Народ резко ожил. Хозяева прятали свое состояние, даже жалкое, и, потрясённые ужасом, они бегали из двора во двор, выглядывали из-за углов и, как ожидалось, стали расследовать не благодатное дело. Чуть ли не весь город к утру говорил о событии, и множество людей потекло к потерянной матушке. Она не ожидала, что наступит кончина так внезапно: друзья его, знакомые, убеждались в бодрости господина Гаутира, в излишнем красноречии и были убеждены, что в здоровье его произошло заметное улучшение, пусть и жить оставалось не много. Низенькая женщина чувствовала сильнейшую боль в груди, точно ей вонзили кол, а не сыну, побледнела и прижала ладони к сердцу: больше говорить не оставалось сил. Страдающая опустилась на колени, и все мигом метнулись к ней. Что-то вертелось на ее языке, какой-то вздох, но в глазах тотчас же потемнело, и мир скрылся за мрачным завесам. Тревожность охватила людей, как всепоглощающая болезнь, имеющая маленькое недро — так же скоро и распространились слухи. Толпа перестала молчать, и разговаривали об этом, как о первом убийстве: «кто сотворил такую не благодеть? Кто вмешался? Кто разрушил мир на острове?». Но более всех утвердилось мнение о добровольном лишении жизни. Впрочем, о господине Гаутире, как и о его матери, знали не многое: только после гибели, на ее исповеди, людям стало известно, что он коллекционер. Вернее сказать, ярый охотник. Но предмет интереса сына мать утаила, и это, на самом деле, скрасили ранние слухи и дали им шанс выбраться в массы — связь с преступной деятельностью или заграничным обществом. Предателя вскоре стали забывать, а женщину, шатавшуюся на краю между здравомыслием и безумием, оставили в покое. Но и это не совершилось полностью, если бы не ситуация, пришедшая в народ намного тревожнее…
Личность той жертвы не была знакома, так что дело быстро замяли. Афелиса, узнавшая про это утром на завтраке, приказала не вмешиваться в городские говоры, чтобы не развести больше шуму. Она понимала, что любое опровержение — рывок на всеобщее отторжение. Леотар прониклась жалобами и, размахивая руками, охала и шагала по столовой, опасливо выглядывая в окно. Анариэль совсем ничего не знал и такого ее поведения не понял — на удивление, душа его оставалась спокойна, нежели у остальных. Диамет тоже из-за всех сил старалась не поддаваться рассеянности; сегодняшняя ночь сильно повлияла на нервы.
— А что дальше, извините меня, будет? — начала Леотар тоном немного спокойнее, — массовое нападение какой-то группы? Мы не должны этого допустить, к тому же, ни в каких подозрительных делах жертва не была замечена, то есть, убийцы целятся на невинных людей. Это странно и заставляет задуматься: насколько мы обезопасены? Мы не можем утверждать, что это кровопролитие не дойдет до нас. Наоборот, предчувствую, убийца стремиться к нам. Но к чему тогда такие возгласы? Зачем убивать граждан? Я понимаю, случай частный, и такой шум нельзя создавать. Но прогремели вести, что малолетние дети пропали у матери. Что это такое?
— Этот частный случай, — промямлила Афелиса, проглотив кусочек десерта, — не то, чтобы странный, а неразумный. Мать хоть пыталась разобраться? Или она своего сына только после смерти увидела?
— Почему же неразумный? — она села на стул, облокачиваясь об спинку, — какая разумность, когда сын умер? Тут только чувства.
— Может быть, это самоубийство. А женщина, не понимающая в этом, пошла по всему городу разносить. А дети, — насадила она другой кусок на вилку, повертела, осматривая, — просто гулять убежали. И главное — никаких следов. Мы не можем говорить, что это было убийство.
— Да, — кивнул Анариэль, — с колом ситуация сложнее выходит. Вот если бы повесили, то там даже понимать нечего.
— В любом случае, Леотар, не разогревай обстановку раньше времени. Это может отплатиться нам. Да и разве способны люди оставаться всегда дружны? Обычный вздор, и кол в грудь. Так ведь о нем говорят? Не стоит более говорить об этом. Виновника сейчас найти — поймать немыслимую удачу. Если он сам не заведет исповедь, не хуже матери жертвы.
— Как скажете, — вздохнула она, выпрямляя рукава, — разговоры разговорами, а мы задерживаемся. Успеем к обеду справиться с просьбами?
— А их так много, что можем не успеть?
— Чуть больше, чем обычно. Знаете, сейчас и жалуются. Да и вам письма пишут, как то самое. Я уже хотела отклонить от рассмотрения, но, извините уж, поинтересовалась. К тому же предупреждение отправитель написал. И ничего там не было подозрительного? — Леотар замолчала, и тут же поправилась, — то есть, что-то омерзительное, угрозы, оскорбления? Нет, не было? Это хорошо, это, значит, есть люди еще мыслящие.
Завтрак пришлось закончить: попрощавшись с Анариэлем, она пошла с Леотар в кабинет, и больше разговоров о нападениях не возникало. Афелиса иногда пристально глядела в ее затылок, на принужденность движений и вынесла, что впечатление ее приходит и уходит в одно и то же время, а дальше круговорот мыслей и тлеющий страх.
Так и прошла неделя, в которой людям стало присуще озираться по сторонам и видеть в привычном что-то пугающее. Происходило это от обыкновенного желания не отличиться от массы и, как говорилось в сказках, не упустить опасность, когда она крутиться вокруг них. Дни проходили и оставляли за собой нескрываемый отпечаток в болезненном состоянии Афелисы. Речь ее стала мешаться, звуки будто заедать в горле, и страх, вызванный известиями, пустил в рассудок сомнения о встрече. Не показалось ли ей? — мысль эта не прошла бесследно. В нервных судорогах, в ночное время, она опустилась на колени, глядела на подпись и две буквы «А. Г» и не могла поверить себе. «Пора перестать искать какие-то подвохи, — это утверждение устоялось в ней, но было бессильно, — если бы мне показалось, то тогда, чье бы письмо я держала? Настоящее… настоящий почерк. Не поддельный. Писала его рука. Думал он, и ждал меня. Пытался спасти, но не мог». Так она старалась хоть немного успокоить себя но, постепенно, когда приближался конец злосчастной недели, тревога все усиливалась и усиливалась.
В конце недели все письма доставлялись без вскрытия: Леотар долго не одобряла таков приказ, говорила, что, стало быть, нужно проверять их и избавляться от того, что может послужить угрозой к ее состоянию. Но решение Афелисы оставалось твердо — в последний день раздался стук. Служанка принесла письмо и тут же неуверенно вспорхнула. Афелиса, постояв у зеркала, холодно улыбнулась ей и, кивнув, отошла к тумбе. Она собралась с духом, села на кресло, стоящее у изголовья кровати, засветила свечу, и взгляд ее невольно наткнулся на первые попавшиеся строки: конверта не было. «Леотар все-таки вскрыла? Или Ангарет прислал не в конверте? Странно… — повертев в разные стороны, Афелиса не увидела адреса, — все-таки, забыла про мое наставление. Как долго я смогу так тепло к ней обращаться с таким вниманием? А то станет бояться меня, не хуже тех служанок». Теперь мысли ее отброшены. Она видела буквы, почерк, то, как загибаются тонкие линии, но не читала. Тяжесть с сердца медленно опускалась; и, наконец, согнув под собой ноги, Афелиса принялась читать:
«Здравствуй!
Честно, я не в меньшем волнении. Хоть и письмо сразу твое не дошло, все-таки переживания мои остались. Да и кому сейчас спокойно? Сегодня особенно страшно. Кстати об этом; я не думаю, что лучшее место для встречи город, особенно замок. В них кишит полнейшая жуть и бессмыслица, поэтому я не хочу рисковать сломленной поездкой. Я думал, конечно, но мест здешних не знаю. Было бы всего лучше, чтобы ты приехала к пригороду (адрес далее), и мы вместе бы отправились. Правда, это так несбыточно. Даже лучше самого сладкого сна, вот как! Очень надеюсь, что дела тебя хоть на немного оставили. Но прошла уже целая неделя, и все изменилось. Честно, не хочется пускать все по второму кругу. Да и никто не желает. Все уже и так настрадались вполне, а тут кто-то и мечтает о таком, поверь мне! Эти дни прошли до того безлико, что я порой забывал, что нахожусь совершенно в новом Гроунстене. За двором мир, никто друг друга не обстреливает, хотя что-то подозрительное уже пробралось на остров. Убийства. Как вспоминаю о разорванных телах, так тут же хочется стереть память.
Все-таки хочется верить, что все намного проще. Не хочу и не могу знать, что это вновь повторится.
Пять лет.
Столько времени нужно, чтобы начать кровопролитие? Возможно, я преувеличиваю. Тебе знать лучше, а я, так, понаслышке узнаю обо всем. По-моему, я уже говорил об этом.
Мне стало радостнее благодаря тому, что везение обернулось. Ты прочитала все те письма, и… это так много для меня. Я уже сам не помню, какие слова использовал, какие знаки. Только кажется, что было слишком откровенно. Потому только, что письма могли не дойти, и кто-то мог прочесть. Может, так и произошло. Кто будет об этом докладывать?
Мне даже стыдно немного. Не могу перестать. Черновики тебе отправлять хотел. Знаю, знаю, что ты просила оставлять их в первозданном варианте, но все же не могу удержаться. Всякая строчка мне не нравится. Надеюсь, от этого смогу когда-нибудь избавиться.
До скорой встречи.
А.Г».
Выше подписи шел адрес. Афелиса, как и тогда, шумно вздыхала; сожаление грызло ее от осознания, сколько времени прошло. Десять лет звучат не так много, пока не испытаешь их на себе. С этим она и убедилась, и возвращалась к давним рассуждениям: «интересно, какова теперь его манера общения? Тогда еще, помню, он иногда путал слова местами, да и в письме выходило все складно. Что теперь могло его поменять, кроме этих годов? Что такого произошло? Мне нужно знать. Узнать все, пусть и не сразу. Он выговориться, как всегда это делает. Нужно брать все в свои руки, иначе ничего не узнаю». Не столь важно ей было понимать, что с ним сотворили годы в бегстве, как его присутствие. Хотелось поговорить, пусть и не как возлюбленные, то как старые, хорошо забытые друзья. На большее Афелиса не рассчитывала, — их время прошло — пора страшной молодости ушла. Нерешительные шаги бы ничего не сделали, а лишь доказали, что каждый след выдался впустую. «Завтра, — повторяла она, поднявшись на ноги, — завтра… если плохо станет? Ангарет ждать не будет. Здоровье не должно подвести меня в тот день. Нет, лучше ложиться спать пораньше». Но сон не приходил. Ночи совсем не давали ей выдохнуть. Только теперь произошла перемена: фигуры не двигались, исчезли. То ли из ее сознания, то в действительности. Но даже при свете свечи тени ложились естественно, не создавая то, над чем так любила позабавиться фантазия. И луна светила ярче, и птицы не пролетали мимо окна. Однозначно, природа дает ей насытиться силами, да вот глаза совсем не смыкались. Эта бессонница уносила ее вдаль, далеко за десяток лет, когда впервые она увидела Ангарета: серьезного человека хороших и одобрительных поступков. Дотошная порядочность — пожалуй, единственное, что не нравилось ей. Жизнь на чердаке перевернула его и избавила от привередливости. Хотя и она проскальзывала, но была полностью подавлена. «Не удивлюсь, если он остался таким же. Я уже не так раздражаюсь, когда вижу подобных людей. Кажется, наоборот, уважаю. Вся та рубина на корабле тоже заставила меня много пересмотреть». И стала она вспоминать грязь и вонь в камбузе, нестиранную одежду работников, небритые кудрявые бороды и чудовищную худобу. И вопрос назревал у нее: как возможно есть среди них? Из-за этого в камбузе никого и не было, кроме пьяниц, которые не прочь потратить последнее состояние за карточной игрой.
Ночь для нее закончилась в час. Рассвет встретил ее от пробуждения с теплыми, точно родными, объятьями, проходя через окно. Оно было открыто. Потерев глаза, Афелиса отложила письмо с тумбы в шкаф и, достав кожаный пояс оттуда, лениво потянулась. Встреча должна состояться в четыре часа. Тогда, как написано было в заметках, жар на улице спадет.
День томительно тянулся, как никогда ранее, когда хотелось удлинить иной часок, или сделать вечер бесконечным. Работа с просьбами и жалобами была окончена; на удивление, Афелиса так заскучала без дела, что взяла в руки Сказание об Озапе, да так и не осилилась прочесть. Ладони прилипали друг к другу, жар мочил лоб и щеки. Погода не радовала ни сегодня, ни вчера — и не собиралась в ближайшие месяцы. В замке Анариэль сегодня не появлялся, и никто не знал, куда унес его ветер. Весь день она глядела на часы, ожидая оговоренного времени. Рыскалась в кабинете, перебирала бумаги, прятала письма — занимала себя всем, чем только можно. Выходить на улицу было опасно: ясно видно, что солнце сожжет до костей. Леотар, как на зло, не порадовала ее своим присутствием и зашла лишь утром, чтобы доложить об окончании работы. «Отдых иногда уматывает похуже работы, — думала она, вертя в руках книгу, — да и Сказание об Озапе никак не читается. Кажется нудным, вот если бы сейчас у меня была какая-нибудь газетка из Атрандо, то увлеклась бы занимательным чтивом. Точнее, посмеялась бы. Чего не выдумают. Хотя, откуда мне знать? Так сказала бы Хакан, — Афелиса усмехнулась и бросила ее на стол, — многого бы она мне наговорила. И не представить, сколько интересностей. Упрекнула бы меня, затем по головке бы погладила. А это не хватает». И в мыслях находила она сплошную скуку или тоску. Афелиса с удовольствием бы подумала о чем-то другом, вот только натура ее требует слез — ей отказать сложно, почти невозможно. Так и прошел день в безделье, за какое она корила себя, особенно за то, что отдых принес ей лишь усталость и заспанное лицо. Было и стыдно, и тошно, и невообразимо сладко…сладко оттого, что вот уже час остался, и они повстречают друг друга спустя столько пережитых смертей.
Чувства мешались, поддавались разуму, внушающий, что прежней близости никогда не будет, и что все, что выдает надоедливая фантазия — обман, не хуже самовнушения. Это осознание не давало ложных надежд, только исцеляло добитую рану. «Оно и лучше, — думала Афелиса, — я не могу мечтать как маленькая девочка, плакать из-за обид, из-за ненависти к своему поступку. Не могу. Способна лишь наладить с ним отношения не выше дружеских. Да, так будет разумно, так и нужно поступать, и этот мой шаг одобрила бы Хакан».
Выйдя за пятнадцать минут до четырех, она запрягла лошадь, поймала служанку, которая хотела ускользнуть, и сказала ей, чтобы осведомила Леотар о своем отьезде. На вопрос, к какому часу Диамет прибудет, и нужно ли накрывать ей ужин, она пожала плечами в ответ и тихо, про себя, выговорила:
— Ни чертям, ни богам неизвестно.
Усевшись на седле, она вытянула руку вперед, перед мордой, показывая хлыст. Лошадь махнула гривой, фыркнула и понеслась в отворенные ворота. По сторонам плыли деревья, убегали облака, а ветер ударял в лицо, что ей пришлось щуриться и сделать ход помедленнее. Темная длинная грива лезла в глаза, в стопы летели мелкие камни вместе с пылью и песком. Дышать становилось тяжело. Спустившись с холма, она затянула поводья. Неподалеку стояли маленькие, уходящие под землю дома — еще со времен охоты. Люди здесь бродили из старо прибывших, ворчали про себя да, услышав топот, гордо оглянулись. Афелиса не думала о дороге: наблюдала лишь таблички на стенах, и все вторила нужную улицу. Встречали ее по пути косыми взглядами: недоверчивыми, при этом как бы почтительными и молчаливыми. Тут странности никакой не было — часто она ездила без экипажа, стражников или Леотар. Так что удивление жителей медленно угасало. Никогда она не любила, когда за ней идет другой хвост, тем более при разговоре. Всегда это казалось еще более опасным, вопреки тому, что едет стражник. Все равно кто, главное — у него есть оружие, которые может пронзить ее, и Афелиса не успеет увернуться. Столица разрасталась, и было приятно знать, что лошадь не оступится на буграх или ямах, не споткнётся на огромных булыжниках, а будет идти по выровненной дороге. «Пожалуй, я знаю, из-за чего не могу избавиться от него, — думала она, сворачивая, — как же раньше не приходило в голову? Потому, наверное, что другие заботы у меня были. Да и когда раньше? В какое время? Никогда бы это не было уместным. И первая встреча с Ангаретом была моей ошибкой. Вернее сказать, полезным опытом и хорошим ударом по голове. Не нужно было мне лезть, куда не положено. Если бы не я, то убийства его брата не случилось бы. И зря надеялась, что забуду это. Невозможно забыть». Гнало ее горькое отчаяние. Никогда-то она не хотела выстраивать из себя другого человека, и вдруг желание появилось, когда ввернуть что-то к прежней жизни стало попросту смешным. Попытка покинуть, совладеть с прошлым тоже не увенчалась успехом. Ее держал этот человек — тот, из-за которого сыпались упреки на душу.
Долго она не пыталась понимать, обходила мысль, что нужно что-то познать, и неважно, будет ли это что-то плохое или ужасное. Теперь убежать нельзя: еще немного, и увидит она нужный дом и, в конце концов, плод своей глупости. Как стоит себя вести? Изменений-то в ней не было никаких, как ей казалось, если не учесть внешние качества. «Да и бессмысленно будет из себя кого-то выделывать. Если ему что-то не понравится, то его право. Хоть мои отстриженные кончики или тонкая кожа под глазами. Мне бы самой на него поглядеть для начала пару минут, потом собраться, осмыслить все и, спустя полчаса, можно начинать, — шутливо проговаривала Афелиса про себя, — нет. Все-таки, через полчаса я умру от нетерпения. И тут выбора нет».
Преодолев пару улиц, она так задумалась, что чуть было не упустила нужную. «Сколько же заняла дорога? И никого нет». Диамет подняла подбородок и заглянула во двор: покошенное крыльцо вело к двухэтажному дому, тропинка вилась, уходила под склады мусора, к пустующей будке, которую заглотила плесень. К забору были прижаты свежие бревна, лопаты и гора песка. За ним проблескивало небольшое окошко; виднелись лишь тюль и красный цветок на подоконнике. Где-то впереди закрылась дверь. Афелиса настороженно опустила взгляд и, следя за звуком, поняла, что шаги движутся к ней. Не успела она и взглянуть, как крикнул ей мужик:
— Кого на казнь смертную ведете, госпожа? Здесь люд мирный, извольте…
— Вы кто? — спросила она, держась за поводья.
— Да я… — он махнул рукой в сторону дома, — житель местный. Закурить вышел.
— Здесь живет Ангарет Грейнс?
— А чего натворил? — мужчина вытащил из кармана сигару, и пальцы, сжавшие ее, застыли.
— Мне нужно с ним поговорить. Скажите, пожалуйста, что его ждут. Он поймет кто.
— Выполним.
Он пошел на крыльцо и затворил дверь за собой. Афелиса слезла с лошади и стала прогуливаться, мотаясь из стороны в сторону. Из двора несло запахом лип, слышался плеск воды и приглушенные голоса за окнами. Разобрать, что говорят, нельзя. Она слышала просто человеческие звуки, которые служили признаками, что в доме, помимо того мужика, еще кто-то есть. Тревога, на удивление, ее опустила. Спокойствие осело в душе — самое приятное чувство, после которой и назревает радость того, что какую-то минуту назад ее чуть ли не охватило ужасное переживание. Афелиса отвела взгляд от двери, потом опять услышала голоса и скрип лестницы; окна были отворены. Некоторое время она их не слышала. «Мне есть, что терять. Но это никак не дотронется до него. Нужно подождать и решить, как заговорить. Поздороваться — это понятно, но что дальше? Допустить банальность? Вроде: как живешь? Как дела? Как состояние? Да, наверное, лучше так и поступить. И есть ли здесь конюшня?». Но оглядеть двор еще раз ей помешал шорох, размеренные шаги, а после — протяжный скрип и стук. Афелиса вздрогнула, как от удара, и остановилась. Из щели показалась макушка, затем и вся фигура. Ангарет шел навстречу к ней, оцепеневшей с бледным лицом, бегающим туда-сюда зрачкам, губам, застывшим на полуслове, точно больше ничего не существовало. Ни прижатых к стеклам расплющенных лиц, ни запаха липы, ни дыма из сигар, всего лишь одна Афелиса. Время, проведенное в разлуке, никуда не исчезло, оно оставалось, даже когда он подошел и, рассматривая, сдержанно улыбнулся. Руки чесались, желая прикоснуться и обнять, но все покончено. Именно на этой воссоединяющей ноте рухнул их прежний мир.
Афелиса не могла заговорить и не до конца верила, что он не простая картинка фантазии, а человек. Даже назревало ощущение, что они давно стоят друг на против друга, мнутся, сдерживая себя под напором общества, и весь шум достигает их издалека, пытающийся пробить дыру в невидимом барьере. Она сделала шаг вперед, не смотря вниз и знала, что держит ее страх. Боязнь утраты.
— Афелиса, — тихо проговорил он, улыбаясь, — какая же не случайность!
— Что?
Странно ей было видеть перед собой совершенно другого человека. Ангарет повзрослел, стал выше, строже и хранил в себе тяготы жизни, в какой не было места. Еще один шаг, и его ладони прикоснулись в ее спине, обвили в теплом объятье. Уткнулся в плечо и что-то проговорил; из крыльца послышался шепот. Он сжимал ее все сильнее и сильнее, наплевав на окружение и обращая внимание лишь на то, какой человек в руках. Афелиса приобняла его за плечи, стараясь сдерживать тревожное дыхание. Этот миг, который, навряд ли сотрется из памяти обоих, должен принести им много даров, а главное — знание того, что ничего больше позади нет.
— Как что? — он посмотрел на нее, — ты здесь!
— Зачем ты приехал? — сказала она тихо, чтобы другие не услышали, — неужели..?
— Чтобы тебя увидеть. А зачем же еще? Я знаю, что мне не следовало, что опасно. И сейчас нам лучше уйти, я раскаиваюсь! Возьму лошадь и приду. Жди здесь и ничего не говори им, — он мотнул головой в сторону дома и отстранился.
Ангарет поспешно ушел. Она стояла, опустила голову, и сжала ладони в кулак. «Почему так невыносимо? — спросила Афелиса себя, подходя к лошади, — почему я не оттолкнула? Были люди, взгляды… и я не девочка из простой семьи, не скажу незнакомцам, что это мой брат. Разве поверят эти люди в такую дружбу? Должны, несомненно. Но от слухов не отделаться. Друзья ведь так могут приветствовать друг друга после долгой разлуки, и ничего страшного в этом нет. Перетерплю. Вот и он идет». Он открыл ворота и, подправив седло, сел на него. Воротник черной его рубашки раздувало ветром; на шее блеснула серебряная цепочка. Изучающий взгляд смутил Ангарета, и он, чуть обогнав, остановил лошадь и спросил:
— И куда ты надумала ехать?
«Куда? — пронеслось у нее в голове». Так увлекли ее мысли о встрече, что и времени не оставалось, чтобы подумать. Первое, что вспомнилось — озеро. Но в вечернее время туда стекается молодежь, хоть и заканчивается стройка. Значит, мимо. Хотелось чего-то уединенного, спокойного — там, где их ничто не отвлечет, и они смогут серьезно поговорить. Это Афелиса поставила превыше всего, ведь нежностей она опасалась, тем более при людях. «Берег? Корабли пойдут только на следующей неделе, как сказала мне Леотар. Что ж, доверюсь ей. Она же так хочет этого».
— На берегу в этот час никого не будет. Мы найдем, где устроиться. Ты совсем не знаком с местностями? — проговорила она, давясь неловкостью.
— Совсем. Поезжай впереди. А я следом.
Так они и сделали. Ангарет в последний раз оглянулся назад — во дворе были уже незнакомые люди, и пару лиц, которые видел он по соседству. Все смотрели изумленно, не веря, или догадываясь, что с ним станет: «это он на смерть добровольную поскакал! — в ужасе шептала бабка, — вот вижу, что черт грех познает!», «ты зря это им уши паришь, — громко сказал мужик, откупоривая бутылку, — может, уличили его в чем-то? А хотя нет, обманываю. Видел, как встретила его госпожа?», «видели! — хором произнесли юноши». Это слово и унесло ветером до Ангарета. Их перешептывания не слишком волновали его, куда лучше — воительница впереди. Когда дом скрылся за пышными кронами, а дорога уже пошла песчаная, он откашлялся от пыли и сказал:
— Я, конечно, думал, что все изменится, особенно ты. Но именно таких перемен не ожидал. Это удивляет. Не могу сказать, как именно.
Афелиса хотела обернуться, но краем глаза заметила ямы. Пыль летела в лицо, ослепляла, камни скрипели под копытами. Она остановила лошадь, что та уже шла, фыркая. Ангарет скоро ее нагнал и придержал свою за поводья.
— Каких именно перемен? — посмотрела она на него жадно, — их слишком много. То личностных, то внешних. Что ты имел в виду?
— Честно, все. Я не могу до сих пор привыкнуть к миру здесь царящему. Интересно, тогда, когда ты ходила ко мне, ты рассчитывала на престол? И как так получилось, что из охотницы ты сделалась повелительницей магов? Я не думаю, что это произошло случайно. Даже если ты не хотела, то и это не случайно вышло. И я знаю, что поднялся на борт из-за желания тебя повидать, — он потел затылок, укладывая волосы назад, — расскажи мне обо всем, пожалуйста. О том, что с тобой случилось. Вплоть с того, как мы увиделись и даже не распрощались на десять лет. Дорога длинная ведь?
— Да. Думаю, успею…
— А чего волноваться то успеешь или нет? Впереди еще целый вечер и целая ночь. Не знаю, что завтра случится. Сейчас я только и думаю узнать, что с тобой произошло. Не приукрашивай, пожалуйста. Если было что-то страшное — говори. Я и не сомневаюсь, что не все гладко вело к этому, — Ангарет оглянулся вокруг, — так никогда не бывает. Так что прошу быть со мной откровенной, как и тогда. Помнишь?
Афелиса кивнула. Тогда и началась их долгая, но увлекательная дорога. Ангарет слушал, кивал, вставлял вопросы и сочувственно смотрел на нее. Тогда все тепло мира пропало. Самое страшное — он не мог ее утешить прикосновениями, хоть порывался и желал этого, но не до конца в нем сложилось знание, что они — любовники. Вникая словам, видя, как дрожат ее губы, искривляясь в усмешку при каком-то злобном воспоминании, он чувствовал отчаяние, похлеще того, какое настигло его в годы скитания. О многом он был наслышан за границей: и о педантизме захватчицы, и о пытках, и об обвинении в преклонении перед дьяволом. Но почему-то никто не говори ее имени, даже фамилии, будто слухи пошли о несуществующем человеке, какого еще не обозвали. И это оказалось правдой. Этот образ стал призраком позади нее и с каждым высказыванием все рассеивался.
Когда речь зашла об их логове, Ангарет забрал инициативу:
— И как вы там все умещались? Так еще и комнаты были… пристанище, стало быть, древнее. Но в голове не укладывается. И какой порядок у вас был? Были ли люди, смотрящие за поведением других? Боюсь представить, что случилось, если бы их не было. Вы бы уже давно пали…
— Были, но они не шибко-то за порядком следили. А к жестким мерам мы не могли подступить, конечно, было одно исключение. Но предателям все всегда хватает.
— Догадываешься, что меня больше всего удивляет из твоих рассказов?
— Здесь все удивляет, — сказала она со смехом, прибавляя темп, — нет ничего скучного.
— Да. Но вот, что поразительно — как ты все это выдержала. Конечно, я тоже много чего повидал, когда жил в Улэртоне. И на казни одной был, и зрелище это не увлекательное. Я не могу с улыбкой смотреть, как кто-то страдает или умирает. Но тут уж в какой ситуации…
— Я не выдержала. Не представляешь, как мне теперь плохо от всего того кошмара. До сих пор сны сняться с такими картинами, что спать боюсь. И стала я такой же осмотрительной, как и ты. Особенно в те годы.
Острые верхушки деревьев прятали купола. Они захватили город, словно стражники, оберегая маленькую дорожку вовнутрь. Впереди уплывали хмурые тучи за Белые горы, очерняя небеса. Афелиса настороженно вглядывалась вдаль, надеясь, что дождь не обрушиться над их головами. «Не сегодня. Сегодня нельзя, невозможно. Пусть он прольется там, а затем разделится на ясные облака». Дорога их медленно перетекла в известняк, заблуждаясь посреди леса. Минув опушку, Афелиса выдвинулась вперед; никакого песка или камня. Путь их точно стерли, и выглядело это странно. Несмотря на это, они продолжили двигаться по прямой, ориентируясь на небо, не закрытое ветвями. Раненное солнце мелкими шажками скатывалось к горизонту; вечер предвещает быть пасмурным. Лошади переставляли копыта уже тяжело, томно дыша и встряхивая гривой. Пришлось остановиться и слезть, пока они разжевывали траву.
— Здесь хорошо, — Афелиса огляделась, и приставила ладонь ко лбу, — во-о-н там уже должен быть берег. Только вот погоды я боюсь, Ангарет.
— Что с ней? — он приблизился к ней, и сжал ее ладонь, — тут тень из-за деревьев. А так, в поле, жарковато было.
— Тучи идут к горам. Надеюсь, нас обойдут.
— Конечно, обойдут! — с улыбкой сказал Филген, и вновь обнял ее, — ты не сочтешь за наглость?
— Какая же это наглость? Я тоже очень скучала, — Афелиса припала к его груди, и запустила руку в волосы, — тогда ты всегда ворчал, когда волосы чуть отрастали от желаемой длинны. Теперь же они почти до плеч. Что это ты так?
— Время изменило. Не нужно об этом. Да и многое мешало. В любом случае, не хочу возвращаться к старому образу.
— Почему? Это связано с воспоминаниями?
— Отчасти да. И вправду, но тогда я себе мало нравился, опять же, не будем заводить разговор об этом, — он отстранился, смотря на лошадей, — кстати, о моем бегстве. Успел побывать на всем западе. Восток сейчас опасен, да и желания нет больше никуда выезжать. Так накатался, что длинные дороги стали настолько муторными, что голова болит. Мне бы здесь ужиться прежде всего.
— И как? Получается?
— Я ожидал кое-чего похуже, если честно. Думал, что заселят в один из домов, переживших не один десяток лет. Но нет, и хорошо. Наоборот, встретили новые здания, видел даже трехэтажные. Придет время, и Гроунстен окончательно избавиться от многовековой разрухи, я верю. И верю в твои силы. Я никогда не считал себя принцем, говорил уже тебе? — он резко поднял голову, и медленно зашагал по кругу, — не чувствую себя человеком, которого интересует что-то извне. Даже этот остров было бы непосильной задачей для меня. Нет во мне командного духа, лидерства. И я не сожалею, наоборот рад, что меня не тянет к подобному. Это спасает, пусть и немного, от погибели. Хоть и был я на волоске от смерти, и, кажется, там и умерло мое прошлое «я».
Он замолчал. Ангарет не знал, почему ожидал увидеть на ее лице удивление, наверное потому, что хочется ему пережить этот момент еще раз, рассказать более красочно, и выдать все желания, главное — изумить. Никакого стыда, вместо него — усмехающаяся улыбка над собственными словами. Афелиса смотрела на него, и ни одна черта не дернулась, точно картина, набросанная неумелой рукой нечеткими мазками. Молчание не затянулось. Он подошел к своей лошади, потрепал гриву и объяснился:
— Да-да. Звучит пафосно, не спорю. Но как иначе выражать чувства? Если только так, а по-другому — неискренне. Давай скорее домчим до берега. В лесу не очень удобно. Я привык подозревать.
Афелиса кивнула и в один миг залезла на седло. Лошади подняли головы и неспешно пошли по утоптанной дороге, высоко поднимая ноги. Тучи еще не набежали; проглядывало через листья ясное небо, без единого облака. «Хоть бы так и осталось. А Ангарет не о многих вещах может говорить. Может, есть что скрывать? Или просто неприятно вспоминать?». Она отвечала на его вопросы четко, не скрывая, но взамен получала лишь мотание головой и «неважно». Сомневалась она не только в том, что разговор никто не услышал, но и в его доверии. Прошел не один год, и близости их больше не существует — это Афелиса понимала ясно, хоть и отрекалась долгое время. «Я не могу не затронуть эту тему…». Она выдохнула и быстро спросила:
— Ты женат?
Последовала смущающая тишина. Она замедлила ход и подождала Ангарета. Он, будто не расслышав, сказал неуверенно: «что?». После повтора ответил:
— Нет. Никогда не был женат. Мне не было и дела для этого. Тогда, в Улэртоне, я думал, как бы выжить, а не в каком доме невесту искать.
— А были какие-то недолгие увлечения?
— Были. Но я не относился к ним серьезно. Поэтому они и были увлечениями.
— И как долго ты собираешься оставаться здесь? — она не поспешила с вопросом. Засомневалась, но все же выговорила, — или останешься здесь жить?
— А что еще мне остается делать? Здесь можно найти работу, так еще и с неплохой зарплатой. Я ничего не теряю. Тем более, ты будешь рядом, хоть мы и не всегда будем видеться, да и сложно это будет…
— Что именно сложно?
— Быть незамеченными. Поползут говоры, а разве мы хотим этого? Не отрицаю, что приехал только ради тебя, но и жить как-то нужно. Завтра попробую поговорить с соседом — шахтером. И, наверное, устроюсь. И, неудивительно, что паспорт стал для меня теперь ничем. Без него переезжать границу запрещается, а сейчас живу здесь, в стране, до какой не достанет ни одна война. Он даже у меня с собой есть, — Ангарет пошарил в карманах и вытащил документ в кожаной обложке, — впервые такую вещь увидел. Можешь посмотреть.
Он вытянулся и передал его ей. Афелиса, точно пораженная молнией, отошла от туч размышлений. Перелистывая страницы, она вглядывалась в каждую строчку; он похрустывал в ее руке, из-за чего появлялись опасения. Паспорт был еще действительным. Мысли стали собираться в кучу, и первое, что назрело: «как он получил его?». Прежде она слышала о том, что есть вещь, которая позволяет перейти границу, не рискуя остаться под ударом. «Обычная бумажка, а решает судьбу человека» — она повела плечами, и, придерживаясь одной рукой за седло, отдала ему документ.
— Он всегда при мне, — добавил Ангарет, пряча паспорт в карман, — никогда не знаешь, когда понадобится срочно выезжать. В одно время в Улэртоне следили за новоприбывшими и требовали подтверждение личности. Тогда мне очень повезло, что попался человек, разбирающийся в этом деле. Имя и месторождения у меня другое теперь, и с получением ощутил себя другой личностью.
— Там было напечатано «Элеон Алгрес». Это твое признанное имя?
— Да. И, странно, но чувствовал себя неуверенно, когда подписывал письма под своим настоящем. И никакой я не Ангарет Грейс сейчас, когда-то был, но он обезопасил себя.
Он поехал вперед: за кустами блестел на солнце песок, волны омывали ласками побережье. Легкий ветерок ощущался на лице — освежающий и бодрящий. Привязав лошадей за деревянные столбы, они пошли к самому берегу, опечатанный глубокими человеческими следами. Спустя час солнце, пронзенное превосходством луной, разлило кровь, и та поплыла по небосводу, разукрашивая облака. Афелиса не решалась спрашивать о нынешних их отношениях, все казалось рано. Не раз она упрекнула себя за это и внушала, что это — первое, над чем стоит серьезно поговорить. Не хотелось портить тоской и озадаченным видом лицо, просиявшее на закате. Ангарет шутил, утыкаясь носом в колени, споласкивал руки в еле теплой воде, радовался возвращению. «Я встретила совсем другого человека, — вынесла она, — мне нужно привыкнуть и только тогда говорить о чувствах».
— Как мне обращаться к тебе? — вдруг спросила она, обрывая его смех.
— Обращаться? Ты имеешь в виду имена?
Она кивнула. Ангарет оперся ладонями об песок, выгнул спину, и лениво пробормотал:
— Как тебе угодно. Но думаю, что прежнее мое имя будет тебе роднее. Хотя и опасно, если кто-нибудь услышит? Тогда уже никак не отделаться. Я сам долго привыкал.
— Сейчас бы вина… — мечтательно проговорила Афелиса, опускаясь на локти, — и тогда легче станет выговориться.
— С каких пор ты стала пить? — Ангарет вздернул бровь, и хихикнул, — неужели тяготы такие повлияли? Я не знал о тебе все, и ты не говорила, пьешь ты или нет. В обществе охотников, мне всегда казалось, нельзя проносить алкоголь. Так что делаю ставки на период, когда вы были в пещере.
— И не угадал! На самом деле — нет, проносят, и еще как. Смотрящие часто мимо глаз пропускают, замученные. Да и сами были не прочь хлебнуть для успокоения. В кругу том все дружно делалось. Вздоры если и происходили, то только из-за неравенства в налитом алкоголе. И тогда я пила. Иногда забывала, для чего пошла туда, поэтому один раз позволила. Уроком послужило. Затем совсем немного, чтобы при здравом рассудке быть. А все-таки странно, что такое мнение сложилось, что все строго. Командиры не жаловали, но, как помню, им никто не докладывал. Но это какая обида должна быть, чтобы угробить целый отряд…
— Это интересно. Тем более мне. Я о них ничего не слышал, только знал, что они — убийцы. И вот вопрос, — Ангарет затянул, запрокинул голову и быстро спросил, — ты убивала магов? Это, должно быть, тяжело. И очень будет заманчиво послушать, как ты вообще заслужила доверие, чтобы тебе приказали убить самого меня?
— Сейчас мне стыдно об этом говорить, — Афелиса снизила тон, покачнулась и, согнувшись, облокотилась об колени. Взгляд ее помрачнел, — но выбора мне никто не оставил, даже я себе. Нужно было добыть все, что может раскрыть уязвимости охотников. Позор бы на мою голову пал, если бы не было убийств. Да, они были. Маги умирали из-за меня. Так подло осознавать, что я пошла по головам ради какой-то цели. Да, она существенна, только если это не спасение душ. Все остальное не стоит погибели невинных. И душа была не одна, их десятки тысяч. Репутация моя быстро поднялась, потому что я умела войти к ним в доверие. Тебе сказать честно?
— Конечно говори.
— Я хотела убить себя из-за этого. Сомневалась, стоило ли это того, — она опустила голову, сжала в пальцах острую ветку и заводила ей по песку, создавая линии, — и были бы мной довольны. Тогда меня наставляли, даже толкали. Конечно, не всегда мне доверяли честным путем.
— А каким еще тогда? Не понимаю.
— Приходилось играть в разные роли. Иногда это удавалось сложно, так как много человек было в семье. На доверие нужно было работать долго и объясняться. И, пожалуй, единственная вещь, которая радует в том, что я высший маг, это — способность завладевать людьми. На корабле мы действовали также. Правда, много сил берет, но что поделать? Тогда маги встречали меня как родную и не ожидали выстрела. Что-то вроде затуманивание мозгов. Мерзко.
— Тогда у меня другой вопрос… — Ангарет слабо усмехнулся.
— Какой?
— Чтобы завладеть мной, ты тоже чары использовала?
В ответ она не проронила ни звука, лишь посмотрела прямо в глаза, точно внушая, чтобы тот извинился. Этот ход подействовал. Ангарет напрягся и, вместе со вздохом выпустил: «я не прав?».
— Да. Ты не прав, — в голосе слышалось раздражение, — это работает на протяжении нескольких минут. И ты до сих пор со мной рядом. Но сомневаюсь, что прежние чувства остались.
Афелиса соврала; не желалось ей прерывать такой долгожданный момент. Заклятие держит в плену человека не долго, но достаточно приложить чуть больше усилий, и душа его привяжется к обладателю. Частое использование не приводило ничего к хорошему — не заполучив объект вожделения, жертва пугает себя рисками самоубийства. Во вред себе, человек рвет свою плоть, лишь бы удовлетворить мага. Во многом подвергались этому явлению не только обычные люди, но и колдуны, только они могут выработать устойчивость духа, непреклонного к таким привязям. Во время ее службы, она опробовала на другом способность — вышло удачно. Последовали после этого сожаления, но Диамет была уверена, что магия вскоре пробудет в детской, томной груди, и снимет всю грязь. Случилось оно или нет — ей неизвестно.
— Прежние чувства, — он задумался, закусил губу, — ты говоришь о любви, да? Это сложно. Мы теперь совершенно другие люди, себя не помнящие. Нам нужно время, Афелиса, чтобы вновь стать такими близкими, как были тогда.
— Да. Тоже так думаю… — нехотя пробормотала она, — все же я не охотница, и ты не принц. Кажется, роли немного поменялись. Охотники никогда не были выше простых жителей.
— Что случилось? — он заглянул ей в лицо, — я что-то не так сказал? Что-то не то спросил? Тебя тронул вопрос про чары?
— Нет, — Афелиса мотнула головой, — нет, Ангарет. Я вовсе не обиделась.
— Но я и не упоминал про обиду… ладно.
Она метнула на него удручающий взгляд, и отчаянно скрыла лицо за локтями. Со злостью Афелиса сжимала ткань штанов, царапала и все не могла узнать себя. Рассеянность — то, что сделалось ей непонятным, но что преследовало многие годы. Перепад от страха к смехотворности и наоборот был настолько скорым, настолько, кажется, неуловимым, что перемешаясь, создали они и стыд. Слово застряло между губ, но троица эта не давала выговорить. «Какая обида? Да… и он заметил, что я сказала об этом. И ничего об обиде не шло, а я… задумалась. И впрямь предполагала, что он подумает, будто я обиделась». Испуг черным дымом поднимался с песка и поглощал ее. Неподвижно Афелиса сидела, ощущая, как шуршит его одежда, и, хотела уже сказать «извини», как на плечо ее опустилась ладонь. Край глаза подхватил добрую улыбку и эту невероятную близость.
— Извини.
До того тихо и быстро прошептала она, будто выдохнула, что Ангарет на полуслове прервал ее:
— Вот, я же говорил, что что-то стряслось. Боишься рассказать мне?
— Нет. Не боюсь, — вспомнила она, как на мгновение охватил ее страх, — с чего бы мне бояться тебя? Просто мелочь. Не стоит из-за нее беспокоиться, тем более обращать внимание. Теперь все в порядке.
Она откинула голову назад, на его плечо и посмотрела снизу вверх.
— Это не может быть мелочью, — внезапно голос его стал нежнее, с хрипотой, — ты так встревожилась. А разговор у нас был не самый веселый. Если считаешь, что мне не нужно знать, то будь по твоему. Все же неспокойно становиться, когда ты, Афелиса, в таком состоянии.
— Случайность была. Понимаешь, я не знаю, что у тебя на уме. Может, ты подумал, что на мне обида. Ничего подобного.
На его слова она так и не ответила. К тому времени вечер медленно подходил к концу. Ангарет, между слов напомнил, что, вопреки желаниям, закат не остановишь. Пробил девятый час. Афелиса, узнав, сколько часов прошло с момента их встречи, резко поднялась и устремилась к лошади. Все тело ее тревожилось, жаждало уединиться, и примкнуть к чему-то теплому, собственному, что принадлежит лишь ей. Ангарет оставил чувство смешанное: что-то вмешалось в человека из прошлого, разбило и раскромсало, но порой казалось, что давняя привязанность таилась в корочке подсознания, и неизвестно, принятая она или нет. Ангарет непонимающе посмотрел на нее, потом вновь на часы.
— К чему нам так торопиться?
Она, развернувшись, подбоченилась и, подняв подбородок, твердо сказала:
— Что-то происходит в городе. Предчувствие у меня такое, и я ему верна.