— Ее? — спросила Афелиса и легонько взяла ее за руку, — кого это?
Илекс смолчала, борясь с сонливостью. Обморок выжал из нее последние силы, до того, что мысли ударяли ее, бились между собой в безумной хватке, и изредка, среди всей этой чертовщины, звучал голос незнакомки, покинувший их так скоро, словно никогда его и не было. Она оборотилась на нее при вопросе, принялась вдруг ее рассматривать пристально и с каким-то особенным любопытством, будто бы давеча никогда не видела, или же не успела рассмотреть. Резкое движение вывело ее из забытья: Афелиса отшатнулась, отпуская ее из своих легких, непринужденных объятий и приставила к самым губам стакан с водой. Стекло прохлаждало, а холодная вода разлилась приятным чувством в горле. Илекс хлебала ее, и вода эта, кажется, появлялась на висках: пальцы липли к щекам, ткань обхватывала ее, душила, и прохлада эта быстро рассеивалась. «Еще! Еще, прошу… — лепетала она, чуть ли не плача, — жарко… я хочу на палубу. Афелиса, отведи…». Мертво-бледная кожа ее насытилась кровью сполна. Мокрые губы дрожали в очередной просьбе, она смотрела на нее, выжидая первого движения, и вдруг приметила фигуру позади — кто это? Пригляделась: прямо, как солдат, стоял Элид, и ни слова, ни движения не произвел. Глаза ее сквозь пелену рассмотрели воспаленный, тяжелый взгляд. Какая-то тайна… что-то было в нем, чего Илекс испугалась до жути. В тот то момент он, тронув Афелису за плечо, сказал:
— Я не знаю что с ней такое, — проговорил Элид это собранно, видимо, стараясь рассудить все трезво, — но она просит, просит, чтобы мы ее отнести на свежий воздух. Давай скорее… я отнесу ее, а ты пока там, ну, подумай, что ли, как ее лечить…
Без промедлений и разрешения Элид выскочил вперед, и хватил ее за предплечье. Афелиса совсем посторонилась, и слова не вымолвила: тревога в ее взгляде стихла. Было у нее одно предположение, но, однозначно, лучше бы удостовериться с лекарем. «Элид не сможет рассказать мне по делу. Что такого стряслось? Понимаю только, что они с кем-то связались, но с кем? — этот вопрос волновал ее не хуже бедственного положения Илекс». Элид, оперевшись об стену, обхватил ее за пояс сзади, а второй рукой придерживал за спину. Она, в полудреме, что-то щебетала, но шла, хоть и медленными шажками. Последний взгляд его — какая-то непосредственность. Вероятно, он хотел призвать ее, или же наоборот подал знак не вмешиваться? Афелиса осталась в замешательстве. Дверь захлопнулась. На каюту упал сумрак, какой бывает в ночи, предвещавшие ливень. «Должны же быть здесь знающие люди. Леотар оказала бы нам большую помощь, не будь ее опасение. Они приходили из разных земель, жили, как обыкновенные люди. Кто-то обязан разбираться в медицине». Долго раздумывать не пришлось, да и мысли не склеивались. Афелиса бросилась на лестницу; их уже не было, а как взошла на палубу, так увидела троих девушек, склонившихся над Илекс, и Элида в стороне, пожимающего плечами. Она уж хотела пройти мимо, чтоб найти лекаря, как вдруг он схватил ее за плечо и повернул к себе.
— Они говорят, — кивком указал Элид на девушек, чуть старше Илекс, — что это так дар в ней просыпается. Но без лекаря никак. Спрашивают, происходили ли какие-нибудь странности? Мне откуда здесь, я за водой бегал… а ты хоть что-то видела?
— Да. Говорила в бреду, что видела кого-то. И все. Может, это и правда. Сейчас нет времени обговаривать это. Я иду за лекарем.
— Лекаря? — насмешливо проговорил он, складывая руки на груди, — поверь мне, Афелиса. Я весь люд здешний изучил, и могу сказать, что все, что местные спасатели могут сделать — обвязать рану какой-то тряпкой. А у нее эта рана истекает внутри. Они не помогут.
— И что делать? Нужно попробовать… — тревожно спросила она, и хотела пойти, но Элид все не убирал руки, — хочешь сказать, что ей суждено было так мучиться?
— Она не чувствует сейчас ничего, — вдруг заговорила одна девушка, гладя Илекс, упавшую в беспамятство, по волосам, — ты успел ее притащить сюда. У меня было такое, и поначалу это больно, точно изнутри сердце режут, но пока она… во сне. Не будите ее, или предоставите ей муки непосильные. Хорошо, что без осложнений.
Она молча смотрела на Илекс, так внимательно и бесцеремонно, что казалось со стороны, будто ей все равно на умирающую. А вид у нее был именно таков: черты более не дрожали, а замерли в страхе, перекосившем ее вспотевшее личико. Брови изогнуты в мольбе, грудь отрывисто вздымалась. Из коридора сквозило тьмой. Солнце скрывало за облака, на счастье. Афелиса долго не могла свыкнуться с мыслью, что нужно ее оставить, и жар пройдет сам по себе. Все же казалось ей, что Илекс страдает, и терзает ее… она. Кто та пришедшая к ней во сне? — никто не разгадал. Элид тяжело вздохнул и отпустил ее. С минуту смотрели они друг на друга молча. Горевший и пристальный взгляд Афелисы будто усиливался с каждым мгновением, проникал в сознание, душу. Что-то странное произошло между их кругом. Девицы шумно вздыхали, утирали платками щеки Илекс нежно и трепетно, боясь разбудить. Вдруг Илекс вновь побледнела, как мертвец.
— Сегодня и вправду состоится возрождение сил рубина? — спросила одна из них, сидя подле порога на корточках.
— Да. Мы надеемся, что погода нам не помешает. — ответила Афелиса, избавляясь от мыслей, — на нее это никак не повлияет?
— Ну… рубину нечего из нее взять. Можно сказать, что магия в ней умерла, а если учесть, что она маг, то в ней просто помирает обычный человек. Прежняя девочка. Обычно, после этого люди изменяются характером и могут быть сдержанными, даже очень. Ей этот обряд не принесет никакого вреда. А вы, госпожа Диамет, разве не испытывали такое?
— Я… нет. Не помню. И у всех ли так?
— Кому как повезет. Вы, видимо, настолько сильны, что дар с вами был с самого рождения, — милая улыбка засияла на лице, — мы можем посидеть с ней во время возрождения. У нее может быть эмоциональный шок, а после этого, что уж грех таить, всякое бывает. А как ее зовут? Где ее родители? Или она уплыла без них?
— У нее больше нет родителей, — вступился Элид с серьезным видом, — а звать ее Илекс. Да ну, она застесняется вас. Но как она вела себя в каюте… хотя, делайте, что хотите. Скажите уже Диамет, что лекарей на палубе путевых нет. А то никак не может уняться человек…
— Почему же нет? — отозвалась молчавшая все это время девушка. Черные глазки ее поднялись, — бабушка у меня лечит. Я могу позвать ее.
— Ты чего, Изольда? — упрекающе склонилась над ней подруга, — хочешь ее совсем убить? Нельзя. Никаких лекарей не звать. Организм сам о себе позаботиться.
Элид почесал затылок и развернулся. «Слишком утомился, — подумал он, — если ничего плохо не случиться, то можно идти. О ней позаботятся, а что говорить об Афелисе…». Та стояла и что-то обдумывала, по крайней мере, ему так показалось. На самом же деле почва для размышлений пропала. Ей пришлось заставлять себя двинуться, и пойди… но куда? Единственное, что сейчас взбрело в голову, так это проведать Анариэля и распорядиться окончательно о том часу, но тему это из-за чрезмерной назойливости она затрагивать не хотела. «У него свои дела, и у меня свои… были. Неужели нескончаемая занятость привела меня к тому, что я не могу позволить себя отдыха? Занятное дело». Идя по направлению к шканцам, она вдруг остановилась, и не сразу, после раздумий, развернулась и уже уверенно пошла к каютам. Волновало тотчас многое — и предстоящее возрождение рубина, проявление дара Илекс, поведение народа, и еще что хуже — не станет ли этот день роковым в их судьбе? Еще с того времени, как о том заговорили, витало множество слухов, что энергия может перенаправиться к пробудителям и убить их сильным потоком. Это она отрицала и осмеивала, говоря, что магия не может убить плоть, из какой она выбралась. Но все же, с наступлением этого часа, в голову приходило все плохое и ужаснейшее: «если это обыкновенная легенда? Предки не могли так обнадеживать своих детей. Они знали, что наступит день, когда человечество исчезнет. Не все, лишь малая часть. Рубин не может убить, может только оставить людей полумертвыми, но стоит отоспаться и силы придут, и дух посвежеет». Чтобы не думать больше и не подвергать себя внутреннему истязанию, Афелиса заснула в каюте, так как это было невыносимо.
***
Вечер медленно сменился ночью.
Тогда разожглись огни, прильнули друг к другу пламенные языки, и запел протяжным хором народ. Ясная ночь вторила о чем-то светлом, о снисхождении богов к своим детям, звезды светились ярче, будто бы запели вместе с обреченными на неизвестность. Шканцы загорелись: свечи, уставленные на бортах, рисовали треугольник. К мачтам с опущенными палубами прилипали дети. Укутанные в рваные простыни, они с печалью смотрели в небо, и губки их дрожали в такт песни. Непонятный язык, люди кругом, чьи головы покрыты были в плащи, свечи, и напряженность в воздухе, щекотящие тело — все это для детских невинных глазок казалось чудом — воплощением злобной сказки. Юноши затеснились у бортов, указывали пальцем на иных поящих, и посмеивались, толи забавности их, толи от отчаяния. Они — непонимающие умы, единственные, кто улыбался, хоть и с натяжкой, но не плача. Все шептались, и никто не смел что-то выкрикнуть. Такая прелюдия обряда была необходимой, и не все знали, что поют они, для кого и, главное — зачем. Песнь эта была скорбящая, и призывавшая живых духов восстать и покориться их власти, а они, соблазненные девичьим хором, приходили, и присутствие их ясно ощущалось на коже. Неразумные существа не вправе отказаться. «Сколько уже поют, а нет их… — настороженно говорила женщина, укутывая в платок своего ребенка, — удача уже нам не светит?». В то время ночь выдалась звездной — хороший знак. Колдуны ярые охотники на природные знаки, и всегда объясняли молодым, что это могло бы значить. Было среди этого шума, толкотни и сонное царство: совсем маленькие детки, оставленные родителями, посапывали в каютах. И Илекс, так и не очнувшаяся, была отнесена в капитанскую каюту. «Задавят ее, — говорил Элид, — не успеет очнутся, как умрет. А все-таки жаль, что она не увидит это событие, какое бы оно не вышло».
Не только палуба была взбудоражена, но и шканцы: Афелиса, откинув капюшон назад, читала про себя заклинание, стоя рядом со свечами, и ком страха застывал в горле. Даже и не верилось ей, что она — главное лицо этого действа, и если что-то случиться, то вся вина посыпиться на нее. Капитаны появлялись, лишь чтобы поинтересоваться и заглянуть на страницы, даже Яромил не казался таким озлобленным.
«Обряд должен пройти только хорошо. Одна оплошность, одна запинка, и все разрушиться. Благо, текст этот мне дал Анариэль еще будучи в пещере». У нее было действительно серьезное волнение, из таких, каких она доселе не испытывала. К штурвалу взошел Элид в том же сюртуке, причесанный, и улыбающийся какому-то предстоящему чуду. Нынешнее сомнение больше не отзывалось в чертах; кажется, его единственного ничего не тревожило. Но кто знать может, ведь Элид ничего не говорит о себе? Подойдя к Афелисе, он подправил воротник рубашки и сказал:
— Он выполнил твое поручение. Анариэль сказал, что так и задумывал. Ну, я спорить не стал. А штука и вправду хорошая, то есть, чтобы на какую-то группу был один человек, который бы присматривал за всеми, — он задумался, смотря за борт, — сторожи что ли… ну как тебе? Учиться? Ты, наверное, скоро имя свое забудешь. Или до того переучишь, что не вспомнишь и слова.
Афелиса посмотрела на него отстраненно, и на лице у нее написано было: «не мешай». Элид не заметил этого выражение, что-то удерживало его взгляд вдали. После долгого молчания он наклонился, оперся о борт; посмотрел на нее. Будто бы что-то наконец сместилось в его душе — понимание, что ранняя радость бывает слишком обманчива. Но лишь на мгновение — и взгляд снова застыл. Вспомнил он то, как Афелиса отдавала ему приказ, чтоб тот перенес его Анариэлю. Он тоже был насторожен, и разговорить его так и не получилось. Теперь он один оставался без дела, и ребята сегодня все как на иголках — грустные и озабоченные. «К чему такой траур? — думал он, шагая по шканцам без дела, — наоборот, радоваться нужно и надеяться, что все пройдет отлично. А они тут же носы повесили, бедолаги…». Подготовка длилась долго. Принято было приступать именно в полночь, когда потусторонние силы восстанут и напитают рубин энергией. К двенадцати Элид заметил изменение — народ повеселел. Видимо, глотки устали. К тому времени Афелиса куда-то ушла, взяв с собой громадную книгу. Лица засверкали счастьем, и молодежь стала сдержанней, особенно те мальчишки. Он их не заметил в толпе, а значит, затихли. «Поняли, наконец, с кем имеют дело! Анариэль им, конечно, выдал тираду…». Женщины ходили с голубым огнем и поджигали затухавшие свечи: корабль поник в полумрак. Лились подбадривающие песни, старики неспешно выходили из своих каморок, показывали детям игру с огнем — именно в этот момент все казались до того дружны и отчуждены ото всех пороков, что без улыбки нельзя было посмотреть. Элид ощущал новый, небывалый раньше прилив чувств, вызванный какой-то заражающей волной энергии. Хотелось жить, когда велика вероятность смерти. За четверть часа до полуночи, он увидел, как толпа резко стала расходиться по сторонам: все до единого затихло. Ветер не завывал, волны не бились об борта. Умиротворение пришлось и на людей — затишье, какое требовало это мгновение. Из капитанской каюты полился темно-синий свет. Палуба наполнилась таинственным ожиданием, и кто-то, стоя не поодаль, указывали кивком на магов, дергали друг друга за мантии, призывая опустить головы и повиноваться высшим силам. «Начинается! — восклицали они в особом нетерпении, дрожа и припрыгивая, чтобы рассмотреть происходящее, — сейчас… сейчас прибудет новая жизнь».
Картина эта завораживала взор, и заставляла души трепетать в экстазе, как не бывало давеча. Впереди шли высшие маги с покрытыми головами — Анариэль, держа темп шага, нес семь больших осколков на алой бархатной подушке. Лица его не рассмотреть, эмоций не прочитать. Афелиса же, имея вид грозный и решительный, поднималась на шканцы с раскрытой книгой. Элид сумел увидеть: та же страница. Стих простирался дорожкой по всему иссохшему листу. Волосы ее были заколоты на затылке, и свет падал на темные нижние веки. На мантии красовалась брошь у груди: красный камень в серебряной оправе. За ними — двое мужчин — подручников Анариэля следовали с подсвечниками: голубой огонек ложился кругами на пол. Переломный момент изменился все, ни оставив и следа. Перед лицом народа не билась в дрожи девушка, чья фамилия обязывала ее вступить на престол любой ценой, а уже гордая правительница, чьи намерения были так же тверды, как и дух. Перед выходом ее наполнила тройная боль — о прошлом, о настоящем, о будущем. Все неизвестно, и то, что прошло до конца не разгадано. Многое еще предстоит, и никак нельзя предугадать: навлечет ли это еще большие беды, или, напротив, излечит? И вот, взойдя на шканцы, видя внизу народ, прижавший ладони к сердцу, ей хотелось успокоить их, сказать, по-матерински, что все будет хорошо, что все не так страшно. Анариэль призывал ее собраться духом, и даже предложил прочитать заклинание самому, но Афелиса наотрез отказалась, и даже не дослушала, прибавив: «только мне поручено это дело. Я не должна подводить наш народ». Порог каюты обступили, все будто бы прилипли к мачтам и бортам, оставляя центр пустым. Этот обряд не нуждался в прелюдии и какой-то речи — все и так знали, зачем здесь собрались, и слушать многообещающую тираду было бы делом унизительным. Последние вздохи, тишина. Тишина бодрящая, не подпускавшая и мгновенный покой в душу. Ее грудь тяжело вздымалась, руки больше не тряслись, заклинание плыло из уст податливо и плавно, словно медленный ручей, стремительно набирающий бушующее течение. Каждый до единого старался воспроизвести внутри себя отголосок этих непонятных, старых слов, найти в себе нить, цепляющуюся за все остальные. Зрелище это было не столь торжественным, как представало в фантазии; с ноткой печали об ушедшем, об умерших за новые жизни, о долге, волнующий каждую ведьму, каждого колдуна. Заклинание это воспевало и об единстве, сплетающее всех магических существ в одну стаю. Афелиса знала это понаслышке, из других источников, и слепо верила, что это так. Брови ее все хмурились, голос делал акценты. Ни какая мысль не могла вытрясти из нее весь дух, какой настраивала она долгие годы.
Первые минуты две ничего, кроме чтения, не происходило. А после, вдруг почувствовав вибрацию на руках и появившиеся искорки, Анариэль склонился и положил подушку на пол, отходя дальше. Все плыло перед глазами: из осколков посыпались мелкие огоньки, поначалу бесцветные, блеклые. Минула середина заклинания, и рубин, еще несобранный, налился кровавым цветом, разлил свет на всю палубу, и неведомая сила подняла их, заставив висеть в воздухе. Народ зашумел, ведь, дело понятное — слухи опроверглись! Осколки все краснели и краснели, заиграли внутри волны, закрутились водовороты, и вот: прогремел взрыв! Темная дымка распространилась по палубе, проникала в каюты, вместе с ней и слабость, нахлынувшая на легкие. Стало тяжело дышать. Голос Афелисы охрип, и уж страх проник в грудь: что, если она собьется? Осколки рухнут! Дымка выплескивала силы из магов, насыщаясь светло-голубым светом. «Сбылось! — ликовал Элид, тяжело вздыхая, — рубин забирает наши силы! А отчего же он не зеленый, как завещали?». Она мысль перестала волновать и испарилась в объятьях какого-то занавеса. С трудом различались огни на шканцах. Подручники стояли по углам, и все не отводили взгляда от камня: повисшие в воздухе осколки приближались, загорались все ярче, вокруг них появилась прозрачная оболочка, куда стекались все выжатое из душ. Лишь темные оттенки — все не увидеть! Диамет настолько затянуло заклинание, что взглядом она не повела на творившееся напротив нее.
— Смотрите, смотрите, маменька! — кричала одна девочка, прижимаясь к женщине, — что с вами?
Она качалась, голова ее кружилась, а на глазах мелькали слезы: рубин выжал из нее все, не оставив ничего ребенку. Таких же отчаянных было много, только их Элид и наблюдал. И на него навлеклась какая-то скука, затем легких озноб. Ветер проникал под штанины, щекотал и не давал упасть в обморок. Все-то он и видел, как высшие маги стояли ровно, так же твердо, оно и ясно, что величество их магии — стойкая преграда для рубина. Жертвы валились с ног, оседали на пол, и вот, вдруг прогремели искры еще страшнее: камень восстановился. Пелена, ранее мелкая и прозрачная, разрасталась, захватывала в свои оковы приближенных магов, а затем — весь корабль. Потонуть в океанских течениях было бы куда спокойнее, чем в таком-то шаре, захватывающем остров. Атмосфера была жаркой, отзывавшаяся вибрациями в телах. Люди будто бы ожили, и глядели вдаль — куда, куда надвигался убийца. Мрак сгущался, и свечи поблекли. Девушки поспешили в каюты, разжигать огонь: на свой сил не хватало. Лица, искаженные каким-то забвением смотрели в никуда, дыхание сбилось, в ноздри словно проникал какой-то сгусток и отравлял легкие. «Так кажется, — думал Элид, озираясь по сторонам, — скоро, должно быть, прекратиться». Лишь немногие заметили, что заклинание закончилось. Афелиса отошла с книгой к штурвалу: в глазах ее блестело кровожадное пламя. И на удивление, язык ее ни разу не спутался, никакие раздумья не возникали, и рубин возродился… на славу погибающему народу. Они стояли безмолвно: каждый думал о своем. Грозная улыбка проскользнула на ее губах. Анариэль вглядывался, как скоро весь ее вид изменялся, и как настигало ее постепенно сладкое чувство: неопределенно, какое он не мог разгадать. Мщение так пленило? Удача? Представление разбросанных тел охотников по городу? Или же — простое чувство победителя? Спрашивать Анариэль не решался, да и не время было. А она же посчитала совсем напротив:
— С этого дня Гроунстен наш, Анариэль, — решительно сказала она, — простолюдие умрет. Нам ничего не помешает. Теперь династия вновь воцарится. Замечательно.
— Этот дым… — задумчиво проговорил он, — и вправду убьет их? Вопреки всем летописям и заверениям, я до последнего отказывался от этой мысли.
— Это не просто дым, — вырвался у нее упрек, — это магическое поле, поглощающее весь остров. Оно не коснется даже не пробудившихся магов. Сильный заряд повергнет людей и умертвит. И тел не останется. Эти охотники… просто на просто сгорят. Чувствуешь жар? И он нам ощутим. А теперь представь, какие градусы почувствуют люди? Абсолютно беззащитные, они и двинуться с места не смогут. Зато, — вздохнула она, прервавшись, — какие богатства останутся! Пусть и не одно пятилетие понадобиться, но вместе мы сможем покорить и вершины белых гор. И чернокнижники послушаются нас.
— С чего такая уверенность? Они те еще, упертые…
— Потому что у них выбора не будет. Ты бы посмотрел, в каком захолустье они живут, и сам бы убедился. Они бессильнее охотников перед нами. Раньше у меня было много знакомых среди них, много с кем имела дело. И, знаешь… все эти слишком пассивны. Пожалуй, то предательство — последнее, на что они были способны. Оказать сопротивление они не смогут, их слишком мало. Можно сказать, умирающий народ. Зато присвоили себе все богатство, и не пользуются… такая у них власть. Их можно сравнить с ними, — она имела в виду магов, обмахивающихся платками, — но и эти люди скоро станут прежними. Переживать не о чем.
— Афелиса! — раздалось в стороне. На шканцы тяжело взбирался Элид, — ты молодец! А я что говорил? Все мои предсказания сбываются. Я лучше любой ведьмы! Между-то в прочем, я тебе, дорогая, большую поддержку оказал. Где моя награда, — он засмеялся и потер затылок, — народ должен знать своих героев! Я сначала подумал, что уже ничего не случиться, расстроился, и… а потом как взорвалось! В общем, прекрасно вышло.
— Ничего никогда не происходит сразу.
— Ну и ладно, я ошибся. Что мне теперь, повеситься? А тела точно исчезнут?
— Точно, — ответила Афелиса, — сейчас уже исчезают. Пелена эта раствориться, когда охватит весь остров. Тогда, по его исчезновению, и поставим барьер. Тогда от этих людей ничего не потребуется. А ты, Элид, проведал бы Илекс. Да и сам бы отдохнул. Я не отказалась бы, да вот дело такое.
— Ну нет уж, — возразил он, облокачиваясь об борт, — я лучше с вами. Такое момент ответственный, важный, и я его не застану. Да я ведь после этого себя ненавидеть буду! Нельзя мне, Афелиса. Я поучаствую в воссоздании барьера, и рад буду. А это пройдет, ты сама говорила. Только голова немного закружилась, на ногах пока держусь.
Афелиса не могла подыскать ответа. Бороться с этим настойчивым мальчишкой было зря, все равно будет настаивать на своем, и она была убеждена, что, даже подставив ему нож под горло, и зажать в крепкой хватке — он увернется. Элид что-то еще говорил, но внимание ее привлекло другое. Переведя взгляд на Анариэля, Афелиса заметила в нем какую-то измученность, ведь, понятное дело — к ним подбежал сам Бозольд. Один-то он метался из угла в угол, грыз локти, и покой отгонял. Он то и был вестником скучного момента, а на вопрос о времени нельзя было ответить. Две верхние пуговицы рубашки застегнуты, фуражки не было, волосы взлохмачены, и челюсть тряслась — это все выдавало в нем большую озабоченность. Элид метнул взглядом и нахмурился: какая-то ненависть разрасталась в нем к Бозольду. И что самое страшное — он не мог объяснить самому себе, из-за чего это произошло. Смел лишь предположить, что бозольдовская забота сыграла во всем этом хорошую роль, но и нельзя исключить его неуклюжий вид не от мира всего. «Людей лишь смешит! Сейчас снова нервы вытреплет своим лепетом,… ненавижу. Если бы кто знал, как сильно ненавижу,… а хотя не поймут они. Только я пойму. Будь они целиком и полностью мной, то, ух, как поняли бы! Я держу это в себе, а иначе мир бы взорваться от такого презрения» — вот, каково было его отношение. Афелиса же держалась спокойна, хоть иногда ей и приходилось невольно стыдиться его поступков. Этот стыд выжигал ей душу, отчего неприязнь возникала сугубо к его поступкам.
— Госпожа! — начал он, глядя на нее снизу вверх. На голову Бозольд был ниже нее, — солнце вы наше! Как все хорошо-то вышло! Если бы не вы…то не было нас уже в живых, чего скрывать. Все, как надо! Прям как по древним письмам… не врали они, наши предки. Только вот, что плохо… многие же отрицали существование зеленого рубина, — энергично ударил он на зеленого, — и все думали, что этот свет ослепил их. Ошибались мы, тут-то и легенда вышла! А из-за чего эта история вышла? Может, чернокнижники свои правки внесли? Господа, знаете ли вы?
— Незнающие они — эти чернокнижники! — выкрикнул Элид, выпрямляясь, — надурить нас хотели, вот и все! С ними в мир не сыграешь,… ерунду все эти книжки говорят. Я тоже удивился только на мгновение. Что я, дурак что ли? И вы таким не будьте, капитан Бозольд.
Он промолчал на ответ Элида, даже будто бы не слышал. Пристально вглядывался в Афелису, и ждать лишь ее решающего слова.
— Раньше я тоже верила в это, — она усмехнулась; плечи ее вздрогнули, — да, и впрямь. Заговор существовал. Связана эта история с ними, и это уже не удивительно. Они хотели, чтобы мы, ища именно зеленый рубин, наполненный какой-то там особенной силой, в итоге запутались, пока они забрали бы настоящий. Вот так. И книжки эти были у них под рукой в то время, еще до предательства. Они имели такие же права, что и у нас. Удивляться нечему.
— Вот, именно так я и думал. Что, капитан Бозольд, теперь вам все понятно?
— Да, я так и думал, госпожа, — замялся он, приглаживая волосы у висков, — я так и думал, что что-то тут не так!
— А Вы, Бозольд, почему не в упадке? — с подозрением спросил Анариэль, — почему рубин не взял от Вас ничего? Должно быть так…
Бозольд замолчал и поник головой: вопрос явно его смутил и вывел из себя. Вдруг щеки его покраснели, взгляд стал воспаленным, и ладони сжались в кулаки. Оставив волосы в покое, он сглотнул, и вдохнул полной грудью. Краем глаза поймал насмешливое выражение лица Элид, и стиснул зубы.
— Позвольте спросить: что за молчание? — вид теперь у Афелисы был серьезный, — отвечайте. Или сейчас вы себя плохо почувствовали?
Эти голоса сдавливали его, не давали воли вздохнуть и, как полагается, ответить. Ведь, что сложного? Казалось бы, сейчас идет решение не только судьбы острова, то и его, капитана Бозольда. Все это время он пытался отрицать факт, что не способен сполна ощущать то, что происходит в окружении. Тотчас же, стоя перед уважаемыми магами, Бозольд рисковал самым ценным, что у него есть — честь. Повсюду смотрели на него по-лисьи, с колкостью, что совершенно лишило капитана духу. «Расскажет все! Если не мне, так при мне! — думал он так, потому только, что мысль эта его тешила, — все узнаем о его делах. Рано или поздно, но случиться это должно! Не мне же одному позориться, в конце концов».
— И впрямь, госпожа Диамет, плохо стало, — он схватился за грудь, — что ж Вы мне так душу выжигаете? Пожалейте, и тогда мне нехорошо было, но я стоял на ногах и терпел. И тревога никуда не пропадала. Так что зря, ох как зря Вы так смотрите на меня. И господин Анариэль не верит, так ведь? — поглядел он на него: Анариэль был сосредоточен на нем, как Афелиса, — ведь пожалеете потом, что в правду не поверили. Сердце у меня колит, пошевелиться боюсь.
— Да никто тебе не верит, — лениво пробормотал Элид, перейдя на «ты», — и извинятся не буду за обращение. Признайтесь, капитан, и может быть… я уговорю Афелису смягчить тебе наказание, — склонил он голову в ее сторону, слабо улыбаясь, — и вообще, хватит уже играть в магию. Тебе же это потом отплатиться. Вы не своих за борт выкидываете.
— А ты, мальчишка, оскорблять еще вздумал? — сказал Бозольд в попыхах, — какие у тебя подозрения? Зачем в разговор взрослый лезешь, уши греешь? Иди, работай… своих успокаивай, на палубе.
— Говоришь, что я неразумное существо, а на самом деле ты не лучше, Бозольд. Даже хуже. Что за манера «взрослых» людей недооценивать юношество? Так ты показываешь, что ума в тебе во-о-т столько, — он согнул все пальцы кроме указательного и большого, и приблизил их, оставив миллиметр расстояния, — вот. А нет, я ошибся. Это, наверное, из-за неопытности… все-таки не дорос я, чтобы об уме людей судить. Или дорос? Нет, мне еще восемнадцати нет. Вот как пробьет полночь в день моего совершеннолетия, так и восполнюсь умственными способностями, познаю жизнь, и заимею право с тобой на равных общаться. Так себе представляешь? Ну, дурачье, вечно свою единственную клетку мозга до гениальности возвышаете. Сам хоть представляешь, что это позорно?
— Элид, — посмотрела на него Афелиса, призывая замолчать, — спор вы оставите наедине между собой. Если Бозольд, вам и вправду есть что скрывать, то в это я слабо верю.
— Почему слабо? Верь сильно! — воскликнул Элид.
— И хорошо, и правильно это, — в каком-то восторге проговорил Бозольд, — то есть то, что Вы не верите в то, что я могу что-то скрывать. Я в Вас, Афелиса Диамет, никогда не сомневался. И знал, что Вы на стороне правды. Ничего не скрываю. Хоть убейте, но прятать что-то мне нечего. Моего ничего нет.
— Вы и не должны, даже если бы что-то имели, — Анариэль подбоченился; в голосе его звучала хрипота, — но мы сейчас ни о материальном говорим. Чтоб не бродить вокруг да около, нужно было бы спросить: маг ли Вы? Но подумайте; рубин убивает простых людей. Они не выживут. А Бозольд стоит перед нами, чуть ли не прыгает. Так что подозрения и обвинения твои, Элид, пустые.
— Да и аура у людей не чиста. Но задуматься тут стоит. Даже рубин не пожалел нас. Может, мы найдем объяснение тому… — сказала это Афелиса крайне задумчиво; сразу ясно, что после всех обрядов она пойдет за разгадкой, иначе не успокоит свой пыл, — сейчас не повод задумываться об этом. Пелена эта уже охватила ведь остров, и рассеивается. Чувствуете? Дышать становиться легче. И посмотрите на небо. Звезды уже видны. Народу придется потерпеть еще, совсем немного.
Кивнув Анариэлю, она пошла, и его повела за собой следом. Снова центр шканцев: люди на палубе были обессилены, и те, в ком немного появлялись зачатки сил, смотрели полуоткрытыми глазами, и забавно улыбались. Это выражение показалось Элиду глупым и каким-то наивным. Он смотрел, как они уходят, и подумал: «ну и ну!». Магический барьер создать несложно, и не больших способностей требуется. Но дело касалось долговечности, и высокую плотность, чтоб невидимый шар охватил целый остров. Вспомнилось ему и нападение стрельцов, и то, как Афелиса отбивалась. Все нервы и силы вытрепала защита, и это понятно — прежде ей приходилось скрывать свои способности, и не использовать их. Постепенно вся энергия уходила на жизненные потребности, то есть, сливалась в пустую яму. Так что сомнений не было — барьер будет поставлен, да еще какой: прочный, навеки вечные. Как писали предки высших лиц: рубин вытягивает из магов все черствое, что скопилось в душе, и насыщает их светлой энергетикой. Однако, видимо, работает это лишь с высшими магами, с избранными. Если уж и так, то люди на палубе, после такого очищения, должны были сверкать, петь и танцевать, а не лежать у мачт полуживыми, голодными и холодными. У штурвала он остался с Бозольдом. Тот метал взглядом, как обезумевший, доставал с кармана красную тряпку, вырванную откуда-то, и мял ее. На Элида даже не взглянул, и это стало поводом обвинить его в гордости. «Вишь, какой! — с недовольством думал он, — и ответить не может. А если не может, то должно быть, я прав. Еще тут у нас гордиться будет, голову высоко поднимать… я его выше по статусу. И видно же, что хочет какое-нибудь место в замке занять. Да ему только конюхом, и то нарабатывать на это будет…». От мыслей его отвлек белый взрыв. Афелиса и Анариэль, сцепившись за руки, спрятались в белом тумане. Это явление не вызвало каких-то эмоций у народа, все спали, либо были в бреду. Воздушная масса вскоре стала сгущаться, закручиваться в воронку, пока не схватилась и не стала твердой. Так же, как и рубин, оболочка эта пошла на остров, поглотила его, затем лес, а дальше — быстрее. Наблюдать за ним было еще трепетнее, хоть и опасности больше не предвещало. Теперь они защищены. Бозольд порывался из угла в угол, запрокидывал голову, чтоб разглядеть, как барьер возвышается и поедает территорию, а Элид лишь отвращено отворачивался, лишь бы только не видеть его вспотевшее лицо.
Еще одна перемена возникла в то время: рубин потух. Он упал на подушку, но не раскололся на части. «И… все? Только гадать, когда опять нужно его возрождать. Лучше бы никогда, однозначно. И кто нам теперь страшен? Нужно будет еще Афелису расспросить. Вдруг завтра в город пойдем, и уже не одни, а все вместе. Скажу вот так. Только не по тем холмам, опасненько… лучше по берегу. И наплевать, что кто-то увидит! Вот едет охотничий корабль, и носом в что-то утыкается. И не понимают же они, что это, а как развернуться? Тут только погибать… но им это в урок будет. Пусть знают, что на чужие землю соваться нельзя». Свет от них исходил до того, пока оболочка не потеряла свой цвет. Будто бы испарилась. Дышать становилось все легче и легче: ночь рассеивала всю смешавшуюся пелену. После барьера Афелиса огляделась вокруг, и без промедлений спустилась вниз. Анариэль проводил ее взглядом и сел, вдохнув полной грудью, на лавку.
— Как все хорошо вышло! — восторгался Элид, сажаясь рядом с ним, — это так должно было быть. А я тут. Пока вы нашу землю защищали, думал, что завтра вот пойдем в город, и уже ничего не будем бояться. Не только ты, Афелиса, да я. А еще и Илекс, и вся толпа. А капитанов мы отправим обратно, чтоб остальных привезли. Сколько, думаешь, им так сгонять нужно?
— Еще одного раза будет достаточно. Но тогда им потесниться нужно. Завтра? — спросил Анариэль, на него обернувшись, — людям нужно выспаться. Если только к вечеру. А кораблю, тогда придется к трем часам мчатся назад.
— Я еще подумал…вот, мы поставили барьер, чтобы никто не пробрался, да? — получив его кивок, он продолжил, — тогда как прибудут остальные? Они же не смогут доплыть. И как так? Я вообще не понимаю, как это работает…
— Просто. Любой высший маг может снять его, только с трудом. Я обговорю это с Афелисой, но все же считаю, что мы не зря поставили его именно сейчас. Предчувствие подсказывает, что там, вдали, что-то серьезное происходит. Если найдешь каких-нибудь ведьм, то спросишь у них. Они этим гаданием занимаются. И что ты не понимаешь в работе?
— А вот что, — развернулся он к нему в полуобороте, — какого вам при этом процессе? То есть, что вы чувствуете? Я-то никогда не делал такого, и не мое это. Все-же, хочу научиться когда-нибудь. Но не сейчас. У нас дела есть поважнее, чем к гадалкам ходить. А, к ведьмам, извините, — тут же поправился он с ухмылкой, — и вообще-то нашел. Даже связался с одной. Она мне успех небывалый нагадала. Личный. А сначала подумал, что вот он, этот успех — то, что мы смогли возродить рубин. Но вспомнил про личное.
— Что чувствуем? Можно сравнить это с тем, что ты ощущал, когда рубин вытягивал из тебя силы. Только большой убыток мы не получаем от этого. Обыкновенный процесс, который должен знать маг в случае защиты. И странно, что в темнице вас этому не обучали. Что же вы там делали? А про успех… хм, это дело обманчивое. Ведьмы в основном беду только предсказывают. Ни время, ни лицо, с которым это случиться, только факт.
— Да ничего особенного… — протянул он, — нас заставляли учиться, и никакой практики.
— И в какую сферу вас направляли?
— Я читал, так, чтобы галочку поставить. Не вчитывался серьезно, а вот Илекс — да, она взялась за это. Помню рисунки каких-то листов, цветов и отваров. У нас в темнице старик был, да и сейчас есть, не видел его на корабле. Он истории свои рассказывал, и не только. Говорил, как правильно нанизывать мясо на шампур, как варить, лишь он занимался нами. Хороший старик.
— А ты откуда там взялся? — Анариэль наклонился вперед, покачнулся, чтобы встать, но остановился, — я понимаю, что Милада была матерью той девочки, а ты?
— А меня ветром занесло! — отшутился Элид, — а если серьезно, то почти так и было. Я еще тогда не созревшим был. И та жрица, которая с Миладой приходила — она меня занесла. Она-то мне и сказала, что забрала меня с улицы, потому что увидела во мне какой-то потенциал, я говорю примерно, потому что слово в слово не помню. И, честно, я вообще ничего из моей жизни не помню. Вот жил, да, а потом как память сшибло. И никто мне ничего не расскажет о том, где мои родители, и настоящее ли у меня имя. Элид — это они так меня прозвали, в честь кого-то. Может, и украли, не знаю. Милада заинтересовалась мной и стала опыты на мне ставить, как на кролике. Это я точно своими глазами видел. Знаешь, такое ощущение, будто я с того дня, как мне десять, что ли, лет было, жить начал. Вот родился, и на тебе — семья! Я не помню, как меня они забрали. Ничего не знаю. А потом, такие, как опыты прекратились, говорили, что, мол, я какой-то не такой и чем-то страдаю. Ну… страдал я только от ушиба. У меня до сих пор шрам остался. Вот, — он нагнулся, оголил штанину до колена, и указал пальцем на шрам на всю голень. Линия была тонкая и уже давно вжилась в кожу, — и, вот, что замечательно — не знаю, как получил! Родился, может, с ним. А вообще у меня много таких по всему телу. Знать бы еще, откуда. Может, встречусь как-нибудь в Гроунстене с жрицей-то и спрошу. Но, — Элид опечалено вздохнул, — она мне никогда ничего не говорила. Только лишь, мол, что я слишком мал, вот вырастишь, и тебе все-все-все тайны своего мира откроются.
— Ты вырос: так открылись?
— А это уже интересный вопрос… — протянул он заигрывающее. Спрятав шрам, он с вызовом посмотрел на Анариэля, — открылось то, что я не родня им вовсе. И никому не родня, и никогда не был. Я, как только у них стал жить, то посчитал Илекс за сестру, а ей было… — он задумался, возвел взгляд к небу, и принялся считать: «так, мне десять было, теперь ей тринадцать лет, а мне шестнадцать. Три года… семь. Семь ей», — семь лет. Совсем маленькая. Мы сдружились, и теперь, по секрету, я ее все еще сестрой считаю. И недавно только разгадал почему: потому что близких у меня нет, и я стал иллюзии себе делать. Но я счастлив видеть ее рядом. Илекс не подруга мне, а сестра. Пусть и не кровная. Как это называют… явление… хм, родственная душа!
— Почему по секрету, — спросил Анариэль, увлеченный его рассказом, — почему не можешь сказать ей? Ты хоть знаешь ее отношение к тебе?
— Знаю, конечно, отчего же не знать? Хотя есть от чего, и я это отрицаю. Сейчас, после того как мы сбежали с Афелисой с темницы, она стала слишком, слишком замкнутой. Обижается и раздражается постоянно. Иногда меня в пещере не впускала к себе, а зато как страшно станет, так «Элид, впусти!». И я впускаю. Всегда. Несмотря на ее капризы, я ее все равно люблю. Пусть и не показываю этих чувств, и не по натуре мне их на чужие глаза выводить. На корабле мы реже разговариваем, ей здесь плохо. Раз, получается, зашел, и сказал, что скоро уже выйдем на сушу. Она не поверила. И, понимаешь, — он замолчал над ним, посмотрел на него погрустневшим взглядом, — я боюсь, что она все больше будет меня стеснятся. Раньше мы на одной тряпке спали, с одной чашки ели, чуть ли не нагих видели друг друга, а сейчас… а сейчас и говорить об этом не хочется.
— Ты бы не стал так удивляться, если бы знал из-за чего это.
— И из-за чего? — Элид поник головой, — во мне что-то не так? А-то связался… с не понять кем. Вот она, наверное, и думает, что я скоро таким же бездарем стану.
— Это возрастное, так сказать. Сейчас у нее сложный период, видишь, что с ней случилось? Это все последствия. Все эти боли… что тебе объяснять? Ты сам все видел.
— И что мне? Без действия сидеть?
— Почему же? Нет. Просто попытайся узнать о ее интересах, и поговори, в конце-концов, с ней серьезно.
Элид пожал плечами, но наставления Анариэля принял. Он редко кого выслушивал, и, может быть, не слушал бы и его, если бы не манера Элида увлеченно рассказывать, пусть и не четко, но он ничего плохого в этой неясности не видел. Другое дело — служба. Там на вопрос один ответ. И терпеть Анариэль не мог, когда к ответам приплетали чувства. Слова Элида лились рекой. Он говорил убежденно, горячо, искренне — о своем детстве, о своих травмах. Пусть и язык его заплетался, слова сбивались, прятались, но все же вышло душевно. Он как бы сыпал себя упреками, колол себя рассуждениями, но все это выдавалось в форме шутки. «Оратором я никогда не был, — думал он про себя, — и что это такое — оратор? Тот, кто орет? Или тот, кто красиво излагает мысли? Что бы то ни было, но я подхожу только к первому». Говорить о безвкусице, о какой-то ерунде — все это он не любил, даже когда бывало скучно. И частенько упрекал своих товарищей, мол, уши у него гниют уже. Разойтись Анариэлю с Элидом пришлось, как только на шканцы выскочила девочка: роста небольшого, худенькая, с желтовато-болезненным лицом. Из одежки на ней были какие-то широкие штаны в пол, под ними высовывались носки туфель, черная сорочка. Теребя тонкие черные косички, она подошла к Элиду и с жаром выплеснула:
— Тебя требуют!
— Кто? — спросил он, ощущая ее взгляд на себе.
— Афелиса Диамет! В капитанской каюте! Срочно!
И убежала. Он не успел даже черт ее рассмотреть, как она стыдливо сошла вниз. «Это что за фифа? А если врет? Да ну, она меня, наверное, знает, раз на «ты» обращается. Посторонилась бы такого». За «фифу» он ее принял только потому, что на шее ее были большие бусы зеленого и желтого света. Было у них на корабле сборище девочек лет двенадцати, все равные, но характер един. Прежде Элид относился к ним с скепсисом, и проходил мимо их, шептавшихся мышек. Частенько они проказничали, хвастались брошью, подходили к другим девицам, и говорили: «если присоединишься к нам, у тебя будет точно такое же». И из невинных, добрых девочек они сотворяли сплетниц и высокомерных легкомысленниц. Однажды дошли они и до Элида, без причины, а он, ничего не понимая, стал огрызаться. Впрочем, история длинная, и он ее не хочет вспоминать. Поморщился, и, распрощавшись с Анариэлем, пошел к капитанской каюте.
Застала его такая картина: у стола, согнувшись, сидела Афелиса, и тихо всхлипывала у стены Илекс. «Очнулась! — воскликнул он, но внешне был все так же серьезен, — сейчас-то все расскажет!». Афелиса, видимо, еще слова не сказала. Смотрела на нее сочувствующе, притянув к себе колени. Обернувшись на топот, она махнула Элиду в свою сторону. В полумраке он глядел на Илекс: она, тут же потупив взгляд, потирала колено. Вид ее был не лучше, но радость-то какая — очнулась!
— Тебе плохо сейчас? — робко спросила Афелиса, наклоняясь вперед, — можешь говорить?
Илекс поежилась от холода. Прижавшись к скамейке, она, наконец, подняла взгляд, и тяжело выдохнула. Элид сел на пол рядом с ней, пытаясь рассмотреть выражение ее лица: все также, только волосы нитями свисали на щеки и лоб.
— Нет, — помотала она головой, — могу. Афелиса, я знала… знала, что так будет.
— Как будет? Ты этого ожидала?
— Да, потому что это неизбежно. Я не удивлена, — помолчав на мгновение, она продолжила, — теперь мне не так плохо, но голова кружится. Пройдет. Меня больше напугал сон.
— Какой это сон? — влез Элид, порываясь вперед. Илекс отшатнулась в сторону, чуть ли упала, но успела опереться ладонью об пол, — мне Афелиса говорила, что ты кого-то там видела. Но расспросить она тебя не успела. Говори сейчас, и это важно, даже несмотря на то, какая бессмыслица там могла происходить, — подчеркнул он, — так что, вот, твое время. Пожалуйста.
— Да, видела. И припоминаю что-то, когда говорила об этом. Но это так мутно, и как думаю об этом, так голова кружится. Именно от этого момента. Она была… была, — Илекс подбирала слово; мысли все еще мешались, — такой знакомой, точно родной. Да, родной! Помню и ее белый воротничок, ее черные волосы, ее дом. Не знаю, чей это был. Но не мой, а значит, ее. Мы бегали, резвились, нам хорошо… а вот и ива там была пушистая и огромная. Эта девушка показалась мне привлекательной, но поначалу пугала меня. Не внешними чертами, а характером. Я не знаю, почему стала в бреду про нее говорить. Наверное, потому, что это был сильный сон. Никогда не забуду. А может быть… ну, конечно! Я сразу ее узнала из-за голоса. Элид, — обратилась она к нему, оборачиваясь, — ты же помнишь, как он звучал? Вот она говорила точно также!
— И что вы только… играли? — с сомнением спросил он, — и никаких других дел? Если так все запомнилось, то тебе нужно бы еще разговоры вспомнить. Надеюсь, они не были пустыми, и вы не потратили кучу времени?
— Элид… — обидчиво проронила она. Илекс знала, про какую кучу времени он говорит и к чему намекает, — нет. Но знаете, в такие беззаботные моменты хочется обо всем угодно говорить. Это был будто бы не сон. Все черты были четкими, объёмными, ну не может так в сновидении быть! Или мне показалось, и я опять искала какой-то подвох.
— Я не знаю точно, как проходит это становление. Не могу с уверенностью сказать и о том, что может ли что-то сниться или нет. Но как сказали те девушки, то ты просто была в обмороке. Странное дело… — Афелиса внимательно слушала ее, не отвлекаясь ни на что. Даже на появившийся шум на палубе, — не придумала ли ты это? Не отрицаю существование пророческих снов. Иногда и мне такие снились. Но в них всегда бывает намек, какая-то мысль… ты заметила что-то такое?
— Я не придумала! И не падала я в никакой обморок. Только боли не чувствовала, мне было хорошо. Много чего происходило, на самом то деле. Нет, Элид. Мы еще и пели, танцевали, она меня все звала куда-то, кажется, в город, а я сомневалась. Говорила, что мы обязательно встретимся где-нибудь, и, вот, наконец, как я решилась идти с ней, сон прервался и я проснулась…
— Говорила она тебе что-нибудь перед этим? — спросила Афелиса.
— Нет… ничего, — сказала Илекс тревожно, — просто взяла меня за руку и вывела за ворота. Я мало помню-то, что эта девушка говорила. Не случайность это все… голос очень похож. Я не знаю, запуталась. Подумаю еще, и, может быть, разгадаю.
— Слушай, Илекс. Это все хорошо, или нет, но были сильные помехи. Связь прерывалась, и ее голос дрожал. Возможно, как-то исказился. Хотя… я в твоем сне не был, не могу судить. Ты, давай, обдумывай. И проснулась вовремя! — воскликнул Элид, выпрямляя ноги, — все уже произошло. И как — удачно! Не расстраивайся, что ничего не увидела. Ты бы посмотрела, как людей измотало, и я еле на ногах устоял. Конечно, странности есть… — тут он подумал о Бозольде, — но с этим мы разберемся. Если Афелиса не будет упрямой. Так что… проснулась ты уже совсем в другом мире!
— В другом? Что, уже и вправду произошло? — не веря, она перевела взгляд на Афелису, — Афелиса, все хорошо? Никто не пострадал?
Элид фыркнул, и оперелся спиной об стену. «Анариэль говорил, что сближаться надо… ну да, ну да, — подумал он с пренебрежением, — как тут сблизишься, когда она мне не хочет верить? Что я, способен только шутить? Афелиса не виновата, да и у меня к ней претензий нет. И дело не во мне. Дело в ней. Нужно как-нибудь уединиться для разговора». Эта идея давно уже хранилась где-то вдали, и все не могла всплыть на поверхность, чтобы осуществиться. Рассказ ее о сне Элида никак не удивил: «может, бредит до сих пор. Вид у нее болезненный, не выспавшийся. А хотя, по словам тех девушек, она должна прыгать от радости. Ну, от сил, черт с ним». Илекс заметила его угрюмость, как объясняла Афелисе, и, как показалось ему, причину поняла.
— Никто не пострадал — ложное заявление. Пострадал ни один человек. Их не пересчитать, и вряд ли мы когда-то узнаем точное число. Рубин уничтожил обыкновенный народ. Нам больше ничего не угрожает. Вспомните, сколько нам стоило это… действо. И мы могли бы отдать еще больше! Все, что потребуется. Хоть жизни. И устранили мы всех, теперь осталось дождаться завтрашнего дня…
— А что завтра будет? — Илекс отпрянула от ножки скамейки и подвинулась к ней ближе, — стало быть, пойдем в город?
— Именно, — с улыбкой ответила она, — Гроунстен наш. Всегда был нашим и всегда будет. Сейчас уже за полночь. Нужно поспать, а то дорога предстоит длинная. Элид подтвердит мои слова.
— И что мы, прям пойдем и будем жить? Как… как долго мечтали об этом, и вот… — Илекс убрала волосы назад, и улыбнулась так пламенно, как никогда раньше на корабле, — это хорошо, что я самое ужасное проспала! Хорошо, что никого уже нет, кроме нас. Все мы будем дружны, и больше никаких войн. Звучит слишком сказочно!
— Да… звучит. А на самом деле мы пойдем через лес, холмы… ну, говорят, что берегом пойдем. Так безопаснее. Ты не знает, какие народы там водятся. Встречали мы таких, как сумасшедшие. Мне кажется, что они ни языка, ни науки не знают. Только веруют, а во что не понятно. Помнишь их, Афелиса. Ходят друг за другом, такие мирные и тихие. Наверное, внутри они звери, каких свет не видывал. Так что будет с кем нам налаживать отношения.
— Они в этом не нуждаются, — ответила Афелиса, — у них никакой внешней политики, и входят они в наше государство, соответственно — наш народ.
— Не верится мне. Но все равно нужно на них надавить, чтобы знали свое место. А то устроят…
— Им не позволит эта модель поведения. Сейчас об этом говорить не время. Илекс, сейчас как себя чувствуешь? Говори честно.
— Лучше намного, но в сон клонит. Есть свободная каюта? — произнесла Илекс, склонив голову налево, — отосплюсь, и буду чувствовать себя как прежде.
— Элид, — Афелиса поднялась на ноги, — отведи ее. И пока не заснет, не уходи.
Он, услышав ее приказ, тут же кивнул, и вся его угрюмость спала. Как только Афелиса вышла в коридор, Элид встал, и подал ей руку. Настроение его поднялось из-за предстоящего шанса хоть немного поговорить с ней: «будто тогда времени не было. Может, действительно не было. Зачем себя обманывать? Я просто боялся, да, как трус. Презираю таких, не углядел, как сам таковым стал». Илекс пришлось придерживать за плечи; ноги подгибались, и уводили ее куда-то в сторону. Давешнее ее состояние не сильно отличалось, единственное, что бы, пожалуй, заметно более всего — ее улыбка; слабая, еле заметная, такая боязливая. Не понятно, почему так, почему она скрывает чувства, что вызвало уголки губ дрожать, а мышцам сопротивляться — все это было неизвестно. И спрашивать он не решался, мол, всему свой черед. Лестница была крутая, и шли они медленными шашками. Наверху послышался гам; народ на несколько минут поднялся на ноги, затем опять стих. Видимо, отбой приказали. Тишина усыпляла, и сладкая мысль уносила в фантазии: что будет с Гроунстеном? Неужели это конец? Но знали они точно — возмездие свершилось!
***
Было тихое осеннее утро. Из недавно проснувшегося леса веяло душистой хвоей, и весело распевали ранние птички. Сухие, голые ветви покачивались, словно в танце. Ни единого звука на корабле: некоторые, отошедшие ото сна, скрепя руки за спиной, слонялись вдоль борта, что-то обдумывая, другая половина спала крепким сном. Солнце уже высоко стояло в небе: пробил десятый час. Афелиса, еще сонная, вышла на палубу. Легкие обдало утренней свежестью, после которой становилось легко на душе, и прошлое казалось осевшим камнем в груди, тянущее вниз, в пропасть. Такие тихие, мирные минуты, хоть и не значительные, но предают сил и переосмысление. Идя в камбуз, она все раздумывала о минувшей ночи, о том, сколько много она унесла за собой дикого и болезненного. «Такое больше не повториться» — эта мысль пускала мурашки. Не только боль да страдания принесли те времена, но еще и проводили ее к тому, к чему вел ее разум — Гроунстен. «Теперь любая, даже самая мелкая оплошность неприемлема. Нужно рассчитать ходы, то, с чего следует начать. Проверить состояние домов, полностью обследовать замок. Надеюсь, рубин избавил остров и от трупов. Вскоре прибудут все и численность наша возобновиться». Бродила она в одиночестве не долго. Еще ночью, после пробуждения Илекс, она ходила уточнить по поводу грузов: все было собрано. Значит, люди готовы. Постепенно все вокруг стали просыпаться, терли глаза, и, радостные, поднимались из-под тряпок.
Через четверть часа из нижних палуб стали выгружать мешки. Несколько мужчин, взявшись за углы, таскали груз и сваливали за борт, где стояли принимавшие, и, под командованием Анариэля, брали из по двое, и вместе с ним пошли по берегу к Гроунстену. Заменял его подручник, и так сменялись они, пока весь груз был не сбросан с палубы. Афелиса, смотрящая все время за процессом, подошла к Яромилу, и стиснула его ладонь в крепком рукопожатии.
— Счастливого пути, капитан Яромил.