И случилось это вечером того же дня…
Посреди двора стояла коляска, запряженная парой серых лошадей. Кучер, слезший с козел, остановился подле набежавшей толпы: кругом теснилось множества народу; впереди, у самой дверцы, — слуги. Все перешептывались, кричали, ахали: дело понятное, в замок Тираф пожаловала важная гостья. Кучер, мотавший головой и подправлявший всякий раз ремень, смотрел в недоумении на румяные лица девиц и повторял себе под нос:
— Экий грех совершают! Проходу не дают девки!
В толпе только и мелькали белые аккуратные воротнички, черные платьица. И тут вдруг — злая экономка, с раскрасневшимися, как лепестки розы, щеками, растолкала весь люд своими мощными локтями, и, протеснившись к карете, приветливо улыбнулась гостье, разглаживая края своего платьица, обтягивающего пышные ее формы. «Ты погляди-ка, а, Зорька, — говорила на ухо своей подружке служанка, — гляди, как напомадилась, будто свататься пришла. А куда ей?». Смех разливался из уст, переходя к другим, угрюмым девицам, и те сдержанно посмеивались, пуская злобные шутейки. «Но не мужчина, этак, значит, — заметила одна из них, указывая на силуэт женской прически в окошке, — что же, женщина-с. А может, с муженьком своим, а экономочка отобрать желает-с. Ух, ветер проказливый! — подправляя пучок, жаловалась служанка другой, высокой и худой, как дьяволице некормленой. — Все портит!». Та украдкой поглядела, как пальчики ее приглаживают растрепавшиеся волоски у висков и, не сдержавшись, пробурчала: «Будто замуж тебя кто-то позовет». Ответ таков: «Ну и не нужен мне мужик, коли разлюбит из-за прически!». Шум да гам стоял ужасный. Экономка, вдруг порозовевшая, пытливая, грозила ближайшим девушкам пальцем да что-то нераздельное шептала. Угроза эта сработала, и лишь отважные стояли с высоко поднятой головой, высматривая гостью за приоткрывшееся дверью.
Появление той женщины, какой вовсе никто не ожидал, навеяло великое удивление на всех, кроме экономки. Из кареты выступил сперва кончик черных туфель, затем подол пышного блестящего платья. Всеобщий шок понемногу сменялся скепсисом. Приняв руку экономки, впервые очищенную ото всякой грязи, женщина выскользнула из кареты. Служанки замерли, точно статуи, и лица их побледнели. На вид гостья уже на пороге сорокалетия, хоть и держала ровную осанку, двигалась плавно, словно кошечка, готовая цапнуть того, кто к ней не благосклонен. Глубокое декольте, обнажающее белую грудь, русые завитые волосы, темные тени блистали на лисьих веках, серебряное ожерелье на шее — эталон ведь, а не женщина! Эта мысль сорвала покров с давнего счастья: они знали, знали кто это. Отдернув руку с некой неприязнью, гостья прошла вперед, вдоль расступившихся служанок, а те, как подол платья исчезал, начинали восторженно переговариваться.
— Бесстыдство, — проскрипела зубами женщина и тут же сжала губы.
Какая чудовищная скверна. Экономка, еле поспевая, держалась чуть подальше, заглядывая ей в лицо.
— Госпожа, — восклицала она, сторонясь подолов платья, — госпожа Амеан! Все удивлены вашим приездом. Царь желает видеть вас в своем кабинете. Позвольте мне отвести вас и оставить наедине с Его Величеством…
— Отведи, — пренебрежительно ответила госпожа, резко остановившись, — без шуму, прошу. Ваше-то Величество, он один? Без неприятностей? У меня дело важное, и если кто-то сорвет, то бестия ему сочтет это за смертный грех.
— Один, один! — сыпала экономка, словно бисером. — А хотите царицу увидеть? Она тоже ждала вас, а тут и вы… В общем, она тоже будет рада… Давайте, нет, сюда вот, Ваша честь… ох, — указывая на левый поворот, засуетилась она, чуть было не подхватив гостью под локоть, объятый в синюю перчатку, — вам комнатка заготовлена, и поужинать можете, все к вашим услугам, все-все-все!
— А где у вас тот мужчина-то был, беленький? Это недоразумение какое-то! Прежде он всегда встречал всех гостей, вышвырнули его, поди? — в голосе Дарьи проскрипело раздражение.
«Эта пищалка меня до греха доведет! — думала она, помчавшись к дверям. — Все нервы расстроит раньше времени. Меня, потонувшую в скорби, расстроит! Совестно! Все тут бабоньки бесстыдные»
— Вы пошли бы лучше к своим девкам и урок бы им дали, проказы-то какие. Совестно вам! Да кто вы вообще? Кем приходитесь?
— Ох… приучила, скоро, скоро шелковыми станут. Не сердитесь, госпожа. Царю-батюшке не любо это… Он сейчас в приподнятом духе. А я экономка, к вашему сведению, — она была уже на краю, когда злость еле сдерживалась. — Девки-то еще приучатся, они так, от удивления. Люди, все-таки.
Впрочем, всю дорогу говорили мало, больше восклицали. Все в голове экономки тогда смешалось, отчего и вышла несуразица. Выкрикнула что-то Дарья Амеан, всплеснув руками, и затворила дверь перед самым ее покрасневшим носом. Но всех более горячились оставленные служанки: «Что теперь, прихватим, да, девоньки?», «Я все, все… Сбегу от тирании», «Да кто тебе позволит?» — кричали завистницы. Этот приезд положил начало всему маленькому разраставшемуся несчастью.
Зайдя в царский кабинет, госпожа игриво остановилась у порога, улыбаясь его виду: тот, рассеянный, согнулся, разгребая бумаги, и, поприветствовав, махнул на это дело. Одобрительный кивок. Рассевшись в кресле, Дарья положила ногу на ногу и, видя все его волнение, пытающее скрываться за равнодушием, промолвила с радостью:
— Сколько лет, сколько зим! Вы помните меня, я надеюсь. А на письмо то мое не сразу ответили, ух, интриган! Ну, я-то не просто поболтать пришла; конечно, и от этого не откажусь, но вы это… примите к сведению. А то по дороге вашу экономку спросила, мол, где твой советчик, ни-ка-ко-го ответа! — раздельно проговорила она, жестикулируя. — Вот не знает, а. У вас хочу спросить. Мне, если честно, он больше нравился, и молчал всю дорогу, а теперь!..
— Он вынужден был покинуть нас на время по семейным обстоятельствам. Симпатия — это единственное, ради чего вы спросили это? Не переживайте. К следующему вашему приезду и он появится, хотя… — Грифан замолчал, всматриваясь в ее напряженные черты лица, — приезжаете вы редко, очень редко. Может, советник мой и вовсе уйдет со своего поста.
— Ну, мужчины! А я-то говорю, что все хорошенькие с виду, а на самом деле у них свои черти в светленькой головушке. Вот, что меня отталкивает… О, Грифан, да я в печали… скорби, — резко перевела она тему, заметив, как быстро лишается его внимания. — Знаете ли вы, что мой друг умер? Знаете? Да откуда вам… Генри-то, Генрюшка погиб. Сердце его загубило, а как долго спало! Это был человек ума! Я-то давай письма ему писать, а сыночек-то его прислал ответное. Вот, вот… с собой, — вынула она сложенный лист из кошелька и стала им размахивать, подчиняя себя воли чувствам. — Возьмите… А давайте я вам прочитаю. А то не поверите, знаю я ваш хитрый ум. Слушайте, батюшка, — всхлипнув, она развернула письмо и с подделанным огорчением начала:
— «Не могу не сообщить вам, как старой подруге отца, о его смерти, как бы… печально это не звучало». Печально! — перевела она взгляд на него. — Печально! Это слишком мягко сказано. Так… Где тут? — почесала Дарья висок и, водя пальцем, ткнула на первую строку. — «Извините меня, но поймите мою скорбь…» Так! Все, вот, слушайте опять. «Я послал за доктором, но тот не смог установить причину смерти. Я предполагаю, что это сердечный приступ. Знали ли вы об его проблемах с сердцем?» — голос затих; все это было произнесено чрезвычайной скороговоркой: чем дальше, тем быстрее захлестывали чувства, и кашель разом прервал ее красноречие.
— Извините, — вставил между тем царь, — вы слишком взволнованы. Отдохните лучше и потом продолжайте.
— Отдохнуть? — засмеялась Дарья, обмахиваясь кошельком. — Да когда мне, Господи? А, батюшка? Вы не представляете, что у меня творилось в доме, все это время! Садовник-то умер, и подумали родственники, что убийство кто-то подстроил. А у него прежде неоплаченные долги были в банке; даже не знаю, при чем тут я. Меня обвинили! — воскликнула она, томно вздыхая. — Да я бы никогда к такому старику вялому не прикоснулась, а как тело увидела, так все свело… Ох ты ж, Боже… Вот такие дела. У вас тут что-то жарковато, хоть и вечер. Или я так возбуждена, что на месте не сидится. Завтра похороны будут, а у меня ничего черного нет. Вот беда-а-а! — протянула Дарья, мотая головой.
— Так с каким делом вы прибыли? — строго смотрел на нее царь, совершенно не внимая болтовне.
— А известно вам, какое! Доченька у меня сбежала, а я и найти не могу ее. И вдруг узнаю от служанки, что где-то здесь она прячется. Дай-ка, думаю, и приеду, как раз вас навестить. Она, бессовестная, посмела мать огорчить. Вот, какие дети нынче неблагодарные, а вы дальше говорите, что хорошее поколение растет. Так что? Здесь она? Или мне наврала служанка?
— Я слышал о вашем несчастье, — ответил Грифан; сидел он неподвижно, все с тем же напряжением всматриваясь в лицо Дарьи Амеан, — и искренне сочувствую. Но, к сожалению, помочь я ничем не смогу.
Она смотрела на него как на помешанного, хотя никаких признаков сумасшествия он не выдавал. Это чувство выходило из личных принципов, и даже сейчас Дарья не готова полностью отречься от того, что ей донесли. И возражения она не приняла; напротив, с каждым своим новым словом становилась все раздражительнее, точно во вкус входила. Сердце стучало как оглашенное, накануне встречи с Розалиндой, отчасти из-за подлого чувства, что она плутает и просит едва ли не божьей милости у всех, кто встретится ей в земном лабиринте. Царь же, понимая ясно мотивы побега ее дочери, выдал наглую ложь.
— И впрямь не знаете, Грифан? И что же вы слышали? Знаете хотя бы, куда чертовка могла деться? Она на меня позор навлекла! Не представляете, какие обо мне говоры идут. А это хорошо, что вы не слышали, хорошо… Иначе бы, наверно, отвергли меня и никогда не впускали в замок, — чопорность легла на ее черты. — И сыновья мои ума не приложат. Все в печали. Ох, как вспомню, как ее сюда маленькой девочкой привезли, так сердце кровью наливается. Не зря же мне говорили, что всех нужно смалу воспитывать. Вот, не доглядела и следа не оставила. А я сегодня, перед тем как к вам ехать, спрашиваю у служанки, мол, ты-то откуда знаешь, ненаглядная? — чуть смолчав, набирая в легкие воздуха, Дарья продолжила:
— Сказала, значит, что ей-то подружка, оказывается, доложила. А она простодушна до нельзя. И видя, как я убиваюсь вечерами, решилась… и один любопытный факт уловила. Понаслышке правда, но преинтересный.
— Послушайте, — низкий, упрекающий голос, — при всем моем уважении к вам и вашей семье, я не могу одарить вас какой-то надеждой о том, что знаю, где она может быть. У меня нет достоверной информации. На этом и закончим. Удачных вам поисков.
— Да погодите вы! — встрепенулась тут же Дарья, покачнувшись, чтобы встать. — Еще минутку. Я-то вам самую ягодку не рассказала! Самый сок не выжала! В вашем замке случилось то, чего ждала я все это время. Кажется, что у господина Филгена роман закрутился с моей дочерью. Вот, как судьба поворачивается. Особенные связи, — энергично ударила она на «особенные». — Служанка как увидела, что они вместе чуть ли не плачут, то сбежала сразу. Эх, вот могла бы подождать и узнать, о чем разговор. Нет, испугалась…
— Я не одобряю подслушиваний, Дарья. И этот поступок повлечет за собой наказание. Знаете имя служанки? Если вам не известно, то экономка все равно прочует крысиную натуру.
— Откуда мне, батюшка? Ну и пусть, да, действие личное… Но какое! Мне-то, матери, важно знать. Могу я у вас остаться на ночь? Кучер, наверно, все, отбой. А пешком не пойду. И поужинали уже?
— Оставайтесь, — безразлично проронил он. — Вам заготовлена комната. Нет, приходите к девяти часам. Царица будем вам рада.
— Ну, как знаете, — ее губы тронула усмешка. — А утром мне на похороны ехать. Рано нам придется расстаться, и кто знает, встретимся ли когда-нибудь снова. А вы сегодня не в духе, — заметила она, уже поднявшись на ноги. — Случилось что, поди? Что вы, до сих пор с женой в обиде да в ссоре? Не пойму никак. Она женщина мудрая, и вы не хуже. А все как… не пойми кто.
— Это давно уже разрешилось. Не воспринимайте всерьез некоторые вещи. А то бывает у вас, что-то, что не нужно, чуть ли не трагедию устраиваете; а то, что действительно требует внимания, в шутку оборачиваете.
— А вы к чему клоните?
— К тому, что пора отпустить взрослого человека из своего гнезда. Ничего путного не вырастет, если будете вечно под материнским крылом ребеночка держать.
— Ну, это вы так думаете. Устала я за сегодня, нет сил больше спорить, Грифан.
Повисло молчание. Дарья против воли подняла взгляд, расправила пышный подол и гордо вышла, не оборачиваясь, с ясным пониманием, что досада разъест все наигранное самолюбие. Вот, кажется, уже свершилось — дверь захлопнулась. Подле лестницы встретила ее экономка и, махнув рукой, повела к покоям царицы. «Откуда ему, бездетному, знать о тонкостях воспитания, — думала госпожа, сжимая губы. — Розалинда не взрослый человек. Ей шестнадцатый год миновал, а в душе вся та же загнанная в капкан девочка». Дарья безудержно размышляла, как бы поставить ловушки похитрее, но организм требовал еды — мысли тяготились. На случай вранья царя, госпожа ясно решила, что ей предстанет повод узнать о всей ситуации из уст тайных сплетниц — служанок — и одержать, наконец, вверх над слухами, чернящими ее честь.
***
А пока разгорались бесовские разгадки, за стенами шла обычная жизнь.
Ночь — предвестница всех смутных разгадок, настигнувших уже на рассвете, — привела двоих спутников к смертному дому, в котором выжался из дряхлого тела надменный дух. Кучер домчал их за полтора часа, потребовав четыре золотых монеты. Еще до этого отъезда из замка, Розалинда провела с царицей беседу, в ходе которой получила благословение и искреннее пожелание удачного пути. «Эта встреча не последняя. Всего-то прервало время одно большое обстоятельство», — говорила она Филгену, цепляясь за сиденье, как только карета покачивалась. Дорогу они срезали, чтобы скорее покинуть замок, в каком надолго засела одна язва. Новость о ее приезде подняла всю прислугу на ноги, отчасти от того, что по языкам она скользила шустро, и перескакивала даже через границу.
Ночь была темна, безлунна; по всей округе бликовал рассеянный белый свет. Фонари светились вдали, над другими крышами. Дом Филгена находился в районе таких же белых, высоких, почти что одинаковых, зданий, если бы не развешенное белье на балконах и не дымящиеся трубы. Сумрак сгущался, проникал в окна, обхватывая тихую колыбель беспечности в свои острые когти. Темнота разъедала глаза, сгрызала белки, да так беспощадно, что ни единого просвета не было видно. Дверной щелчок. Розалинда прошла вглубь, за ее спиной зажегся огонь. Она оглянулась: игривые звезды блистали в темных глазах, огонек захватил бездонную глубь и пустился в самое сердце, разжигая на лице слабую улыбку. В эту минуту, когда тишина резала уши, раздался сильный удар грома. Дождь крупным ливнем застучал в стекла, стекал по трубам. Розалинда вздрогнула, и дверь тут же захлопнулась. Филген, держа в руке подсвечник, аккуратно обхватил ее ладонь и повел направо по коридору. Точно злобный дух проник в когда-то жившее место: на миг даже послышался звон металла. Розалинда сжала пальцами ладонь Филгена и, обернувшись, встряхнула головой, оставляя скверные мысли на воле. «Всего лишь показалось, с кем ни случается? — успокоение это оказалось тщетным. — Если и умер здесь человек, то это не повод боятся каждого шума природного. Как глупо!». Узорчатые арки медленно утекали из виду, будто бесконечный туннель. Розалинде хотелось говорить без перерыва, а не внимать пугающей тишине, щекотящей нервы.
— Это было смелое решение… — проронила она и тут же замолчала.
Филген остановился: отголоски стука каблуков рассеялись. Посмотрел на спутницу, но разгадать этого взгляда она не смогла: «Что такое? Упрек? — мысль эта пронзила ее». Не удивительно, ведь в голосе ее звучало волнение, перетекающее в панику. Воск неспешно стекал со свечи, огонек спускался. Он бросал желтые круги на стены, пол и потолок, но не доходил до сужающегося конца, в который Розалинда вперилась взглядом.
— Это какое решение?
Она смолчала: губы подергивало.
— Решение покинуть замок, — произнесла наконец Розалинда, затем тихо добавила:
— Если бы нас заметили? Даже хотя бы из окна. Дарья Амеан — вот, кого я боюсь, похуже всех тех случившихся трагедий.
— Я думаю, что этот страх ни к чему. Она не посмеет ничего сделать преступного и в суд не пойдет. Даже если так случится, то ее примут за помешанную. Ведь ты в праве распоряжаться жизнью, как тебе того хочется, — выдохнув, Филген пошел прежней дорогой. — Так что постарайся не волноваться, — в этих словах чувствовалась улыбка, хоть Розалинда и не видела ее, а только белесую макушку. — Она не узнает, где ты. Дом пуст. Теперь.
— Почему пуст? У вас же были слуги.
— Были когда-то. Ничто не вечно. Точнее… я просто отпустил их. А то звучало так, будто они умерли. Нет. Еще до этой смерти я думал над тем, как бы поскорее уехать отсюда. Подготовил все заранее. Ты ведь поедешь со мной? — спросил Филген, обернувшись.
— Но куда? В Блоквел?
— Да. Туда нам и место. Я продам этот дом и ничто больше не удержит нас.
Было уже очень поздно, когда они вошли в ближайшую спальню, а Розалинда все не спала и размышляла. Бесконечный поток мыслей — одно из явлений, перед которым человек бессилен. Легла она поздно, к трем часам. Филген, свернувшись на измятой постели, тихо посапывал, когда время перевалило за полночь.
Что-то неопределенное волновало Розалинду, то, что разгадать нельзя, потому что не мысли это были. Случались мгновения, когда тело насыщалось энергией: хотелось вырваться наружу, обдаться прохладой и, наконец, убить внутреннего чертя. Мучили эти неожиданные желания; например, ни с того ни сего хотелось отпереть дверь и побродить, как призрак, по коридорам. Если бы кто-то спросил Розалинду зачем, то она и сама бы не изложила причины, разве кроме как «захотелось». Невыносимым рывком встревали в ней воспоминания об обидчиках, котромы порывалась Розалинда вдруг пойти и отомстить. Неважно как, хоть убийством. Но понимая, что страх встретит ее у порога, бесшумно ныряла под одеяло. Свеча тихо угасала. Вскоре темнота накроет комнатку целиком. Порой в голову Розалинды вдалбливались и чрезвычайно недопустимые мысли. Рука, подчиняясь лишь сердцу, плавно подкрадывалась под одеяло к сопящему телу, касалась ледяной кожи кончиками пальцев, и — все. Здравый рассудок, на счастье, приходил вовремя. В трепетном ожидании Розалинда чего-то ждала, а рассудить что не могла. Несчастье ли? Только это и могло прийти к ней, настроенной на какое-то происшествие. Чудились и отголоски звуков: дождь не щадил и злосчастно барабанил по окнам, будто старался ворваться и залить Розалинду, дрожащую от захлестнувших эмоций. Вновь поднимаясь, она босиком ходила на носочках, да все поглядывала на Филген: спит ли? Просматривала полки, вытаскивала книги за корешок, любовалась и тотчас же ужасалась от иллюстраций. И все не то. Чего-то явно требовала душа, а сна ни в одном глазу не было. Напротив кровати тикали часы: вот уже маленькая стрелка стояла между «2» и «3». Страх поджимал, когда приходилось топтаться мимо зеркала: каких чертей держит этот портал? Предугадывала и соображала Розалинда, останавливаясь посреди комнаты, и ждала, все ждала — не постучится ли кто? Дух Генри? Он ведь витает здесь и разозлится, когда увидит запертую дверь. Розалинду обдавало жаром, и облегченные вздохи вырывались из уст: «Хорошо, что в гостевых комнатах есть замки. И почему мы здесь, а не наверху?». Таким темпом и появлялась новая гнилая пища для мозга.
В шуму Розалинда, наконец, улеглась. Быстро запрыгнула на кровать, та скрипнула. Оглянулась по сторонам, вниз, и, перевернувшись на живот (в то время предрассудки о приходе кошмаров мучали ее), сжала в объятьях подушку. «А тело-то увезли? — мысли тихо убивали Розалинду. — Да увезли… Филген не мог допустить, чтобы в его доме был труп». Вдруг захотелось поскорее заснуть, так как чувствовала она себя ужасно измученной. Впрочем, это удалось даже через такие мучения. И впрямь: заснула она крепко и последнее, что помнила — укрытые его плечи, утопающие в чужих темных объятьях, и рассыпанные волосы на подушке. Дальше картинка замерла и повисла в жуткой тьме.
Проснулась Розалинда поздно: стрелка часов перешла через десять. С большим трудом она открыла глаза, потерла и потянулась, выпрямляя руки. Никого вокруг не было, даже Филгена. После Розалинда поняла, что тот укрыл ее, так как легла она без одеяла. «Ведь так, — засомневалась она на мгновение». Вопреки ее бессоннице, энергия вспыхнула, и, вскочив с кровати, Розалинда поспешно вылетела из спальни и, зайдя в ванную, склонилась над раковиной. Холодная вода полилась из крана, и, обрызгивая себя ею, Розалинда вздыхала, восполняясь необыкновенными силами. Отражение в зеркале гляделовозбужденно. Вчера с собой она взяла наспех сорочку, которая теперь прилипала к телу, отдавая неприятным чувством и духотой. Утренние сборы прошли быстро: скомкав сорочку, Розалинда запихнула ее в сумку, даже не подумав повесить сушиться. Не те мысли занимали ее, все думу думала о похоронах: «Это очень печально — видеть близкого мертвого человека, которого уже в землю опустили. Никогда не любила эти… обряды. Как-то по-ведьмински, а у них там что? Как они погребают своих? Жаль, что читала я лишь о травах, когда была в замке… Отыскала бы чего интересного». Сегодня перед сном, лежа в кровати, Розалинда и не думала об отъезде в Блоквел, совсем другое ее терзало — сущие мелочи. А что там, ветка, что ли, скрежет по стеклу? Наверху… кто-то есть, наверно, грызуны какие-нибудь? Вот, прямо над головой — тому подобное издевалось над ней, а на деле — показалось. «Как же люблю это слово! — восклицала она про себя, засматриваясь в широкое окно. — Такое нужное всем нам. Да, мы не умрем без него». Воспоминания о том, как кружилась и болела голова едва ли не перетекли в текущую реальность. Заправляя кровать, Розалинда думала о многом: «В таких районах всегда так тихо? Точно всех перерезали». По крайней мере, она совсем не мыслила, что проснется завтра и весь мир ей покажется таким смешным и мелочным, как и те страхи, висящие чудовищными силуэтами.
Утро вторило о хорошем, теплом деньке.
Лужи уже иссыхали, оставляли после себя большые мокрые следы. Кусты сирени медленно покачивались, точно протягивали тоскующую песню, а Розалинде и не расслышать. Вот стоит лишь выйти — и запоют они, унылые, хором еще громче и ярче. Небо прояснилось: проплывали рассеянные облака, птицы больше не размахивали крыльями. Каменная тропинка вела куда-то вдаль, где проглядывала темная стена, скрытая голыми ветвями деревьев. «Что это, — возник у нее вопрос, — флигель какой-нибудь? Но маловат…». Чуть было не отвернувшись, крем глаза приметила Розалинда, как одна из сухих ветвей упала на землю, а за кустами кто-то проскочил. Кто-то неуловимый, скрывающийся: на миг проглянула коричневая шляпа и тут же исчезла. «Вор? — тревожно подумала Розалинда, пригвождённая испугом. — Что ему тут делать? Или новый хозяин дома?». Надобно было идти и разобраться, но какой-то подвох удерживал ее попросту смотреть и отрывисто дышать. Что-то неясное, неизведанное — в этом случае тайна скрывала какую-то остроту, и, оступившись, она пронзит Розалинду без каких-либо шансов.
Прятки продолжались недолго. Нащупав ручку двери, ведущую на веранду, она не спешила открывать. Наконец, шляпа вынырнула из лиственных волн: что-то рассматривая в руке, мужчина, подбочась, натирал этой же ладонью усы. Предмет сверкнул на солнце. Драгоценность! Точно вор, теперь у Розалинды не было и сомнений. Одет он был в черную рубашку с пышными рукавами, и по пояс погряз в кустах. Улыбка засверкала не хуже драгоценности. «Нужно идти сейчас! Видно, что еще себе что-то присвоит. А где этот камень-то взял? В дом же не заходил?». Розалинда, не думая больше, выбежала за порог, да так, что чуть не оступилась и не ударилась лицом об деревянные полы. Хлопок двери раздался по всему саду, так, по крайней мере, ей показалось. Тяжелый вздох — и вот стук сердца участился, взгляд пробежал по мужчине, застывшему без действий. Он опустил руку, отшатнулся и снял шляпу. Розалинда в мучительной нерешимости шагнула вперед, как бы порываясь что-то выдать, но воля не позволяла. Тот же молчал, глядя в землю и что-то обдумывая. Тишина оборвалась неожиданно и резко. Предполагаемый вор вынырнул из кустов, пошаркал носками об листву и со стыдливой улыбкой поднял голову.
— Здравия вам! — выкрикнул он, поглядывая на Розалинду. — А вы хозяйка нынешняя? Извините, что ворвался… — мужчина дергал правой ногу, воротил ступню, а ветвь все никак не отпускала. — Дело было. Понимаете, все, как съезжал, обронил брошь здесь. Уж больно дорога она мне: и сердцу, и в материальном плане. Супруга моя печальна останется, поймите, Ваша милость.
Наконец, вырвавшись из оков, мужчина по-доброму усмехнулся. Подойдя к крыльцу веранды, он облокотился о столб, явно рассчитывая на продолжительный разговор. Теперь Розалинда стояла в задумчивости, и приниженная, бессмысленная улыбка бродила на ее губах. «Так вот в чем дело! — промелькнуло восклицание в глазах». Сдержанный кивок. Он скосил на нее глаза, что держали в полуобороте, и оглядел пристально, не спеша; после мужчина медленно повернулся, вздернул руку и, то и дело поднимая ее к солнцу, рассматривал.
— Понятно, — промолвила Розалинда, — еще что-нибудь потеряли?
— Да нет, все потерянное нашел. Спасибо, что не прогнали, а то бы не добро мне было после этого. Ну, спасибо, как говорится, в карман не положишь, — повертел он в пальцах брошь, — услуга за услугу, и счастье настигнет мир. Хоть маленькое.
— Зачем же мне? Погодите, в чем моя заслуга? — отвечала Розалинда, подняв взгляд. — Не стоит. Пойдите уже к вашей супруге и отдайте брошь. Вы ведь только за этим сюда пришли?
— Честно? Не только, — проговорил отчетливо, концентрируясь лишь на разговоре. — Я, идя сюда, подумывал молодого господина увидеть. Узнать, так сказать, причину такого массового избавления от нас. Я то с кухарками редко виделся, особо не влезал в слухи.
— И кем вы приходились? — спросила Розалинда таким тоном, будто любопытствуя только из-за приличия. — Господин Филген сейчас не дома.
— Садовником местным, госпожа. А, погодите, дом еще не продали? Живут здесь еще нынешние хозяева? А вам, девушка, за добро добром отплачу, — с этими словами он порылся в кармане, сморщился, и что-то застучало в его руке. — А вот! Не зря же все же берег… для особого случая.
Мужчина повертел бутыль с каким-то фиолетовым веществом и, откупорив ее, приставил нос к краю отверстия.
— Пожалуй, единственное приятное лекарство! — воскликнул он и сунул бутыль ей в руки. — Возьмите. В хороших людях земля нуждается.
За стеклом переливалась точно окрашенная вода с розовыми пигментами. Омывая края, жидкость словно меняла цвет и резко перетекала в фиолетовые волны; о, чудеса — где еще ей такое видывать! Розалинда потрясла бутыль, легонько надавливая пальцем на пробку: заискрились огоньки, поверженные солнечными атаками. Сомнение укололо ее: вдруг обман? Обыкновенный розыгрыш? Хотя особую важность все равно не несет это зелье, если не знать об предназначении и о составе. Будучи в доме Амеан, Розалинда хитро утаскивала книжки по землеведению, оставленные неизвестными предками в библиотеке и, забравшись под одеяло, рассматривала травы и читала то, каким именно цветом насыщается смесь из крыла летучей мыши и языка змеи. Тогда для нее это был непонятный детский лепет — все эта фантазия, ведь и вправду: что путного изготовишь из зверских частей тела? Даже дети не стали бы выискивать кого-то и подставлять животному нож под горло. «Будто и есть грязная вода после рисования акварелью, — думала Розалинда, не упуская из виду мужчину. — Спросить, что ли, для чего… А вдруг, наоборот, отрава? Ведьмы, вроде бы, берут подопытных зверьков и проверяют, правильно ли все вышло. А мне как проверить? Слепо доверится этому незнакомцу?».
— Осмелюсь спросить: и для чего это лекарство?
— Лечит любые раны, — тут же проговорил незнакомец, будто бы его послали сюда, чтобы отрекомендовать этот отвар. — Не верите, госпожа? А мою женушку капля этого… зелья излечила. Шрам у нее был на ножке, мы как промыли, так сразу капнули. Теперь и следа нет! И животных, и людей, и котов… Я-то для последних и создавал это. Пользуйтесь, и будет вам счастье. Да с собой носите, мало ли, что приключится. Совсем немного надо, но это смотря, насколько рана глубока…
— А состав какой? Сколько нужно ждать для заживления? Вы проверяли действенность на животных? — опрашивала его Розалинда, ступив в тень. — Есть ли исключения?
— Ох, да что вы! — засмеялся мужчина тихо и сдержанно, приглаживая усы. — Нет, живодерством не занимаюсь. Чем люди лучше животных? Для них оскорбление то, что люди приравнивают грешников к себе… Ну, это спорный момент. Проверял на себе, госпожа. Ссадина на лбу была, поглядите, — пальцем указал он на лоб, ближе к виску, — теперь ничего нет. Будто бы и не падал с лошади. Чудодейственно сие средство… А состав вам зачем знать? Практикуете? Есть исключение и, пожалуй, только одно — много не наносите на кожу. Может вызвать аллергию у обычного человека. Маги более чувствительны, нежели чем простой люд. Так что будьте осторожны. Одна капля — и всю родню перелечите. Для человека, все же, опасно будет. Особенно, если низкий болевой порог.
— Нет, не практикую, но много читала. Спасибо за такой подарок, — Розалинда улыбнулась, но мысль ее была совершенно противоположной: «Что это он о составе не говорит? Что-то запретное? Может, он какой-то посланник и разносит яд, чтоб после управлять людьми? И слишком оно идеально… Он, наверно, опытен в этом деле, раз может такие чудеса творить». — И сколько лет вы занимаетесь зельевареньем?
— С юношества, как молоко с губ оттер. Ну-с, госпожа, не могу задерживаться. Деток одних оставил, а они, смею предположить, уже перестрелку начали. Всего доброго! — низкий поклон; не ожидая ответа, мужчина рванул к забору и снова скрылся в кустах- воцарилась прежняя тишина, окликаемая ребячьем плачем из соседских окон.
— Всего… доброго, — проронила Розалинда в никуда.
Поспешные шаги вскоре исчезли, ветер бросил на лицо прядь волос. Спине похолодела, и сердце на мгновение замерло, а потом как застукало, точно по команде. Виски Розалинды были смочены потом, и дышать становилось тяжело. Хотела она уже уйти, но потом подумала, так, обрывками: «Куда это?… Проход там, что ли?». Спешить Розалинда не хотела. Простояла минуты три, сомкнула бутыль в ладони и, проложив взглядом путь, пустилась к кустам. Ветви сменялись и крутились как вихрь: царапали лицо, ударяли по векам, гнулись под подошвами. Легкий озноб еще не прошел, и это тоже хорошо ощущалось, ровно как сучьи удары. Ожидания оправдались: у самого плетня стоял флигель, покосившийся на бок. Крыша его была свешана вниз, черепица рассыпалась, и окна заколочены старыми досками. Создавалось подозрение, что не вчера прислуга покинула дом, а много десятков лет назад. «Может, снести хотели? — задумалась Розалинда, разгребая острые ветви. — Да не успели…». Было здание небольшим, вокруг разбросаны сломанные доски, щебень да кирпич. Линия эта из гор песка, огороженной площади порвавшейся веревки, поодаль стояла погнувшаяся лопата, воткнутая в песок. Очевидно, Генри затеивал расширить здание, но зачем? Картина этой разрухи предстала перед Розалиндой несчастной и брошенной. «Не успел он осуществить свои задумки, — с этой мыслью она еле как отвела взгляд и полезла дальше». Страшная духота стояла на дворе. Деревья пропускали солнечные лучи, так что в теньке никак не укрыться. Вздохнув, Розалинда взяла бутыль в другую руку, а освободившуюся размяла.
Тогда, стоя на веранде, двор ей казался маленьким, но заросшим. Теперь же, зная о том, что хранят за собой те кусты, Розалинда ни капли не подивилась тому, как же ловко мужчина лет сорока пяти смог пролезть через плетень и умчатся целым. Изгородь захватывала еще и кусочек леса, так что меньшая часть территории попросту не использовалась. «Выгодно же Филгену будет продать такое богатство! — восклицала Розалинда, идя по примятой траве. — Точно найдется тот, кто захочет снести все обломки и обустроиться по-новому. Вот только… Правду ли Амери говорил? Что земля эта вымрет? Если и бесплодна будет? Но для чего это все? Даже если и подстроено… Кто главная жертва той трагедии?». Небо проблескивало слепо, ели величественно прямо стояли над ней. Тут же солнечная искра чуть ли не ослепила. Зажмурившись, она потупилась в землю и заморгала. Розалинда тяжело перевела дыхание, но, странно, слепота все еще продолжалась. Изредка вскакивали какие-то фигуры — не больше, чем виденье. Вот только одно черное пятно оставалось на месте, не вскочило и было как будто… в действительности?
***
— Сегодня по усам у тебя не потечет! — воскликнул Амери и с размаху опустил ладонь на плечо Эстера, громкий хлопок сопроводился поддерживающими криками. — Или что у тебя там? — он нагнулся и вгляделся в него, едва ли не соприкоснувшись носами. — Ну, по бакенбардам тогда! И вообще, зачастил ты пить, скоро, вон, поди, по улочкам слоняться будешь и милостыню просить. Тогда, дружище, мы тебя только здесь приютить можем. Конечно, коне-е-ечно, — восторженно протянул Амери, расправляя плечи, взгляд его вперился в сидящего напротив мужчину. — Слово хозяина — закон! Все мы здесь под твою дудку пляшем, мой господин. Метлиан, что, и вправду последняя была?
— Да куда вам! — насмешливое недогование пробралось сквозь разговоры, — Сегодня, чего, опять вас укрыть здесь двоих?
Лицо Метлиана налилось каким-то восторгом от еще одного дня, проведенного в этакой среде: оно было весьма молодо, гладкое, что, кажется, бритва не касалась этих нежных черт. Даже волосы всегда расчесаны и завиты, будто от парикмахера не уходит, придавали ему вовсе не глупый или небрежный вид, а солидность и ощущение чина, как посмотришь на такого человека. Иногда в юношеской физиономии мелькало что-нибудь будто неприятное, что жутко отталкивало. Амери часто приглядывался к нему, наблюдал из-за угла и вынес только из своей слежки, как говорил Эстер, что все в нем ровно, хорошо и красиво. А чувство какой-то неприятной черты лишь было доказательством того, что Хендерсон, прежде всего, выявлял в людях подвох, заставляющий сторониться, уйти, куда глаза глядят, но глядят-то только на него. С этим возможно смириться, но избавиться от внутренней установки — навряд ли. В одежде же его преобладали светлые оттенки, что делало Метлиана белым пятном среди чертей и очень похожим на одного человека, но на какого — Амери долгое время не мог понять. «На Филю похож, — утвердилась однажды мысль, — оба краса парнишки, но слишком разные».
— Укрывай и сам залезай, — Амери улыбнулся и в ту же секунду опустился на стул возле Эстера. — Винишко-то ты давно, брат, не пил? Что, вкус детства вспомнил? А коньячок-то, — поднял он бокал, — домашний. Метлиан сам гонит. Не ожидал, не ожидал. Вы покалечите себя только, глупые.
— И кто это говорит? — спросил Эстер с неким достоинством. — Неужели тот, кто меня спаивал по молоду? Это тебе совестно так врать. Сам-то не отстаешь от нас. Каждый раз бокал подставляешь, как умалишенный. Вон, командир идет. Чего ты разлегся? Хочешь выскочить отсюда на второй день?
Он толкнул Амери в плечо, и тот, мигом опомнившись, зачем-то кивнул командиру. Метлиан похлопал глазами и поднялся: ладони их сомкнулись в рукопожатии. Эстер сразу понял, что он отвлек так командира от этого странного замечания. Не раз Амери подводил их, но выкручивался так, что позавидовать можно было. Облокотившись о стол, он встряхнул головой и отодвинул бокал.
— Эстер, — обратился к нему командир, — получил доклад?
— Доклад? — непонимающе протянул он, вдруг встревожившись. — Какой это? Писем, вроде, не приходило. Приношу извинения. Может быть, кто-то из мальчишек задержал или вы слишком поспешили.
— Сегодня он должен прийти, и я жду от тебя отчета.
Разжав руки, командир взглянул на Амери, сморщился от неприязни, а Метлиан пожал плечами, что, мол, тоже никаких известий не доходило. Что-то громыхнуло позади: сборище информаторов, а под ними — расплывавшаяся вода да осколки стенка. Один из них дернул своего товарища, какой крепко стискивал уцелевшую часть бутылки и что-то нервно зашептал. Зал наполнился напряженным ожиданием. Все в округе, даже служилые мальчишки прильнули друг к другу и обсуждали, что же сейчас будет. На командире лица не было: ни сердитого, ни счастливого — какая-то неопределенность. Удивление поразило всех, когда он безразлично прошел мимо и кивнул кухарке на осколки, та, старушка, принялась подметать да по ногам виновников бить веником. Тройку это дело не особо волновало, лишь Метлиан оборотился на звон и тут же отвернулся. Эстер задумался о письмах: «Нужно его-то позвать, — в голове всплыл образ мальчика, — спросить, что у них там». Слова командира заняли его, и обещало это только одного — неминуемую важность. Впервые он подошел и спросил о докладах и, как Эстеру показалось, был крайне встревожен. Все же один заядлый разгильдяй остался в этой компании: Амери не думал ни о чем и, изредка посапывая, глядел искоса на суматоху, что происходила вокруг, но интереса это не возбуждало.
— Ты его… это, — кивком указал Метлиан на Амери, — отведи куда-нибудь. Где вы спали этой ночью? А то, чувствую, командир не шутит. Потом опять этот пьяница жаловаться будет, что узнает все понаслышке и не может оценить ситуацию. Водой холодной, что-ли, умой…
— Где спали? Да здесь и разлеглись на лавочках. Давай лучше ты его. Пойду спрошу, что у них за дела там такие, командир сейчас на милости…
Метлиан согласился: не впервые он уносил своего приятеля отрезвиться. А Эстер же, придержавшись за спинку стула, отодвинул стол и направился к коридору. На пороге его встретил мальчик постарше, лет пятнадцати, опрятный и хорошо одетый — сразу видно, что любимец у кухарок. Широкие плечи, родимое пятно на щеке и засаленные черные волосы — вот, какие особенности приметил Эстер. Видя издалека решительный шаг, мальчик выпрямился и нахмурил густые свои брови.
— Письмо не приходило? — серьезно спросил Эстер.
— Приходило. А вам откуда?
Эстер поначалу не понял вопроса и издал тихое, но критичное: «Что?».
— Откуда писалось, — пояснил мальчик.
— Да черт пойми, откуда они писали, — он пренебрежительно махнул рукой и толкнул его в плечо. — Вперед.
Последнее слово звучала как угроза; он встрепенулся, закивал и быстро ушел с порога, поскорее протесняясь через толпу в какую-то дверь. Но среди шумных смеющихся забияк, Эстер вдруг столкнулся с каким-то задирой со шрамом за всю щеку и остановился. Суровый его взгляд смог пихнуть его в спину и заставить мальчишку вспомнить о том, для чего он здесь. Мальчишка отдалялся, а затем и вовсе исчез. Внимание приближенных привлекло заманчивое действо: мужчина, поддерживающий своего товарища, приободрял его и в нетерпении спрашивал о случившемся. Тот же, схватившись за живот, тянул рубашку, испачканную и измятую, точно в пасти потисканную.
— Это что же, как ты так кровью замочился? — нервно спрашивал мужчина, отдернув его руку от рубашки. — Посмотри, ведь не стыдно тебе. Докладывай! Позорник этакий, небось, напал на кого-нибудь. Люди смотрят на тебя, говори, пока честь твоя, пошатанная, еще стоит.
— Да, испачкался… немного, — проговорил тот в каком-то забвении, затем улыбнулся, будто вспоминая все произошедшее. — Что ты так? Бывает… Ты тоже, вон, не самый чистый. А все из-за такой-то ссоры. А у меня дело было… важное и соблазнительное до жути. Я…я весь в крови!
Вдруг он положил обе руки мужчине на плечи и с каким-то счастьем поглядел на него. Глаза его, чуть раскосые, сверкали утолением давнего желания, только вот темная кровь делала из него не полусумасшедшего, а настоящего психа. Люди сторонились по углам, ведь какая сцена — убийство! Хоть и грешно, но занимательно. Кухарка охнула и быстро слилась с толпой мужчин в обсуждении: «Это он… кого? — шептала она, развязывая повязку на голове. — Это он… где? Надо, что ли, позвать кого, чтоб делом этим занялся…». «Этот театр нуждается лишь в зрителях, — отвечали ей. — Посмотрим, может, сознается». Никто не интересовался, кто же этот человек и по чьему приказу его сюда прислали. Он был худо одет: иной посовестился бы выходить в таких тряпках на глаза. Пусть и привыкшие к разному, но все же способные осмеять.
— Кого… убил? — теперь в голосе его проблескивала тревога. — Признавайся, здесь все… Если не сейчас, то хотя бы под дулом командирским все расскажешь. Сейчас мы тебя вывезем, и будешь все совершенно другим людям рассказывать.
— Кого убил? — непонимающе повторил он вопрос. — А! Ну… гобитилу замочил. Там меня послали за курицей, а я принял гобитилу за нее. Только потом рассмотрел, как тушу разделывал. А чего?
Умирающий его взгляд вряд ли понимал что-нибудь, произносились отрывистые, неясные звуки. Не понимал он и смеха, сразившего мужчину напротив: в его глазах он выглядел оскорбляющим незнакомцем. А ведь что такого? И все в округе поймали эту волну. Из толпы послышалось задыхающееся: «Гобитила!». Между тем двери из комнат начали отворяться любопытными. Все плотнее и плотнее теснились гости. И должно было быть так: этот случай бы мимолетно потерял свою забаву, и все гости бы распрощались с ней, позабыли; но этот человек — мясник, как позже выяснилось, имел на своем счету ни одну такую же историю, и со временем они распространились на всех без исключения.
В ту минуту из сеней, сквозь пришедших дам, прорвался тот мальчишка, посланный раннее Эстером за письмом. Он вошел, еле переводя дух, и взглядом все бегал по залу; вот, наконец, поймал господина и, размахивая конвертом, томно проговорил, задыхаясь:
— Вот, Ваша милость! Отыскалось письмо. Извините за задержку. Служанки унесли его, не знаю куда… Сказали, что оставили на потом. Теперь передаю его в ваши руки, — не успел он и руки поднять, чтобы отдать, как Эстер жадно выхватил конверт, словно добычу. — Если нужно что-то будет, зовите. Командир в своем кабинете, зайдите к нему срочно. Просили передать…
Оставив мальчишку одного, Эстер отошел в сторону и, как потерянный, через неудачные попытки раскрыть конверт, разорвал его. Писанина оказалась большой, так что ему пришлось скрывать в углу и, напрягая глаза, вчитываться в строки да думать, что перенести командиру. Письмо было следующего содержания:
«Здравствуй, Эстер.
Данное послание адресовано сугубо тебе. Если побеспокоишься о донесении, то измени посыл. У командира я и так на плохом счету, и то, что ты скажешь повлияет на мою судьбу. Приукрась, смягчи слова, наряди хоть как, ведь главное — моя дальнейшая жизнь в вашем обществе. Ты должен это помнить. И не показывай ему ничего, только словами. Убеди хоть как, меня это не особо волнует, а точнее, это останется на твоей совести — твое обещание. Прежде будешь думать. Домашним тоже не рассказывай ничего. Только ПЕРЕКАЖЕННЫЕ факты. Что ж, я, пожалуй, подчеркну это, чтоб потом не было претензий.
Зелье распространенно. Я послал несколько людей по всему городу и дал им адреса тех, кто нам нужен, несомненно, мертвыми. Изготовляли в специальных цехах и чуть ли жизнь не отдали работяги, особенно я, смотрящий за этим действом. Это ты и скажешь командиру. Приказ выполнен. Чтобы не было вопросов, потому что ты наверняка в недоумении, что вообще происходит: дело серьезное. В основном, смертники — это люди из богатых семей. Простые же съедут и так, как узнают о массовых смертях. Твоя компашка знает об этом. У Амери даже был список семей, именно ему я поручил заняться выявлением точных адресов. По всем вопросам к нему. Не волнуйся, ты из полей вылез, до твоих предков не дойдет.
Хочешь знать мотив?
Он прост, и корни его вытекают из нашего проекта. Командир хочет убедиться в своей теории о том, что кланы существуют и они не пережиток прошлого. Впрочем, и вся та история о подземном городе… Я понятия не имею, действует ли это на каких-то нечистей. Это не ко мне.
Помни, что командиру ты должен донести обо мне только хорошее.
Или кровью своей поплатишься.
Всего доброго!».