— Ушли? — совсем тихо спросил Анариэль, рукой упираясь об стену.
Он нащупал дверную ручку и уж было дернул ее, но Афелиса резко схватила его пальцы и завела за спину. Тишина. Взгляд ее все метался от неожиданности: один лишний шаг — смерть. Волосы прилипали к вискам, ресницы дрожали, а все из-за одного выстрела. Много ли она слышала их, чтоб так испугаться? А страх был не мгновенный и продолжался даже тогда, когда шаги утихли. Охотники поднялись на второй этаж. «Куда теперь? — мысли терзали. — Они услышат, все услышат. Куда бежать? Там окно, за ним решетка… В коридоре? Если ли там вообще окна? Был всего лишь один выстрел, и то в стену. Значит, Элид еще жив». Долго еще за потолком слышались голоса, шарканье, грохот: вся эта смесь звуков стала бесконечным ожиданием. В этот момент даже ей, не верующей в удачу, хотелось верить и искренне надеяться. Маг, обернувшись к мужчине, принялась пристально рассматривать, следя за каждым вдохом. Стены будто бы с каждым тяжелым вздохом сжимались, пока вскоре не придавят их, а тогда путей вообще не останется. Напряжение отдавалось в теле: внезапно снова шаги, переменившиеся на бег. Лестница наполнилась толпой.
— Велите уходить, — громкий юношеский голос.
Анариэль затворил дверь и схватил ручку. Раздался еле слышный хлопок.
— Здесь делать нечего, — зевнув, ответил другой, видимо, старший в группе. — Мы уже сообщили командиру, а там до кого дойдет — не ясно. Пропустили обед и могли бы еще похвалу получить, будь мы хоть немного поживее.
— Если это не маги. Вдруг охотники, и они подумали, что чернокнижники нападают? Всякое бывает.
Прыжок. Один из них заправил патроны: каждый звук эхом проходил по стенам. Сколько их было? Много ли теперь их в таких разделениях? Тогда, при выстреле, рассматривать не было ни времени, ни желания. Хотелось лишь защититься и наплевать, какова охотничья экипировка, как разделены эти люди и что ими управляло: осознанное желание или приказ. «Не маги… чернокнижники нападают, — в возмущении разбирала она обрывки фраз. — Они действительно не знают, что это совершенно разные люди».
— Ты видел вообще этих чернокнижников? — усмехнулся прежний звонкий голос. — Мне кажется, они вымерли. Или остались на страницах детских сказочек. Тех самых, которые ни разу не исправлялись. Жестокие, злые… все в этом духе. Они, как бабки сварливые. Вот, какие по характеру.
— Когда-то тебе эти бабы покажут, как смертельно орудовать метлой, — тихий смех. Шаги медленно удалялись ко входной двери. — И будешь тогда смеяться. А если приказали, то пойдемте. И вправду, нечего тут…
— Погодите, — после этого скорого оклика наступила тишина: морозящая и щекотящая. — Может, подождем немного? Нам премию какую-то дадут, если их, магов, поймаем. А то, как всегда бывает: засомневаемся, упустим и все… Вы знаете, что сейчас командиры обещают за их головы? За трех существ. Уедем, наконец, отсюда. Лучше уж в войска атрандцев податься, чем здесь.
Группа остановилась. Афелиса пыталась прислушаться к каждому звуку: стуку ботинок, вздохам, шарканьям, угадать, в каком они настроении и раздумывают ли… Такая длительная тишина не обещала хорошего, сознание уже составило решение — останутся. Маги прижимались друг к другу, сбитое дыхание ощущалось на лице, невыносимая жара прожигала тело. Кожаный ремень, кажется, уже прилип и удушал, испускал с нее нервные вздохи. Хотелось поскорее выйти и вдохнуть воздуха, коего ужасно не хватало здесь, в маленькой коморке. «Едва на ногах стоим. Если они задержатся на полчаса или больше, я не вытерплю». В щеки прилила кровь: никогда прежде не стояла она так близко с Анариэлем. А мужчина помалкивал, прикрывал глаза и, как Афелиса, внимал тишине. Наконец, послышался решающий голос:
— Если это и были охотники, то они далеко не должны уйти. Если не предпримут своих магических штучек. Пойдемте, нельзя носом в землю клевать. Да и… Не все ли равно? Нас ведь не выслеживают. Командир не рядом, да и попробуй пойми, где он вообще есть. Упустили и упустили. Вы только сердитесь за упущенные деньги. Может, ожидания бы не оправдались, — не получив ответа, он сбивчиво сказал. — Пойдемте, отчаянные.
Дальше лишь тихие, робкие шаги. Анариэль запустил руку в карман плаща, пошарил и нащупал несколько патронов: четыре штуки. Во втором был кошелек, пустой теперь. Переждав минут пять, он приотворил дверцу, выглянул в коридор и на этот раз оставил ее совсем настежь.
***
«Кажется, наступило время, когда нужно и в удачу верить. Никто не приходил, все ждут вестей. А что же сказать? Что, если по приходу колдунов мы их и застанем?»
Вот ее каюта. Ничем и никем не тронутая. Пережитый кошмар виделся теперь сном или плодом воображения. Но, в конце концов, один из вариантов ожидания оправдался — Гроунстен еще кишит охотниками, и не только ими. Задача резко усложнилась, и не известно, когда хоть какие-то решения прояснятся, и их можно будет провозгласить в толпе. Теперь же лучше ограничиваться в высказываниях, чтоб не навлечь на народ преждевременный страх — такова была ее позиция. Это было не единственное, что волновало Диамет: всю дорогу думала о письмах, о том, насколько они содержательны и могут помочь.
После стольких лет ей наконец-то раскроется жизнь Ангарета, и то, какие последствия скрывали признание об убийстве. Ведь, должно быть, писал он о таком событии…
***
«31.05
Все же, мне кажется неверным то мое решение. В последнее время я все больше сомневаюсь в себе, в своих силах… Могу ли я хоть чему-нибудь противостоять? Беспрерывно перечитываю твои ответы на свои письма и чувствую, что память моя хорошенько ухудшилась. Ясное дело, что тревога меня не спасает и никак не лечит. Ты где-то далеко, и вряд ли увижу тебя в ближайшем времени. Все же, наши мечты были слишком глупы и зря мы думали вообще о таком. К чему бы привел этот побег? Если бы жили мы не на острове, то вероятность была бы большей. Нам некуда было бы бежать, и теперь мне как-то спокойнее становится, потому что не совершили мы такую ошибку. Но чем больше раздумываю, тем больше внутреннее напряжение калечит. И вправду, отвлечься мне нужно, но что только не перепробовал: и убирался, и собирал сохранившийся сервиз, читал, да все не то — скучно. Про сервиз ты не знаешь. Когда соседи съехали, то много чего оставили после себя, чему я был удивлен, мягко говоря. Без промедления стал рыскать по всяким углам, и вот, в коробке лежала посуда, завернутая в газету. Почему бы не воспользоваться? Но сомнения еще грызли: а вдруг они вернутся? Но если и так, то дверь бы не оставили открытой. На счастье, меня никто не заметил. Взял себе все, что можно. И если б ты увидела впервые мою комнату, то и не подумала, что это чердак! Я так доволен собой!
Пишу ночью, ибо скучно до ужаса. В двенадцатом часу я бы уже спал каких-то десять дней назад, но что-то не везет… Ходил сегодня проверить почту, и… Она оказалась пуста. Значит, работу возобновили, ожидай моих писем! Сегодня, как только узнал, что охотники патрулируют лишь окраину, сразу же натянул ботинки, плащ и пошел. Мне необходимо было выйти, хоть на грязный воздух. Далеко не уходил, боязно стало. Бродил без цели и наткнулся на женщину, торговавшую хлебом. Миленькой оказалась, и я хотел спросить ее, зачем продавать что-то в такое время, но помедлил, ведь ответ очевиден: кушать нечего. У меня в карманах две золотые монеты было, вот и купил. Она меня все же вывела на разговор. Слово в слово написать не ручаюсь, но главные моменты подчеркну:
— А Вы, собственно, ехать собираетесь? — спросила она. Я и не знал: куда, зачем, и ответить мне нечего. Считав мое непонимание, она пояснила с улыбкой. — Маги собираются переправиться через лодки до Блоквела. Раздают всем своим приглашения, конечно, в ограниченном количестве. А Вам, что, не дали?
— Нет… — отвечал я.
И вот, что удивительно: я ведь не маг и никогда им не был, а то приглашение мне все же дала. Я его сохранил и переписал. Оно небольшое, и больше не мог я понять, почему именно приглашение. Как оказалось, нужно было действительно посетить для начала того, кто это все задумал.
Вот, собственно, эта бумажка:
«Загородный перекресток, 10. Сбор для отплытия в Блоквел. 2:00 1.06 — дата и время встречи».
Я глянул и, честно, не поверил этому бреду. Как маги могли допустить того, чтоб встречаться в охраняемом месте? Это ведь ловушка, и писал наверняка какой-нибудь охотник. С женщиной я поговорил, и она искренне верила, видимо, опечаленная настолько, что жить не хочет больше в Гроунстене.
— Я знаю этого человека, — уверяла она меня. — И знаю, что сделает он все ради нашего спасения. Вам повезло, что Вы оказались в числе возможным переселенцев. Дата эта сменялась много раз, и, наконец, он насчитал точное количество лодок.
— И сколько их? А охотники? Неужели Вы слепо надеетесь на спасение, загоняя себя в их лапы? Это опасно, одумайтесь, пожалуйста…
— Слушайте, — говорила теперь она более твердо и убедительнее. — Эта война сделала нас недоверчивыми ко всему окружающему. Но главное — держаться вместе. Если этого делать не будем, то вскоре наш народ распадется на союзы… Вам не хватило чернокнижников?
Тогда уж я смутился, и не совсем помню, что ответил. Кажется, сказал, что рано или поздно так и случится. Маги образуют страны, будут сражаться, черт знает зачем, и убивать друг друга. Когда уже не один час прошел с той встречи, мне сделалось вдруг так подло от того, что я не нашел хорошего ответа. Теперь выдумал его и, возможно, продолжил бы разговор, если б не стеснительность и не мое не многословие… И понимаю теперь, почему так мало людей было в моем окружении даже при дворце: разве со скучным человеком свяжешь что-то? Возможно, я драматизирую, и все на самом деле не так, и ты бы, конечно, стала отрицать мои доводы, Афелиса, но вся эта тяжесть ломает всякое желание общаться с кем-либо. Мне не страшно на чердаке, здесь я свой и никто не прогонит меня — отчего не счастье? Я расписал все в диалоге, чтоб не запутать тебя. И ты советовала, и настроение так передается… Мне нравится.
Разумеется, идти в тот переулок я не хочу. Мне достаточно проблем, и не сомневаюсь, отплыв будет не один. Еще успею. Интересно, встречу ли я ее завтра… Потому только, чтоб посмотреть, насколько доверяет она своему товарищу.
А на сегодня я уже весь исписался. Сна по-прежнему нет ни в одном глазу, и это письмо я тебе отправлять не тороплюсь. Почтальоны потребовали деньги за срочную доставку, а иначе — ждать тебе придется не меньше пяти дней. Завтра напишу, что же состоялось. Новость эта будет по всему городу и, надеюсь, далеко идти не придется. Соседи узнают.
Попытаю себя еще часок… Если все тщетным окажется, то сяду за эскизы.»
«01. 06.
Подняться с кровати не составило сил, хоть и поспал я часов пять. С каждым таким пробуждением порываюсь все изменить, не оставить ничего из прошлого, но не выходит. Вспоминая теперь и то, как мялся в сомнениях, что, может быть, и правду наговорила та женщина, и стоило узнать побольше о мужчине… Мы ведь могли уплыть и зажить чуть более спокойно. Пусть и бедно, но без крови. Я знаю, как ты устала и как иногда тебя тошнит от вида пронзенных тел, и искренне сочувствую! Сердечность эта не передается на бумаге: она не может покраснеть, смутиться, оступиться… Но как же я тогда скажу то, что хочется? Мне страшно видеть, что ты переживаешь. Люблю тебя, люблю тебя еще с раннего юношества, люблю на всю жизнь. Впрочем, я снова говорю не о том, о чем следовало, но мои чувства не менее важны! Все из-за того, что я взволнован до ужаса. Сейчас напишу о всех событиях очень кратко и поясню в конце то, что думаю.
Выходить из комнаты было лень и тревожно: с самого утра раздавались выстрелы и возгласы охотников. Риска я боюсь и не допущу его, даже если он необходим. Но я уверял себя, что отплыв — какая-то глупость, созданная лишь для того, чтобы успокоить людей. В часу девятом за окном стихло. Соседи мои те еще пташки, и песни поют уже с самого начала дня. Хоть печальные, или счастливые, но и это приходилось мне в увлечение. Когда-нибудь и с ними тебя познакомлю, с прекрасными людьми! И узнал у них все про все. Ты, конечно, спросишь: «Откуда?» Они узнают все сами, ходят по другим людям, более приближенным ко всему происходящему, и распространяют.
Лодки не отплыли — то, что ожидалось! У соседки сестра бегает из дома к дому — ведь удается же некоторым, они будто страха лишены. Она-то и видела все: как люди собрались (не много их было, что тоже можно угадать легко), как, выстроившись, стояли у двери того дома и ждали. Но ответа так и не получили. А создатель всего этого шуму был человеком не бедным. Все, чтоб уплыть, у него действительно было. Вышел потом слуга и объявил, что дата переносится и хозяин велел кланяться. Почему же он сам не вышел в свет? Люди требовали его появления и объяснений — допросились. Уж не знаю и не могу писать, была ли правда в его словах, потому только, что в это время я спать ложился и не был на встрече. Но наговорил, что болен сильно, и нужно удостовериться в хорошем состоянии… Мне смешно от того, что я услышал. И доверять этому впредь не собираюсь. В общем, перенесли на пятое число. В то же время, как я помню. Что ж… Придется мне заставить себя уснуть пораньше. Хочется посмотреть, и, если ты будешь свободна, то оправлюсь с тобой. А вдруг получится? Мне вправду смешно.
Это все, что я хотел бы написать за сегодня. Все еще надеюсь на работу почты и посылаю тебе с этим письмом много объятий и поцелуев!
Твой Ангарет.»
«04.06
Афелиса, пишу тебе секретно от командира, хоть знаю, что так не положено, но… Сейчас бы о правилах вспоминать? Письмо большое, ведь мне есть, что высказать. Все от нашей последней (с этим спорить не надо) встречи, до вечера этого дня. Не могу и представить, когда прибудет письмо. Карманы мои пусты, так что не по первому звоночку примчит. Суд, должно быть, уже состоялся.
Даже сейчас с трудом верится в происходящее. Наконец, я собрал мысли в кучу и могу хоть как-нибудь рассудить. Теперь ясно понимаю и твои мотивы. Не ручаюсь за правильность, потому что и тогда я не знал, что у тебя на уме. Ты впервые так интересовалась моим братом, что это не могло показаться не подозрительным. А как узнал об убийстве… Будто говорить разучился. Особенно, когда узнал, что ты совершила это. Это зло, сущее, непомерное! Поначалу меня чуть не захлестнула волна возмущения, да что уж — верить не хотел! До сих пор на эмоциях. Думал: «Как можно погубить невинного человека, у которого вся жизнь впереди была?» Настоящая, счастливая жизнь. Он не жил ни в замке, ни в своем доме, а выживал, ждал невесту, может, и жену уже… Не знаю. Я искренне соболезную ей. Пусть и не на хорошей ноте разошлись, из-за пустяка, но разве заслужил он такого? Таким светлым ребеночком был, хотел уехать в Улэртон, к дальним родственникам… У самого меня слезы на глазах. Все же, не чужие мы, а родные братья. Жена его тоже умрет непременно, как узнает. До того скандала мы были дружны, и я верю, что подружились бы снова и все, все стало бы таким хорошим, каким никогда не было! Афелиса, я… Я не могу ни о чем другом писать, извини! Но и ты должна раскаяться! Ты ведь уже сделала это? Иначе мне совсем плохо станет, и не уйду я дальше… Поймают меня и растерзают на эшафоте! Я пишу с ошибками, грязно, неровно, но рука трясется, и не задумываюсь вовсе…
Столько чернил уже исписал, но они не вечны, а где я их найду в лесу? Да, мне удалось пробраться. После напишу как, сейчас не могу. Нужно отойти от чувств и обдумать все. Не знаю! Ничего не смыслю, и догадки мои неверны! Наперед вижу! Все, заканчиваю на этом, пока не забился в истерике какой-нибудь…
Увидимся нескоро.
Прощай, Афелиса.»
«06. 06
Добрался до деревни. Местные узнали меня и приняли радушно. Наконец, могу расписать все не на коленке, а на столе, в совершенном одиночестве. Тогда, в лесу, я чувствовал что кто-то следит за мной, и так остро кольнуло это ощущение, что забился в страхе за кустами. Но, надо сказать, я писал не совсем в лесу, а в заброшенном доме.
Паника… Она унесла меня туда. Хоть где-то я стал ей благодарен.
Я не знаю, кто эти люди. Может и маги, но живут они на свободе и ничего не боятся. И к ним я не возгорался доверием, но беру то, что есть. Выделили мне комнату: чуть больше моей и обставлена хорошо. Я не силен в описаниях и хочу поскорее расписать все, что накипело от той ситуации.
Я ясно понял, что выйдя от меня, ты пошла к брату. И еще вопрос: как тебе удалось втереться в доверие? Из-за этого одного факта, что Вальгард не очень открытый человек, все убийство я поставил под сомнение. Может, тебя подставили? До последнего не хотелось верить… Не видел, сопротивлялась ли, когда тебя схватили, и была ли вина в твоих глазах, хотя очень бы хотелось перемотать время и посмотреть! Хорошо, что трупа его я не видел, однако мне грозили показать. С насмешкой, ради шутки. Боюсь представить, что сделали с телом: оно же не нужное. Наверняка выкинули куда-нибудь, кремировали, без захоронения. В это мне слабо верится — кто будет тратить время и силы на похороны?
Тебе интересно, куда меня отправили (если, конечно, все эти письма дойдут до тебя)? Я сам смутно понимал. Командир повел меня из дома, и даже тогда боязно было уворачиваться от хватки потому только, что не вполне понимал, что творится. Никакого оружия, ножа у меня с собой не было (о чем жалею до сих пор), и перед хорошим воином я посторонился прибегать к нападениям. Сыграла еще тревожность: тело сводило судорогами, в глазах темнело время от времени, а в груди полыхало от страха неизвестности. Афелиса… Не стоит винить меня. Я ведь все же сбежал, как ни крути… Теперь мое единственное занятие — писать тебе, зная, что ты не получишь всех этих писем. Не всерьез, конечно, а так, украдкой, пробегала мысль о том, чтоб сделать из этого дневник, адресованный тебе. Рано или поздно они домчатся до своего получателя.
Мне связали руки, но из-за того, что я дергался, веревка держалась не достаточно крепко. Закинули в карету (именно закинули, но никак не посадили…), а напротив — командир и еще кто-то. Смотреть в глаза я боялся, поэтому уставился в пол на всю дорогу, изредка в окно смотрел, запоминал местность, все-таки, страх сильно давил… Дышать становилось все тяжелее и тяжелее. Сложно писать об этом, ужасно сложно. Эти люди переговаривались пару раз с каким-то воодушевлением. Радовались, что погнались за двумя зайцами, и всех поймали.
Карета резко остановилась. Только на секунду, кажется, я и не знаю, что случилось. Ну никак уж не ожидал я, что вернулись обратно домой — в замок! По твоим рассказам я понимал, что командиры там обосновались, но места казни я представлял совсем иные. Всю дорогу думал об этом. Все там переменялось: показалось даже, что прислуги стало больше.
Они то мне и помогли.
Странно, что в подвал не загнали. Как помню, даже во времена, когда все мы жили там, он был загроможден чуть ли не до потолка. И вот, решил, что именно поэтому… Хотя черт их знает. Возможно, хотели меня казнить почти сразу же. Хоть прислуги прибавилось, но старая осталась, что сыграло мне на руку. Тогда они не были рабами, как сейчас: каждый получал свое жалование, а теперь их чуть ли не на цепи держат. Приближенный моего отца — Алез, прежде отвечавший за скот, должен был стать моим палачом. Брат мой, Вальгард, и я были с ним в хороших отношениях, и выполнял даже больше, чем с него требовалось: все на наше благо. Конечно, он не был готов: Алез не превратился в морального урода, не стал потакать во всем командирам, сам он был на волоске от гибели. Но вид держал смиренный, поэтому ему и дали такую роль. Почему ж не сами командиры? Им, наверное, было это в честь. Однако, напротив, желалось посмотреть и попировать об окончательной смене власти. Как помню, в тот день он был угрюм. И со мной также себя вел, когда вел на эшафот. Буквально тащил меня, которого ноги уже не держат. А место это находилось за замком. Прямо примыкало к лесной опушке. Народу еще не собралось. В коридоре замка висели часы: пробил третий час. Четко помню эти стрелки, тиканье… Каждый звук запоминал. И шаги будто научился различать: вот, размеренные, не торопящиеся, спокойные — командир идет, никак не мог спутать. Алез шел, пиная камни, часто как бы скользя, нервно, но торопливо — это тоже приелось в памяти. И как же повезло мне! Признал он меня! Вот, что значит верность! Разговорился и сказал между тем, что охотники соберутся в четвертом часу, и что отчета не давал никому. Говорит, мол, идти, куда глаза глядят, и не оборачиваться.
Забыл упомянуть, что перед выходом из замка, он заставил меня надеть плащ. И голову им покрыть. Я и не возражал нисколько — если так положено, то пусть. И самое ли время что-то было применять? Только смеху бы навлек. Только позже прояснились его мотивы. Он завел меня в заднюю часть флигеля: там то и была вся жизнь. Кухарки бегали, служанки, даже кучер промелькнул на миг — все были заняты своим и на палача никто не обратил внимание. Я был будто тенью.
Еще важно подчеркнуть, что забор там не высокий. Ты, Афелиса, вряд ли заходила в эту часть двора, и не видела… Впрочем, все там заросло кустарниками, и моего побега никто не должен был заметить. Алез сказал, что охотники ранним утром в городе, и что лучше бы мне по самому берегу идти. Зная это, я так и хотел поступить. Уж не представляю, что с ним случилось после и жив ли он… Конечно, не велика вероятность, что его уличили, но ведь Алез отвечает за мою смерть, и первые подозрения, несомненно, падут на него. Надеюсь, он тоже последует своему совету…
Не могу не рассказывать такое происшествие без подробностей. Все, что случилось отпечаталось так хорошо в памяти, что позабыть никогда не смогу. Что-то вроде переломного момента: до этого дни мои не различались, что на чердаке, что в замке. Понятно было, что ничего не изменится, но, признаться, до конца верил — ворвется в мою замкнутую жизнь что-то до того ожидаемое, что повергнет меня в испуг лишь от того, что оно сбылось. А теперь и не предугадать, что ожидает через какую-то минуту. Хозяева дома приютили меня из-за жалости, и мне хочется помочь. Конечно, не из-за чистейшего желания: то, что мне нужно — деньги. Все же постараюсь, и напишу об этом не здесь. Сейчас духу не хватает подойти.»
«07.06
Вчера меня так нагрузили работой, как никогда ранее! Все же невмоготу для меня это стало. Так часто случается, когда чего-то желаешь очень сильно, но нет возможности. Наконец, и я это испытал. О хозяевах не буду долго писать, ибо потрачу на это оставшиеся силы. Овдовевшая женщина с двумя дочерями. И впечатление такое, что они еще пуще меня отчуждены от мира всего, ибо часто уставал я от их лепета. Все мне о себе, а я… Мне нечего. Не нравится распространяться попусту, и то повелся только из-за неплохой платы. Если получится и та история с лодками окажется не больше, чем обыкновенный мечтательский сказ, то попытаю удачу. Именно в этом, чтоб не потонуть. А иначе другого пути нет — остров сделался клеткой, не хуже тюремной. Не мне судить, что лучше, а что нет, ведь не везде был. Тебе виднее, но это лишь мое убеждение. Наверное, сделанное на пустом месте, но пусть. Раз уж написал, то никак не стереть. Так что прошу не закатывать глаза при чтении.
Нет, что-то образ твой в этих письмах составился неправдоподобный и лживый. Я всего лишь предполагаю и не имею права сказать, что знаю тебя ровно, как и себя же! Мне очень хочется узнать из твоих уст об убийстве и взвесить все. А прежде не желаю думать об этом.
Закралась мысль о том, что приютили они меня из искреннего одиночества. В деревне не был еще. Народ не знаю; может, они эту семейку намеренно сторонятся. Когда-нибудь случится прогуляться, меня все дочки ее тянут за двор. Хотя никаких странностей не замечал, о отце своем ничего не говорили, я и не спрашиваю. Все же, неудобств доставлять не нужно. Помимо платы, хозяйка и кормит меня. Добродушна и щедра уж больно, а мне в радость! Деньги я коплю на отплыв. Мне бы еще узнать, где ты есть, в какой тюрьме, чтоб приехать в страну. И жить легче станет…
День сегодняшний непонятен. В доме остался я да ее младшая дочь. Она посмирнее и не так уж охотлива на разговоры. Даже дала мне чернильницу, листы я уже в ящиках нашел. Оказывается, ушли к соседям. Спросил у нее, ведь мне-то себе работу давать? Пока мне нечего написать. Вертятся в голове одни и те же мысли, кричат без умолку. И все о вчерашнем… Теперь и прошлое пугает.
Ладно, я закончу на пока, а если что вдруг, то дополню.
P.S. Давненько, конечно, но ты спрашивала меня о книжках про древние цивилизации. Я нашел что-то подобное, но отправлять смысла не вижу. Все же, в тюрьме не пропустят? Да и дали мне ее, лишь бы я скукой не маялся. Она сказала, что сейчас людей неутомимо просвещают в историческом плане и таких экземпляров полно. Если судьба снисходительна, то мы обязательно найдем что-то!»
«11. 06.
Что ж, в кармане у меня уже 10 монет. Неплохо для нескольких дней, не правда ли? Но чувствую, что вскоре совесть заставит меня отплатить за такое добро, с каким они ко мне относятся. Прежде и не встречал таких чудесных людей, но я дурак полнейший, не смогу полностью раскрыться. Сегодня по обедни мы так разговорились, что я потихоньку стал приживаться. Это к лучшему, ибо мне нужно где-то прижиться, тем более в такое-то время, когда людей с чистой совестью поубивали. Ночами мне уже не так страшно, как было. Знаешь, Афелиса, все эти предрассудки и сказочки… От некоторых аж дрожь берет. Ну, не без беды! По утру на деревню наткнулись охотники и прошли мимо, вроде как. Наверное, приказу не давали и достоверность им нужна была. В Гроунстене ведь не одни маги водятся, исключая чернокнижников. К ним они безразличны. И почему так? Вправду не знаю. Хотя разногласий с ними полно, и у них есть все, чтоб однажды противостоять. Или охотники не верят в мощь этого народа и ради сохранности своих отрядов не вступают с ними во всякого рода войнушки. И сильно сомневаюсь, что командиры раздают указания, только посовещавшись перед этим.
Я много раз наблюдал за переговорами с высшим светом и с низшим. И однажды, как наследникам, отец рассказал самую малость о «темном» правительстве, какое руководит всеми государствами. И Гроунстен сыграл чуть ли не решающую роль в этих их играх. Поверхностно обо всем и, конечно, этого было мало. И мы сами потихоньку стали додумывать от того, что информации не хватало, и завели себя в тупик: не то выдумали, совершенную глупость. Оказалось все куда проще. Неутолимо мы просили отца углубиться, и что узнали..! Он тогда не трезв был, поэтому таким развязным оказался. Долгие годы состоял в их сборище, и, по слухам, именно он устроил такую гибель для своего государства! В такое даже сейчас совсем не верится… Ведь зачем? Какие цели он преследовал? Какой правитель будет губить свой народ? Однако, такой чувственности я никак не ожидал: впервые видел его раскаявшегося, и призывал нас никогда не вестись на угрозы и провокации разного рода. Однако на вопрос, как их избежать, он ответил, слово в слово, как сейчас помню: «Никак. Если имя твое и деяния твои известны, то этого никак не избежать. Несмотря на все давешнее хорошее, сделанное тобой, кто-то все равно найдет тебя кислой ягодкой среди сладких». Всегда-то он обращался к нам на «ты». И после всего этого рассказа, сказал все на ошибку молодости. Вот, что еще помню: «На этом свете я как можно дольше намерен прожить того ради, чтобы вас от зла огородить». И мы так подвели его… Так совестно, особенно мне! Поминаю его, грешного, но люблю!
Вспомнил, наконец, о тех угрозах. Гроунстен тогда был несостоявшимся государством, никакого авторитета не имел, и все-то хотели присвоить себе клочок земли. Атрандо сильно давил на отца, посылал гонцов, а те несли условия, что, мол, «если станете нашей колонией, то вам на радость, жить легче будет. Если нет, беда вам, вы — могила». И слух придумали: якобы Улэртон хочет напасть, а «мы защитим вас». И все это развивалось, едва ли не перешло в действительность…
Но вот, что случилось: само правительство Атрандо не знало о том, что хочет присвоить себе остров. То есть наследники, о какой-то власти зарекаться нельзя. Тем мальчишкой, что должен был занять трон, управляли, точно марионеткой, приближенные, и им удалось припугнуть моего отца. Он-то и подтвердил желание присоединить Гроунстен к Атрандо, когда ему промыли мозг от «ненужного» и внушили, что государство добьется успехов в промышленном деле и ступит в мировой рынок после нашествий и резких убытков в продовольствие. Но мальчик пошел дальше и прямо заявил, что миру не быть, если остров станет самостоятельным. И поддавшись угрозам, отец все же сдался…
Я не думаю, что правильно поступаю, рассказывая тебе об этом. Возможно, ты знаешь понаслышке, ведь вопреки запретам, слуги распространили, но не заплатили за говор. А все же… История, после которой эта разруха случилась. Подступили и другие страны, но там уже интриги, в которые мне не хочется влезать. Когда-нибудь, может, я и напишу об этом, но неприятный осадок еще остался. Если вспомню, так испишу листов десять и не устану! Атрандо всегда был зачинщиком всяких бед, и видеть не хочется, что сейчас там происходит. Еще противнее осознавать, что мне приходиться быть целиком в событиях, вникать и выявлять что-то из этого. Я отговаривал отца, мол, насилие не ответ на насилие, а он сделал попытку, но лишь погубил много жизней.
Надеюсь, когда-то наступит время, в какое все недомолвки можно решить языком, а не кровью. Но не сейчас уж точно! Правда, не могу писать о чем-то другом, нужно отвлечься, а никак не получается. Хочется только верить, что ты цела и все у тебя не так уж плохо. Всю ночь осознавал, что пишу в пустоту и так неверно, но по-другому не могу. Скоро разучусь говорить, лишь письма буду писать! Но мне в радость, хотя бы так…
Хоть и понимаю всю чудовищность ситуации, но скучаю. Нет ни отвращения, ни поддержки такого действия — ничего. Словно ничего не происходило. Жаль, очень жаль Вальгарда, но если случилось, значит, так и должно было быть. Интересно, какой исход у нас?»
«20. 08
Давно не писал ничего, наверное, из-за лени! Вот так и начну с жалоб, ибо устал ужасно. Времени все не было: пытался что-то черкать, но несвязно выходило — чушь какая-то. Пора бросить привычку не спать ночью и горбиться, потому что утром стыдно перечитывать. Так я отвлекаюсь. Ну, не буду пускать прелюдию, которую тоже не хочется исключать.
Мои ожидания сбылись — лодки действительно плывут в Блоквел. И я рискнул. Не узнаю себя, никак! Боже… Хочется убить себя прошлого, такого ребенка, ради того, чтоб не ныл во мне и не презирал себя же. Ступил, когда страшно — слишком резко для меня. Я-то в людях не одобрял такого, а тут я… Сам… Никто не принуждал меня. Приплыл куда-то, где все неизвестно, все опасно. Настолько отчаялся, насколько долго таскать весь этот груз, что готов был на такой шаг. Доселе беспокоюсь по жалким мелочам, и с радостью отпустил бы прошлое, если бы оно не было так привязано ко мне. Так давит, что душит, похуже туго затянутого галстука. Уплыл я не один: скорее всего, это подбодрило и дало немного сил. Эти женщины тоже были в волнении о многом и решились, конечно, предложив и мне. Уговаривать не пришлось — я тут же согласился. Дом, как говорили они, хотели продать, но кому он нужен? Охотники сейчас стреляют по всему, не разбирая, кто есть кто. Я попытался их облагоразумить, и они прислушались. Вчера вечером семья уже собирала вещи, я помогал с радостью. Меня до сих пор удивляет их радушие, когда до этого я видел только людей с потрепанными нервами. Они, кажется, не лучше, но сдерживаются. Умеют прекрасно это делать.
Хозяйка была в восторге. Даже в воодушевлении, вслух говорила о новой жизни… и это так вдохновляло! Дочки ее поддержали, и, клянусь, впредь не видел такой гармонии! Чудесная семья, все в ней дружны и это вызывает лишь умиление. Мы прибыли на место встречи. Берег за лесом. Уж не знаю, как они тащили лодки и умудрились быть незамеченными. Такие детали порой вызывают сильные подозрения. У каждой был свой человек. В одну лодку вмещались пятнадцать людей, и не повезло тем, кому места не досталось. А такие отплывы не часто случаются, и черт знает, останутся ли они в живых до следующего… Впрочем, их было пять. Хозяина я не видел: он не выделялся из толпы. Наоборот, кажется, старался скрываться. Мы протолкнулись вперед, и поначалу я смутился той наглости, с какой сестры расталкивали людей. И понял потом, что так и нужно выживать — лишь с такой дерзостью, иначе проиграешь. Нас усадили вплотную: повсюду стоял шум. Некоторые ходили, успокаивали народ, чтоб гаму поменьше было. И вот, отплыли. Со мной рядом сестры, а по правую сторону мужчина: весь в цепях, и в платье черном… Говорил что-то, но я не отвечал.
Даже и не знал, сколько заняло плавание. Когда вышли на землю, наконец, то кто-то прокричал, что уже как восьмой час. Что-то я перескочил резко… Виноват, извини, пожалуйста. Мысли скачут, так много хочу рассказать… Так вот, конечно, все разговаривали: дети пищали, чуть ли не истерили (тогда по-настоящему страшно становилось), старики шептались, так еще на ухо мне тот что-то бормотал. Так неуютно было, но это стоило того, чтобы потом приплыть и облегченно выдохнуть. Заняло это все шесть часов. Это быстро, если учесть, что мы на лодках. Люди постоянно сменялись, кто хотел поскорее домчаться. Гроунстена уже давно не было видно, только фонари с голубым огнем освещали те хмурые лица. Видимо, одна мать с дочками были счастливы, а может, все так радуются. Не поверяют этим сооружениям, но прыгнули в них от отчаяния.
На удивление нас встретили. Каждый теперь выглядел уставшим: многие спали, уткнувшись носом в чужое плечо, кто-то пел, греб веслами из последних сил, и когда кто-то сказал, что все, берег, то все взбушевались. Два человека — проводники, видимо, тоже маги, подавали всем руки и помогали спускаться. Единственное, что я почувствовал, когда встал на ноги — так это отек. Сидеть столько часов без движения — пытка какая-то, но жаловаться на это неблагодарно. Такой шанс дали нам, хотя хозяева лодок могли сами уплыть совершенно не рискуя ничем… Прежде не встречал такого добродушия. Вскоре подошли еще несколько колдунов: распределившись на группы, мы пошли за своим проводником. Тотчас людей казалось немного, после всех тех подготовок в Гроунстене. Дорога недолгая, и передвигались мы неспешно. Много было слабых, обездоленных и беременных, немногие спотыкались и с трудом поднимались вновь. Всех изморил голод и страх. Привели нас в деревню: не знаю, какие здесь люди и как далеко от ближайшего города. Каждой семье выделили по комнате в одном высоком доме. Шесть этажей. Вдалеке я еще видел такие здания: их немного. Меня поселили на второй этаж, и как же радует, что здесь я один! Признаться, думал, что я, как одиночка, примкну к другим таким же, а они… Сомнительные люди. Именно те, кого встречал в лодке.
Потом распишу чуть подробнее, как обстоит устройство и как проходит жизнь. Теперь и у меня сил не осталось, завтрашний день будет сложным, и гадать не нужно.»
«16. 12.
Вынужден писать так редко. И эта писанина, надеюсь, не растянется на несколько листов: у нас с ними туго. Иной раз смысла не вижу, только время убиваю… Я тебя никогда не увижу, и письма эти не дойдут. Даже если ты получишь эту стопку, то выбросишь сразу, при мысли, что кто-то обращался в пустоту… В лучшем случае, совесть сгрызет, и, вообще, есть ли тебе дело до меня, там, в мертвом месте? Стоит о себе позаботиться и не калечить себя такими воспоминаниями. Нет, я не отговариваю и понимаю эти чувства (не ручаюсь, что они твои), мне самому тяжело от них. Я к тому, что, может, оставить это все и позабыть о записках? Нужды в этом нет, заставляет меня надежда. Если ты, Афелиса, придешь когда-нибудь в тот дом, где раньше я жил, то загляни в почтовый ящик: может, письма возвратили. Везде на конвертах написан старый адрес. Это не случайно, ведь не допустишь же ты мысли, что я где-то в Блоквеле.
По окончанию всех этих бунтов я, думаю, уеду куда-нибудь в Улэртон. Там безопаснее и на людей так ожесточенно не нападают. Только совсем мне нужно стать другим человеком, вплоть до манеры речи. Охотники и там наверняка меня ловят. Не изменив ничего, уж очень опасно будет туда соваться. Через года напишу опять, но записка затеряется. Недавно разговаривал с соседями, впрочем, очень полезными. Это последнее письмо. Послезавтра мы сбегаем и берем кучера. Все заработанные деньги вкладываю в поездку: именно для такого события я их и берег. Я бы приехал к тебе и помог, но знать бы, где ты, какой у тебя срок и какая ты стала… Не знаю, избегала бы разговора после убийства, или наоборот, пыталась бы все прояснить. Теперь мне стало легче и голова от дум не трещит.
Перед самым отъездом я обязательно напишу… Даже если опять подумаю, что это бесполезно! Заставлю себя.»
«23.04
Попытались, не удалось. Совершенно не знаем о том, что творится на границе. Пропустят ли нас? Ему пришла безумная идея притвориться охотниками, но на это я совсем не готов. Перевоплощаться в таких бездушных тварей — омерзительная вещь. Искали сегодня проводников, они, вроде как, и разведчики. Сказали, что пока все чисто и, если прибудем к границе в час, то поймаем удачу. Так и хотели сделать: вот, собрались, а карет-то свободных нет! В каждом доме один кучер и заплатить ему придется немало, чтоб перевез через Атрандо. Другого пути нет. Денег хватает, но вопрос возникает в другом: на что жить в Улэртоне? Кто даст в аренду хоть какую-нибудь квартирку беженцам? Или не догадаются… Если у владельцев будет необходимость, то любому отдадут. Меня ничего не держит здесь и как же повезло мне с попутчиком — хороший советник и благодетель! Жаль искренне, что люди не осознают, что в толпе магов встречаются добрые люди — настоящие ангелы! Не избитые никем и ничем, нетронутые и всегда готовые помочь… Времени не было о нем рассказывать, да думаю, что не нужно вовсе. Такого же описания достаточно? Как дурак, и может, действительно таков…
Завтра уж точно выезжаем. Договорились с кучером, отдали ему полсуммы. Сказал, что часа два, и мы окажемся на границе, так что в одиннадцать ночи уже на колесах. Доверия он не внушает, и не хочется доверять такому свою жизнь, но рекомендации у него отменные. Кого только не катал, и все живыми приехали. Долго вынашивали эту мысль, да все не силились. Целые месяца мы были на вражеском поле и сдвинуться не смели, от страха. За такое можно презирать и осмеять, и я соглашусь. Чтоб лишиться всех этих терзаний, хотел что-то успокоительное поискать, и мне друг его предложил порошок какой-то со словами: «С этим точно забудешься и до эйфории недалеко!» Повелся, если б не знал, что это. На минуту даже захотелось, тогда и мысли всякие были, что в дороге плохо станет от тревоги, и только труп мой попадет в Улэртон. Лишь попробовать, но желание я оборвал. Все же ужасное это дело… Не позволю себе. И страшно, что таких «блаженников» очень много в здании. И трудно не понять, почему. От этого черта внутри так и не суждено мне избавиться. Спать не хочется совсем. Это все последствия… Схожу за водой. Не могу уснуть без стакана на ночь, честное слово.»
«17. 10
Зажилось нам на славу. Если б так было на самом деле, то не написал бы… Везде бы выскочил какой-то подвох. Уже столько времени мы в Улэртоне, а я так ничего и не объяснил. Всего слишком много, и если б ты была здесь, рядом со мной, то рассказывалось бы все гораздо легче. Так вот. Пришлось перечитывать прошлое письмо, не лишая себя дозы стыда. Доехали мы с остановками. После того, как проехали границу, пришлось искать другого кучера. Отдали тому обещанную половину, так он и поехал… Атрандо — сплошные лесные холмы. Теперь и я в этом уверен. Это ужасно, если идешь пешком, не видя вдалеке никакой цивилизации… Останавливались пару раз, пытались угадать, куда идти. И дошли до городка. И любопытная вещь: страна это, которая раннее считалось непризнанной, словно другой мир! Все там наоборот, не как у нас! Хотя бы в пример… Платья у них мужские востребованы и юбки. Это как форма для удобных тренировок. Бой у них кулачный, на мечах редко кто дерется. Уж не знаю, насколько это удобно, не пробовал. И то мы прошлись лишь там, куда вела дорога к кучеру. Отыскали быстро. Некоторые ведь там на устаревший лад говорят, мы не сразу поняли, сколько он предложил. Он еще шепелявил ужасно, и речь неразборная оказалась. Так и сели, махнув на все. Жаль, что часов с собой не было… Впрочем, что дальше рассказывать? Так же скитались, места не могли себе найти. В Улэртоне, как только прибыли в столицу, разыскали местный притон, видимо, особо озабоченных пьяниц. Я бы тут же развернулся, услышав шум да грохот, но мой товарищ остановил меня, мол, сколько еще голодать можно, и что совсем сдурел я вдруг… Обидно, но ничего не поделать. Остались.
Нет времени расписывать все в подробностях, как я обычно делаю. Скоро нужно идти нам к одному человеку, предлагавшему неплохую работу… Он уже меня торопит ужасно.
Надеюсь, воздержу себя от того, чтоб так часто писать. Это глупо. Мне бы хоть строчечку от тебя, и легче бы стало…
Кажется, слишком многого прошу.»