Вот только одно черное пятно оставалось на месте, не скакало и было как будто… в действительности?
Розалинда замерла: глаза слезились, в щеки прилила кровь. Искоса она замечала маленькое черное пятно, неподвижно стоящее в кустах. Сердце забилось сильнее, и облака стали плыть будто быстрее. «Что это? — не решалась она повернуться, — не человек, а подозрительная вещица». Наконец, удалось. Прямо у плетня трава была примята, покошена, а посередине — деревянная шкатулка. Оглядевшись по сторонам, Розалинда поймала себя на мысли, что поступает крайне глупо, зная, что кроме нее здесь нет никого. Или еще кто-то прячется за кустами? Этой-то неожиданности она сторонилась. Пробравшись к плетню, она нагнулась и взяла в ладони находку: красовались на ней какие-то пыльные, обрубленные узоры, золотые уголки и замочная скважина. «Закрыто, — уже подумала Розалинда, и, ступив на упавшую траву, почувствовала под подошвой твердый предмет, — что это?». На земле лежал простой серебряный ключ. Подкралось тогда сомнение: «чужое, значит, трогать нельзя. Но с другой стороны…хозяин намерено припрятал это в таком укромном месте, так еще и ключ рядом оставил. Не случайно это все. Того, значит, не нужно это. Почему бы не открыть? — пальцы ее нервно сдавливали ключ, — а вдруг это проверка на честность? Если сейчас, как только я открою шкатулку, кто-то сзади выпрыгнет? Нет… не может быть. Даже тот мужчина посчитал меня за хозяйку. Не позволят себе». И плюя на все, Розалинда сунула ключ в замочную скважину и повернула по часовой стрелке. Щелчок. Крышка открылась. Она вздохнула, и, уйдя под дерево, в тенек, глянула во внутрь: сложенные маленькие бумажки, под ними какая-то записная книжка с исписанными страницами и… кольцо с инициалом. Повертев его в руках, она увидела: М.Э. «Имя хозяина. Стоит ли мне что-то читать? Или по приезду Филгена, лучше спросить у него?». Долго она металась из мысли к мысли, и, вопреки всему, развернула первый лист, давеча бывший на поверхности:
«Забери меня!
Сколько раз повторять? Пытают здесь, кожу с меня срывают! Как ты можешь быть так безразличен? Как трус, прячешь НАШЕГО сына от собственной матери. Еще и говорить не смеешь ему ничего… не знаешь и думаешь, что я виновата. Почему я? Мне известно все. Все, что ты хотел подстроить, и обещаю, прилетит тебе это все бумерангом. Наверное, и сына испытываешь?
Очередное письмо, на которое ты ответа не напишешь. Сколько таких у тебя накопилось? Как выйду из этого безумного места, так душу из тебя выцарапаю. И в суд пойду, ты это припомни, как будешь отлаживать ЭТО мое письмо. Сумасшествие. Не то я думала, когда выходила за тебя замуж. Уличил меня в бесопреклонстве, хоть ничего сам не понимаешь. И слышать меня не хотел!
Кто та женщина? Из богатых, да? А я тебе, черт, не нужна, как только приданное закончилось. Генри, не я демон, а ты!
Заточил меня в сумасшедший дом, так еще и Филгена на свой лад воспитываешь. Все, все тебе отплатится!»
Розалинда, сев на колени, положила письмо на траву и долго сидела неподвижно, устремив взгляд вниз. Даже к шорохам не прислушивалась — все внешнее отошло фоном. Письмо это, во многом непонятное, доказало ей яснее всего, что мать давно покинула Филгена. Но разве по своей воле? Ее принудили из-за сатанизма. Она сидела, не шевелясь: кажется, что с каждой думой темные сомкнувшиеся волны над головой топили ее, а тело ее все немело. Как же тяжело было ей это разочарование! «Эта женщина обращалась к Генри и писала из сумасшедшего дома, — размышляла она, вглядываясь в подчерк, — отрывистый, и слова будто бы не сразу писались. Как же так? И не врет ли она? Или наоборот — он?». Но дальше она читать не стала. Неудобно ей сделалось, что о ней она узнает куда раньше Филгена — ее сына. «Нужно отдать ему это все. Больше ничего не смотреть, — твердо заключила она, и поднялась на ноги, — почему эта шкатулка здесь? Может, и эта женщина где-то неподалеку и решила оставить ее здесь? Но зачем?». «Она может быть здесь…» — эта фантазия заставила ее немедленно оглянуться и побежать назад. Колючие ветви царапали щеки, кисти, били по спине. Корни разрастались на тропинке, и, едва ли не оступившись, Розалинда крепко прижала к груди шкатулку, стиснула в ладони ключ и бутыль, и, прищурившись, неслась к недоделанной постройке. «Вот! — ликовала она, видя стоящую лопату, — значит, рядом уже дом. Не стоило мне выходить оттуда… или стоило?». Стояло ей это разгадок. Ранее никогда не волновала ее история семьи Эмер, и никогда не смела она спросить Филгена, куда это делась его мать. Из-за неприличия. Разве будет благовоспитанный человек интересоваться этим?
Миновав разрушенный корпус, она пустилась прямо. Поднявшийся ветер бил в лицо, а мозг вскипал из-за навязчивого ощущения: там кто-то есть! Прямо за ней! И эти отголоски шагов не ее. Как бы не хотела она верить, но это чувство, что кто-то стреляет в нее взглядом из-за кустов, не оставляло в покое. «Филген, должно быть, прибыл, — успокаивала она себя, — теперь одной не страшно. И что я придумываю? Не ребенок уже…». Выдохи тяжело вырывались из глотки. Вот, уже стены видны, окна, крыша… она спасена. Плетень уже давно скрылся за деревьями.
— Немного еще, — тяжело дыша, шептала Розалинда.
Наконец показалась ей прежняя тропа, ведущая к веранде. «Еще немного… и не так страшно было, — думала она с беспокойством, — а это все я себе придумала». Прибежав к крыльцу, она запрыгнула на него, и, остановившись, стала глубоко дышать. Мышцы ног горели, и, кажется, будут болеть. Не доводилось ей так быстро бежать, так еще такую дорогу. Теперь все как прежде, вот только в руках у нее шкатулка. «Если Филген отберет, и я не узнаю о ее судьбе? Не захочет рассказывать ничего, или для него это тоже будет неожиданно? Странно, что именно у плетня она лежала. Там, где именно пробежал тот мужчина».
— Не посланник ли? — проговорила она про себя, всматриваясь вдаль.
Ничего; оно, видать, и к лучшему. Розалинда, зайдя в спальню, опустилась на кровать в бессилии: ноги подрагивали, и дыхание все еще не восстановилось. В отражении напротив увидела она себя; сбившуюся, измотанную, точно пахала беспрерывно под жарким солнцем, до того, что умылась в поту. «Вот, что значит собой не заниматься, — в огорчении подумала она, отлепляя блузу от груди, — совсем не размяться. Но это уж посмотреть, как я бежала быстро, снося ветви. Так еще и против ветра». У бедра положила она шкатулку, и, разжав мокрую ладонь, обтерла ключ подолом платья так, чтобы отпечатков пальцев не оставалось. «Неудобно как-то. Все же он это в руки возьмет». В тишине все мысли приходят в свой строй; вспомнила она о той ее встрече с неизвестными и задумалась сполна. «Не скажу, что мне было приятно разговаривать. Скорее тревожно. И они не виноваты, что связь такая плохая была — никто не виноват. Что я еще могла хотеть? То, что Афелиса сразу же прискачет? Это… слишком ложно». Ее попытка обвенчалась не то успехом, не то провалом. Успокаивало то, что ей ответили, и линия попалась нужная, но, однако же, не бесполезной она оказалась? «Смогла связаться с нужным местом, но не с нужным человеком. Когда повезет уже наконец-то? Или, может, мне еще раз когда-нибудь удастся?». От этой мысли Розалинда избавилась: сейчас точно не время, и, скорее всего, их кулон истратил всю энергию, из-за этого и прерывалась связь. К шкатулке больше она не прикасалась и все размышляла, как бы преподнести ее Филгену. Поверит ли он, что в сад пробрался какой-то мужчина, и в то, что она во многом его подозревает? «Должен ведь. Не подумает, что я придумала. Шкатулка не была в доме и в саду, значит, он ее и не видел».
Долго ждать не пришлось. Через четверть часа раздались вдруг шаги в коридоре. Розалинда обернулась, и, стиснув ладони у груди, выжидающе глядела на дверь. «Как же все слышно. Плохие здесь стены, или как это называется… в прочем, все, сейчас зайдет». Сбылось. Дверь скрипнула, и, не медля, в порог втиснулся Филген. Открыл он ее не нараспашку и тут же затворил, войдя. Голова его была как-то стыдливо опущена: лоб прикрывали волосы, и губы были расслаблены. Но, посмотрев на нее, он слабо улыбнулся. «Все же что-то случилось. А может быть, простая тоска… — заключила она, поднимаясь к нему навстречу, — не огорчится ли он сейчас, и не сделаю ли я хуже?». Теперь этот вопрос приобрел тревожный оттенок и воздвигся перед ней, как самый важный. Приобняв Филгена за плечи, она провела рукой по его волосам у висков и убрала за ухо. Во взгляде его ощущалось недовольство, и, как по первому зову, Розалинда отпрянула от него, нервно кусая нижнюю губу.
— Ты ела? — спросил он тихо и озабоченно.
— Нет. А где же здесь? — Розалинда оглянулась, за что потом упрекнула себя: «Понятно же, что не в этой комнате. Где-нибудь в доме… и чего я осматриваюсь, точно не видела ничего?». Но Филген и внимания не обратил, кажется: по крайней мере, не усмехнулся.
— В столовой можно поискать что-то. Ты не ходила по дому? — произнес Филген настороженно, застегивая пуговицу рукава, — прости. Просто я думал, что ты осмотришься, должно быть. Я не только на похоронах был.
— А где еще?
— Ходил искать кучера. Медлить нельзя, ты же понимаешь? Чем раньше, тем лучше. Только вот сталось у Амери выпросить, наконец, чтобы мне долг отдал. А то дальше как знать, увидимся мы или нет. Завтра, наверное, придет. Я письмо писал, — отдернув рукав, он опустился в кресла, — на сегодня все заняты. Я договорился с одним на завтра, утром часов в десять.
— В Блоквел значит… — проронила Розалинда, и, снова сев на край кровати, закрыла собой шкатулку от его взгляда, — там нам непросто будет ужиться. Надо же еще письмо царице прощальное написать. И как все прошло? Я думала, что похороны всегда долго длятся. А тут несколько часов, скорее всего. Во сколько ты ушел?
— В восемь утра. И ушел я только потому, что было неприятно находиться в большой компании. Половина людей мне не знакомо, так еще какие-то дальние родственники всплыли. Никогда их не видел. Дарья там была и еще какая-то девушка, сестра, что ли, троюродная — вот их-то я признал. И предполагаю, что это затянется, и Амеан пригласит всех к себе. Уже при мне об этом говорили, — он поежился, точно что-то мешало удобно сидеть, — а я просто плечами пожимал, мол, не знаю, посмотрим. Все же бывал я у нее раз… не понравилось. Мне лучше с тобой. Я только и делал, что ел. Ел и слушал, — поправился Филген, — и наслушался много. Узнал что-то об отце. Он у меня был скрытным, а я-то что? Я, как неродной был. Ну, и ладно. Небеса с ним. Пойдем что-нибудь поищем. Голодать тебе не надо.
Он, опершись об ручки кресел, поднялся, и, скинув пиджак на спинку, ждал ее. Розалинда протянула руку, но замерла: «сейчас… только сейчас, — пересиливала она себя, и, сжав ее в кулак, опустила».
— Филген, — начала Розалинда, смотря на его черный кружевной воротник рубашки, — тут дело есть такое. Объясню сейчас. Я сама до конца не понимаю, как так получилось. Выслушай, пожалуйста. Началось с того, что я вышла на веранду. Мне нужен был свежий воздух, к тому же ждать в этих четырех стенах утомительно. Пойми меня. И вот… не прошло и несколько минут, как я услышала шорох в кустах. Подумала, что птица там, неудивительно. А потом шляпа показалась, и сам человек. Мужчина был. Это было… страшно, — она вздохнула, чувствуя, что язык начал путаться, — испугалась, подумала, что вор это был. Так и представился он мне, Филген! И объяснился, что садовником был. Я и поверила, и хочу сейчас у тебя спросить: правда это?
— Садовник? — не веря спросил Филген, и сел подле нее, — садовника у нас уже давно нет. Уехал за границу. И что дальше было?
— Уехал?.. ну, он сказал, что где-то в саду затерялась брошь его жены. Точнее, он хотел подарить ее ей. И в знак благодарности за то, что я не прогнала его, дал вот этот бутыль, — она достала спрятанный под юбкой бутыль, лежащий на кровати, — вот. Странно, да? Он мне доброжелательным показался, и отказаться я не могла. Хоть и чувствовала подвох. Сказал, что от любого излечит это зелье.
— Дай посмотрю, — сказал Филген нежным тоном, и взял из ее ладони бутыль, — прям уж от всего-то и лечит? Сомнительно… я никогда не разбирался в этих зельях и травах, да и не пытался никогда с ними познакомиться. Он рассказал тебе, как это работает?
— Рассказал. Говорил, что нужна совсем капля на рану, неважно какую. И она в один миг исчезает. Подробности не поведал, не знаю почему. Это-то тоже показалось мне подозрительным. Если садовника уже давно нет в наших краях, то… он наврал. И кто бы мог быть? У вас не было каких-то других садовников? Может, он-то и был. Но ворвался так без предупреждения. За хозяйку меня принял. Сказал, что опытен в этом деле и дарит этот бутыль мне только из-за благодарности и доброго сердца. Но про доброе сердце я бы поспорила…
И стала она рассказывать о том его побеге, о находке, и все сбивалась, исправлялась, что, в конце концов, ее слова показались ей недостаточно убедительными. Волнение подгибало ей планку, и, пошатнувшись, Розалинда уже не могла твердо устоять. Щеки ее вспыхнули румянцем, когда случайно она проговорилась про то, что посмотрела первое письмо — во сего досадный, подлый поступок! После затишья полились речи и о бегу ее; о постройке, о лопате, о разрушенном корпусе, о старом флигеле. О всем-всем, что видела. И об ударах сухих ветвей, о боли в ногах: восклицала, а не говорила. Губы ее подрагивали, а глаза, пристыженные, бегали по Филгену, точно пытаясь за что-то зацепиться и более не отвлекаться. Наматывала прядь на палец, тянула — все это в ней горело желание поскорее закончить и отвлечься. «Бежала… бежала, — попутно своей речи думала она, — чуть не упала. Моргала, черное пятно, трава, плетень, шкатулка». И стала рассказывать о находке. Вытащив ее из-за спины, она положила шкатулку на колени, пальцами гладя вырезанный узор. Между тем Филген пристально разглядывал Розалинду. Даже бутыль с неизвестной жидкостью стал неважен, когда перед ним сидела она — сбившаяся, чуть ли не плачущая девочка. Сердце стремилось сострадать: хотело вникнуть в ее грудь, сплестись с ее страдающим, стыдливым сердцем, и разделись боль, ради ее хоть небольшого, но спокойствия. Она казалась именно девочкой, гораздо моложе своих лет, почти совсем ребенком, и иногда это забавно проявлялось в некоторых ее движениях. Карие глаза Розалинды были такие ясные, такие оживленные, что во всех чертах ее лица вызывалось робкое простодушие — болезненная сладость манила до жути, до испуга! Изредка он касался ее предплечья и гладил. Слушал и успокаивал, ни слова не говоря. А она вздрагивала, искоса глядела на Филгена, но не отпрыгивала в сторону. Приятная мелочь взяла вверх над испугом. Чего же она боялась? Неодобрения? Упреков? Ругательств за то, что подсмотрела записку? Разобраться в этой суматохе невозможно. И вот, наступил конец. Желанный момент, когда паника стихала, пусть и медленно, но это то, что она хотела. И добавила она, смущаясь:
— Надеюсь, никакой злости не будет…
— Почему ты так ее ждешь? — так же тихо, как и тогда спросил Филген, убирая с ее плеч упавшую прядь.
— Я поступила так… не смогла сдержать себя.
— Тебе было любопытно, и я это понимаю.
— И что насчет этой шкатулки? Ты видел ее когда-нибудь? И что думаешь о его побеге, и о том, кто же мог оставить ее у плетня?
— Слишком много вопросов, — Филген улыбнулся по-доброму, — не заморачивайся так. Наверное, какой-то паршивец, принесший тебе какую-то отраву. У меня сильное подозрение, что это не может быть лекарством. Тогда уж причиняющим вред, а то и еще похуже. Не бери больше это в руки. И не знаю, как появилась эта шкатулка. Раньше ее не видел. Да, может быть, что ее подкинули. А мать свою я очень давно не видел…
— А где ты ее видел? Очень давно, — спросила Розалинда, уткнувшись в его плечо, — в раннем детстве, да?
— Кажется так. Но я не могу с уверенностью сказать, что та женщина была моей матерью. Ходили даже слухи, что у меня брат есть, и что он до сих пор живет. Генри говорил, что предполагаемая моя мать была известна, поэтому, наверное, и взял в жены. Это все. Все, что я смог выпросить. На большее меня не хватило, да и Генри злился, когда я заводил тему об этом. Я ничего не чувствую, когда кто-то говорит об этом. Да, интересно, да, хочется узнать. Но не могу ей посочувствовать, пока не узнаю всю правду, — он гладил ее макушку, и шептал на ухо, — и что в ней такого помимо записки из сумасшедшего дома?
— Ну… я не хотела рассматривать все, — тут же оправдывалась Розалинда, смотря на него снизу-вверх, — но там еще есть кольцо с инициалом: М.Э. Это ее имя, я так понимаю, — поправив шкатулку на коленях, она откопала в бумагах серебряное кольцо, — вот. Видно, на заказ делалось, — зачем-то упомянула Розалинда, сама не понимая до конца причину: «простая наблюдательность, ни более, ни менее», — посмотри.
И отдала ему кольцо. Филген, медленно вертя его, рассматривал две буквы, сжимал его, и хмурил брови. «Что-то не так, — заключила она, смотря то на кольцо, то на Филгена, — что-то не нравится? Или припоминает?». Ей было непонятно. Хуже всего то, что на несколько минут он поник в раздумье, и ничего не пробормотал. Плечи ее напряглись. Розалинда прижалась к его груди, отчаянно вздыхая. Наконец у самой макушки раздался голос:
— Мне знакомы эти инициалы. Точнее, само кольцо. Оно сильно напоминает то, что носил при жизни отец. Одинаковое. Только с другими буквами. Со своим именем, как я помню. Свадебные? Мне всегда казалось странным, почему они живут вместе, но ругаются каждый день. Ужасно, — приблизив ближе к себе, он рассматривал детали, — но довольно симпатичное.
— И сколько тебе лет было тогда?
— Не помню точно. Наверное, лет шесть или семь. Эту-то сцену я помню почти во всех подробностях.
— Я бы не стала никогда припоминать такое.
— Не знаю, Розалинда. Мне стало все равно на ее судьбу и то, жива она или нет. Как бы это ужасно не звучало, но я не воспринимаю ее как мать. Если бы она умерла… да я бы не узнал даже. Не могу сказать, кто был виноват в той ссоре. Если ли бы мне кто сказал, — он отложил кольцо, и, приобняв правой рукой Розалинду, оперся левой об кровать, — но вещица любопытная, и сама история о том, как она появилась в саду.
— Не история, а загадка. И неужели ты не хочешь посмотреть хотя бы, какие письма она писала? — поинтересовалась она, раскладывая все записки в шкатулке, — это занимательно. И ты что-то можешь узнать интересное.
— Хочу конечно. Но такими вещами лучше заниматься одному. Я человек вспыльчивый, и многое может меня, так сказать, тронуть. Тебе бы еще не понять, Розалинда, — снова дружелюбный тон, — может, когда-нибудь и прочитаю. Возможно, не понимаю я и этого человека. Их двух не понимаю. Несправедливо, однако. Амери, значит, теплом и заботой все детство, и он вечными побоями так добро отплатил. Именно это я в нем ненавижу…
— Мы не можем знать, что твориться в других семьях. Лишь можем предполагать. Авиана только жаловалась, но о прошлом не говорила. И, думаю, у них там все намного серьезнее, чем кажется.
— Во всяком случае от него мы не избавимся. Тоже туда едет.
Разговор о Блоквеле и жизнеустройстве шел долго. Кажется, переговорили обо всем: о доме, о столице, о маленьких поселениях, о будущем. Об общем будущем. Теперь без умолку говорил Филген, и Розалинда, внимая каждому слову, обдумывала его высказывания и строила догадки. «И вправду. Более или не менее безопасное место. Раз уж защищено ото всяких демонов, — думала она, — там-то и надо жить. В коим-то веке все население Земли съедется в этот Блоквел, и он разрастется. Нет, все не нужно. Только хорошим людям будут там рады». Упомянул Филген и о запрете охотничьих действий на той территории, однако, обыкновенные люди без труда могут ехать туда. Все говорил и говорил, а между тем улыбка проблескивала на губах: сразу видно, что смерть и похороны отца не привели его в ужаснейший траур, хотя речей более о своих родителей он не заводил. И шкатулка не впечатлила никак. «Все же это, зря я волновалась? Зря себе нервы расстраивала? Оно и к лучшему, что не злился, но как я так могла не угадать…». Очевидно, что ответами на некоторые вопросы он обладал, и попросту не хочет освещать ими Розалинду: и к чему? Прошлого уже не существует, и глупо было бы горевать о нем вне себя — так считал Филген. И прокралась к ней мысль, что записки он не читал потому только, что знал, что может быть там что-нибудь такое, что ее напугает или сильно поразит — но что? Розалинда слышала о пытках в сумасшедших домах, и книжка ей однажды под руку попалась про это. Видела картинки, и, конечно, эти сцены не сладки, но не плюшками же там кормят, в конце-то концов.
День прошел быстро, и под вечер уже утомлял. В два часа они пошли разгребать бумаги на втором этаже — занятие не самое увлекательное, но, хотя бы, побродила она по комнатам. Выпрашивая разрешения, Розалинда заметила, как Филген усмехнулся: что такого? «Я поступила, как надо, — думала она, ходя кругом по кабинету, — зачем эти усмешки?». Взгляд ее цепляли портреты, и на одном она узнала Генри Эмер. На стене, напротив стола, висел портрет миловидной женщины: круглолицая, нарумяненная, и глаза голубые с тенью, точно полумрак. Тут же подумалось ей о матери Филгена, но мысль опроверглась: «Разве стал бы Генри вешать в своем кабинете ее портрет? Как Филген говорит, то они расстались в раздоре». Розалинда любопытна к необычным вещам, не остерегается, и здесь-то она заскучала: ничего примечательного. Он еще занимал себя, и внимание на Розалинду не обращал, отчего сделалось ей грустно. «Наверное, из-за погоды». Сидела она на стуле у окна и молча смотрела в то — и там ничего. Смертная скука напала на нее, и что самое страшное — это неизбежно. Вспоминала она сон минувший, да и там нет яркостей. «И что же я могу помнить? Только какой-то дом, лужайку, и одного человека. Девочка». Ей Розалинда вовсе не удивилась — мало ли незнакомцев врываются в сон? «Красивое вышло… сновидение. Не могла уснуть, и тут сразу так. Все же не все так однообразно, это я не в ту сторону смотрю». В конце концов, Розалинда помогла ему, хоть тот и отказывался. Дела в кабинете вскоре были окончены. Дальше — спальни, балконы, чердак. День с того момента стал течь быстро, что, не успели они оглянуться, как вечерний сумрак рвался в окна. Солнце закатилось в туман; на всю округу навлеклась мутная пелена, скрывающая загадки завтрашнего дня. А они, непременно, будут. К тому времени нетерпение нашло на нее: хотелось поскорее распрощаться с Улэртоном и унестись вслед за скользящим по небосводу солнцем. Жизнь лежала уже не здесь, а там — свободная, вальсирующая, и до жути мечтательная с теплыми объятьями.
Теперь же забота их дошла до еды: ехать на голодный желудок опрометчиво и легкомысленно. Раскинувшись на диване в гостиной, она все размышляла: «есть ли здесь рынок неподалеку? И неужели никакой еды, кроме баранок, не осталось? Что же, слуги все себе забрали? В магазинчик что ли ближайший сходить. Теперь опасности нет. Можем спокойно погулять. Вот так и сделаем, осталось только спросить…». Была здесь и другая причина: прощание. Как-никак, но Улэртон — место, где она обрела радости, укрытые горем. А вспоминать всякую горесть в светлые, беззаботные дни, сладостно, и, как ни крути, утоляет душу именно минувшим — тем, чье время уже прошло. Филген сидел не поодаль: на кресле и, согнувшись, вчитывался в такой-то документ. В доме стояла прохлада. Она окружала их, подобно той, что приятно обволакивает, когда в жаркий день вдруг подул ветерок. Тишина долго не прерывалась: даже птицы затихли, не бились клювами в стекла и не порхали поблизости. Все поникло в тягучее раздумье, какое пожирает волю и дает последний шанс посмотреть на всю ситуации из другого угла. Но надо ли? Воля ослабевает: сомнения усиливаются.
Немного погодя, Филген выпрямился и, положив ногу на ногу, поставил палец на страну и задумчиво пробормотал:
— Оказывается, у отца был земельный участок Бейделе… скрывал от меня это и в наследстве не прописал.
— Бейдел это что? — подняла она голову с ручки дивана и взглянула на него.
— Деревня неподалеку. С каждой такой бумагой я все больше понимаю, что правильно делал, что ему не доверял.
Розалинда немного помолчала, и, набрав воздух в легкие, выговорила:
— Есть здесь поблизости хотя бы булочная? А-то совсем оголодаем по дороге. Ты говоришь, что десять часов ехать до Атрандо только? Ну вот, и сейчас мы голодные. Может быть, сходим куда-нибудь?
— Есть. Чего бы не пойти? — с радостью он отложил бумаги на столик и поднялся с кресел, — да, именно столько. Так мне кучер сказал. Конечно, мы будем останавливаться и сменять лошадей на станциях. Так что еще стоит прибавить час или два. И, пожалуй, до Блоквела столько же ровно. Я подумал, что нам лучше бы остаться на ночь в Атрандо. После будет плохая видимость. А ты писала письмо?
— Письмо? — непонимающе спросила Розалинда, потирая глаза, — а… то письмо царице. Сейчас и напишу. Есть ли у тебя…?
Не успела она и договорить, как Филген метнулся к тумбе и проронил: «сейчас». Розалинда думала, как бы уместить всю свою благодарность на один лист, да так, чтобы это было не слишком красноречиво. «Простоту ведь в людях ценят?». И общались они на равных, точно статус был один на двоих. Спустя мгновение он пододвинул к ней столик, положив чернильницу, листок, и отошел, оставляя ее наедине. Такой покой несколько настораживал ее, заставлял полностью отдать внимание письму. Однако же, дойдет ли оно? — несомненно, вопрос времени. Розалинда села на колени, и, подперев щеку ладонью, макнула кончик пера в чернила. Сначала дело это ей представляло затяжным, скучным, и строки никак не лезли, кроме как общих — такие, какими можно отблагодарить каждую услугу. Вдохновение настигло ее с натяжкой, будто из жалости. И полились тогда слова на благодарный лад:
«Здравствуйте, моя подруга и сестра.
Премногом благодарна за внимание и заботу, которыми вы меня окружили. Тот день, когда я, бедная и продрогшая от холода, пришла в замок, и Вы тут же меня приняли, станет незабываемым моментом. В нашем случае, время не стирает имена — буду помнить Вас всегда. Такая милость… чем я ее заслужила? Все робела спросить. Да и Вы, по-моему, не могли найти ответа. Многословить не стану, и искренне скажу, что полюбила Вас, как родную душу. Теплое отношение, конечно, манило меня. Я не могла иначе.
К сожалению, все хорошее кончается, а плохое остается навеки. Уезжаю в Блоквел завтра и уведомлена о том, что Дарья Амеан все еще меня разыскивает. Мое доверие к Вам, что все это от чистого сердца. И я уверена, что не рассекретите вы с царем ничего, касающегося меня и Филгена Эмер. Желательно и Амери Хендерсона не затрагивайте в разговорах: он тесно с нами связан.
На ответ я не надеюсь. Не получу его совсем. Как прибуду в Блоквел, напишу вам обязательно!
С превеликим уважением.
Р. А».
Далее слова все никак не складывались, или получались повторы до того банальные, что писать еще она не решилась. Неопределенность поражала ее, останавливала посреди строк и заставляла раздумывать. Розалинда ясно чувствовала, что с этой минуты начинается для нее новая будущность: неизвестная, и нельзя говорить, какова она окажется. Теперь она невольно стала слишком близкой участницей в отношениях и в жизни тех людей, которых доселе она не знала, слышала о них понаслышке и ни разу не интересовалась политическими делами. Кажется, вот тут-то и наступил момент, долгожданный и мечтательный — путы исчезли! Раньше действительность в замке поражала ее врасплох, теперь, сидя над прощальным письмом, все ей показалось до того легким, до того навязчивым и неглубинным, что испугалась она своего страха. Ведь, как же не могла Розалинда догадаться, что все тайны, ее окружавшие, лежат на поверхности, и она, ослепленная страхом, попросту мотала головой? Корила она себя, ужасно ругала, и вынесла это упущение как урок: нельзя робеть перед неизвестным. «Но не могу я с собой ничего поделать, — заключила она болезненно, принимая конверт из рук Филгена, — я знаю, что не нужно так поступать. Знаю, что этим нагоняю на себя проблемы, и что в будущем мне это отплатится. Но как же избавиться от страха? Если бы кто обозвал меня, то я бы согласилась. Унизительная правда… но не могу отказаться от нее, как бы не хотелось».
Помнит она как в тумане, пришла к ней вдруг минута с новым, странным впечатлением: тоска будто бы разом отпала от сердца, разбилась, и вместо нее — что-то новое наполняло и душу, до того, что дышать становилось легче. Поначалу Розалинда сомневалась: радоваться или горевать? Но вскоре поняла: однозначно радоваться — вот такое ее заключение. И видела Розалинда перед собой только счастье: Филген улыбался, ветви плясали, облака складывались в добрые фигуры, и незнакомцы не были такими озлобленными, как всегда бывает. То ее существование оборвалось — нищета, крики, умершая мать, переезд, мачеха — все это исчезло. Но оставался лишь один человек в памяти — Афелиса. Ее она не могла и не хотела забывать. Даже на миг. Она всегда с Розалиндой и живет в ней такая, какой была пять лет назад: но успела ли Афелиса раскрыться? Или Розалинда воссоздала образ, в который верит и к которому так долго стремилась? Вспоминала она и свои вопросы, когда ехала в Улэртон: вдруг все это — галлюцинация? В девочке до того что-то пошатнулось, что она, от отчаяния, создала ради своего счастья спасительницу и так заигралась, что больше не может отвязаться от нее. Даже при переезде в Блоквел она не отпустит мечту и постарается последовать за ней маленькими шажками, как только сможет.
— Ты закончила, да? — спросил Филген, стоя напротив нее.
Розалинда кивнула и добавила:
— Теперь пойдем.
Накинув на себя черный плащ, Филген сунул бумажник в карман. Вот только выйти из дома помешала одна неожиданность. Розалинда отворила дверь, и, не успев поднять взгляда, услышала впереди оклик:
— Розалинда! — впопыхах несся по тропинке Амери, — как говорится, здравствуйте! Вижу, не опоздал, не опоздал. Это хорошо! Вот как знал, что здесь Вы будете, а! Не прогадал, — он остановился, оперся плечом об стену и продолжил, — а где этот? Одни здесь что ли Вы? — Амери глянул через ее плечо: в тени стоял Филген, нахмуренный и чем-то озлобленный, — ты чего стоишь в тени? Вылезай давай.
Розалинда отступила в сторону, пристально вглядываясь в Амери: бодрый и возбужденный, вопреки недосыпу, высказывающегося на его лице. Волосы взлохмачены, воротник рубашки перекосился на левое плечо — видно было, что спешил он по важному делу, хоть Филген в это слабо верил. Он дал ей ключи, понимая, что из-за его давления не сможет закрыть замок. Розалинда их тут же схватила и сунула в замочную скважину, одновременно слушая Амери:
— И тебя рад видеть, кого обманывать? Эх, спешил я к вам на крыльях… просто на крыльях, — махнул он рукой, и тут же пожал ею ладонь Филгена, — ты погляди-ка, как вырядился! Вот посмотришь на тебя и нельзя не сказать, что у человека что-то важное намечается. Или пытаешься Розалинде соответствовать? Ладно, что ты так раздражаешься. Я не просто так на чай зашел, хотя могу передумать, если хозяин будет не против. У меня, Филя, дело как ваше, можно сказать, оно у нас общее.
— Знаю, что ты тоже едешь, — пробормотал Филген нехотя, — и это все твое дело?
— Нет, дай договорить! — он обернулся на щелчок: Розалинда подступила к ним, сжимая ключ в ладони, — да, в общем-то. Но что ты судишь по поверхности? Все-то глубже… впрочем, тебе ли не знать. Мы-то, помнишь, когда в последний раз об отъезде разговаривали, то договаривались сложиться и поехать вместе. Я, надеюсь, это еще в силе? Ты-то сейчас при деньгах. Говоря об этом, я не могу не пособолезновать. Хороший дядька был. Многого переговорили. А на похороны не смог прийти. Не в духе я был, — они медленно пошли к воротам. Филген скривился, услышав его «не в духе я был», — уж не мог. Сам, как мертвец был. А иначе бы меня где-нибудь рядышком закопали. Бессилен проснулся. Я как очнулся, то за цветами пошел. Да знаешь, вот иду, иду, думаю, вспоминаю о человеке, и вылетело у меня из головы, что четное количество цветов нужно! Как дошло, то стал считать, а сколько это? — он засмеялся и так жестикулировал, — потратился я, конечно. В четвертом часу пошел, да и просидел так до шести. О вас еще вспомнил, думаю, что раз тебя ничего не держит, то тут же уедешь в Блоквел. Так и пришел.
— Выпивал с кем-то, — заключил он, пропуская их за ворота, — и… с кем?
— С друзьями. Прощались. Сам понимаешь… — Амери хлопнул по карманам. Нащупав кошелек, выдохнул и усмехнулся, — думаю: что-то легко в карманах. Проверил… не забыл. К слову, вы куда собирались? Не выезжать, надеюсь? Мне нужно по пути вещи из дома забрать. Все приготовлено! Чемоданы с собой не взял.
— Так ты еще не у себя дома? — пренебрежительно спросил Филген, — В булочную идем. И насчет поездки: завтра в десять часов. Я договорился с кучером. Я не против того, чтобы сложиться. Но о чем идет речь, если ты даже долг мне не отдал? Месяц уже он висит на тебе.
— Отдам, все отдам! Я от того не отдавал, что копил на поездку. Все будет, ты не торопи события раньше времени. А булочная это хорошо. Там завернуть пару раз влево, потом вправо и мой дом. У меня-то там два чемодана и одна сумка большая. Собрал все по первой необходимости, так сказать. И, наконец-то, уеду… и домик там есть. Так что, наверное, и соседями будем! А Вы как, Розалинда, — взглянул он на нее из-за его плеча, — как себя чувствуете? Событие-то какие на носу. Не в стрессе? Легко прощаться с детством? Да что говорить, и сам знаю, что тяжело. Ну, и боятся так сильно не стоит. Вы не одни едите.
— Все хорошо, — кивнула она и сунула ключи в ладонь Филгена, — очень тяжело, но дальше легче будет.
— Вот это верно сказано. Мне тоже не легко с Улэртоном прощаться, но что поделать? Такая жизнь. Вон там развилка. Вы, наверное, давайте пока в булочную, а я за чемоданами. Встретимся здесь.
Амери, получив кивок Филгена, перешел на другую сторону улицы и ушел за поворот. Розалинда ускорила шаг, и, остановившись в шагах десяти от Филгена, обернулась.
— Долго идти нам?
— Нет, нет… — точно опомнившись, поспешно ответил Филген.
Когда он нагнал ее, они шли уже размеренным шагом и изредка болтали. Над домами уже расстилался блеклый месяц. Прогулка эта навлекла на них легкое чувство — свобода тотчас ощущалась особенно остро. На лицах ни души больше, даже Амери отошел, и унес с собой нескончаемый разговор, пусть и на недолго, но минуты эти ценные, особенно рядом с Филгеном. Только в переулках раздавались низкие голоса продавцов, грохот из окон, и удивительно мелодичные крики. Дорога пролетела быстро: вот, они уже в булочной. Народу не было, да и полки некоторые пустовали, видимо, недолго осталось запаху свежей выпечки витать в окрестностях. Амери дожидались они недолго: спустя несколько минут послышался грохот колес, и камни летели в разные стороны, ударяясь от носки его туфлей. Первое, что приметила в нем Розалинда — измученный вид. «Пришлось ему потрудиться. Все же, там крыльцо и возвышенность неподалеку». И пошли вместе. Мимо мчалась повозка, запряженная гнедыми лошадьми: они останавливались, играли и пританцовывали, отбивая копытами ритм. Кучер звонко щелкнул хлыстом, и повозка поехала прочь.
Подходя к дому, Амери, как бы невзначай, спросил:
— Уделишь мне комнатку? Я могу и в коридоре, но гостей разве принято так встречать?
— Да ты у своих товарищей только на полу и спишь, — Филген отворил ворота, держа в одной руке пакет с хлебом, — можешь на втором этаже устроиться. Там никого и ничего нет.
— А вообще, меня удивляет то, как ты будешь дом продавать. Разговаривал с человеком-то? О своих делах ничего не говоришь, будто там что-то секретное заключается. Выкладывай давай, а то ночь спать не буду, — Амери вошел во двор и резко обернулся, — и какова карета будет? Будет место для груза? Или ты нанял еще и повозку? Раскошелился же… ради своего блага. Ты смотри, я бы лучше еще повозку взял. А-то будем в карете, как придавленные, так что плохая это затея.
— Я сказал кучеру, что у нас будет еще и груз, — неуверенно произнес Филген.
— А он что?
— Понял все. Так и сказал.
Филген не сполна мог довериться заказному кучеру, все, как он предполагает, он из пренебрежения. Он более был уверен тому, что кучер не принял это во внимание, и, видя лишь возможность прибыли, согласился: оно и понятное дело — из города сейчас выезжать боятся, и им нечего есть от этого. По дворам они катались редко, ибо прибыль была нехорошая. Всегда он предсказывал, и был в этом вполне убежден, что ожидает всего самого наихудшего, а оно случается редко. Обычно все гораздо проще — почти хорошее, даже радостное, но есть моменты куда хуже, что с этой мелочью Филген справляется. Вечер пролетел так же быстро, как потух огонь свечей. Амери все же улегся в зале, а они в той же спальне. Все в эту ночь было наоборот: Розалинда не мучилась от страхов, и, поджав ноги, заснула, как младенец после кормления. Филген же повременил со сном: на ее глазах он и не думал распечатывать конверты, сторонился этой мысли и претворялся, что давно ушедшее, тем более, не понятое, не имеет места в его настоящем. И Розалинда поверила, потому только, что муки ему не желала и в глубине понимала, что бесследным пятном эта шкатулка не останется. «Разве ее не убили? — он повторно пробежал взглядом по строчке, — все это время почему-то надеялся на ее смерть. Не всегда же отсутствие человека значит гибель. Даты нет. Это может быть написано хоть пять, а то и десять лет назад. Но неужели эта шкатулка все это время была там?». Он посмотрел на нее и взял в руки: витавшая пыль ложилась на кривые узоры, крышка скрипела, края были потерты. Вспоминая все происходившее за этот год, Филген избавился от вывода, что вещица эта храниться в саду многие годы. Ее бы снесло ветром, в лучшем случае. Или украли бы, что тоже было не редкостью. Мать он свою представлял ясно, смотря на портрет женщины в кабинете — художник ошибся. Она совсем другая и ничего общего не имела с тем ангелом в каморке Генри.
Пару раз Филген хотел подняться с кровати и побродить по дому или саду, чтобы самому узнать: много ли тайн зарыл Генри? «Если уж мы все обошли в доме, то, стало быть, все скелеты зарыты в саду. О таких вещах и думать страшно. Пусть будущие владельцы разгребают все. Мне и этого достаточно на сегодня и на всю жизнь. Их больше нет, значит, и волноваться об этом не следует». Через полчаса и он заснул, уколенный неприятными чувствами.
Сон их пронзило раннее солнце: окна были не зашторены, и лучи пробивались на слипшиеся веки. Наступило полное избавление. Сквозь тьму забрезжил сладостный свет. Розалинда долго дремала, дожидаясь желанного часа. Не хотелось ни вставать, ни пойти умываться — лишь желалось думать о поездке, о том, что случиться через час. Она тонула в упоении от этих замыслов, ощущая близость новых дней, возможностей и сладостей. Вдруг по ее волосам скользнула рука; раздался сонный, ленивый голос, от которого Розалинда вздрогнула, и повернулась к нему — детю солнца, играющего в золоте.
— Доброе утро, Розалинда.
Она ответила поцелуем в лоб и прошептала: «прекрасное». Но интонация эта была тосклива и заботлива. Филген присел, и, тут же забывшись, уткнулся носом в подушку. Два карих глаза смотрели на него бесконечно нежно и встревоженно, что неловкость одолела его сильнее, чем этот взгляд. Ощущение безмятежности и покоя укачивали, впитывали в нее, что та ее мечта уже осуществилась, и что это утро — поистине чудесное создание свыше. После завеса звёздной ночи, тишины, свет этот ослеплял. Хотелось жить лишь ради этих пробуждений и чувствовать, что и природа просыпается, вянет, грозит холодами, но разве могло это быть преградой? Спокойствие вскоре рухнуло. Щелк двери. Шаг вперед, и из прохода высунулась макушка Амери, а сам он смотрел отчего-то в сторону. «Сейчас уже не претворишься, — подумала Розалинда и усмехнулась, — пришел разрушитель, что ж, посмотрим…». Она вновь прикрыла глаза: из двери послышался шорох, затем и робкие шаги. Амери подкрадывался, и это хорошо ощущалось. Даже старался не вздыхать громко. Розалинда медленно натянула на подбородок одеяло и замерла в ожидании: шум стих. Вместо него вопрос:
— Спите еще что ли? Или передумали ехать? Знайте, что уже без десяти восемь. Два часа осталось! — воскликнул он; Филген сморщился, поежившись, — Розалинда-то уже проснулась, а ты чего? Или с домом расстаться не можешь? Тогда мы поедим одни, а ты будешь думать, и решать, как поступить. А хлеб неплох, вкус у вас есть… да, давайте, подъём!
— Ты-то сам собрался? — Филген перевернулся на спину, — или только поднялся?
— Собрался уже. Осталось чемоданы перетащить. А ваши где? Вы пока наряжаетесь, я бы помог… я видел какой-то багаж в зале, но не решался. Может, от покойника.
— Они и есть. Еще десять минут, ты рано пришел… — потирая глаза, сказал Филген, — иди обратно.
— Смотри ты, а! — обратился он к Розалинде, — и не удивляйся, что я так на «ты» перешел. Нам бы давно пора. Да от этих твоих десять твоих минут осталось только семь. И что они тебе дадут? Уснешь еще, и точно без тебя поедим. А пока утро, я пойду повозку найму, — при этих словах Филген поднялся и уставился на него, — только давай так: я плачу за повозку, а ты за карету. Вот это поровну. Главное — удобство. А ты этого не понимаешь.
— Делай, что хочешь… — отмахнулся он, и сел на край кровати, — сейчас собираемся и идем.
— А кучер прибудет прямо к дому? — спросила Розалинда, — ты сказал адрес?
— Сказал. Обещал приехать за десять минут, чтобы справиться с багажом.
Она, потянувшись, распласталась на кровати и тут же выскользнула из-под одеяла. Платье ее висело на стуле: взяв его, Розалинда вышла из спальни, оставив их наедине. Упрямство не оставляло Амери: он кружил вокруг кровати, подходил к шкафу, отбрасывал книги, и, взмахнув руками, воскликнул:
— Вставай уже! В лучшем случае, мы тебя в повозку посадим. В худшем — оставим здесь. Что выбираешь, а?
— Я уже встал, — Филген поднялся, и, нагнувшись, принялся заправлять кровать, — не кричи, пожалуйста, не хватало еще, чтобы голова перед отъездом разболелась.
— Я взял аптечку! Так что не пропадешь, — он опустился на стул напротив кровати, — я всегда сплю в какие-то долгие поездки. Если кто-то есть со мной, то это более, чем безопасно. На меня не надейся, а лучше к Розалинде. Она будет не прочь, а еще если учесть, какие у вас отношения.
Амери проговорил это заигрывающее, точно в шутку. Положил ногу на ногу, и глядел на Филгена, что тому стало неловко. После он резко встал. Филген оглянулся, и удивила его быстрая и уверенная ходьба. Глаза его жадно вглядывались в сад за окном. И, подправив воротник, Амери будто вылетел из двери: Филген и слова не успел сказать. «Оно и к лучшему, — подумал он, расправляя одеяло, — наверное, одумался и побежал за повозкой. Это очень… хорошо. Задержек нам не надо. Справившись с кроватью, он, взяв расческу с тумбочки, распутывал волосы, дожидаясь Розалинды. Впрочем, они управились скоро и без проблем, что удивляло его. Ведь ни одна поездка не обходиться без них, так ведь? Он засомневался. Розалинда вышла из ванной, встречаясь с Амери: тот шел в зал, а после вышел из него с двумя чемоданами в руках. И так снова: грохот грозно скользил по всему дому. Спустя полчаса наведался будущий владелец. Филген, встретив его при полном параде, получил последнюю половину платы. Мужчина прибыл с маленькой дочкой, что, вздернув маленький носик, наблюдала за всей сценой, как хозяйка, а отец — ее слуга. Розалинда несколько раз осматриваясь, боясь что-то забыть, и под конец, запихнула в сумку три повести, что пылились на шкафу.
Все было готово. Амери прибыл вовремя, когда уже весь груз стоял у порога. Выглядел он как никогда счастливым, и никакой тоски не высказывалось в чертах: но, ведь есть с кем прощаться! Все кончено. Теперь и для него наступил переломный момент. Все складывалось так гладко, что не верилось в такую удачу: кучер прибыл вовремя, следом и повозка подоспела. Извозчик отозвался, чтобы загрузить чемоданы. Садясь в карету, Розалинда облегченно вздохнула:
Вздох, отпускающий все невзгоды прошлого.