кармане есть нож… не заточенный. Прошу у кого-нибудь… Скажу, что нужно вредную, гибкую веревку перерезать!»
— Где брал? Ответь мне, — удивление пронзило его. Только сдержанная злоба чувствовалась щекочущими нотками в ровном, спокойным голосе. — Ты это прекращай, Элид. Немедленно. Задержек не терплю.
Но звучал он серьезно, как никогда. Кажется, что впервые ее лицо до того окаменело, что все чувства стерлись. Элид лишь втянул голову в плечи, пожимая ими, и как дурак, спрашивал у самого себя.
— Взял… Да, где? — переспросил он, глядя искоса. — Это случайно получилось…
— Как это случайно, Элид? Случайность завела тебя в лабораторию, ты случайно увидел те бутыльки и случайно взял, а затем случайно вылил бедняге на лицо? — дразнила его Афелиса, но вид у нее был поникший.
— Почти. Только немного не так. Я же говорю, что хотел отомстить. И сказал, что он натворил. Не прочитал, моя ошибка, и надеюсь, не роковая… Я сам не знаю, что меня тянуло. Вот правда! Честно слово свою даю!
— И ты знаешь, что происходит с такими негодяями, как ты? Повторюсь: твои действия порой необдуманны. Этого допускать нельзя. Из-за твоей мести, если кто-то узнает, слава обо мне пойдет не такая светлая. Никому, случаем, не рассказывал?
— Кому? — удивленно он раскрыл глаза. — Только вам рассказал, и обещаю хранить свое слово, что больше никто не узнает. Кстати, зачем вам нужен Деатрод, если он строго запрещен?
— Он не только калечит, но и лечит, — сказал Анариэль. — Его используют в медицине. Когда сшивают глубокие раны, но на швы наносят каплю Деатрода. Больно уж щипит, испробовал на себе, но зато спустя день-два будто и не дрался. Но у мальчишки шрама на лице не было, так что это преступление.
— Неправда, шрам был: маленький, у подбородка. Но Вы правы, неподобающе я поступил. Раскаиваюсь, — он вновь склонил голову. — Этого больше не повториться… Простите меня.
От своих слов будто стало тошно. Элид весь напрягся, отбрасывая банальности из своей головы: «Все равно никто не поймет эти мотивы моей мести так же, как и я». Вскоре в капитанскую каюту постучали: молодой человек в подпоясанной рубахе, с усталым, не выспавшимся лицом, покрытым щетиной, облокотился у порога, да и помалкивал. Ни звука не издавал до того, пока краем глаза Афелиса не увидела его и потрепала Анариэля по плечу. Приблизившись к нему, зашептала, едва ли носом не касаясь его уха. Обдало жгучим теплом. Чуть отстранившись, Анариэль кивнул, скорее заводя колдуна на палубу. Все же, коснулась: иллюзия намеренности распласталась на легкой улыбке, оберегая от мысли, что произошедшее — чистейшая случайность. Возможно и так, но огорчать и выводить себя из воодушевления жуть как не желалось, пусть хоть нож к шее наведут — радость, плюя на все предрассудки, будет тихо, неслышно ликовать в душе. Безлико и молча, как во время времена запрета гласности: таковы корни всех уроженцев Гроунстена — далекого, словно несуществующего больше острова, как только все чистое смеркло, улетело и вновь возвращается в свое гнездо: родное и желанное сердцу.
Пробил десятый час утра: каюта опустела, вся жизнь потихоньку вылезла на палубу. Афелиса, встав под ясным небосводом, пустилась вверх по лестнице, и вот, штурвал! Огромное, деревянное колесо, вовсе не лакированное — острые щепки впивались в грубую кожу, заставляли поморщиться и проклинать вальяжный труд колдунов. И каковы искры разочарования в глазах! Какой раз все попытки поймать господина Яромила напрасны? Будто насмехались они, кричали в один голос: «Все напрасно!». Теперь уж и в ней происходило зарождение этого понятия.
Обернувшись на незваного гостя, Бозольд окинул ее внимательным, оценивающим взглядом. Большие, светлые глаза зажмурились, сквозь волоски пышных усов пропускались проснувшиеся лучики. И прежде среди толпы мелькал этот образ: человек лет сорока, чрезвычайно привлекательными чертами лица, выражение которых менялось по обстоятельствам. Изменялось с необыкновенной быстротой, переходя от самого светлого, до самого угрюмого и мрачного, точно какая-нибудь пружинка внутри него соскочит вдруг. Остановившись в нескольких шагах от него, девушка спросила:
— И где же капитан Яромил? Неужели еще не вставал за штурвал?
— Понимаете… — мялся он, сконфуженный и виновный. Давеча Бозольд, кажется, никогда не встречался с высшими кругами, а тут — настоящая честь! Грех облажаться, упасть в грязь лицом, испачкав и разорвав имя и честь. Длинные, изящные пальцы вцепились в колесо, точно тотчас исцарапают. Мрак лица озаряло солнце — звезда всего Млечного пути: ужаснейших бед, столкновений, и порождение прекрасного… Только вот, все красоты разбились. — Господин Яромил непременно окажет Вам честь. Признаться, я и сам не понимаю, где он… Да, извините. Извините, что не могу услужить!
— Неужели Вы не встречались с ним? — спросила Афелиса. Острая хмурость лица ее завилась стрелой в воздухе, впиваясь в его обезумевшее сердце. И правду, стучало, будто перед смертью: стремительно и болезненно.
— А как же? Видел, конечно, — совладав с силами, Бозольд глубоко дышал. — Капитан Яромил был у штурвала, когда корабль только отплывал, а сейчас, как знаете, уже одиннадцатый час. Попросил подменить, ведь на то я и вызвался, чтобы подменять. Большего к сожалению, не знаю.
— Поняла, — опечаленно вздохнула она, глядя через левое плечо за взмахом тряпок. — А Вы назначали каждому работу? Все-таки, бедствий нам не надо. За судном нужно следить, и делать это хорошо. Каждый на борту должен приносить пользу, а иначе следующих заплывов в океан корабль не вытерпит. Сами понимаете всю чудовищность трагедий…
— Я упоминал об этом, и господин Яромил выслушал меня, — не сводя глаз с горизонта, размеренно, не проглатывая звуки, говорил Бозольд. — Как же не понимать? Все понимают! Выслушал, так выслушал, но… Может, он и ушел, чтобы подумать о распоряжении труда. Я-то всего лишь заместитель. А Вы, Ваше Сиятельство, вправе вести беседы о таких делах с самим капитаном.
«Не знает, — думала Афелиса, не слушая больше его. — Не испарился же, не съели чудовища! Хотя, все может быть, но вокруг бы уже давно была суета. Кажется, что с временем все проясниться. В конце концов, они уже давно взялись за тряпки».
Колдуны, держа в обоих руках швабру, намывали полы, а кто-то проходился с тряпками по столам и тумбам, заглядывая за борт; так и читалось в этих лицах: «Лучше уж утонуть, чем здесь, в тесноте. И там в тесноте — в Гроунстене…» Но на своем земном клочке, родном и до боли приятном. В других странах магов не было и вовсе: кто-то хорошо скрывался, кто-то поддался издевкам, и, в конце концов, пал под ступню хозяина. Но родина их не эти вражеские земли, а далекий север. Не известно, почему именно в отрешенности от всех зародился очаг магии: предназначение. Никто не знал, и впрочем, не узнает никогда.
«Сейчас самое время подумать об истории и порассуждать. Все же, на меня надеятся, истерзать себя готовы, а замены нет никакой. Нельзя становиться разочарованием. Не допущу таких слов: «Вы — позор!» Ложь какая-то! Хотя… Найти другого правителя очень легко. Пусть и из моего круга: Леотар, Анариэль, Хакан… Не думаю, что она дельный человек, но советчик. А советы ее неоднозначны. Леотар? — спросила маг у себя и слегка приподняла кончики губ. — Вот уж нет. Пусть и собранная, но порой настолько чувствительна, что, кажется, шквал всех дел задавит ее, и мокрого места не останется. Так что же? Анариэль? Он хорош… Слишком хорош. Ему бы идеально подошла роль командира. Определенно!»
Мысли срывались, спутывались, разрывались в клочья, однако выводы проскальзывали во всей суматохе. Что ж, Яромила не видать! Можно ли отдыхать на корабле? Однозначно — да, если бы виски Афелисы так сильно не гудели, и волнение вдруг не резануло…
«Определенно для воинской части. А, право, я преуменьшаю. Анариэль хорош во всем. И правителем был бы славным. Но не в этой жизни. Этот раз уделен мне, именно мне».
Вновь побрела она к каюте, а там уже можно спуститься к комнатке отдыха. Только дверь скрипнула и вдруг захлопнулась; за перегородкой послышался топот, скорый и неожиданный. Афелиса прислонилась к двери, чуть выглядывая: Илекс! Девочка шагнула к порогу, подняв взгляд:
— О… Афелиса, — задумчиво и досадно. — Привет. Ты еще не ушла?
— Я уже вернулась, — сказала она, случайно пальцами смахнув пыль с двери. — А ты и не выходила, а как погляжу. Почему так?
— Не хочу, — отмахнулась Илекс, стоило ей подойти. — Не люблю такую беготню… Хочу поскорее высадиться и жить, как прежде. Мне так плохо иногда, и кажется, что в обморок упаду.
— Ты болеешь? — спросила Афелиса, и пальцы ее прошлись по плечу девчонки. — Выглядишь нездорово. Может, лучше прогуляемся вдоль фальшборта? А то станет хуже.
— Мне станет лучше? — с сомнением она опустила голову, поднявшись на ступень. — Я думаю, что наоборот — еще пуще голова заболит… Я пробовала заснуть, а как? Как заснуть? Ни в одном глазу сна нет. А так хотелось, — в тяжелом, уставшем выдохе почувствовалось все разочарование. — Звучит, как сказка… Там, за дверьми — шум, гам, люди. Не нужно. Попытаюсь заснуть, избавлюсь от плохих мыслей.
— От каких таких?
— Я сама не знаю, откуда они взялись. Вот плывем, вот ты с Элидом повздорила, сама ушла и снова вернулась. Афелиса, ты говорила с Яромилом? Надеюсь, он утихомирит народ. Все сейчас, наверно, боятся и волнуются.
— Боятся? Волнуются? — насмешливо переспросила Афелиса, надменно сложив руки на груди. — Если бы! Все ликуют, трудятся, на переживания нет времени. Никто не хочет впитывать в себя грусть, отстраняются, но все же грустят. Улыбки на лицах натянутые. Верят, но ведь это главное. Правда ли? Вера не спасает, а лишь погребает. Нужно работать, трудиться, но до изнеможения себя не доводить. А иначе избегать работы будут, сил не останется.
— А ты что делаешь? Что хочешь сделать на корабле?
— Я хочу разобраться с распоряжением работы, и желательно без потерь.
— Что значит «без потерь»? Ты же не говоришь о каком-нибудь происшествии?
— Именно, — и помолчав минуту, девушка стала поражена внезапной мыслью. — За поведением на корабле тоже нужно следить. Мне задерживаться не нужно. Тем более, нет никого, кто бы мог этим заняться.
— А как же Элид? — хихикнула Илекс, бросив свой лукавый взгляд. — Он — идеальный человек для надзора.
— А как же! Молодец, Илекс. Избавила меня от лишних проблем, — саркастично сказала она, прильнув боком к дверному проему. — Но он станет скорее главой всех бедокуров. А, как знаешь, на борту много мальчиков, с которыми он не прочь потешиться. Так что, глаз с него тоже сводить нельзя. Что он там говорил о мести? Надеюсь, Деатрода или Циуна у него нет в карманах. Все же стащить может…
— Нет! Он же раскаялся. К тому же, — Илекс замялась, подбирая слова, — это было искреннее извинение. Я по глазам его видела…
— Бесстыжим, — продолжила маг. — Ладно, долго здесь мне задерживаться нельзя. Еще целый день в пути, а может, и ночь. Такие мысли лучше отбросить. В сумерках видимость плохая. Не хватало еще… — вдруг повела взгляд на дверь: возгласы, шум, крики. Неожиданно бесстрастное, изможденное лицо. После посмотрела на Илекс. — А ты? Здесь останешься? Отклоняешь мое предложение?
— Придётся…
Сдавленный вздох. Не двинувшись с места, она проводила Афелису тоскливым взглядом, предчувствуя привкус скуки. Развлечениями корабль не набит. Такими, которые были бы ей приятны и уносили в свой омут. «Что, если бы Леотар поплыла со мной? — думала она, спускаясь в место отдыха. — Наверное, заставила бы учить заклинания, или теорию по травам. Пусть лучше так! Лучше учиться, чем без дела ходить и тратить день зря. А впрочем…»
Внезапно вспомнила она о книгах — о своих, учебных. Вздрогнув в озарении, что не так уж пусто ее время, кинулась к сумке в капитанской каюте. Едва ли шагнув на ступень, Илекс услышала шаги: «Пришли!» — испуг отозвался в мыслях. Если это Анариэль или Элид, то чего бояться? Пусть они и разные сословия, но знали друг друга, как родные, как дальние родственники. Но ведь они ушли, и у каждого за спиной гора дел. Афелиса тоже не могла так скоро возвратиться. Громкий смех: «Это точно, капитан!» Значит, двое людей и один из них — Яромил. «Я пережду, — подумала Илекс, ступая назад. — Не хочется сейчас ни с кем видиться». Белый гамак качнулся, и чуть провалился под ней. Голоса приглушали волны и гнетущий сумрак, давящий на виски. Вокруг нее стояли деревянные сундуки, висели гамаки. Сон так и вторил ей, в глазах медленно темнело, комнатка расплывалась, словно утопая в соленой воде. В ушах жутко звенело — гам стих, точно все живое давно погибло. Резкий, звонкий толчок — и Илекс уже покоилась во сне: темном и пустом. На бледном, словно мертвом лице ни эмоции — лишь трупная тоска.
***
— Ну, давай, отбивайся! Что нос чешешь? — кричал юноша, толкая своего соседа в плечо. — Что, карты слабые? Да нет же — во дурак! Козырка есть, а жадничаешь. Это не по-братски, коли не делишься.
Смех разлетелся по кругу, из уст в уста. Грубый, заразительный вывалился холодной, будоражащей водой на волнующегося мужика: с низкого лба стекал пот на красные, точно краской помазанные щеки. Маленькие, нелепые зрачки тряслись, едва ли не захлебываясь в слезах, глядели на потертые карты, помятые по краям: четверка бубен, шестерка и десятка пики. Заметив, как игрок заглядывает в его карты и ухмыляется, то он встрепенулся, сжимая картонки трубочкой, и спрятал в дрожащих руках.
— Я все равно все видел, смотреть в оба надо! Выкладывай свою козырку — десятку пики. Игра не закончилась, еще успеешь наверстать.
— Не тяни время! — вдруг вскрикнул товарищ напротив. — У нас перерыв не вечный. Скоро опять полы драить.
Вальяжно опираясь о стену, он запрокинул голову, да прищурившись, глядел, как мужик, сидящий на пороге у срыва, резко швырнул десятку пики. Пятерка бубен улетела под ноги Элиду, поражённая и отбитая, наконец.
— Ты конечно, Элид, задал ему жару. Разгорел огонек! — засмеялся его друг задыхающимся смехом. — Пятерка бубен! Пятерка! Слабая, но сильная. Что ж, — похлопав Элида по колену, он придвинулся вперед. — Теперь твоя очередь отбивать. А картишки-то все уходят…
Зоркие, прищуренные в агонии азарта глаза вновь уставились на беднягу. Теперь уж концы с концами сведены: судьба такая — одарить всех золотыми монетками! Поджав губы, затуманенным обидой взглядом он смотрел на карты, мял в пальцах, за что и получил внезапный удар по ладони:
— Не мни, дуралей! Они нынче дорогие, а из-за такого идиота карты терять — не хватало еще. Две золотых монеты отдал за них. И то, у бабки какой-то взял. Я знаю, что у тебя столько есть. И даже больше!
Прерывисто вздыхая, он положил на пол четверку бубен. Тот, что заглянул в его карты, лишь ухмыльнулся и, подбросив шестерку бубен, легонько хлопнул его по спине. Каким бы унизительным не казался этот жест, но потерять впустую половину своего состояния — ужасно и ни разу не получишь их обратно честным путем! «Давай же, добавляй. Я тоже знаю, что у тебя шестерка пики есть. Избавлюсь от карт и выиграю, — читалось в его наглых, жадных глазах. — И ты мне две монетки отдашь, а остальным — только одну!» И с укоризной скажет: «Как и договаривались!» В ход пошла и шестерка пики, побитая дамой той же масти.
— Бито, — опечаленно промямлил он, глядя на свою несчастную десятку пики. И как же обыграть их можно? Колода опустела, игра накалялась с каждым ходом. У всех оставалось по три — четыре карты, как и у Элида — четыре, а у товарища напротив — целый веер! Двумя пальцами он аккуратно вытягивал карты и прижимал их к самому краю. Подбирал по масти, да и козырки в правую сторону укладывал, готовясь градом упасть на тщеславных игроков. И все понимали, что вот он — настоящая гроза, а не тот наглец.
— Вот тебе, малец, две дамы! — сказал он Элиду.
Трефа и черва. Тотчас же Элид отбил двумя тузами той же масти: «Все равно у меня козырный король и козырная дама. Только вот, туза пики нет. Наверное у этого…» Он повел голову на парня с карточным веером, сгребая карты в кучу. В руках оставалось всего две картонки. Было ясно, что дураком его не обзовут, и сильный удар падет на трясущегося мужика. Все же, не богат он сильными картами, так еще и пал в дыру позора, ведь такое волнение вытекает из этого источника. Сковывающее напряжение витало в камбузе. Двери хлопали, не переставая, и постепенно к ним подплывал народ: кто-то облокачивался на плечи товарища, нашептывая на ухо лучший ход, кто-то, хмурившись, чесался, обдумывая исход игры. Теперь никто не выкрикивал, все чувствовали, что на кону — четыре золотых монет. Оголодаешь, замерзнешь без этого в разгромленном Гроунстене! Отчаявшиеся подвергались азарту, ради своего невидимого блага, не допуская и мысли, что могут все разом спустить. Бросив козырную даму, Элид напрягся, глядя на загадочный веер. «Не обманываю себя. Так хотел козырный туз, но и это не плохо. Король остался. Хорошо было, если бы я первым вышел из игры. Две монеты б получил… А так одну всего лишь».
Рука его взмахнула в торжественном жесте — отбил! Отбил козырным тузом. Наглец тут же подскочил, да так распереживался, что дева бубен покатилась по полу. Наблюдатели обомлели и выдохнули, вот он — победитель. Первый, кто получит желанные всеми до стука зубов две золотых монеты. Резко замахнувшись и ударив себя по колену, он обернулся на остальных за его спиной. Пожимая руки, мужик блистал вставленными серебряными зубами, восклицая:
— Не прогадал ведь! А ты еще, Элид, со мной спорить хотел, мол, ничего тебе не достанется, неудачник. А сейчас и посмотрим, кто настоящий неудачник! Теперь не будьте так уверены в своей победе.
— Тебе посоветую тоже, — сказал Элид. — Это случайность, у тебя была одна дама, вот ты и решил подкинуть.
— Пусть и так, пусть и случайность, но я не облажался, — потирая руки, он колко смотрел на парня с веером, отбившего королем бубен. «А ведь все хорошие карты растеряет. А хотя, это ничего не поменяет. Они быстро разлетятся по кругу, если, конечно, он не сглупит и бросит сильную карту. Все же, этот то со своей десяткой пики». — И что ты отворачиваешься? Я все твои масти видел, да и сам вылетел из игры. Уже ничего не поменяется.
Напряжение вновь нарастало. Кусая ногти, парень рассеянно бегал по карте, изредка поднимал глаза, словно старался угадать: сильная ли карта у соперника, или наоборот — слабая. А если сможет отбить? То тогда останется лишь он и Элид, и конец игры станет очевидным. Все же, риск иногда подводит, но сегодня, в этот момент, когда каждая частичка мозга вторит бросит бедолаге козырного вольта — нельзя ослушаться! Вздернув руку, да так, что чуть ли карты не вывалились, он аккуратно положил на пол вольта пики. Мужик задрожал и тут же, сглатывая слюну, неловко прошептал желанное: «Беру». Тогда все текло своим быстрым чередом, Элид и не заметил, как тотчас же вышел из игры, отбивая десятку пики королем. Каков ужас обреченного — остаться с картами, одному, и глядеть на противника помрачневшими глазами, вторившими о боли и мольбе сотворить из игры на монеты обычную, дружескую. Веер рассыпался. Согнувшись, он облокотился на пол, зарывшись руками в кучерявые волосы. Плечи, спина его порывисто поднимались и опускались, пальцы потянули волоски, и жгучая боль разлилась по голове, загудев в ушах. «Плачет? — Элид не верил своим мыслям, пытаясь увидеть хоть изогнувшиеся брови, искаженные уголки губ. — Серьезно? Разрыдаться из-за игры?» И тут же ударила его плата. Никто бы не играл впустую, тем более он сам. Сердце выжимало занывшую жалость. Хотелось коснуться, подбодрить, может и помочь, но видя и слыша повеселевшую толпу и среди нее — юношу, потерявшего все свои материальные блага — больно, непозволительно! «Когда-нибудь. Когда все уйдут… Я отдам ему свою монету. Не принимать на глазах у всех — идея плохая». И вовсе не волновался Элид, что засмеют его, обзовут слишком уж милосердным (никто не понимал, почему этакая прекрасная черта вдруг стала оскорбительной, и не хотели задумываться), нет: переживание уплывали к этому тихому, трепещущему источнику.
— Ну что? Давай сюда нашу награду, дурак, — дразнили его выбывшие. — Все, как и договаривались. Нечего было в игру лезть! Как говориться, не умеешь — не берись.
— Да… Сейчас, — кивнув и пересиливая себя, он медленно поднялся, потирая глаза. Лицо скрывали пышные темные волосы: «Вот бы узнать, что он чувствует. Не то чтобы я его так жалел, но… Тьфу, да опять я себя обманываю! Да, мне жалко! Когда я уже смирюсь с этим,» — карал себя Элид, тяжело выдохнув.
— Чего это? — вдруг вмешался он в их победный дух. — Напротив, нужно трудиться, чтобы научиться! «Не умеешь — не берись» — чертовски глупо! Вы бы помолчали, в конце концов, и не позорились такие гадости выплевывать! Он, как и вы, хотел просто монеты. Не повезло, бывает. Вы тоже не раз проигрывали.
— Защитник, — издевательски бросил наглец. — Эй, слышишь, Арзан, или как там тебя зовут? У тебя защитник появился, своей особенной персоной — Элид.
Толпа вновь загудела, поняв, что действо закончилось и пришла знакомая пора издевок и криков, расходилась кто куда: кому-то и впрямь было нечем заняться и грели уши, так еще и ладони на печи. Топот и возня быстро утихли. Мужик, тихо ликовавший о не утратившихся монетах, тяжело поднялся, размахивая руками по мантии. Вскоре в камбузе остались лишь их четверо, и никто не отводил взгляда с юноши, копавшегося в карманах, и только присвистывали, нагнетая и без того ужасную досаду.
— Арсент… — пролепетал он, вдруг нащупав монеты. — Вот, держите.
Все тут же повставали, выставляя ладони вперед. Пальцы Арсента будто окоченели, подрагивали, нехотя выпуская золото — единственное спасение, утратившееся так скоро, что еще не успело доплыть до дома. Остановившись на победителе, он помялся, думая: давать ему две монетки или нет. А лицо его уж давно искривилось от радости и горело желанием пустить фортуну по бесконечному кругу. «А давайте еще один разок!» — чуть ли не выплеснулось у него из-за рта, однако, добытое терять вот уж никак не хотелось. Хоть привяжите, и огонь к оголенному телу подносите — нет, не отдам! Все же, свое добро он получил и тут же приласкал в руках, только и воскликнув прощание, скрываясь за порогом. Когда отчаявшийся, пустой взгляд Арсента застыл на лице Элида, хотелось всплакнуть и уверенно оттолкнуть его ладони, уверенно говоря: «Не нужно мне это, ни к чему!» Не сказал, а напрасно, ведь, как только камбуз стих окончательно так, что лишь был слышен скрип досок под ногами, воздух вдруг стал сперт. Парень молчал, искоса глядя на него, и будто желание спросить, разузнать, чего он еще не ушел, рвало его изнутри. Сжав монеты в кулаке, Элид уверенно поднял голову, и с выделанным безразличием сказал:
— Мне не нужны монеты. Я так, для удовольствия играл. Честно, и не знал даже, что вы все на монеты играете, — он соврал. Все игры, как по обычаю, в колдовском кругу проводятся вовсе не для развлечений. Каждый должен внести свою жертву, и если фортуна сжалиться, принять чужое благодеяние с широкой улыбкой. — Понимаешь, у меня и карманы пусты… Так что вот, держи, тебе нужнее.
Гнетущее молчание. Арсент даже на монеты взгляда не повел, он был прикован к лицу Элида. Смутившись, он нахмурился, и сразу же закивал головой, но не двинулся, чтобы забрать. Теперь Элид мог рассмотреть эти черты, побитые горечью: большие черные глаза, точно тянущие его в глубокий водоворот, тонкие, бледные губы, чуть приоткрытые в удивлении, до ужаса впалые щеки. Стоило Арсенту повернуться вполоборота, как на миг непримечательность его сменилась на сладкую тайну. Тех мрачных глубин радужки не стало: мрак исчез. Светло-коричневый правый глаз озарил свет лампы, а левый оставался в неподпускавшей темноте. Необычайность навела в камбуз совсем другое настроение: все засверкало тяжелой, каменной грустью, рвущейся на свободу. Монеты звенели в руках Элида. Перебрасывая их, он хотел хоть чем-то себя занять, но отступать нельзя. «Если не отдам сейчас, то я трус! — беспокойство пробралось в голову. — Чего это я его боюсь? А ведь Илекс права, глупец я… Он не причинит обиды, да если и так, то… Смеяться только. Выглядит, как мой ровесник, наверное, недавно только шестнадцать исполнилось». Пареньку и вправду не дать больше восемнадцати. Было видно, с каким трудом он пожирает плоды своих бед, и в какую грязь влип лицом: а если она не отмоется, и имя его станет символом легкомыслия? Тогда ведь позор полностью заглотит мать и ее веру в будущее сына.
— Зачем ты мне отдаешь заслуженное? — непонимающе спросил он, накидывая на плечо сумку. — Я уже все потерял, ничего не вернуть. Не унижай меня…
— Нет! Вовсе нет! Я не хотел унижать тебя, — вздохнув полной грудью, Элид набрался сил для чувственного порыва. — Наоборот, я не заслужил этих монет. Я же сказал, что и не знал, что вы на них играете. Я стал частью игры, хотя у меня ничего с собой не было! Представляешь, какое бы тогда было мое удивление, если бы я проиграл? Я часто держу должок, но не всегда получается вовремя вернуть. Меня бы тогда покалечили! — он было хотел положить руку на его плечо и хорошенько встряхнуть, но в то же мгновение избавился от мысли. — А ты, я вижу, еще как нуждаешься в деньгах. У меня есть связи, не пропаду. А о тебе никто не слышал, да и вообще какая-то тень или темная лошадка, как там говорят… Не суть! Мне главное тебе это вернуть.
Элид вновь протянул двумя руками монеты, но тот отстранился, равнодушно повертев головой. Возмущенный его настойчивостью, Элид резко хватил плечо Арсента и насильно впихнул в разжавшиеся ладони золотые монеты.
— Понимаешь, я же не просто так отказываюсь, — пробурчал он, ища оправдания. — Если моя мать узнает, что я снова играл, так еще и получил деньги назад, то опозорит меня. Мне не нужно такого добра…
— А она здесь, на корабле? — вздохнул Элид, мысленно негодуя: «Как же трудно с тобой!» — И зачем ей позорить сына? Вы же семья и должны держаться вместе.
— Нет. Не отправилась со мной. Совсем захворала, и думает, что умрет на судне. Все же, морская болезнь не шутки, — серьезным тоном проговорил он и зашагал вокруг. — И все последние деньги отдала мне, мол, на новую жизнь, на обучение… А я их все и истратил. Но спасибо за помощь.
Натянутая улыбка засверкала на лице. Арсент обернулся, услышав многолюдный топот, и понимая, что время обеденное приближается, тяжело вздохнул и, спрятав руки в карманы, повел плечами.
— Я помочь хотел… Ну, ладно. Как знаешь, Арсент.
— А тебя как зовут? — обратился он не без блеклого интереса.
— Элид.
— Хорошо, я приму монеты, — видя его непоколеблемую тягу, Арсент оступился. — Раз ты так сильно настаиваешь.
***
Вскоре палуба вновь заполнилась колдунами. Мачты больше не были осаждены огромными мешками — все постепенно скрывалось в грузовом люке. За пролетевший день судно, наконец, не кишило беспорядком, а уставший народ, работавший уж спустя рукава, валился с ног: кто на сундуках, кто на нижней палубе у камбуза, кто-то и вовсе вымотался, что улегся на палубе под наступившим мраком. С холодами пришел и резкий вечер: луна отгоняла солнце, сверкая на небосводе сквозь растворявшиеся облака, вдалеке мелькала единственная звезда — снисходительная и стыдливая. Переживания отступили прочь, поддаваясь сну. Та паника, непереносимое волнение на лицах теперь плескалось где-то в волнах, уносясь все дальше, в чужие края. Казалось бы, вода поглотила весь земной шар, и никогда к их взору не предстанут грозные горы, обедневшие леса, разваленный городок и маленькие деревеньки, подчиненные чернокнижниками. «Кто знает, может, они тоже давно покинули остров и не думают возвращаться, — думала Афелиса, пожимая плечами от прохлады. — Было бы сказочно хорошо. Сказочно, от того и не верится».
Стоя на шканцах, она оплетала взглядом дремлющий народ, и спокойная улыбка проскользнула на губах. Впереди — несомненное начало новой эпохи. Не значит ли это безусловную победу? Вдруг они преодолели лишь путь к этой длинной, темной эпохе? Из размышлений ее вывел тихий шепот Бозольда. Склонившись, он натянул на голову фуражку и выдал речь, будто выученную заранее, для особого случая:
— Капитан Яромил приказал доложить Вам о возможном столкновении. Мы уже были вынуждены немного изменить маршрут, дабы не столкнуться нос к носу с охотничьими кораблями, — услышав особый акцент на слове охотничьими, Диамет продрогла. Снова сильная волна энергии разлилась от макушки до пят. — И мы надеемся, что они примут нас за торговцем. Все же, колдуны спят, и их не видно за фальшбортом.
— Охотники, значит, — она проскрежетала зубами. — А опасения все сбываются. Удлиненный путь займет больше времени, но все же, мы прибудем к восходу.
— Остается только надеяться. Капитан утверждает, что остались считанные часы и вот-вот появиться на горизонте Гроунстен. Что ж, я Вам откланяюсь. Если можете, то продержитесь до восхода без сна, пока ситуация с охотничьими суднами не раскроется.
Согнувшись в поклоне, он тут же поднялся на капитанский мостик. Тишина — волнующая и усыпляющая. С каждым мгновением на океан опускалась мрачная пелена, предвещая о наступлении нечто грозного. Обернувшись, маг схватилась за деревянный борт, вглядываясь в северную бескрайность океана. Ничего. Одинокая и умиротворяющая пустота. Афелиса уж было выдохнула подскочившее волнение, как внезапно вдалеке загорелись огоньки. Совсем маленькие, они пробирались сквозь вечерний туман, навстречу судну.
— Столкновения не избежать… — вслух проронила она, бросаясь следом за Бозольдом.
Поддавшись известию, корабль потонул в перешептываниях и неспешно отходил ото сна. Неизбежность просочилась в сердце каждого.