Время изменило многое: предполагающий ход, судьбу государства, обычаи жителей, и обойти эти перемены не могло и высшее общество. Остров не был клочком земли, где правили «золотые» люди, напротив: избранные маги оставались приземленными к народу, выходили на разговор, принимали жалобы и смилостивились над родственниками погибших. Гроунстен никогда бы не понес тирании — она пришла лишь с дальних земель десять лет назад, оставила кровавые следы, и пустила прочь на восток. Там-то и разгорелось унижение магических существ, только, пожалуй, люди те не смыслят, что убивают своих же, и что «нечисти» в их краях не водилось, даже до их эры. С годами восстание пытались подавить, да только получали охотничьи командиры сильнейший ответный удар: цель их рухнула! Не подвластно оказалось им одно местечко, затерянное среди океанской среды — и вера их в освобождение Гроунстена провалилась в бездну с тем же успехом. Спустя два года люди стихли. Они стали до того безмолвны, что слились с природой, да боялись шептаться. Ошеломила их простейшая мысль, что ведь маги — точно не люди. Этим существам мир дал больше, чем им, простому народу. Такие говоры дошли вплоть до поверий, что маги — дети небес, и, тронув их хоть раз, получишь жгучую язву, какая испепелит тело, а душу отправит в адский котел. Но оставалось фактом, и, видят Боги, очень пугающим фактом — что прежняя мысль о неравноправии должна укрепится в молодых умах, и этот устой будет вечен — маги неровня нам. Тут уж как кто глядит: некоторые придерживаются старых принципов, другие — поверили в божество их, и стыдливо склонили голову. Последнее даже стало наказуемым в Атрандо. Так что такие стали тихо поклоняться, не разглашать, и в народе быть совершенно себе противоречивым. В какой-то день они разом постигли зловещую истину — сила оружия магии. Она крылась на поверхности, и чуть было не ускользнула. Много ситуаций повлияло на расслойку общества: теперь люди из света порицались и носили прозвище — предатели. Что было неоспоримо, потому только, что распространился слух о Темной стороне правительства. Спустя три года они, как и все остальные рабочие, гнулись под косой и мылись в поту. К тем, кому удалось этого избежать, люди воротили нос и относились скептически.
Не раз происходили бунты, кровопролития, разруха городов, но все это было вне Гроунстена. Правительству удалось избежать конфликта с местными населениями, а тем было все равно, лишь бы их мировое дело не касалось. И вот, прошло уже пять лет со дня возрождения магического рубина. Народ до сих пор не знает, где он храниться теперь, но предполагали — в замке под семью замками. Люди жили в шатких домах и работали с рассвета до заката в лесах, горах и пещерах. Спустя полгода появлялись улицы с двухэтажными домами, хотя сильный морозный ветер прожигал лицо, никто не противился, и, даже больными, шли хоть в помощники. До ужаса хотелось тепла. Через щели дула метель, крыши ломились над снегом, и всякое бездомное живье стекалось в замок — он один стоял ровно и неподвижно. С другими государствами Гроунстен более не связывался, а единственным приближенным считался Блоквел, который посылал беженцев на кораблях обратно. Население постепенно разрасталось, и, странное дело — никаких разногласий в первые года не возникало. Каждый знал о пошатанной материальных ценностях, так что на бедность можно было и рассчитывать.
Заботы правительства так же не оставались без внимания. Слуги разносили о каждом приговоре по всей столице, и молчать об этом было непринято. Все интриги, угрозы и ответственность хорошо отыгралась на моральном духе: правительницы жила как затворница, иной раз требовала подать кушанье в комнату, и все законы принимала на расстоянии от приближенных. Смерть Хакан обрушилась на нее такой неожиданностью, что несколько дней Афелиса не могла прийти в себя и мыслись здраво — все-то ей чудилось, что старушка выглянет из шторы, откроет дверь, и, как в детстве, избавит ото всех мук. Такого не произошло, а что самое страшное — всего лишь показалось.
Неприятный осадок все еще оставался, что ничего нельзя было поделать — работа не убавлялась. Дни шли как один, и совсем не менялись. И вот, сегодня нужно было идти к одному из домиков у Большого озера. Спрятанные в листве, эти дряхлые строения с несколькими комнатушками уже подкосились, и медленно рассыпались, точно песок. Меблировка была лишь их примитивных вещей, дверь не запиралась. Обстановка не пугала, напротив, умиротворяла. Никаких чемоданов они не брали, и не нужно это вовсе, потому что пришли они сюда не за отдыхом. Леотар нужно было проверить процесс построения моста, а Диамет плелась с ней, чтоб избавиться от навязчивых мыслей и забыть о городском шуме. Она мечтала посидеть в одиночестве среди этих стен, но Леотар, наворачивая круги у берега, критично смотрела на балки, стоявшие в воде, и подправляла очки, вздернув нос. В ночной глуше тихо стрекотали сверчки, прыгали лягушки где-то в кустах, и ветер доносил запах полевых ромашек.
Высокая ива укрывала ее от неба. Ветер почти не шевелил ее крону: жесткая, богатая, напоминала из далека огромный холм, в котором подрагивал голубой огонек. От озера веяло прохладой. Темный шатер раскинулся над ним. Снова послышалось пение лягушек. Леотар каждый раз вздрагивала и все отстранялась от берега, слыша их кваканье. Спустя минут десять она вернулась под иву. Смотря на распластавшуюся Афелису на тряпке, Леотар хмыкнула и осуждающим тоном сказала:
— Вам лучше беречь свое здоровье. Госпожа, поднимитесь. Сами знаете, как у нас с медициной плохо. А еще лучше — зайдите в дом. Время позднее, да и кто знает, какие безумцы ходят в округе.
— Конечно… — всплеснула она руками, — почему еще не зарезали? Вы проверили то, что надо?
— Да. Все выполнено к сроку. Думаю, месяц, другой, и мост будет стоять. Широкий, с бортами… но это, несомненно, вопрос времени и работоспособности. Ваше предложение все еще в силе, госпожа?
— Предложение? — Афелиса перевела на нее взгляд, вздернув бровь, — а… предложение. Приходите. Но, вот думаю, собрание по военному делу перенести на следующую неделю. Скажите остальным, есть не в тягу будет. На этом достаточно. А-то скоро совсем соображать не буду. Садитесь, — она пригладила место подле себя и качнулась в сторону, — и дома эти нужно снести и построить новые для приезжих. Впрочем, дорогая, разберемся потом…
— А я говорила, — Леотар улыбнулась, и, подправив юбку, села рядом, — говорила, что перетруждаться не стоит. Теперь Вы не способны на работу.
— Говорите так, будто я переломала себе кости, или еще чего. Меня сейчас нужен только покой. Вы сказали, что этой ночью я не в замке?
— Да, конечно.
Разговор их шел о воспитательных процессах. Приплывающие ребята и учителя тяготились жизнью на острове. Было это для них что-то вроде исправительного поселения, куда угодили они по неприступности Гроунстена, следственно доверчивости. Молодежь ожидала, что нравы тут будут гораздо мягче, чем в любых других школах Блоквела, а оказалось наоборот. Частные занятия позволяли себе лишь те, кто работал в шахтах — у них то и была большая прибыль. Самое страшное то, что взрослые брали с собой детей, подвергая их строгой дисциплине, наказаниями и позору, если ребенок чудовищно провинился. Леотар была против и даже предложила лишить их прибыли, вот только дело все не доходило — перестройка застала все государственные дела под угрозой. Часто, конечно, случалось так, что родители оставляли своих детей необученными, и наставляли их на рабочий лад.
Прогулками Афелиса спасалась от замка с его гнетущей атмосферой. Все еще не уживалась в ней мысль, что в тех стенах шлось кровопролитие, свершение старой династии, смутный переворот, и все это — на благо врагам. Говорили они не долго; Леотар уже устало кивала головой. Доносы закончились. О другом они не могли разговаривать и держались друг от друга на расстоянии, чего не скажешь о ее юношеских годах в их логове — тогда все было верх дном. Но и жаловаться она не могла: понимание, что все теперь по-другому, вселяет слабую радость, ведь страшным дням еще не пришел конец. «Да и придет ли когда-то? — думала она, провожая Леотар к дому, — для меня, может, и да. Смерть все разрешит. А как же люди? Да и они умрут, только жизнь совсем не задалась. Я и так делаю все, что в моих силах. Работа идет полным ходом. Уже как год нет никаких нападений: отношения налажены с чернокнижниками. Но чего не хватает? Красивостей? И они будут, пусть хоть и на следующий век». Всякое беспокойство о мелочи пускало другие, еще более страшные замыслы. Предчувствие чего-то нехорошего не утихало ночью, а только разгоралось. Теперь у нее было все, что нужно было ей. Или тоскливость уже прижилась к сердцу? Ответа Афелиса не могла сочинить.
***
— Ты смотри, не вылезай так… зайцы они такие, шустрые. А ты как покажешь свою шляпу, так и умрут от страха на месте, — Элид толкнул его в плечо, уводя по тропе, — мы так долго добивались разрешения! Нельзя, чтобы оно прошло мимо нас. У тебя хоть пули есть? А-то пойдем, охотники за дичью.
За соснами мелькнуло солнце: огненный шар палил лоб и щеки, да так, что дышать было тяжело. Он не отпускал ладонь с плеча Арсента, насвистывая песню с церемонии. Они вышли из леса: перед ними лежало большое поле. Для охоты день выдался удачный: ни тучи на небе, птички чирикают, так еще и есть где спрятаться — кусты! Арсент витал в мыслях, и, кажется, Элида слушал лишь из-за приличия: а Элид, понимая это, резко дернул его за руку, переступая через изломанные ветви. «На природе живется легче, — думал он, подправляя ножны, — зря-то он отказывался, печальный такой… и из-за чего расстраиваться? Кому это обучение нужно? Не понимаю… ладно бы, если по делу, а так, чтобы тебя плеткой побили — нет. Не нужно. Унижение это, а не получение знаний». На горизонте виднелись синеватые верхушки деревьев, как уголки, устремленные вверх. Ветер подбадривал, нес их по течению: Элид улыбался тому, а Арсент понурил голову и шел, точно пленник за ним.
— Хватит уже. — выплеснул он раздраженно, обернувшись, — своими вздохами всех зайцев распугаешь.
— Да откуда ты знаешь, что они здесь есть? — лениво пробурчал он, — если их нет, то и застрелиться не грех.
— А ты думаешь, я ни с кем не общаюсь? Нет. У меня знакомые есть, что на всякую дичь охотятся. Один раз даже меня угостили. И Анариэль говорил, что здесь много всяких, так что нам должно сегодня повести.
— Повести так же, как и с рыбалкой? Ничего мы не получили. Помнишь, мы на шпагах дрались? Ты чуть мне глаз не выкалил. И все это — везенье, — саркастично сказал Арсент, перешагивая через яму, — и какой успех на этот раз? По случайности друг друга застрелим? Давай лучше просто погуляем, Элид. Это здесь, да?
Дошли они по середины поля, окруженного лесом. Арсент потел носком по траве, как бы играя, и, прижав ладонь ко лбу, посмотрел на небо: сквозь облака стая птиц летела к западу. Элид недовольно вздохнул, повел плечами, и, подбоченившись, выгнулся назад.
— Это не это поле. Нам ближе к берегу надо. Ну, не прям к нему. А там, где обычно приплывают всякие… ты понял меня, — он громко выдохнул, и, достав фляжку из сумки, потряс ее, — еще осталась. Мы это оставим напоследок. Как идти назад с добычей будем. Сейчас должен уже двенадцатый час идти. К вечеру успеем.
— И куда мы зайца денем? Ты жарить умеешь, — Арсент шагал вслед за ним, высоко поднимая ноги, — нам никто даром не пожарит, или потребуют кусок. Да еще какой… я-то думал, ты просто меня погулять вывел. А тут дело такое… убийственное.
— И что? Ты за свои двадцать лет хоть выбирался куда, на природу? Тебе уже за второй десяток перевалило. Из тебя бы уже душу вытрепали, если бы не я, тогда, в камбузе, не заступился за тебя. Так что, Арсент, прошу быть благодарным. Сейчас там река будет, нужно пробраться. Знаешь, что? — он резко остановился, и с вызовом посмотрел на него.
— Что?
— Я слышал, что там чернокнижники бродят, но ладно бы, если простые. Они уже, как вымерший вид. Но нет! Еще и ведьмы. Они опаснее, и, говорят, что завораживают эти красы девицы путников, уводят, черт знает куда, и они исчезают. Вот как. Это я тебе говорю, чтобы скучно не было.
— Сам придумал? — насмешливо спросил Арсент.
— Нет. Я не сказочник. А может, это и не сказка. Всякая такая чертовщина иногда правдой оказывается. Я вспомнил, как тебя мать женить пыталась. Вот и здесь я тебе помог. Спас от невесты. Она-то точно ведьмой была, прислугу бы из тебя сделала, — он замолчал. Арсент вздохнул, и, стукнувшись лбом об его макушку, поднял взгляд. Элид остановился, — вот. Видишь, какой обрыв, и течение хорошее. Придется нам намочиться немного.
— А обхода нет? — выглянул он на речку из-за его плеча, — обойти, может?
— Нет здесь ничего. Даже если и найдем, то долго придется идти. Время нам дорого, так что давай. Я тебя даже за руку возьму, чтобы не полетел кубарем вниз, — Элид сжал его кисть, и по камням ступил по обрыву.
Безветренные горы острова мелькали вдали. Вокруг ручейка сияли сосновые кроны, медленно качаясь на ветру. Элид чувствовал себя прекрасно: дергал Арсента, смеялся, да нарочно делал так, чтобы они по голень оказались в воде. Арсент лишь что-то бормотал, и знал, как же безразлично Элиду его раздражение — острова бы не хватило для этого чувства. И, странно: быстро оно сменялось таким же весельем, точно бы ничего не было. Кто бы знал, что будет дальше: да это и неважно, когда в такую чудесную погоду хохочешь безудержно, и тепло тотчас же разливается в душе. Сладкое чувство… с Элидом лишь так и было. Лепет искрящейся воды на камнях, шорох листьев — природа не могла молчать. Они выбрались из обрыва, и, сжимая на себе края штанов, по очереди хлебали воду, точно пленники в палящих тропиках. Элид примочил лоб речной водой и махнул рукой вперед.
— Через речку перебрались, теперь все путем будет. Прямо, прямо. Там можно свернуть… — пальцем он указывал на лес, — ну и все. Мы придем. Ты стрелял когда-нибудь вообще? А-то взял тебя с собой. Там мастерство нужно, да не проморгать зайца.
— Нет. Да и откуда мне уметь? Я тебе только компанию составляю, и все…
Элид не ответил: внимание его привлекли голоса с берега. Не оборачиваясь, он подал Арсенту флягу, и вновь вслушался — гам разбавился. Теперь между разговорами проблескивали выкрики, звон и грохот. «Приехали из Блоквела? Почему так рано? Опять нарушают… — Элид уж было порывался к берегу: приплыв не мог не занимать его. Он вдруг заступил Арсенту путь к полю, немо и иступлено помотав головой — принял решение идти. Арсент подозревал, что среди листвы кто-то притаился: толи заяц, толи человек. Шорох напугал его: он застыл, окаменел от мгновенного испуга. Не успел Арсент и понять, в чем дело, как Эдил настойчиво потянул его за собой, то и дело поднимаясь на носки, чтобы разглядеть парус. Острые верхушки деревьев закрывали собой все побережье. Арсент помялся, по все же послушно зашагал вслед — не хотелось ему отвлекать его от какой-то затеи, зная, чем это может обернуться. Голоса усиливались, когда они преодолевали лес и даже уходили куда-то в сторону. Ранее он не видел такой сосредоточенности на лице Элида: неужели так важно ему узнать, кто такие прибыли? Но зачем? До этого приплывало много кораблей, и ни один из них не волновал его так же трепетно, как этот. Обычная случайность поставила крест на охоте. Здесь Арсент выдохнул с облегчением.
— Тебе так любопытно? — прошептал он из-за спины, — и что теперь… погоня за зайцами отменяется?
Элид обмахнулся развернутым письмом. Треск: ветка сломалась под ногами. Арсент поспевал за ним, и, нагнав его, наконец, придержал за плечо.
— Скажи уже, Элид? Почему не хочешь говорить? Идем, и не знаю куда… разве правильно это? Если мы потеряемся? Далеко уже ушли… часа два точно ходим. Давай передохнем, ты мне все расскажешь, и мы пойдем.
— К кораблю идем, конечно, куда еще? А отдыхать пока нельзя. Они сейчас уйдут, и все. Спросишь, зачем я так хочу его увидеть, да? — он отдернул его руку и понесся прочь, — я не просто хочу поглядеть, а узнать, какие люди приплывают. Может, и не маги вовсе? Как тебе такой расклад? К тому же, людей познавать надо. Вот я — единственный, с кем ты говоришь. И почему бы не поприветствовать переселенцев?
Элид улыбнулся ему через плечо: Арсент хмыкнул, и молча продолжил идти. Развязывать спор не хотелось уж никак после ручья — совесть кусала каждый раз. Оставалось лишь идти, пинать камни и иссушаться от пекла земного. Воды в фляжке уже не было: никаких звуков из нее. Упала только одна капля, когда он, раскрыв губы, поднес ее к языку. «Невыносимо… — жаловался Арсент, отставая от него, — откуда у него силы, чтобы нестись, как пчелой укушенный в жару? Пугают такие люди…». Вскоре достигли они опушки, дальше — мелкий песок. Элид и не выглядывал, вопреки предосторожности, и, вынырнув из кустов, явился на глазах у всех. Из огромного корабля текли люди, неся на спинах багаж. Дети прошмыгивали под ногами, получая крики на свой счет: глазки их слезились, щеки румянились. Каждый был озабочен как бы не оступиться на лестнице, и не повалиться на впереди идущего. Так что косых взглядов Элид не получил. Арсент тянул его назад, но слишком поздно: Элид, отстранившись, поспешил к толпе, чуть ли не в припрыжку. «Зачем его это? — Арсент все не верил, что Элид выдал всю подноготную своего мотива, — и так понятно, что маги. Или он кого-то встречает? Иначе его стремление объяснить невозможно». Этот вопрос поставил под сомнение всю их прогулку: если Элид с самого начала знал об прибытии корабля, а охота — обыкновенный предлог, чтобы Арсент уж точно пошел с ним. И никуда не сворачивали они: не искали развилок, не обошли ручей, хотя, если постараться, он верил, что тот наверняка найдется. Время не развеивало сомнений, наоборот, лишь прибавляло. Элид вертелся между людьми, натыкался на ведущих магов, и поспешно кланялся. Даже один раз махнул ему рукой, но Арсент выходить не спешил. Да и странно это окажется: для чего же тут стоять? Он, затаившись в кусте, отрывисто дышал, укрываясь листьями. «А если кто сзади подступит? — при этой мысли он резко обернулся, — вдруг примут меня за какого-то… охотника?». Прежняя пустота. Теперь она пугала куда больше, нежели успокаивала. Испуг поднял его на колени; Арсент и не заметил, как со стороны берега на него смотрят два настороженных глаза. Вдруг встретив их, он нырнул в листву, прижался ладонями к земле; сердце отбивало бешеный ритм, макушку палило солнце. Он пристально вглядывался в траву, в камни, в муравья, ползущего по его кисти. Встряхнув ее, Арсент вновь выглянул: мужчина стоял все так же неподвижно, приставив к губам фляжку. Не было времени разглядывать, но, когда глаза его закрылись, а подбородок поднялся к небу, Арсент все же смог заметить в нем несколько деталей. Вопреки страшной духоте, толкотне, лесу и особенной летней вони, на нем было накинут какой-то черный плащ с вывернутым воротником, волосы беспорядочно уложены назад, росту он был высокого, как показалось Арсенту. Прищурившись, он разглядел щетину и бакенбарды на худом лице. Не прошло и пару минут, как мужчина вместе с чемоданом развернулся и побрел к толпе. «Неужели, доносить до меня будет? — в ужасе подумалось ему, — сразу туда… хотя все и идут вместе. Может, и вправду вылезти, чтобы подозрений на себя не накликать?». Все же не решился. Да и наступившее зрелище показалось ему интересным.
Элид, мотаясь по сторонам, изредка что-то болтал про себя, от привычки к монологам и в котором он признается, и в каком-то роде хвалился. Ветер колыхал белые паруса, птицы садились на мачты, свысока смотря на весь люд. Он тоже засмотрелся на них, из-за простого желания выиграть в гляделки: «что за детских лепет… — упрекал он себя, но все равно не сводил взгляда, — что на меня так повлияло? Это забавно. Да они непобедимы…». Игра оборвалась не по их хотению, а из-за резкого удара. Пришелся он ему в плечо, и, покачнувшись, Элид проскрипел зубами. Виновник остановился перед ним: он наклонился к нему, что-то пробормотал, но злость словно закрыла Элиду уши, и слышать ему ничего не хотелось.
— Я понимаю, жарко! — начал он, подняв голову, — но знаете, нужно и по сторонам смотреть! Господин, не забывайте, что Вы тут не один. Тут, как Вы, целое болото.
Мужчина ничего не ответил. Элид уловил слабый поклон и, оглядывая себя и не заметил, как из его фляжки на рубашку пролилась вода. Хорошо, что немного. Иначе бы он на себя грех навлек. Такая мелочь, о которой Элид и думать не хотел, да и некогда не было. Столкновение все еще чувствовалось. Разминая плечи, он фыркнул и хотел было уйти, но голос его задержал:
— Прошу извинить, — спокойно ответил он, — это случайность. Вы же понимаете, что замыслов никаких не было. Отвлекся.
— Да ладно вам, я погорячился, случается, — сказал это Элид только из-за приличия, — идите, пока толпа не ушла.
Еще один поклон. Незнакомец вернулся в ряд; всех уже стали распределять. Крик закончился визгом: последние звуки уже помнились мутно. Все вскоре затихло. Вот только несколько человек, громко говоривших, стали спускаться по лестнице, переваливаясь из стороны в сторону. Элид расслышал звонкие возгласы, и, развернувшись, пошел обратно — туда, где поджидал его Арсент. Берег постепенно опустошался, и, тотчас, они могли спокойно выдохнуть. Арсент, дрожащий не хуже листа на ветру, все шептал: «донесут, донесут!». Пальцы его крепко сжимали фляжку, а ноги подкашивались: Элид все не понимал, какой такой ужас на него нашел, и, резко выхватив фляжку из его рук, направился к берегу.
— Куда ты? — тихо проговорил Арсент: тот не услышал, — ты куда!
Выкрикнул он, но Элид так и не дал ответа. Отряхнув колени от травы, он бросился вслед за ним и вновь пытливо спросил:
— Ты воды хочешь набрать? Она грязная. Не нужно… придем в замок и попросим. Пойдем скорее!
— Ты чего такой нервный? Нам до замка еще…. И вообще, на охоту собрались. Так что прошу не воротить нос. Будто ты знаешь, откуда там вода берется и какая. Точно такая же, — ответил Элид, спеша к берегу.
— Постой же ты! Это соленая вода. А в замке только пресная. Нельзя соленую пить. Ты ходил на то поле? Давай лучше дело это отложим до лучших времен. Сегодня жарко, и все мы упустили с твоим кораблем. Пойдем уже — Арсент посмотрел на него в полуобороте, и шагнул вперед, — я тогда пойду. Дорогу знаю, так что справлюсь.
— Ладно, — со вздохом сказал Элид, — нам бы к обеду тогда успеть.
— Успеем!
Арсент, слегка обернувшись к нему при ответе, принялся его снова так пристально рассматривать, будто никогда прежде не видел. Взял его за руку, и пошли тем же путем — извилистым и коварным. Много ям встречались на тропинках, корней деревьев, что, заглядись на небо, и не поймешь, как к ладоням прилипла земля. Спешили они ужасно: выйдя с леса, запыхались, что воздуха не хватало. Хотелось прижаться к чему-то холодному или съесть, чтобы не изжариться на солнце. Самое ужасное так это то, что вода закончилась, а впереди — холмы и лиственные лабиринты. Прокралась к Элиду мысль, что нужно этак искупаться по пути, чтоб не прийти к городу без сил, ведь в такую удушающую жару и еда не лезет в глотку — лишь вода. «Славно будет… надо как-нибудь Арсента уговорить. А хотя, если не захочет, то пусть идет. Что я еще, заставлять буду?». Ожидаемого ответа он не услышал — Арсент радостно кивнул и ускорил шаг; «так еще лучше! — с улыбкой проговорил про себя Элид, — значит, здраво мыслит. Какая еще еда? Надо к вечеру, когда солнце не будет так палить». Спускаясь с холма, где по слухам, жили чернокнижники, они быстро с с обрыва: озеро, пронзенное балками, медленно раскачивало волны. Облака плыли по поверхности, ослепленные яркими солнечными прорезями. «Как хорошо! Отказываться от такого было бы глупостью!». Элид, громко вздохнув, побежал к песку, крича ему:
— Быстрее, идем!
***
В чрезвычайно жаркое время, когда двигаться и совершать какую-то деятель совсем не хотелось, Анариэль вышел из конюшни и в полной решимости отправился во двор. Все утро велено ему было контролировать вырубкой лесов на востоке, напрягая связки и истощаясь от природного наказания — иначе это не назвать. День был словно присыпан пеплом: все казалось бессмысленным, никчемным, точно буря отметила привычное и превратила в пошлость. Появлялось новое беспокойство, с которым он не мог справиться, даже советы Леотар не помогали — глубокое дыхание выдалось бесполезным. Перед зданием слабый ветер нагнал вдруг на него резкую тоску по снежным горам, морозу и леденящего утра. Сада в замке не было: ни чьи руки не доходили, чтобы посадить в пустующих клумбах цветы, переделать беседку и вымести с дальнего двора остатки деревьев. Благо лес вырубили, да сгнившиеся доски убрали с дороги. Анариэль уже повернул вовнутрь, как краем глаза уцепил Афелису, сидящую на скамье. Среди ошметков стройки, пыли, грязи, она, понурив голову, что-то читала, согнув обложку. Лица ее не было видно: лишь вздымающуюся грудь, жадно хватавшую воздух, от какого перехватывало дыхание. С неожиданным облегчением Анариэль двинулся к ней, рассчитывая на беседу, какой давно сторонился, но какая еще сильнее тяготила его с каждым днем. Он все остерегался, наблюдая из далека: настроение ее иногда до того резко менялось, что и предугадать нельзя, что случиться через какое-то мгновение.
— Здравствуй, Афелиса, — поздоровался он издалека, слегка кланяясь, — не лучшее ты место выбрала. Среди грязи, да пыли… что же у Вас? Никаких дел нет на ближайшее время?
Она взглянула на него, заправив прядь за ухо. Пододвинулась, и, указывая на место, предложила присесть. Тогда Анариэль смог рассмотреть то, что пряталось за волосами: взгляд ее был опечален, губы, бездвижные, дернулись лишь при немом предложении. Он понимал ясно, что ее волновало до сей поры: Хакан никак не покидала ее память, разрезала воспоминания о былом, точно ту счастливую, беззаботную половину жизни унесла с собой. Однажды, после рокового вечера, Афелиса рассказала обо всем, плача и всхлипывая, что не верить в искренность чувств было нельзя. То время повлекло еще одно несчастье — Диамет упрямо избегала разговоров, встреч, отказывалась от визитов, и неизвестно было, чем она увлекала себя взаперти. Скорбеть — это, пожалуй, единственное, чем терзает себя человек, оказавшийся на грани собственной смерти. И она чуть ли не пошатнулась. Об этом проговорила она вскользь, невинно улыбаясь, точно в шутку, чтобы не навести шуму. Иначе бы не оставили ее более наедине, зная, какой исход этому грозит.
— Доброго дня тебе, Анариэль, — сказала она это с добродушной улыбкой, — не так уж и не плох двор. Зря Вы его недооцениваете. По крайней мере, хорош тем, что никто не придет сюда. Значит, здесь полное уединение и прохлада. Иногда. И этому можно порадоваться. Не вижу ничего ужасного… В ближайшее время я хочу, в конце концов, дочитать сказание об Озапе, хоть и клонит в сон. Хочется взять за ум, пока он совсем не прокис бумажками.
Согнув край страницы, она отложила книгу и, прикрыв глаза, прильнула к спинке. Анариэль, точно по ее указанию, сел рядом, да все глядел неотрывно, ища изменения: «Не стоит говорить о личном. Знаю, чем это может кончиться». А кончалось обыкновенно полным ее отстранением от всего мира. Но дела государства всегда решались в срок, вопреки апатии, разъедавшей душу.
— Сказание об Озапе? — спросил он, заглядывая на перевернутую книгу, — ты ведь уже читала это. Или я забываюсь?
— Читала. Вот, перечитываю. Я же говорила, что давно хотела взяться за нее. Но… некоторые заботы меня лишают этого, — она потянулась, шаркая носками по плитам, — когда в первый раз прочитала, показалось, что не поняла все вполне. То есть мне ясен его поступок, предательство, то, как он племя уводил, но мысли не понять. Сказание легендарное, и в нем наверняка что-то есть. Хочу отвлечься, зачитаться так, чтобы хотя бы пару минут не вспоминать о происходящем здесь. А считаю я так, что есть в нем что-то, потому, что предки не соврали нам! Рубин не возродился, он жил, и будет жить вечно. Сейчас он в состоянии сна, и энергии никакой нет. Не понимаю, откуда пошло то, что он мертв.
— От чернокнижников, — заключил Анариэль, — они придумали всякого, чтоб нас запутать. И не скучно читать такое? Не нравятся мне все писания. Даже когда учился, то терпеть их не мог. Прочитав такое, ни к чему другому и не притронешься.
— По-твоему так и есть. Но мне хочется знать о жизни Гроунстена. Вплоть до зарождения здесь жизни и до сегодняшнего дня. Мне нужно изучить стратегию правления и понять, что прошлая власть упустила из виду, что провалилась под охотничьим нашествием. Я не прощу себя, если допущу такого. Не прощу, — повторила она, вдруг выпрямляясь, — да и странно, что ты этого не знаешь. Я много рассказывала о своем желании. Да и сложилось так, что возрождение династии пришлось на мое имя. Честно, когда только вступала в их отряды десять лет назад, не думала, что оно обернется для нас успехом. Много же нервов я истратила… — помолчав с минуту, она продолжила, — и знаешь, это отличный урок был.
— И в чем он заключался?
— А в том, что нельзя устраивать что-то в личной жизни, пока у тебя стоит определенная цель. Все к черту покатиться. Если, конечно, цель эта не касается отношений. Связалась я на свою беду и жалею до сих пор. Это же ошибкой молодости называют? — при этом вопросе она улыбнулась, и во взгляде пробежала какая-то игривость.
— Ошибкой молодости?.. Афелиса, ты говоришь, будто бы век свой доживаешь. Молодость, это такое же растяжимое понятие, как и слово «сейчас». Недавно только тридцать второй год минул, а тут, думаешь, закончилась она? Вернее будет сказать «юношество».
— А чем юношество отличается от молодости? — скрестив руки на груди, она пододвинулась к нему.
— Тем, что позднее юношество большинству и удается несколько… наполненным приключениями. Ну, тут уж вопрос характера. А молодым себя может ощущать и старик. Конечно, все не так просто. Это лишь то, как думаю я. Странно прозвучала эта твоя фраза. Все же, и хороших моментов хватило. Ты рассказывала о знакомствах, и их жизнеустройстве в своих кругах.
— Да. И тогда чувствовала себя такие предателем, что и повеситься было не грехом. И не знаю, живы ли те люди, которые все анекдотами нас кормили. Я до сих пор убеждена, что они были подавлены командирами, а те использовали шантаж, как ключ для убийств. Не будь их, и они бы не пошли по головам. Да и хорошие моменты как-то совсем размылись. И остыли. Я не скучаю теперь. Меня полностью отпустила.
— Ты хотела бы увидеться с теми людьми? — спросил Анариэль, неуверенно проговаривая.
— В нынешних обстоятельствах это ни на чтобы не повлияло. Даже не знаю, что я почувствовала бы. Тоску? Может быть. Если бы я с кем-то встретилась те же пять лет назад, то удивилась бы ужасно. Если бы я встретила своих давних друзей, то ничего общего не осталось бы. Взять, к примеру, ту беженку. Она уже выросла, и ей наверняка уже за двадцать. С ребенком разговаривать легче, они откровеннее. Мне не хочется расстраиваться и надо вытерпеть. Что я и делала, сидя за решеткой. Сейчас… мне хочется поскорее закончить с постройкой моста и прочитать сказание об Озапе.
Она схватилась за корешок книги, повертела и вдруг нахмурилась: значит, не так уж и безразличны они ей были. Ладони ее напряглись: вены выступили на руках. Подперев подбородок ладонью, Афелиса пристально вглядывалась в свои ботинки, хоть ничем примечательны они не были. Выветренные воспоминания кольнули, и, несмотря на то, сколько времени ушло на их избавление, память все же болезненно отозвалась. Тот период ее охотничьей жизни сделался темой для шуточного обсуждения, и язык никогда не доходил до самого сокровенного, что случалось с ней. Те люди — сокровище среди гулкой пустоты. Впрочем, Анариэлю она не все рассказала и, даже когда чувства брал власть над ней, не смела Афелиса выдать всех подробностей, которые считала за большим откровением. Никаких случайностей не было — все обдумано. Она нуждалась в том, чтобы высказаться, но всегда, по обычаю, сквернейшую часть оставляла на душе, кажется, разлагающейся от такого сору. Сейчас, сидя с Анариэлем на одной скамье, хотелось уйти: слезы предательски подступали наружу. Она часто моргала, слегка отворачиваясь, стараясь сделать так, чтобы он не застал ее за позором. «Нужно ли сейчас? Это глупость. А плачу я из-за того, что привыкла. Не стоит того… — успокаивала Афелиса себя, — а если заметил? Не осмеет же. Не позволит себе. Знаю это, потому что понятно по его чувствам». Не один раз она замечала в его речи заигрывание, точно кокетство, да и многие его поступки были оправданием симпатии, какой Анариэль загорелся. «Неужели он думает, что я никогда не замечала? Я все видела, просто… просто не могу решиться». Иной раз она думает, что сама нарочно растравляет себе рану, чувствуя в этом какую-то нужду — потребность отчаяния, страданий. Так часто это случалось с душой, много потерявшей. Никакого порядка не было в мыслях: память о прошедшем не угасала, а настоящее пугало. Не могла она открыто заговорить о чувствах, ибо мечтала сперва в них разобраться.
Наступило молчание. Анариэль не мог ничего придумать: обычное понимание того, что разговор о чем-то возвышенном сейчас настолько неуместен, если сама Афелиса не начнет его. Но и она ничего не говорила. «Так спокойнее, — думал Анариэль, — по крайней мере, я убедился, что пустых речей разводить не нужно».
— Вчера я с Леотар была у озера, — сказала она вдруг, посмотрев на него, — хорошее место. Тень есть. Рано или поздно даже те боковые проходы затопит. Мост необходим.
— И зачем вы пошли?
— Она по своим делам, а я за компанию. Мне нужно было избавиться от неудобства. Уж больно оно колется. Вот хочу завтра Рэнделл навестить. У нее ребенок недавно родился, как мне известно.
— А Рэнделл это…? — вспоминал Анариэль.
— Чернокнижница. Хочешь отправиться со мной?
— А примут ли хозяева незнакомца?
— Для них это будет честь, — ответила Афелиса, — не знаю уж, как у них к нам относятся.
— Но факт не изменить. Ты — глава государства. И в любом случае, они тебе подвластны. Раньше Гроунстен делился на несколько стран, но это в прошлом.
— Если рискнут? Все же упорство их не исчезло. Так должно было быть. Мне не хочется говорить сейчас об исторических моментах. Да и к тому же, стол уже должен был быть накрыт. Дойдем. Неизвестно, сколько мы уже здесь разговариваем без дела.
Афелиса резко встала, сжимая в одной руке книгу и пошла по плитам, въевшимся в землю. Анариэль смотрел ей вслед и, с огорчением поднявшись, пошел к входной двери.
***
Она в бессилии упала на кровать, еле сдерживая себя, чтобы не сомкнуть глаза. Пролежала Афелиса с полчаса в таком страдании, раскачивалась, но вставать не удавалось. Лень пленила ее, опускала лицом в подушку и сильно ударяла по сердцу: нестерпимая боль. Мучительное недоумение на нее нашло: рассматривая комнату, вспоминая, где в последний раз висела паутина, и нет ли там паука, где дыра была в обоях, где грызуны могли пробраться. С судорожным нетерпением взгляд ее остановился у двери. Картинка поплыла, смешивалась с другими предметами — тьма укрыла ее ледяными объятьями, пробирая ее до костей. Наслаждение подкатило в душу: наконец-то сон явился! Отыскала Афелиса головой подушку, плотнее закуталась одеялом, шумно вздохнула и провалилась в глубокий сон.
Очнулась она под вечер от ужаснейшего крика. Да ведь какой крик — неестественный! Таких звуков доселе Диамет не слышала — рев раздавался повсюду, в обоих ушах пронзительно звенели колокола, сущее зверство развернулось прямо перед глазами. Вообразить нельзя такого душераздирающего вопля, плача — кожу рвут! В страхе она приподнялась, схватилась за сердце и, тяжело вдыхая, вслушалась: ничего. Вопль становился все сильнее, все невыносимее, пока не стих. Безграничный ужас кольнул в грудь: при любом движении сердце отзывалось болью, точно кричало отголоском. Встретила ее умиротворяющая тишина: за окном на небе воздвигся тусклый месяц — спальня поникла в немую скорбь. В каждом углу скрежетала опасность, скаля острые клыки. Глаза, тень — точно! Подоткнув одеяло к подбородку, она сощурилась: напротив ее стоп стояла вешалка. «Показалось, — подумала она в облегчении, — что это было?». В памяти вспыхнул дурной сон, скрываемый беспросветным мраком. Комната, похожая на ее, с такими же серыми обоями, с паутиной на шкафах, и какие-то тряпки разбросаны на кровати. Крики, брань, слезы, кровь и довольная ухмылка мученика. Нет на нем лица, лишь эта дьявольская улыбка!
В себя она пришла, когда дверь скрипнула. Распахнув глаза, увидала Афелиса Леотар, отворившую дверь настежь. Вдруг яркий свет озарил комнату: она вошла с каким-то конвертом, настороженная и взволнованная. Поставив подсвечник на тумбу, Леотар села в кресло подле кровати и грозно поглядела на Афелису: та молчала, в удивлении слегка распахнув зубы, взирала на нее, словно на помешанную.
— Уж извините, что я без спроса зашла. Но, как говорится, дело требует вашего внимания.
— Какое… дело? — тревожно проговорила она.
— Перебирала недавно письма с просьбами, и, вот, какое попалось. Лично к вашей персоне адресованное.
— Просьба ко мне? — зашептала Афелиса, приподнимаясь, — что? Какая?
— Не совсем просьба, надо признаться. Я бы соврала Вам, если бы не назвала это письмом. Иногда случается, что люди письма господам пишут. Такое я обычно убираю, ибо неприемлемо. Я немного вскрыла, чтобы удостовериться, что именно к Вам оно пришло. Личного характера… — проговорила она угрюмо, вертя конверт в руках, — и надо спросить: нужно ли оно Вам? Там всякое может быть внутри. Если прикажете, то я уйду. А-то совсем растерялась, Вы меня поймите, — она положила его в ее ладони, — с Вами все в порядке? Выглядите неважно. К тому же, ужин пропустили, по всему замку бегала искать Вас. Вот, знать нужно, что если на виду Вас нет, то в спальню сразу надо бежать.
Леотар продолжала смотреть в упор на нее, говоря это. Опять беспредельный ужас блеснул в глазах Афелисы. Она мяла письмо, прочитала адрес отправителя, вновь взглянула на нее, думая, чтобы ответить: «распространять это не нужно. Это последствия кошмара. Мне нужно опомниться и затем прочитать. Сказать, что мне нужен сон? Сколько времени? — свеч не доставала лучами настенные часы, — не видно. Спрошу сейчас, если немного, то про сон скажу, если много, то скажу, что одну меня нужно оставить. Потребовать». Тут же и осознание чрезмерно долгого молчания пришло к ней: Леотар бездвижно сидела у изголовья, словно призрак или видение.
— Да, — закивала Афелиса, — благодарю. Какой час минул?
— Девятый, госпожа. Прошло уже четыре часа с того, как начала я Вас искать. Мне уйти следует?
— Да. Пожалуйста. И свечу оставьте. Ничего ведь не происходило?..
— А что могло произойти? Только я заволновалась. Думала, что Вы куда-то уехали, да предупредить забыли. А дело с просьбами решайте завтра. Его не нужно задерживать. Люди требуют ответа. Не стоит разочаровывать народ, — Леотар медленно поднялась, — если письмо будет Вам неприятно, то скажите, тогда все такие конверты рассматриваться не будут. Благо, отправитель написал в самом начале, что предназначено оно сугубо для Вас, — она замолчала, подходя к двери. Резко обернулась и робко спросила, — у Вас нет температуры? Воды, может, принести. Такое ваше состояние недоброе. Лучше сразу от него избавиться.
— Принесите воду, — тяжело вздохнула Афелиса, распечатывая конверт, — спасибо за внимание.
Дверь закрылась: от Леотар и след простыл. Диамет огляделась вокруг в последний раз, едва ли не порвав исписанный лист — все же страшна ей была та неожиданность. После такого ужаса не хотелось получать угрозы убийства или слежки. Тогда и весь сон пропадет, а тревожность усилится. Отворотившись к окну, она еще раз подумала: стоит ли читать сейчас? Интерес не оставлял ей выбора. «Кому это надо? Личное письмо. Хочет пожаловаться именно мне? Интересно. Но вдруг там что-то, что может навредить мне прямо сейчас? Ладно… все равно не усну. Может быть, только под утро, когда начнется рассвет». Долго она не решалась заглянуть внутрь: поднимала голову, восстанавливала дыхание и ждала, когда придет Леотар. Ее все не было. Объяснить это она была не в силах. Наконец, взгляд ее уцепился за первые строки:
«Это письмо личного характера, и любезно прошу доставить это именно к ее Величеству Афелисе Диамет. Буду очень признателен, и заранее благодарю».
Перевернув лист на другую сторону, она принялась читать:
«Странное мое решение отдавать письмо вместе с другими просьбами, но, прошу, не осуждай. Причины все же способствовали, чтобы я незамедлительно принялся писать это. Долго не мог решиться, и уже считал это за глупость — мою затею. Оно, должно быть, и есть. Ведь: кто мы друг другу спустя столько лет? Воспоминания, не больше. Надеюсь, и не меньше. Тут уж посудить, какая память осталась. Но, как говориться, лучше постыдиться, чем потом жалеть. Пожалуй, эта фраза меня и заставила написать черт знает что. Не ищи, пожалуйста, здесь общей мысли. Темы будут прыгать, так что однозначного ты здесь не найдешь. Как бы не хотелось, но, к сожалению, и мне не легко.
Давно я хотел приехать в Гроунстен. Особенно тогда, когда Улэртон полностью распался, и дом мой пропал. Власть образовалась сомнительная, да и междоусобие все портило напрочь. Когда известие понеслось, что остров вновь завладели маги, я стал ждать. Ждать новости, когда ситуация полностью проясниться. Пойми меня, но опасно ехать в незнакомое место. И успел я убедиться в полном перевороте в первый день, сегодня. С группой других людей мы прошлись по улицам, еще недостроенным. Привели нас в старое уцелевшее здание: я помню его. Не знал и тогда, что здесь было раньше, но сюда часто заходили прохожие. Сейчас здесь всех распределили по комнатам.
Сильно уж сомневаюсь, что те мои письма ты прочитала. Все же тот дом развалился, и не известно, с моими ли письмами. Их было много. Ну… и не уверен, что почта доставила их по адресу отправителя. Могли просто выкинуть или сжечь. Конечно, жалко, но вспоминая сейчас то, о чем я писал, ловлю себя на мысль, что тогда я был бесстыдником. Ужасно. Так что оно к лучшему. Надеюсь еще, что я получу ответ. Хочется узнать: признаешь ли ты меня еще, или я для тебя стал сном? Таким странным, неестественным. Многого могло произойти страшного — из-за этого я и волнуюсь больше всего. Никогда ты не рассказывала мне все подробности похода. Наверное, боялась моего испуга. Не стоит. Тем более сейчас. Может, и эти листы пролетят мимо тебя. Тогда я уж совсем отчаюсь. Буду очень благодарен, если ты напишешь ответ. Не требую, а просто желаю. Простое хотение.
Честно сказать, я ожидал, что с Гроунстеном случиться нечто подобное. Либо в обратную сторону. Но все равно маги бы не позволили овладеть своей территорией. Ну, я так, из — за стороны наблюдал. Даже какое-то сожаление, что моя династия прервалась. Но очень… удивительно. И то это слишком слабое слово. Я мог ожидать кого угодно на троне, но не тебя. Думал-то, что ты просто преследуешь свои какие-то цели. Даже, сказать надо, что воспринимал тебя только как охотницу, которая пощадила меня тогда, бедного. И стыдно, но делать нечего. Свой поступок я объяснить могу, но зачем? Уверен, что тебе все понятно. И не могу подозревать в том, что здесь для тебя есть что-то странное. Да и ты, Афелиса, наверное, так изменилась, что не узнать. Время и меня не пощадило. Однако мое внешне изменение вышло из-за обстоятельств, и я должен был скрываться. Никто не был надежен. Даже мой друг, с которым я отправился в Улэртон.
Это уже другая история.
О ней не нужно.
В любом случае вспоминать такое неприятно».
На этом первый лист кончился. Афелиса, по случайности, обронила второй на пол и тут же подняла:
«В любом случае, я могу рассказать тебе об этом позже, когда предстанет шанс. А сейчас… это лишнее. И так не хватило мне одного листка, пришлось просить у соседа. Здесь с бумагой по-прежнему — очень бедно. Не хочется сейчас расписывать о том, как прошли мои десять лет в неведении. О половине я писал еще давно, тогда. Все же верю, что ты их забрала…
Не знаю, считать ли это за бестактность или неуважение, но по привычке обращаюсь к тебе на «ты». Посчитал я это ошибкой из-за твоего нынешнего статуса. Все же, я хоть и сын бывшего правителя, но никогда не вступал на престол. Можно сказать, что я обычный человек, а такое обращение… ты поймешь, Афелиса. И узнаешь меня. В те года ты получала много писем и должна была признать мой почерк и подпись. И кто тебе еще мог писать? Конечно, утверждать, что я единственный, не могу. Тоже надеюсь, что мое письмо не останется без твоего внимания.
Прошу, дай знать, что ты его получила. Хотя бы одно слово в ответ, да хоть бы точку. Или восклицательный знак. Я еще не обустроился и не знаю, когда поступают просьбы на рассмотрение. Может быть, спустя неделю, месяц. В чем я сомневаюсь. Никогда не поздно вновь поговорить? Хоть бы и на дружеской ноте. Понимаю, что все давно ушло в прошлое, и не позволяю даже думать о большем. Хотя очень хочется, но это, я повторяю, вряд ли станет возможным.
Со всем уважением,
А. Г».
Афелиса читала отрывками: внимание ее скользило по строкам. Все-то казалось, что внизу будет что-то коварное, запрятанное. Не оказалось. А ее волнение сыграло на ней, и, в конце — концов, Афелисе пришлось перечитывать один абзац пару раз. Не могла она верить, вплоть до подписи, встречаемой в прежних письмах, что отправитель, не кто иной, как Ангарет. Пальцы ее дрожали, мяли лист, чуть ли не разрывали, и, при каждом таком действии, рассудок вторил ей — нельзя лишаться такой драгоценности. Все мысли о сне, о крике исчезли, и она точно была уверена, что сегодня не уснет. Пару раз Диамет поднималась, подходила к двери и, не слыша никаких шагов, вновь падала на кровать, обмахиваясь платком. Жар обнял тело, стекал по ногам и рукам: точно огромное одеяло, из какого никак не выбраться. Позже явилась и Леотар. Она так же тихо пробралась в приоткрытую щель, поставила стакан с водой на тумбу, и поглядела на нее, будто на умалишенную. Афелиса старалась не замечать ее и на вопрос о своем состоянии ответила: «все хорошо». И не соврала — все было искренне в этих двух словах. Вспоминала и о давних письмах и перечитывала с радостью строки, где писал он, что, наверняка, затеряны они и никогда не будут в ее руках. «Оказались! Это везенье, определенно. Или счастливая случайность. Ведь не намеренно же Элид стукнулся головой об ящик. Хотя, кто его знает. Главное — письма у меня в кабинете. Но, что же ему в ответ написать? Такое же чувственное письмо? Нет, это надо все переговорить лицом к лицу… не знаю еще, как с ним разговаривать и о чем. Даже по письму чувствуется что он… повзрослел? Раньше все было не так».
До двенадцати часов она отмахивалась от сна, и хотела даже спуститься в кабинет, за письмами. Но мотив ее был не тверд. Не знала Афелиса точно зачем, наверное, мгновенное счастье так сильно повлияло на нее, что хотелось совершить что-то неразумное, но приятное. Спустя час, подавив в себе некоторые эмоции, она так же быстро написала черновик и долго думала, что бы исправить. И вот, что вышло:
«Здравствуй, Ангарет.
Надо сказать, что новость до того неожиданная, что до сих пор, прочитав письмо, не могу собраться с мыслями. Много уж обвинений в твоих словах. Как могу я судить тебя? Всегда ты был таким и остался. И твои сомнения абсолютно напрасны: не могла я не признать тебя. Даже через двадцать или тридцать лет ты не стал бы для меня незнакомцем. Скорее, приятным воспоминанием. О письме мне твоем доложили, на счастье. И буду рада связаться с тобой, как тогда. Но это уже как время порешает.
И насчет твоего старого дома и писем: все доставлено. Это известие тебя подбодрит, надеюсь. Здесь мне понятны твои подозрения — да, рисковал ты многим. В первую очередь, потраченным временем. Никто бы не ликовал, будь их письма сожжены или уничтожены другим путем. Не знаю, что в твоем понятии «много». Ведь все они были перевязаны, и в сумме их оказалось десять. Я считала именно по датам, а то ты писал на одном листе иногда и два, а то и больше дня. Возможно, вторую половину уничтожили, заподозрив что-то подозрительное. Хотя, что ты мог писать в них? О запрещенном и речи не должно идти. Но это неизбежно, уж стоит понять. Прочитала все, даже перечитывала. Спасибо, что оставлял все моменты на бумаге, но многое мне не понятно до сих пор. Наверное, из-за собственных убеждений, что в те времена отзывчивости не было среди чужих. Но это к слову: чем ты занимался в Улэртоне? Никаких причин не было. По крайней мере в письмах.
В ближайшее время я сильно занята. Больно об этом говорить, да и состояние мое хворает. Надеюсь, на следующей неделе все разрешится. Интересно будет узнать меж тем, как идут дела в Блоквеле. Никаких вестей, а я нуждаюсь в них. Если можешь что-нибудь сказать, то буду рада. Не постесняйся, Ангарет, и о себе написать того, что я не знала. То есть, того, о чем не писал раннее. А я уверена, что много слов у тебя на уме вертится. Так что можешь не тратить время на чистовик и писать все сразу. Как раньше. Это кажется… живым? Не могу подобрать точное слово. Так что знай, что у тебя есть человек, к какому ты можешь обратиться.
Да, все в прошлом. Не думаю, что это слишком плохо. У меня с тобой не происходило ничего плохого, и утверждать о том, что что-то при встрече возникнет не так, я не силюсь. Все может быть. Мы будем рады друг друга увидеть. И столько времени прошло, столько информации…
Дела. К сожалению.
Но дам знать, как получу ответ, что все наладилось.
А. Д».
Подчерк скакал, строки подкашивались, и много раз пришлось переписывать все эти слова, чтобы, наконец-то, получилось что-то целесообразное. Афелиса перечитывала, добавляла и, удовлетворившись окончательным попыткой, заставила себя заснуть. Никакой страх не волновал ее теперь, напротив, после пережитого ужаса насладиться чем-то сладким и желанным было то, в чем она и нуждалась. «Надеюсь, письмо к завтрашнему обеду доставят. Спущу его рано утром и, может быть, добьюсь ответа даже раньше. Эти его жалобы на мои упреки… убивают. Да, именно так».
Утро еще не наступило, как совершилось нечто до того неожиданное для всех, тревожное и непонятное, что много людей еще вспоминали о том тревожном дне, когда свершилось и темное возмездие…