— И что же ты знаешь, Филген? — Розалинда уняла дрожь в голосе.
«Все это невозможно. Он бы не стал производить такое волнение, не способен, или я ошибалась в нем? — Розалинда старалась успокоиться, но мысли посещали прескверные. — Неужели что-то заподозрил? Быть не может. В моей комнате он был всего-лишь раз, не один. Я не проявляла свои силы. Так что же?..» Девушка сидела неподвижно, сдерживая его пожирающий взгляд. Качнувшись, Филген положил ногу на ногу, и, облокотившись об колено, прижал щеку к ладони. Будто смутившись, он посмотрел в окно, кусая губы. Конечно, приискивал ответ, чтоб не ударить ее удивлением. Пытки — процесс тянущийся, сливающийся с бесконечностью, человек замирает в пространстве. Только режущая боль и жертва, остальное стирается. Филген вздумал потянуть минуту и все еще витать во сне? Она едва ли не сорвалась на крик, как вдруг губы его сжались и вздрогнули.
— Я давно об этом знал. Представляешь: с тех пор, как ты сбежала. Помнишь нашу прогулку? Но тогда я только предполагал и пытался избавиться от этого… Все же, — он печально взглянул на Амеан, — я думал, ты не та, которую я подозревал и искал в ней то, за что можно зацепиться. Уж прости идиота за то, что раньше не сказал. Мне тяжело от этого, очень. А ты так рвешься узнать и, наверное, потом будешь жалеть…
— Говори, — сухо сказала Розалинда. «И к чему мне врать? Возможно, буду жалеть о том, что не избежала вопроса. А может, и все хорошо сложится,» — думала она, но предчувствие вторило о неизбежности плохого. Скрывать столь важное не стоило, все пойдет на его совесть.
— Этот замок. Я знаю Грифана, пусть и не близко. Амери любил разговаривать о нем, когда напивался. Но главное то, что он маг. И все его приближенные тоже маги. Он дает разрешение на гостевые комнаты бедным колдунам, а мне оставили из-за приличия. Сегодня я уезжаю, мне не позволят здесь задерживаться. А ты живешь уже долго, и все рады тебе, даже Царица. Какая редкость… — без особого воодушевления прошептал парень. — Необычно. Очень. И после всех этих приемов ты не навлекла на себя подозрений. Тогда, как, извини, ты попала в замок? На такое долгое время.
— Я думала, что Царь благосклонен ко всем нуждающимся, я… — Розалинда замолчала, встречая странную его улыбку.
— Да, ты, Розалинда, именно ты. И сколько скрывать это ты еще хотела? Всю жизнь? Жаль, что я так обломал, прости, если все испортил. Но мне нужно было это узнать, и желательно не поздно. Скажи, ты и вправду маг? Или я запутал себя, да и тебя?.. Но, послушай, я не отвернусь от тебя. Нет, мне просто хочется правды, и интересно, не подвела ли моя наблюдательность.
Несмотря на снисходительность и сладкие обещания, в нем чувствовалась сильное упорство. Покраснеть, сгореть со стыда — было первым, что приходит после каждого разоблачения, неудачи, досады, когда ее, маленькую девочку, уличали в шалости или в побеге. И единственное желание — вернуться в недалекое прошлое и вершить над своим будущим. В этот раз она смолчала, да посмотрела на него так, словно хотела сжечь его взглядом. Благо, что общество Дарьи сотворила в ней каменную преграду, сдерживающую истерики и крики. Филген же, глядел на нее так же ласково, улыбаясь, но за руку не взял. Осторожность эта корнями пролегала увечному чувству вины. Не вредя ей, он прежде всего думает о своем состоянии. Пошатнется или нет, но под таким напряжением и сомнений не оставалось — рухнет.
— Знай, что ты оказался прав, — тихо проговорила Розалинда, горестно вздыхая. — И наблюдательность твоя… хороша, слишком хороша. И мне не стоит объяснять ничего…
— Того, что я и так прекрасно знаю, — продолжил Филген. — Да, не стоит. Я и не удивлен; рад, что призналась. Ты ведь уже завтракала?
Розалинда уставилась на него удивленным, выискивающим взглядом. Точно искала причины такого резкого поворота в другую сторону, а Филген выглядел тотчас еще милее и радостней обычного, будто ничего не случилось — обыкновенное явление. Сначала девушка думала, что в нем действительно много странностей. Все это было верно, но она мучилась недоумением: отчего он так легко принял признание? Почувствовала она сомнение, и закралась мысль, что совсем не понимает его игру. Хотя вопрос звучал серьезно и требовательно поначалу. Вскоре тон его переменился на нежный, что хотелось все-все рассказать, и невозмутимый вид ей давался крайне тяжело… Вернее, и не давался вовсе. Щеки запылали, голос был сдавленным. Теперь хотелось все уяснить окончательно. Розалинда поднялась с кровати и, слабо кивнув, вышла в коридор по просьбе. Пальцы снова оледенели, касаясь холодного дерева. Затворив дверь, она отошла подальше, и прислонилась к стене напротив. Сердце стучало безумно, кровь ударяла в голову. Она смутилась, как виноватая.
Только в чем вина?
Время текло быстро, подгоняемое мысленным процессом: «Значит, теперь ему известна причина моего побега. Вот это хорошо, видно ведь, как он пытался интересоваться. Известно многое, когда-то это должно было случиться. Но почему так совестно мне? Ни в нем не виновата, он сам спросил, а я будто стыжусь за свою сущность… Он же не оскорбил, не обозвал, а с душевной теплотой. Эх, я… Надеюсь, что в один день смогу совладать с собой и повергнуть эту гниль. Я попросту насмотрелась, как люди относятся к нам, когда еще жила вместе с Дарьей. Буду стоять на этом, так или иначе, вскоре я передумаю». Филген всегда был добрым и понимающим человеком, лишь в обществе он подавлял в себе какие-либо качества. Стеснение не позволяло. Оставалась одна проблема: его отец. Все выясняется, и даже такая маленькая тайна может вдруг всплыть. Тогда и Дарья узнает, вернет ее, а там дальше и дьявол не знает, что с ней случится.
Филген вышел в своей вчерашней рубашке, заправленной в широкие брюки, и той пестрой накидки не было, предающей торжественность и изыск к лицу. Цепочки на шее, кольца — все серебро тускнело. Розалинда последовала за ним, чуть улыбнувшись и сказала:
— Ты же получишь выговор от отца. Если все будет так серьезно, то он узнает, где ты был. А там уже дело дойдет и до Царя, а после и до меня. Царь ответит, что ты посещаешь не его, а меня. И вся правда раскроется. Не задерживайся так больше.
— Пока о таком рано будет. Он заболел и, как я помню, должен был вечером отправиться к своему доктору. А тут уж надеяться: сделалось ему лучше или он потом поехал домой. Тогда бы и не узнал ничего.
— Но ты можешь оправдаться погодными изменениями, — сказала Розалинда, останавливаясь у царского кабинета. — И в это вполне можно верить. Так что ему нечего будет сказать. Хоть и навещать ты теперь меня не часто будешь.
— Я постараюсь. Амери не расскажет о нас моему отцу. Мне нужно взять карету, подожди меня тут…
И снова осталась она одна. Розалинда постепенно стала осознавать, что ее влечению к нему нет пределов. Этой ночью она вытерпела столько страху, что не могла ничего с собой поделать. Черт бы побрал девушку за непринятие этакой своей свойственности. Чувства ее были растяжимы, и резкие, яркие взрывы не часто встречались. Просыпалась в ней и жалость, высасывающая все силы и способность здраво мыслить: одни зловещие вспышки нетерпеливости, из этого возникало желание признаться, рассказать все обо всем Филгену, но вместе с тем и время поджимало. Он — человек не равнодушный, и никакая обида ее не гложила. Теперь между ними не пробежали меньше пяти слов, напротив, целые рассуждения. Взяв в соображение, что нужно ловить лишь нужное мгновение, Розалинда отступила от чувственных желаний. Новые впечатления быстро вытесняли старые, и воспоминания о прожитых годах потеряли свое болезненное давление. Будущее пугало ее страшно, отдавалось сильными импульсами. Потому и жила Амеан в грустном прошлом, успокаивая свою нетерпеливую к выходкам судьбы натуру, ведь то, что осталось потухать за спиной, — уже не страшно.
Филген плотно затворил дверь. В этот раз разговор растянулся: и отчего же такая обыденная просьба заняла четверть часа? Розалинда раздражительно моталась по коридору, но спускаться и не думала. С Царицей видеться не хотелось, да и завтрака хватило, выдавшегося сухим на ее эмоциях. Иногда, занять себя мыслями — скверная идея. Они пожирают, бьют по телу, жужжат и кричат, что душевного равновесия не остается. А за дверью слышался невнятный шорох, тихие голоса: была ясно, что они одни. Нетерпение стремительно выводило девушку из строя, кулак потянулся к двери. А наудачу и стучать не пришлось — Филген вышел, и как показалось ей, в легком волнении. Явная эмоция проявлялась на лице: рассеянность. Его била мелкая дрожь, и про разговор ни слова не прозвучало.
— Пойдем. Пойдем в сад, — сказал он спутнице. — Скоро уже поеду, не хочется терять время. Его слишком мало, да и проблема назрела внезапно. Похоже, что наш разговор не был столь… несбыточным. Точнее то, о чем мы говорили.
И повел он Розалинду по лестнице, быстро спустились на первый этаж и вышли через главную дверь. Выдался прекрасный, ясный день. Летящая пыль щекотала нервы: ей все хотелось узнать, разрешить свою думу и, наконец, понадеяться на лучший исход. Потому что выглядел он, как ядом проколотый. Свернули по тропинке к огороженному обрыву и остановились в веранде. Молчание, намеренно поддерживаемое парнем, настораживало и давало время приготовиться к чему-то пугающему, необычному и нежданному. Сели они друг напротив друга: Филген положил руки на стол, стуча пальцами по дереву, а Розалинда все требовательно смотрела на него, хмуря брови и наворачивая себе гадкое убеждение.
— Вернувшись домой, мне придётся разъяснять отцу, куда это я все езжу. И в поддержке могу надеяться на Амери. Я написал ему письмо в кабинете Царя с просьбой, вот, — из кармана достал он согнутый лист. — В конверт не успел положить, сильно торопился. Я так волнуюсь, и, признаться тебе, Розалинда, отец распознает о лжи по моему состоянию.
— И что же ты такое написал ему? Я поняла, что просьба, но важны правильные слова. Амери может неверно воспринять, и только бед наделает, — ответила Розалинда. В душе колыхнулась ноющая жалось к нему, ведь известно, что предстояло юноше выносить на себе: отцовское давление и риск. Именно такая опасность приводила в ступор. Неужели им придется потерять друг друга. Пусть на какое-то время, и судить об этом рано, но страхи более вероятны, чем мечтания.
Он дал ей письмо, и прошептал на выдохе: «Посмотри». Розалинда развернула бумагу, и удивилась, какая холодность и сдержанность почувствовалась в этих строках:
«Мой отец узнал о наших поездках в замок Тираф, к сожалению. Пишу тебе из кабинета и прошу о помощи. Ты хоть и не часто общался с ним, но знаешь наверняка, какой прозорливый этот человек. Он вытреплет из меня все, а я могу рассказать лишь о тебе. Прошу, если такое случится, отвечай, что мы, прежде всего, дружны, и ничего не скрываем друг от друга. Скажи, что я сопровождал тебя по гостям, и Царь Грифан принял нас радушно. Не заикайся о Розалинде.
P.S. Это послужит платой за тот долг, в кафе у пригорода. Остальное, прошу милость, выплачивай, как полагается.
«.
— Хорошо ты это, воспользовался его долгами, — задумалась она, медленно складывая письмо. — Амери увидит в этом свою выгоду, что уменьшает шансы отказа. Теперь вам придется строить из себя друзей. Это стоит того.
— Точно стоит. Он много мне задолжал, благо, никто не лезет в мои дела. Это не беда — мы и так в это играем. Совершенно не сложно, хоть и противно иногда. Но справедливости ради: Амери и вправду чёрств. Не могу простить ему тех грехов… Слишком тяжелую ношу взял на себя.
Филген опять замолчал. Приняв письмо с конвертом, он сложил его надвое и засунул в карман штанов. Розалинда затихла, глубоко дыша, да потупила взгляд. Вся эта сцена напоминала прощальную картину. Струны нервов щекотало ожидание: было видно, как тоска привязывала юношу к этому замку, а главное — к ней. Если все выдастся куда проще, и все, о чем они горестно вздыхали — выдумка. Пусть так и случится! Розалинда заверила себя, что Амери не так уж плох, чтоб не выполнить просьбы. Необычная, не долг, а прямое требование, скрытое за любезной просьбой. И все думалось ей: «Хоть бы погода не помешала. Это что же случится, что происшествие повторится? Одна только трагедия, а это хуже, чем отцовское наказание. Это невыносимо».
— Царь мне сказал, что получил письмо от господина. Как услышал и понял, что дело коснулось меня, то перепугался, и, кажется, дышать не мог. Нравится же Грифану рвать остатки сдержанности. И говорил холодным, неприступным тоном, точно сам был не доволен, и намеревался прогнать. Пришло оно ему утром, на рассвете. Это странно, потому что отец мой просыпается не раньше девяти. Особенно, когда болел. Значит, думаю, несомненно серьезное. Само письмо он мне не показал, лишь на словах объяснил. А жаль… По его подчерку обычно видно, когда серьезен или зол, — Филген робко посмотрел на нее, выжидая ответа.
— И что же, мне не писать тебе совсем? — Розалинда снизила тон. Все сейчас казалось таким хрупким, услышанным, а хотелось сбежать, укрыться от ненастья, хоть в нищенские бараки.
— Пока что лучше не писать. Амери предостерегал меня и говорил, что ты можешь писать письма от его имени. Но доверять это ему не хочется, все вычитает.
— Но если у тебя будет что-то важное, пиши! Хоть и на его адрес и имя!
— Если не забудет переслать, — Филген улыбнулся. — Такое уже случалось. Поэтому и не доверяю. И мы уже говорили о странности таких писем.
Разговоры заставили время несколько ускориться. Постепенно те слова об его отце стали забываться и терять свое значение. Нужно наслаждаться моментом, пока он не истек, иначе жалость сдавит сердце — вот, что поняла Розалинда. Между тем шутки, легкий смех забавляли и хлопали по щекам, заставляя проснуться. Падали они в смятение каждый раз, как приобреталось в воздухе сильное напряжение. Вскоре на тропинке появился кучер: и жеста не потребовалось, чтоб в один миг Филген поднялся и пошел за ним. Розалинда не помедлила тоже. Перед ними, как и тогда, блистала карета. Только вот, розы совсем опали и увяли: нежные лепестки их сжались, сомкнулись, а шипы заострились. Темные провинившиеся бутоны склонились так жалко и бесстрашно, что ласкал их один порывистый ветер. В этот раз Царь так и не вышел. Кучер объяснился, что дела не требуют задержки, и Грифан поручил отправиться без его благословения. Но Филгена это ничуть не оскорбило. Он ясно понимал, что вчерашней ночью явился в замок без предупреждений, так еще и комнату попросил, утрудил хозяина: разве достойно это царской милости? Розалинда сопроводила его до самой кареты и получила на прощание сорвавшийся поцелуй. Он поцеловал ее ладони, но быстро отпрянул, по зову кучера: «Все готово!» Филген бы чуть задержался, но будто дух рассердился. И попрощавшись, парень закрыл дверь. Карета двинулась. Казалось, еще резвее неслись лошади по склону, еще больнее впивались летящие из-под копыт камни в сердце…
***
Старание и усердие ударялись и разбивались об пол. Всякому один, тщетный конец. Дни, в которые и случалось испытывать Розалинде особое желание поскорее узнать и двинуться вперед, делались самыми спутанными. Прошел всего лишь день с отъезда. Ночью ее опять съедали кошмары. Вздрагивала и просыпалась от каких-то ужасных сновидений. Мучила Амеан собственная цель: узнать, что стало причиной стольких смертей. О пожаре и резком ливне говорили и придворные, выходившие из комнат. И кто знает, откуда им известно. Сидят, точно прибитые мотыльки, в своих искусных хоромах, да пытаются вынюхивать пищу для обсуждений. Никто не мог предугадать, и все едва ли понимали, что случилось. А правду знали только очевидцы — либо мертвецы, либо те, кого так поразил страх, что до смерти и слова не выплюнут. Скоро она связалась с Амери — этот человек полезный, может приукрасить немного, но суть была ясна. В письме он изъяснялся, уходя от главного вопроса, отвлекался на бытовые изменения, и тут же вычеркивал их. Одно из таких писем отозвалось в Розалинде хорошей зацепкой:
«Ну и не знаю, дорогая! А что насчет пожара, то это вообще — пугающая вещь. Я сам чуть ли не погиб, представляете? На досуге налаживал свой график, и тут, кстати, появилось одно местечко. Это за городом, и я уверен, что все там в руинах. Уж погода постаралась, наделала шуму. Но что-то мне подсказывает, что это не явления при Вам нужно отвлечься. Да, жаль. Да, грустно, но главное — мы живы! Давайте выйдем куда-нибудь, немного поскорбим, ведь хозяин умер, как мне известно. Хороший мужик был, при деньгах, и дочки у него красавицы, у тетушки гостят. Хоть красота не умирает! И Вы никогда не умрете… Что там говорят о бессмертии души? Мне хочется в это верить. Если будет угодно, то давайте завтра после обедни, в часа четыре, я заеду за Вами и мы отправимся в пригород. Ну, что Вы, наверное, лицо кривите, да? Не переживайте!
Много интересного расскажу! Знаю я о трагедии и, кажется, о зачинщиках.
Так что не теряйте возможность, милая!
P.S. Я решил вынести это именно для себя, так как это не столь важно. Филген попросил передать, что все у него хорошо, и за свое, конечно, отхватил, но не сильно. А я-то думал… Шутит. Ну ладно, он не меньший шут, чем я! Это точно. Только он сдерживается, а внутри…
P.Р.S. Перечитал его письмо, и вправду написал, пожалел его батька. Но его лихорадит, так что старику уж точно не до него. Эх, неважно. Остальное пустяки!
До скорого!
«.
Вот он — ясный портрет ее улыбающегося лица: в глазах блестело потрясение, щеки бледны, уголки губ поднялись в предвкушающем чувстве. До чего довела скука! Нужно было отвлечься и оберегать себя от мыслей. Думать страшно было, но хорошо, что дело с Филгеном разъяснилось — ему ничего не угрожало. Но что с письмами? Амери не упомянул об этом, и она верила, что Филген не мог не написать о такой вещи. Забыл. Хотя бы смилостивился написать о том, что жить стало чуть тяжелее.
Завтрашний день начался со спокойного пробуждения. Ни тревоги, ни нудного чувства, повисшего на душе — точно сняло письмо, настоящее успокоительное. Но что будет с ней? Что сделает она там, рядом с Амери, совсем одна? И что такое представляет он из себя наедине? Может быть, новый день будет мучителен для нее? Десятки вопросов вставали перед нею, еще неясные, и теснили ей сердце. Действительность поначалу окружила ее игривой дымкой, закружила, да так, что голова ударилась о преграду. Тогда все ее застало врасплох. Позабыла Амеан и об ответе, обо всем… Предвкушала девушка начало новой будущности. Как потерянная, она спрыгнула с кровати, и, обхватив перо дрожащими пальцами, макнула его острие в чернильницу и быстро начеркала:
«Доброе утро, Амери. Я не смогла ответить вчера, но, думаю, Вы получите письмо вовремя. Я поеду с Вами и буду ждать. Не задерживайтесь. Сейчас всего лишь полвосьмого утра, и пусть только царская милость не подведет…
Р. Амеан».
Взгляд торопливо сошел с часовой стрелки. Наделав кляксу, она убрала перо и прерывисто вздохнула, закончив последнее предложение. Девушку волновало только то, что письмо он получит в неподходящее время. «Хотя зная его настойчивость и целеустремленность, — думала она, шагая к ванной, — Амери прискачет и без согласия. Просто будет держать мысль, что отказать ему невозможно».
Дверной замок щелкнул. Розалинда заперлась в ванной, и, повернув заржавевший кран, обрызгала свое лицо холодной водой. Щеки обдались прохладой, дышать стало легче. С ресниц капала вода, звонко разбиваясь об медь. Русая челка тоже намокла, сползая к глазам. С такими процедурами Розалинда справлялась быстро, ведь горячей воды уже не поступало. Придя в комнату, над одеянием она не заморачивалась. Выбрала черненькое платье с белоснежным бантиком на талии и атласными рукавами, сжимающими запястья, со сверкающей пуговкой. На ноги натянула темные чулки, и при наряде спустилась к завтраку.
Девушка задержалась в кабинете, и встретил он ее в приподнятом настроении: улыбался, и брови его то хмурились, то вскидывались при неловком замечании. И просьбе ее мужчина был не удивлен, не интересовался, как раньше, кому адресовано и зачем. Это-то ей и нравилось, и проживание в царской семье становилось более доверительным. Замок в этот день был очень оживленным: служанки спускались, то поднимались по лестницам, встревали по углам, шуршались между собой, да все намывали до белизны столы. Их начальница, главная служанка, и прежде не давала спуска, но теперь ее отношение ожесточилось. Гоняла бедных девушек, глаз с них не сводила и угрожала, шлепая по огрубевшим рукам. Розалинда раз видела расправу одной служанки, и заключила, что человеком та приходилась бойким, раздраженным и встревоженным по мелочам. Так и погибали резвые умницы, столь нередкие в теперешнем времени, и выходили замуж, как верно полагается, за ничтожного «вредителя», как их тогда называли. Быть может, и смерть Мэри не была насколько очевидной. Следствие вело к истокам чужих веяний, совершенно отрицая ее желание пойти против общественных условий, против деспотизма, заявить о своей самостоятельности. Встреча с Царицей многое ей объяснила: наведывались господа из Блоквела — некто из магического сборища. Она говорила, что они знают причину, и, возможно, смогут предотвратить повторение таких погодных переворотов. И тут же закралось странное подозрение: «Если знают о причине, то и знакомы с зачинщиками. Они могут быть опасны, и наверняка сыграют злую шутку, подкупив Грифана на доверенности, — Розалинда уже сидела на своей кровати, прийдя после завтрака. — Хорошо, что Амери пригласил меня за полчаса до условного времени их приезда. А с другой стороны… Нет, ничего извлечь я не смогу. Они не подпустят меня к беседе, это очевидно. Значит, всяко лучше решение ехать с Амери». Девушка хотела повидать ту разруху, из-за которой так яростно и вскипел народ. Сквозь дождь и бешеный ветер ничего не было видно, а поинтересоваться хочется: узнать, что потерпели люди у берега, может, и найти останки их. На фоне разгоревшихся интриг и манипуляций, правительство Улэртона в упор не видели нужды обращаться к жалобам несчастных людей. Вместе с письмами жителям присылались и общественные газеты, имевшие яркие, броские заголовки: «ПОЧЕМУ ВОЙНА НА ТЕРРИТОРИИ УЛЭРТОНА ОСТАЕТСЯ ТАЙНОЙ ДЛЯ ГРАЖДАН?», «ЕСЛИ ЖИТЬ, ТО ЛИШЬ С ДУМОЙ О БУДУЩЕМ!» Царица отдала ей несколько вырванных страниц с явной просьбой ознакомиться и вынести свой вердикт.
Но зачем? Что изменит ее мнение? Или это всего лишь интерес?
В обед Розалинда все же пересилила лень и, мельком просмотрев статью, не придала ей значения. Кажется, еще немного и мозг взорвется от тех вопросов для размышлений, впрочем, пустых и ненужных. Вещали слухи о смене власти, начале междоусобной войны, и соседних государствах. Затронули и Царя Грифана, как важную политическую шишку, держащую свой народ в нетерпении и неволе. Об этом Розалинда судить не могла, хоть и много предположений назрело. Что-то явно случилось. Провокация? Попытка подавить восстание магов? Все смешалось в сумбурную кучу, и невозможно разобрать, что есть древом и настолько глубоки его корни. Говорить о таких завышенных вещах она не смела, да и говорить-то не о чем. Мозг давно настроился на представление их встречи: может, Амери действительно есть, что сказать и показать. Не зря ведь зовет на окраину. Ожидание это было слишком велико. Но, так или иначе, время шло, и оставалось всего ничего до разгадки.
Последние часы выдались сущей пыткой. Без дела и цели Амеан бродила по саду, срывала увядшие бутоны, сжимала и рвала их, превращая в мелкие крошки, пускавшиеся по прибрежному ветру. Оборачивалась на лес, искала дорожку, но кроны деревьев не подпускали взгляда. Писем, к ее сожалению, больше не приходило. Бродя по тропинке, не выложенной камнем, она наткнулась на интересную вещь — что-то блистало в кустах, замирало, и вновь загоралось. Сухие ветви уже обломались, листьев почти не осталось. Взглянув в окно и убедившись, что шторы задернуты, девушка чуть раздвинула острые ветви и увидела металлическую ручку, висевшую на двери: «Дверь к подвалу. Странно, что она на улице. Лучше не соваться туда. Мало ли мне бед Если кто-нибудь увидит и уличит меня в чрезмерном любопытстве?» Пререканий ей не нужно, и подозрений бы не нахвататься. Недостойной комедии не место в таких ситуациях, и видно, что дверь заржавела. Значит, ненужная и ничего за собой не содержит. Она допустила и мысль, что дверь так спрятали, чтоб перенести спуск в подвал внутри замка. Потому что, разве не нужно хранилище на такую территорию?
С тяжелым чувством дожидалась девушка Амери. Без сомнения, она очень заботилась в сердце своем о себе, о том, чтоб как-нибудь кончились разногласия Филгена с отцом. Тем не менее, главная забота ее была именно о нем: Амеан трепетала от юноши, боялась за безопасность, оскорблений ему, недомолвок с высоты Генри. Так все это представлялось Розалинде. От раздумий отвлек ее топот и скрежет по известке. По склону мчалась двойка лошадей, неся за собой молчавшего кучера и черную блестящую карету. Розалинда вздрогнула, шум слишком резко зазвучал в ушах. Пыль и мелкие камни соскальзывали с копыт и колес, сплетались в хмурое облако. И вот, спустя мгновение, он прибыл. Лошади остановились у протянувшейся по самому краю длинной клумбе, фыркая и махая хвостами. Замок двери щелкнул, и из нее вышел Амери. Тот был спокоен, как всегда, но этот покой проявлялся в непоколебимой улыбке, в коей проскальзывало лукавство. Не затворяя дверь, мужчина направился к ней и поклонился, прикладывая руку к груди.
— Встречались мы позавчера, а кажется, что целый год друг друга не видели! — начал он с энтузиазмом. — А знаете, Вы выглядите здоровой. Выспались, верно? Нет! Такое слово не подходит. Выглядите… Выспавшейся. Что на редкость. Так торопился к Вам, боялся на минуту позже прискакать, что поздороваться забыл. Здравствуйте. Здравствуйте, милая.
— Здравствуйте… — между слов проговорила Розалинда.
— Задерживаться не будем, а к чему? Если установили время, так значит следовать нужно. Но выходит, как надо, у меня редко. Извиняйте, за такое качество. Но для Вас я постараюсь! Что ж, пройдемте.
Розалинда взяла поданную руку и, смутившись раннее, что не могла сказать, спросила:
— Куда мы поедем? Вы писали, что на окраину, но зачем? Вы хотели что-то сказать, но могли погостить и выдать все, что хотели. Что за странные загадки, Амери? Лучше мне знать сейчас, так будет спокойнее.
— Что же Вы, не доверяете мне еще? — от этих слов он едва ли не усмехнулся. — Я все понимаю, и опасение Ваше. Очень хотел сделать встречу, вроде свидания, а не «погостить», как Вы сказали. Всему должно быть время, так дайте и мне его, вместе с шансом. Грифан не в настроении, чтоб принимать меня. По-плутовски что-то вытворяет. А я списывался с ним… Да не, это словцо слишком мягкое.
— Значит, знаете, что за гости прибудут? — громче спросила она, усаживаясь в карету. — Все на взводе, особенно служанки. Царица ограничилась тем, что они лица важные. Но разве это что-то дало мне? Может, Вы знаете?
— Ага, знаю, конечно, — с долей сарказма сказал мужчина, садясь подле нее, и захлопнув дверь. — Мне же все сообщают, сам Царь докладывает… Ну, чего Вы? Правда, забавно! Чего личико обидчивым сделали? Я не вру и не смею. Если бы я что-то сказал, то выдумал бы. Мне Ваше письмо только час назад пришло, представляете? А Вы ведь извинялись, что раньше не написали. Вот, почта! Вы не стесняйтесь, будьте уверены, что я не кусаюсь.
Карета двинулась. Розалинда обеими руками держалась за сидение, когда спускались они по склону. Камни стучали под колесами, что дрожали и чуть ли не впадали в ямы. Лошади неслись, словно укушенные ядовитым насекомым или чертом. Кучер не щадя размахивал хлестом, ударяя им по ржавшим их головам. Наконец, пролетели мимо одинокие деревья, промчалось и пыльное облако… Впереди прямая дорога в поле, без перекрестков и маленьких развилок. Карета больше не дрожала, и, точно тотчас развалится, медленно скатилась к подножью склона. Амери грязно ругал кучера, упираясь ладонью об потолок.
— Жмоты, настоящие обманщики! Все им на чай оставляй, отработали бы, как надо, на начальную сумму, чтоб потом наглеть! — недовольно скрипел он сквозь зубы. — Сидит, не слышит… Точно мешки везет. Уж я ему дам на чай… Жалобу напишу! Пречудесно! Да разве дозволено им? Они даже тех, должных денег, не достойны.
Розалинда промолчала, облегченно вздыхая. Поняла она, что гнев Амери неистовый, и обидиться из-за шутки какой, из-за проказа, он не мог: если и злится, то причина на лицо. Все выскажет и не постесняется нисколько, даже перед благородным лицом. А получить такой сильной отдачи не желалось. Амери, несмотря на ее молчание, продолжал осыпать кучера бранью, и если бы он был рядом, должно быть, затеялась драка. Кулаки его так и чесались отбить последствия наглого кучера на его лице.
— Нельзя так! А кто бы по-другому поступил? — задал он вопрос в пустоту. — Я все верно делаю… Нечего такому низкодушному скоту разводиться. А Вы чего молчите, милая? Вас все устраивает, да?
— Нет… Совсем нет, — сглотнув, сказала Розалинда. — Мне тоже не понравилось.
— Не понравилось! Чего Вы так скупы на выражения, а? Это и губит. Точно говорю. Ладно, он свое получил. По щам еще отплатит, я же говорил, что жалобу его хозяину откатаю. Мое слово крепкое. Исполню. А что Вы говорили на счет свидания?.. — перевел он на нее взгляд. — То все спланировано. Виды прекрасные, да и выпивка отменная. У меня там, неподалеку, на жизнь зарабатывает. Вот и с компанией познакомитесь! Только меня не забывайте, между прочим, а то знаю… Как заведешь Вас, так и концы с концами.
— А кого Вы ещё приводили в свою компанию?
— Кто попадется. Я тогда одинок был, сколько мне было?.. Ну, двадцать второй год мне миновал. Я только вышел в свет, так сказать, и славно получилось! Скажу я Вам, дорогая, что изгоем я не прославился. А для этого тоже не хило нужно наработать. Меня брат тогда вывел, да умер. Не нужно, — тут же сказал он, видя ее намерение пособолезновать. — Зачем прошлое вспоминать? И обращались ко мне, как к тесту. Да, без шуток — тесто! Били, пока не слепили нужную фигурку. Приводил всяких девушек, и сам не понимал порой, где познакомились.
— Выпивали? — спросила она, догадываясь.
— Конечно, еще хлеще, чем сейчас. Я тогда с бутылкой крепкого вина был одним целым. Смешно звучит, да? — он откинулся на спинку сиденья и улыбнулся. — И черт лиц не помню, не говоря уже об именах. Но одно точно — глаз у меня был навострён на красавиц.
— И от чего Вы так выпивали? Что-то случалось серьезное, иль для удовольствия?
— Когда был повод, почему бы не по бокалу? Я любитель поискать повод, хоть самый мелкий. Созывал своих приятелей, да и скидывались. Все лучше, чем одному тратиться. Это и хорошо, а главное — выгодно. Если найти людей, которые больше по еде, а не по выпивке. Это я тоже умею, — он почесал затылок и закрыл глаза. — А Вы, видимо, не пьете, да? Ну, Розалинда, в Вашем-то возрасте это грех. Оттого я с пятнадцати лет нахлопотал на свою голову… Это запутанная история. Как-нибудь потом успею наболтаться. А Вы, милая, скучаете? Все-то я о спиртном говорю, не надоел, надеюсь? Заладил… — он цокнул, и снова взглянул на девушку. — Ну все, обещал: Вам наше свидание понравится.
— Нет, я не пью. Мне это противно, — Розалинда примкнула к окну. — Один раз Царь дал попробовать мне шампанское. Не понравилось. Я и до этого случая пробовала: все горько и приторно. Однажды Дарья напоила меня, что голова кружилась и болела ужасно… Не мое это.
— Все-то Вам не нравится, милая дама! Как же Ваш вкус привередлив, — Амери усмехнулся. — Я Вам не советник, и никогда им никому быть не намеревался. Было у меня, так послали за тридевять земель! Могу только быть лучшим в том, чтобы потерять лучшие годы, юношеские, пропить все. Как я еще не поседел? А мне и не видно! Я и пугался сильно, наверное, причина… А Вы с непривычки, Розалинда. Что Вы так от меня резко отпрянули? Иль боитесь?
— Не боюсь. Я хочу поскорее узнать, что Вы приготовили.
— Прекрасную вещь, однако! Хотите пуститься в море на лодке? Поднимемся по оврагу, пересечем мост, и там, на опушке, беседка. Но, думаете, я стану Вас в глушь везти? Еще чего не хватало. Вы тогда совсем меня забоитесь, за спиной Фили прикрываться будете. Не по Вашей воле. Он, конечно, решит, как бывает…
— Он ничего не решал за меня, Амери. Давайте не будем о нем, — она очень хотела переменить тему, ибо сомневалась в правоте его слов. «Известно, что может приукрасить, чтоб посмеяться. Это ужасно! Теперь что, заставит меня переживать. По глазам видно, как он думает о хорошей лжи, в которую я могла бы поверить…»
— Не переживайте, Розалинда, — произнес мужчина, выпрямляясь. — Ничего плохого я не скажу, он мне и сам нравится. Хорошенький папенький сапожок без пары… Найдется, конечно, найдется. Скажу даже, что таких смазливых лиц очень любят женщины из светского общества. А оказываются они, эти женщины, бойкими и сильными, что готовы приласкать таких котят. Какой контраст! И никаких рыцарей не надо. Все в прошлом осталось, и, кажется, в то время их величие доходило лишь до двери выхода из бани. Ну, это уже, подробности, о которых я не знаю. Да и не хотелось бы мне такого удовольствия… Но Филя не такой уж. Он непонятный: и не рыцарь, и не слабый. Нечто среднее.
Какое-то время удалось ехать в тишине. Все потому, что Розалинда смутилась, когда речь его зашла о светских женщинах, и совсем отвернулась к окну. За ним тянулась степь. Где-то среди этой пустой, холодной земли ложилась граница. И как же ее определяли? Хотелось поскорее вылезти и пройтись, обдаваясь прохладой и свежестью. Наконец-то поняв всю неловкость своих слов, Амери тоже замолчал и всю дорогу поглядывал на девушку, точно любовался, и ничуть не стеснялся. На горизонте показались крыши домов. Все же, Улэртон был не так уж убог, ведь вещали в газетах, что все несчастье повалило и разломало. Значит, правдивым слух оказался: приукрасить событие — залог хорошего управления.
Шаткие дома огораживали город, стоявший, будто не один век. Больше на поле не было никакой живности, жующей сочную траву за обе щеки: все попрятались в загонах. Одиноко покачивались деревья, обнаженные холодной порой; пышность кустов взлетела и унеслась северным ветром. Вся природа ударилась в сепию: в теплый, мгновенный промежуток, стоящий за морозными деньками. Ранние предрассудки об Улэртоне стерлись до дыр, сквозь которые просвечивается сознание того, что городок весьма небольшой, а точнее — ничтожно мал. Живя здесь не один год, Розалинда думала, что когда-то может пройтись еще по улочкам — настоящей паутинке с тысячей развилок и высокими заборами, но разруха свое дело сделала, перевернув полностью понимание этих границ. Лучи солнца, внезапно выглянув из-за тучи, вновь спрятались под хмурое облако, и все потускнело в глазах. Или может, Амеан ясно представляла перспективы будущего Улэртона так неприветливо и грустно, и увидела этот клочек земли таким ровно через десять, а то и двадцать лет, и все огоньки в окнах погаснут. Настанет вечное одиночество, без каких-либо вероятностей на изменения. Грудь Розалинды медленно вздымалась и резко опускалась: порывистые вздохи разносились по карете. Амери смотрел на спутницу, четко понимая, почему она так погрустнела. Но нужно дать момент, нужно не вмешиваться и наблюдать, как загадочная натура раскрывается, нарочно бросая ключи в самую глубь сердца.
Он приехал к ней с полной уверенностью и предвкушением, едва ли дожидаясь свидания. И разве может Розалинда теперь кинуться в воспоминания и реветь? Она не предчувствовала того, что ощущала, и не предчувствовала, что этим можно и кончиться. Вскоре Амери опять засиял радостью, дожидаясь ответа. Но ответом было девичье молчание. Он ловко провернул удручающее время колкими шутками и смеялся, но хохот этот показался ей наигранным.
— А я же говорил. Вот и хмуры стали, и оттого мне так весело! Я рад смотреть на Вас такую, в этом прелесть. А что же Вы, вспоминали плохое что-то? Ну, забудьте и не объясняйте! Любо знать, что все наладилось. А то грусть ни к какому лицу не идет, а Ваша меланхоличность… Я удивлен.
— Чему удивлены? — спросила Амеан, сжимая ладони. — Воспоминание не плохое, а тоскливо мне так от этой разрухи. Посмотрите, и где теперь та былая красота? Разглядываешь, и слеза наворачивается…
— Я много слышал о Вас до нашего знакомства, — начал он чрез минуту очень серьезно. — По замкнутому кругу пошло. У Дарьи ведь два сына маленьких, а тут говорят, что и дочка появилась. И что за сумбур? Конечно, все разгадали, что Вы ей не родная. А там уже и мерзость вся полилась… Известно, как с такими детьми обращаются, точно со зверьками. Не скажу, повезло Вам с семьей или нет. А тогда-а-а… — заговорил он громко, чуть протягивая буквы. — Разгар шел, и малюток колдунов кидали под двери. Вот и понеслось. Не знаю, как сейчас. Не встречался. Может, из-за этого и Дарья стала холодна, хотя она тот еще огонек. В приютах только плуты и водились: говорили, что каждого ребенка от нечистого духа очищали.
— И как это происходило? Это очищение.
— Обманом — вот как! Никто не очищался, а воспитанники лишь деньги сдирали. Я слышал, что новорожденных, особенно с родинками на правом плече и предплечье, посвящали в обряд, — он все более и более горячился, во взгляде мелькнул шаловливый блеск. — Смешно, конечно! И разве это не похоже на колдовство? Поэтому незнающие люди всегда лезут в дело впереди своего дрянного умения, иногда его и нет. Как далеко позволит зайти наглость?
Розалинда улыбнулась, забавляясь мыслью: «Если такой «обряд» проводили и со мной, то все тщетно. Жаль, что люди не смыслят в невозможности…».
Выехали на большую дорогу. Карету больше не трясло, но в колеса летели мелкие камни, ударяясь с резким щелчком. Теперь они не мчались так быстро, что, оказавшись вдруг на улице при таком порыве ветра, их бы сдуло. Нет, кучер ехал с осторожностью, смотря по сторонам, и лошади стихли, послушно подчиняясь хлысту. Город внутри выглядел поношенным многими поколениями, и ни разу не восстанавливался будто: крыши домиков слетели, черепица пылилась на тротуаре, во дворах, в каких селились люди, обыкновенно, со светским чином, доски придавили извозки, и сады превратились в маленькое пыльное поле. Глядеть на такое без грусти — не представлять, сколько жизней здесь резвилось: и несчастных, шутивших над своей глубоким отчаянием от неизбежности, и радостных от удушья тяжелых цепей. Видны стали и небесные просторы, впрочем, неопределенные: то хмурость, то ясность. По улицам мужчины и женщины шатались в никуда. Что же им оставалось делать? Возобновлять? И не напрасно ли? Если трагедия произошла, то от этого места все только отлучаться будут.
И никогда больше Улэртон не станет притягательным, драгоценным городом. Потихоньку все стало потухать, вживаться в землю, оставляя место новым вершинам. Время тянулось в ожидании, тоже странном: Розалинда хотела поскорее увидеть те виды, хваленные Амери, но вместе с тем как бы опасалась и задавалась вопросом: «Не загнал ли он меня в ловушку?»
***
Достичь другой окраины оказалось делом не простым: некоторые пути перекрыли, особо опасные, и пришлось останавливаться. Амери выходил из кареты, подходя к кучеру, и говорил, куда лучше будет свернуть, чтоб избежать столкновений. Но сворачивая каждый раз на «чистую» развилку, они натыкались на преграды. Пробил уже шестой час, как карета выехала из города и поехала обходным путем, вдоль крайних домов. Амери жутко раздражался, когда упертые лошади фыркали, размахивали гривой, и сгибались, уплетая пожелтевшую траву. «Много не съедят, выплюнут, — говорил кучер, слезая с козлов. — Вы, батюшка, не гневитесь так. Всяко лучше, что денег за время я не потребую, да?» Он гладил свою двойку резвых лошадей, пальцами проникая в белую гриву. «А там я не уверен, — задумчиво отвечал Амери, смотря на склон, синящий вдалеке. — Он не крутой, и камни там проложены. Но вот… дорога-то какая? Колеса не застрянут?» «И не думайте, они вывезут. Да и быстро мы проскочим, там уж как выйдет. Посмотрим, батюшка, на пути». Амери хотел было что-то добавить, но подумал, что спорить сейчас — свести всех в безвыходный тупик. Так оно едва ли не случилось. Розалинде хотелось вдохнуть прохладного воздуху, но не решалась показываться. Вдруг разговор зайдет о ней, и она не найдет, что сказать. Весьма глупо, как и все ее переживания. Сознание давило этим фактом, заставляя тревожиться куда сильнее и прочувствовать порывистую энергию, жалящее сердце. Хотя бы желание побыть в степи хоть на немного сбылось, к сожалению. Не такой исход она представляла.
Скоро дверца щелкнула, и мужчина вернулся вовнутрь. Прокашлявшись в кулак, он вздохнул, устраиваясь на сиденье, и с легким упреком посмотрел на нее:
— Сейчас отправимся, милая.
— Можно поинтересоваться? — спросила Розалинда, сидя в полуобороте.
— Конечно. Спрашивайте, что угодно. Даже интимные вопросы, хоть я это и не часто позволяю, но… Разве Вам можно отказать?
— Вы часто всех женщин так называете? Слишком… — она замолчала, приискивая нужное слово. Взгляд Амери застыл на окне, но после метнулся на нее, как стрела: «Как это "слишком"?» — читалось в этих прозорливых, темных глазах. — Впрочем, к ситуациям это не подходит. Я с Вами не так близка, чтоб употреблять такие обращения. Это очень странно. Прошу…
— А, Вы про это… — сказал Амери, улыбаясь. — А это Вас так волнует, Розалинда? Или это не очень приятно? Как знаете: только прикажите, и я исполню! Ваш покорный, — он сделал паузу, выжидая ее ответа. — Ладно. Но не забудьте сказать, когда я могу называть Вас так. Право, нравится мне, и Вам очень подходит. Вы милы и обворожительны, и не могу я, поймите, не называть Вас так. Язык сам поворачивается… Вы не обижены?
— Нет. Просто необычно и настораживает. Спасибо, — сухо ответила Розалинда.
— Вот, карета уже двинулась. Скоро доскачем, и все увидите.
Много еще таких манящих фраз говорил он, щекотя ее терпение. Казалось порой, что Амери разыгрывает дешевую комедию, совершенно пустую и нестоящую. Но духа не хватало сказать, и Розалинда все молчала, пока не доехали они до холмистой местности. Впереди возвышался холм, и, благо, была выложена постепенно поднимающаяся дорога. Стук лошадиных копыт пронзал тишину. Карета двигалась неспешно, кучер дергал поводья еще за несколько шагов до резкого обрыва. Заборчики, вкопанные на крутых поворотах, проржавели и были так тонки, что ничего не изменится, если их не будет. Розалинда не могла посмотреть, где заканчивается вершина: виднелись лишь кроны деревьев, новые, деревянные заборы и песчаный обрыв. «Наверное, это место известно многим людям, только потому, — думала девушка, — что если упасть, то разобьешься наверняка. А смертников сейчас не мало. Даже как-то жаль становится». Вдруг лошади заржали, и карета остановилась. Амеан вздрогнула и поглядела на землю: окошко было маленькое, и разглядеть, что случилось, — невозможно. Но вскоре они вновь двинулись, уже завернув за последний поворот. Их немного, всего-лишь два, но четко ощущалось, как карета поворачивается и едва ли не стукается с металлическими столбами.
Выехали на небольшую площадь: по левую сторону — лес, а по правую он и вовсе обрывался. Остановились подле опушки и, соскочив с сидения, Амери подал ей руку. Двухчасовая езда опустошила девушку и вкапала яду в спину. Розалинда слегка прогнулась, сморщившись: бедра отяжелели, но вместе с тем пришла какая-то легкость. Отдав плату, Амери воодушевленно улыбнулся, и Розалинда видела в нем облегченное чувство: «Наконец-то!» Они направились по каменной, широкой тропинке, сквозь темный и диковатый лес. И что же примечательного? Один Амери знал, а может, и выдумал. Мысль про ловушку еще не улетучилась, а засела, как полная вероятность. Мужчина продолжал подкармливать ее воображение как будто преувеличенными фактами.
— Я хочу поинтересоваться, — начала она. До ужаса наскучило слушать о его мелких похождениях и о ее будущем удивлении. — Вы знаете что-то о том, что случилось позавчерашней ночью?
— Как не знать? — задал он ей встречный вопрос. — Конечно. Эта новость уже и по другим странам летает.
— И знаете ли Вы, что это могло быть?..
— Природное явление — это всем понятно, и все это понимают, как истину. Но с нашим-то климатом, возможно. Улэртон стоит не на берегу, так что штормы, приходящие с океана — глупость. Но люди в это верят, и меня это поразило, мягко говоря-то. А я же верю, что все эти ходы и та трагедия есть своего рода сделка.
— И кому это выгодно? Другим правителям, конкурентам?
— Уж точно не правителям. Им бы на своих землях уместиться, Вам известно, какая борьба идет в Блоквеле. Но теперь ее подавили, как счастье.
Амери не рассказ ей ничего, что было бы интересно и ново. Общепринятые выражения, и списание ситуации на «силы извне», хотя предполагал он другое и мыслил гораздо глубже. Вскоре пересекли они и лесную чащу, и вышли на небольшое возвышение. Солнце, проглядывая из-за туч, заулыбалось и озарило полянку. Розалинда заметила гордые долины за деревьями, скаты и опасные обрывы, объятые вечерней дымчатой пеленой. Амери взял ее за руку и повел дальше, по вьющейся тропинке.
Впереди возвышалась маленькая беседка. Крыльцо еле видать: все было втоптано и испачкано. По деревянным стенам ползла иссохшая листва. Вдруг что-то шаркнуло за ней, и из-за вьющихся цветов появился незнакомый мужчина.