И тут, как гром, взревело позади:
— Розалинда!
Движение остановилось; сосновые колонны больше не плыли, облака рассеялись, солнце вломилось в окно. Шаги и топот все приближались, пока совсем не прекратились за спиной. В судорогах, она дергала ручку, чуть ли не вырвала и, прислонившись к двери боком, вылетела из кареты. Щеки ее порозовели, глаза налились потрясением — перед ней, держась за седло, стояла Ширан, прижимая пропуск к груди. «Смогла! — заликовала Розалинда, неуверенно подходя к ней, — зачем же так пугать?». В тайне смущаясь духом, хотя никто бы этого не подумал, Ширан с сосредоточенной решимостью поводила кругом глазами и скрестила руки за спину. Выглядела она непринужденно и, кажется, Розалинда более чувственная натура, нежели Ширан: но как бы силен не был ум, никогда не узнает он, что происходит в другом человеке. Не в состоянии она иногда была придаться ласкам при людях, обняться — но во всех остальных действиях ощущалась нескрываемая добрая воля. Отчего ожидала ее Розалинда с волнительным трепетом, почти что отчаянием? Она подошла к ней. Изумление промелькнуло в глазах. Брови Ширан были сдвинуты, взгляд строгий, точно готовый упрекать, губы расслаблены. «Что я сделала?» — Розалинда стала винить себя, но не могла найти связи с нынешним и недавно произошедшим.
— Ты разволновала всех ради пропуска, да? — осторожно, с какой-то оглядкой, произнесла она, — почему не предупредила? Столько шуму было.
— Оно того стоит. Если бы я сказала им, — взгляд ее обратился к домашним, — то не поехала бы. Дагель бы не подпустила кучера даже под предлогом, что я еду к матери. Так что не вижу ничего такого, чего сделала не так, — кончики губ натянулись вверх, — извини. Только у тебя прошу прощения. Но, объяснюсь позже. Сейчас нужно распрощаться.
Она спустилась с дороги и вошла в ворота. Сколько же чувств выветрилось с лица Дагель! Глаза ее, зоркие и язвительные, нахмурились, а как рука Ширан прикоснулась к ее ладони, то вмиг она гнусно отдернула. Аллен поцеловала ее, даря благословение, кухарка поклонилась, вот только желанного человека нигде не было — учителя Джоссона.
— Где он? — спросила Ширан госпожу, — еще не приехал?
— Думаешь, он стал бы тратить время на бывшую ученицу вместо больной матери? — с уколом сказала Дагель, — черт бы тебя побрал такую. Так бы на жалость надавила, и он бы с тобой умчался, с совратительницей.
Ширан вслед что-то буркнула и развернувшись, притопывая, пошла к карете. Розалинда, не до конца опомнившись, и не понимающая ее злость, направилась вслед за ней, смотря на госпожу: на губах ее тлела усмешка. Ширан не обращала на нее внимания и спешила поскорее скрыться. Как только села она в карету, напротив Филгена, силы ей изменили и, с болезненным стоном, рухнула на локти. «Какова? — думала Розалинда, войдя следом, закрывая дверцу, — нет, она замечательна… но что переменилось? Отчего ей больно? И помочь не смогу. Аптечки никакой нет. Но сила воли в ней все же есть, несомненно». Пораженная внезапной мыслью, она и не заметила, как раздался легкий стук.
Тишина напрягала каждого. Филген сидел молча, неловко поглядывая в окно, а Розалинда — в пол. Все никак не могли они решиться на то, что можно уцепиться — состояние Ширан подводило. В вдруг, точно по зову, она села прямо, обтерла лицо платком и, хмыкнув, сказала:
— Поговорила с ней. Она не поняла сначала и стала ругаться, в общем, не прошло все гладко. Не знает она тебя и твердила, что здесь свое счастье найду. И я не пожалела, что уезжаю с вами. Эта женщина сумасшедшая. Я не хочу с ней жить. Жалость меня держала, — всхлипнув, Ширан продолжила, — мне часто хотелось прикончить либо ее, либо себя. С таким человеком невозможно жить. Воспользовалась слабостью, чтобы управлять ей мной. Говорила, мол, никто не присмотрит за мной на старости лет, и пропаду, так не выдам тебя замуж… и прочий старческий бред. По-другому не могу говорить. Понимаешь, Розалинда, — она подняла на нее утомленный, заплаканный взгляд, — не стоит винить меня. Ты ее не знаешь, поэтому нет права скатывать вину на меня. Да, иногда проявляется нежность, но, думаю, это были уловки, чтобы заставить меня чувствовать себя нужной. Любимой, в конце концов. Никогда не пожалею. И не узнаю о ее смерти, так будет лучше.
— Тебе плохо, но можешь рассказать встречу подробно? — снисходительно проговорила Розалинда, сложив руки на коленях, — сейчас я познакомлюсь с ней, если тебе не станет еще хуже.
— А что рассказывать-то? Я не сразу начала разговаривать об этом. Ужасно стала раздражать, что хочется… — она сильнее сжала кулаки, напрягла плечи, колени и бессильно опустила голову на спинку, — убить. Растерзать, чтобы больше не ныла. Я ненавижу это, ты и не представляешь, какая злость меня берет. Ты ее и не видела, потому что совесть у меня есть. Но рядом с этой провокаторшей хочется делать что угодно. К чему мне ее нытье? Вот, доченька, ходить не могу, ты мне помоги, обслужи меня, а я тебя после прокляну за то, что стакан с водой вовремя не подала, — голос ее стал писклявым, она пародировала, размахивая руками, — и какая жизнь рядом с ней? Не моя проблема, что она шаталась по улицам под алкоголем, и мужиков всяких приводила. Так и думаю, что один, наверное, не вытерпел и ударил ее. Но и до этого она была не лучшей матерью. С чего бы мне ей подчиняться, когда она каждый раз высылала меня в детстве к Дагель, не кормила, не поила и все требовала от сестры? Я еще не готова к таким унижениям! Счастья ей не желаю, а только раскаяния. Пусть подумает, почему же дочь от нее сбежала…
Закончив тираду, Ширан стала тяжело дышать, и с каждым вздохом слезы катились по щекам. Ресницы блестели на солнце, застревали в глазах, смахивали с себя горечь. Руки ее обхватили живот: она согнулась, стыдливо пряча лицо. Слышались только приглушенные, жалкие всхлипы и не прерываемое: «не виновата… не виновата». Вторила она это через силу, успокаивая и гладя себя. Розалинда тихо перебралась на ее сиденье. Робкое, слабое прикосновение. Поерзав, Ширан взглянула на нее и, взяв подол платья, обтерла опухшее лицо. «Она еще и вчера, видимо, плакала, — сочувственно заключила Розалинда, — как помочь? Что это такое — помощь? Я не знаю… просто обнять? Не могу же я сказать уверенно, что все будет хорошо».
— Ничего, — Ширан хотела сказать, как можно пренебрежительно, но беспокойство все же проскользнуло, — я не хотела. Не стоит. Да уж… сижу перед вами, реву, а вы смотрите на меня, понять ничего не можете. Извините, однако, одно я от этой женщины вынесла — не ныть. Только плюнула на это. Такое наказание…
— Ты не сделала ничего плохого, — Розалинда потрепала ее по плечу и улыбнулась, — ты все сказала?
— О чем ты?
— Тебя еще что-то волнует? Знаешь, я, когда была совсем девочкой, кричала от обиды. Да так, что стены приюта чуть ли не валились. Помогало, правда, меня запирали потом и вели на экспертизу. Мол, демон в меня вселился. Но это ничего… не серьезно. Так что прошу, не калечь себя и расскажи обо всем, что ты хотела сделать с ней. И не сделала?
— Я… не знаю, — пронзительный, испуганный взгляд, — я не видела, не могла… Не верь во весь этот бред. Не надо. Я хотела, хотела, напугала ее, что, вот, если не заткнешься, так я помогу тебе. Но нет, я не сделала. Ее удивление само чуть не убило, я не вмешивалась. С ней припадок случился. Не помогла. Ей недолго осталось. Скоро избавлюсь от мучительницы. Лежала на диване, не двигалась и смеялась! Надо мной! Никогда такого не было, слышишь, слышишь меня? Кричала, как резанная, царапала себя… кровь была. Не помню, забываюсь… — Ширан отодвинулась от нее к самой стене, прижалась к ней коленями, — не хочу быть опасной для тебя. Она тянула руку, что-то говорила, как мне показалось, но… нет. Я не смогла.
— Как ты грозила ей? Ножом?
— Да. Я не могла сделать ничего другого! Это издевательство! Меня нельзя простить также, как и ее. Нет, виновата только она. Я не хотела… правда, не хотела, — она вновь заплакала: отчаянно и по-детски невинно, — она вынудила меня сделать это. Я не владела с собой. И не говорила Дагель, что была у нее. Вдруг подумает, что я убийца. Тогда мне конец. Не хочу в тюрьму. Никуда не хочу. Она и не спрашивала, мне повезло. Но этот осадок того, что в руках моих было лезвие… ты не знаешь, но я презираю убийства. А сама чуть ли не убила. Или убила. Не знаю, но она выглядела вся такая побледневшая, как труп разукрашенный. Она не оставила мне ничего, и еду я с пустыми руками. Отыскала монеты. Они в кармане… их пять. Еще потом две нашла в копилке и ожерелье взяла. Однажды она сказала, что купила его за три золотых. Ничего, выживу. Это золото и есть мое утешение…
— Ширан, погоди, — звучала она напряженно, точно готовая что-то предъявить, — ты помнишь хотя бы тот момент, когда ее убила этим ножом?
— Нет! Я не убивала! Она сама! Правду говорю, она с ума сошла. Розалинда, не вини меня. Как я могла убить ее? Я даже руку не поднимала. Это глупости… ты что… подозреваешь меня?
Тон ее стал понижен. Все плотнее прижимаясь к окну, Ширан часто заморгала, избавляясь от слез и, получив отрицательный ответ, замолчала. Силы из нее все выдохлись. Тем временем карета их мчалась по полю. Изредка в колесах скрипели камни, песок, выводя ее из себя: тело ее было до того напряженно, что, казалось Розалинде, злость вскоре взорвет ее изнутри. Дорога до города их прошла в томящем безмолвии: Филген, не сказавший ни слова, с опаской искоса глядел на Ширан, как на сумасшедшую, Розалинда мечтательно вздыхала, смотря на то, как стремительно переменялся пейзаж. «Не такой я ожидала путь. Но, если она все же пришла, то, конечно, такие эмоции не будут лишними. Не самое лучшее начало…». Каждый витал в своих лабиринтах, и выглядели настолько отстраненными друг от друга, то незнающий человек сказал бы — незнакомцы, вынужденные запереться в одной клетке. Розалинда вытащила из сумки два пропуска, посмотрела на ее, слегка помятый, и слабо улыбнулась. «Хорошо, что только они нужны. Так бы мы и застряли здесь». Надежда, вселявшаяся в душу, оставалась лишь в этих бумажках.
***
Корабль, ярко освещенный, стоял поодаль от набережной. Отсвечивал беспечный свет из фонарей — такой непривычный для людей, чьи ночи тонули во мраке. Да уж, это не деревня! Через час он должен был выйти в океан. Прибыли они намного раньше; точное время не рассчитали. На береге выстроились острые ряды: дома в столице отличались высокими куполами, будто колами, и такими же узкими решетчатыми окошками. Судно это стояло гордо, как настоящий спаситель — и была в этом своя правда. Народ, испуганный угрозами о начале вторжения в Блоквел, вопреки всему, стояли целыми днями в очередях, и, конечно, нет обещания, что утомленные и измученные, они восполнят потраченное время какой-то бумажкой. Иной раз, по слухам, по невнимательности проверяющий проскальзывали за борт проныры без пропуска, но места так себе и не находили — спали прямо на полу палубы, в коридорах, в углах камбуза и были оштрафованы. Корабль готовили к отплыву: в трюмы загружали хлеб, овощи, мясо, ящики и мешки, точно у них не было веса. Толпа уже медленно охватывала побережье: кто-то слонялся по закусочным, носился в каком-то приступе с чемоданами, кричали и пели песни о прощании.
Спустившись с дрожек, Розалинда взяла Ширан за руку и указала пальцем на небо: среди темного одеяла сияла звезда. Прогулка по городу пришлась ей в пользу: она улыбалась и более не вспоминала про конфликт с матерью. Были и сомнительный момент — время отплыва перенесли на десять часов, но пропуски оставались действительными. «Надо же, почти половину монет потратили на всякие развлечения», — говорил Филген, таская чемоданы. Остановились у скамьи на площади. Все устали бродить под палящим солнцем. Розалинда, рухнув на скамью, почесала затылок и недовольно выплеснула:
— Жара-то какая! Филген, сколько времени? Кажется, недолго ждать. А хотя, кто его знает? То есть, этот корабль и всех муравьев в нем. Посмотрите, сколько людей — да он же потонет! Точно, и придется нам на какой-нибудь дощечке плыть по океану, а там… в глубине…
— Что в глубине? Погибель? Только и она. Я плавать никогда не умел, — Филген сел рядом и потянулся, — корабль всегда отплывал таким переполненным, и никакой не тонул. Или ты так любишь драматизм? Именно мысль, что, когда мы окажемся за бортом, он рухнет?
— Нет, конечно! Как это любить можно? Если бы там были ненавистные мне люди, то хорошо. А почему ты это исключаешь? Может, и правду мне гадалка напророчила, что смерть меня ждет. Только это пять лет назад было… но что это — ближайшее время? Всегда оно было для меня бесконечным, особенно взаперти. Ладно, ладно… — пробурчала она, видя его недовольный взгляд, — забудем. Но я рада буду очутиться на родине. Мне хочется побродить и посмотреть, какую работу они провели на кладбищах.
— Зачем тебе туда? — вдруг спросила Ширан, точно проснувшись, — кто-то умер?
— Да. Мать. Я хочу проверить, похоронили ли ее. Однако, сомневаюсь. Как-то раз я спрашивала у воспитательницы, куда ее денут, а она ответила — сожгут или выбросят в канаву, и так она медленно будет тлеть. Для меня это были слишком сильные слова. Благо, эти женщины-«матеря» больше не сняться мне. А то я так и слегла… было такое.
Ширан не ответила — только глазами повела куда-то в сторону, слыша, как за спиной раздавались шаги. Высокие, тонкие дома, ожившие после долгого дня, засверкали, точно мотыльки в ночь. Из магазинов несло запахом мяса, рыбой чесноком: все это ощущалось настолько ядовитым, что легко переплюнули те самые сны Розалинды. Вдалеке от корабля, на холме, вырастал замок, и свет, как ручей, струился по широким ступеням. Блоквел стал еще одним неудачным пристанищем. Любая земля ей была непригодна, всюду что-то недоставало, и наконец, единственная надежда, жившая в ней всегда — Гроунстен. Пока вокруг не было большого шума, Розалинда положила руку на плечо Филген, заставив обернуться.
— Что ты знаешь о Гроунстене?
Вопрос был неожиданный. Он непонимающе на нее посмотрел, не осознавая, какой ответ она хочет получить.
— Знаю, что в прошлом его хотели сделать колонией Улэртона. И Атрандо еще вмешался.
— Этого слишком мало. Точнее, ничего. Что вам говорили об острове?
— Разве не очевидно? То, что это земля чертей, и она проклята. Правда, думали о Гроунстене, как о сказке. Совсем вымышленной и нереальной. Так что много рассказов в то время ходило о них. Но они были уничтожены, насколько я помню.
— А я ведь тоже писала… Жаль, конечно, что их теперь нет.
Розалинда сказала это со слабой улыбкой, вспоминая, когда малейшая неудача приводила ее в исступление и в один миг, вопреки самым ярким фантазиям и надеждам, она рвала и метала все, что попадалось под руку, рвала и колотилась головой об стену. Это и была причина, почему бывшие воспитатели запирали ее в четырех серых стенах, порой без окон, а двери будто бы нет. В это время Розалинда все еще с трудом сдерживала злость, из-за нежелания создавать разруху, только вот произошла она внутри нее.
Ширан подняла голову, и критично осмотрела ее:
— Так ты писака? — сказала она с долей неприязни, прикусывая щеку изнутри.
— Когда-то была. И верное ты слово подобрала. Это не мое дело, а увлечение. Что мне оставалось делать взаперти? Только что-то и выдумывать. Сейчас уже нет. Но когда я жила в замке и в доме Дагель, то часто пачкала листы. Жалела очень, но… что еще оставалось? Это от скуки. Никогда не хотела, чтобы эти рукописи кто-то видел, кроме меня. Тогда нигде я не находила книг, которые удовлетворяли сполна мою фантазию — все было не то. Тогда сама стала писать и быть единственным читателем.
— Почему же ты не хочешь, чтобы никто не видел? — тон ее смягчился. Тотчас же было в ней интересующееся пренебрежение.
— А зачем? Я не рассчитываю на какие-то высоты. Это не нужно мне, когда я все еще существую. Мне нужно место, где можно жить. Тогда и вдохновение будет, и все плюшки, как говорится. Да, будет! — с выделанным упоением разливалась она торжественностью, — как в лучшей сказке прям. Это я несерьезно, конечно. Не вижу повода претендовать на уголочек в искусстве. Что же ты так смотришь на меня, а? — обратилась она к Филгену, лукаво улыбаясь, — хотя продолжай. Так мне кажется, что ты весь этот бред воспринимаешь, как шутку неудавшуюся. А вообще, Ширан, вот ответ на вопрос: лень меня съедает.
Полчаса они провели в оживленном разговоре. Ораторствовала Ширан, всплескивая руками, Розалинда посмеивалась, оглядываясь по сторонам, а Филген хоть и не разговаривал, но внимательно слушал. Время потекло сильным ручьем — было уже без десяти десять. Он заставил их, поющих в смехе, подняться. Услышав о том, как долгожданный час подскочил, они тут же побежали к толпе. «Ну, как ребенок, как ребенок! — проговаривала Ширан, проскальзывая за ней сквозь людей. Из-за подкатившей волны радости, она и не замечала, как наступала на носки прохожих и, получая пинки и ругательства, хохотала еще сильнее. На палубу уже взбирались люди: у борта стояли двое мужчин, преграждающих вход. Розалинда заметила, как каждый дает им пропуски, а после заходят. Точно опомнившись ото сна, она полезла в карман — они на месте. «Не хватало еще потерять их. А те люди, кажется, уже…». Неподалеку стояла женщина, согнувшаяся в плаче, и два ребенка, дергающих ее за юбку. Подхватив их на руки, она забегала взглядом по полу, тревожила рядом стоящих вопросами: «не видели пропуск под ногами?». И все в один ответ мотали головами.
— Смотри, — шепнула она Филгену. Тот наклонился к ней, — она, кажется, потеряла эту бумажку. Вот, кому не везет. А все же жаль. Видишь, у нее дети в один голос плачут…
Филген кивнул, и притянул ее к себе за плечи: перед ее глазами проскочили юноши. В припрыжку, они пролезали через прижимающиеся друг к другу телами, чем вызвали позади себя волну криков и проклятий. Вскоре откуда-то вылез и здоровый мужик. Пузырьки слюны пенились у уголков его рта. Он смотрел наверх, на лестницу, так истерично, точно те обворовали его. Махая кулаком, мужик плюнул на песок и, сжимая конверт, зашагал назад. «Издеваетесь! — прокричала где-то в толпе женщина, — чем насолила вам моя старуха-мать? Сумасброды!». Поднимался хаос. Люди давили друг друга, пытались исподтишка подкрасться к карманам и выхватить пропуск, громко вторили, обливались водой, и, до того лишились здравомыслия, что, ослепленные светом из трюмов, и носом не вели на бедных, придавленных детей, потерявших матерей. Глаза их были заплаканы, щеки красными, а рот, раскрытым, будто застыл в крике. Безрассудство происходило у самой лестницы, куда рвались самые проворные и наглые, не лишенные бесчувствия. Розалинда сильнее прижималась к Филгену, хотела слиться с ним воедино, так как без жалости смотреть на безумие не выходило. Сердце ее подскочило, когда Ширан не оказалась на виду. Он, заметив это ее движение, встряхнул за плечи и сжал сильнее, не выпуская из хватки.
— Ширан там, — пальцем указал Филген в сторону, — не волнуйся ты так. Знаешь, нам тоже бы не помешала наглость. А то не достанется нам никакого места. Вот так, — он взял ее за руку, — пойдем. Все же пропадем мы в этой толпе. Перед лицами проверяющих все становятся мирными.
Она больше не упускала ее из виду. Дернула за кисть и поволокла за собой без разбирательств. Ширан, увлеченная разговором с какой-то девушкой, до того поникла в шум и гам, что тоже перестала различать болезненные крики и плачь.
— Вынуждена, да… Обязательно встретимся. Ты своему тоже передай, такие милые! Ну все-все, пока- пока!.. Куда мы? — крикнула она Розалинде, попрощавшись с собеседницей, — эй, больно! Ответь! Не слышишь, что ли?
— На корабль, куда же еще? — буркнула она, оборотившись к ней на мгновение, — нужно поскорее пробраться, иначе до следующей недели ждать отплыва.
Ширан недовольно хмыкнула и, высоко поднимая ноги, прыгала через мусор. Подойдя к лестнице, Филген замер: народ более не порывался и ступал спокойно. Возгласы потухали: детей выводили из толпы стражники и, прорываясь в муравейник, брали их на руки и опрашивали всех. Медленно накатывало и спокойствие на душу: наконец-то помощь! Под ухом ворчали старухи, звонко смеялся и плакал на взрыв ребенок, но главное — ситуацию взяли под контроль.
— Я бы не стала лезть так скоро на лестницу, — сказала Ширан под самым ее ухом, — посмотри, под арест же возьмут? Что делать будем? Я не хочу нарываться на такое добро…
— А кажется, ты еще стражников не рассмотрела… — протянула она, — посмотри, какие молодцы. Приглядись получше и представь, как они возьмут тебя за руки. А что будем делать? Ждать. Но корабль, вроде как, в одиннадцать отплывает. Час на то, чтобы разобраться с этими людьми.
— Эх, Розалинда… не плохой у меня юмор, по сравнению с твоим. Зачем мне эти стражники? Думаешь, что, небось, засмотрюсь на них и передумаю уплывать? Не-е-т, — Ширан взяла ее под руку, и прильнула к щеке, — или что, так хочешь, чтобы я вернулась?
— Почему ты так думаешь? — она искоса на нее посмотрела, облегченно вздыхая, — вон, посмотри, я уже на ступени.
Внезапно Розалинда отпрянула от ее лица. Ширан посмотрела на нее снизу-вверх и, взъерошив челку, слегка пихнула ее бедрами, занимая место.
— А от того, — начала она упрекающим тоном, — что уж больно часто ты меня сватать стала. Я же знаю, что о браке не мечтаешь, но эти твои шутки… странные. Да, раньше я выплевывала их не лучше, но нам обеим весело было. Так что прошу, прекращай, — не получив ее ответа, Ширан добавила: — надеюсь, нас заселят рядом. Нужно держаться вместе, а то вдруг комната общая перепадет. Честно, я не знаю об этом устройстве. Впервые границу пересекаю. Даже как-то волнительно! И прощание с Дагель не было таким трогательным, как этот момент. Хочу, чтобы он был самым ярким в жизни. Но, конечно, не без пугающего.
Розалинда выглядела, как сбитая из общей массы, стоя на лестнице, забитая, несчастная фигура ночи перед неумолимым утром. Филген все дергал ее и вот, дошли они до середины. Вокруг были одни поднятые головы и вот, кажется — каждая пара глаз смотрит на нее. Страшная жалость забилась в груди. «А ведь говорил кто-то, — стала вспоминать она создателя фразы, — что не нужно считать себя единственным маленьким островком среди страшного океана. И сколько их таких, как я? И зря так думать, что кому-то есть дело до меня. Но не могу перестать». При каждом прикосновении чудилось ей, что грязные, скользкие пальцы уже забираются под платье, под воротник и отвернуться, пнуть — невозможно. Все смотрела она то вдаль — на еловые парки и ночные лавочки, то вниз — на людей, еще более несчастных. «Что, по сравнению с их бедой, моя? Пусть даже взять этих матерей: они бедны, наверное, и одиноки, сбегают от своего горя. Да и другие, вдруг у них есть цель поважнее? А мое желание — неразумный детский лепет?». Она старалась принять мысль, что вины ее здесь нет, и что и ее стремление стоит потерь, пережитых ею, но каждый раз эти попытки оказывались ничем. Мертвая боль исказила выражение лица: в глазах не оставались и тлевшие искорки смеха, радости. Все переменилось так скоро, и вот — они почти у самого верха.
— Что снова случилось? — прозвучал голос Филгена сверху, — мы почти уже на борту. Посмотри, людей уже не пускают стражники у самой лестницы. Мы последние. А сколько еще народу… не пересчитать. Мест нам точно хватит. Может, и целая каюта достанется для троих. Но это… несбыточно и смешно.
— От этого и грустно.
— Почему это?
— Просто я думаю от лица людей, не попавших на борт, — Розалинда облегченно вздохнула, и ступила дальше, — неважно. Вон уже проверяющие. Сейчас…
Она судорожно стала рыскать ладонью в кармане и, нащупав один пропуск, вынула его. «А второй…?». Вопрос этот был сильнее любого удара. Ничего не оставалось. Случилось неизбежное: один пропуск пропал. Розалинда огляделась по сторонам, как та женщина, но Филгену говорить не решалась. «Что… что будет?». Она сглотнула ком в горле, снова посмотрела на бумажку: из-под нее выглянул согнутый угол. Как оказалось, он прилип к обратной стороне, и это открытие — наиважнейшее и счастливейшее, какое случилось за день. «Неужели я так волнуюсь? А Ширан? Она не потеряла его?».
Заметив ее изучающий взгляд, она подняла руку, показывая согнутый пропуск. Подозрение это мигом отлегло и постепенно рассеивалось, пока не пришла их очередь. Двое широких мужчины в форме, напоминающей охотничью, впустили на палубу впереди стоящих и, делая легкий поклон, обратились к Розалинде:
— Вы двое, да? — спросил один из них, водя пальцем то на нее, то на Филгена.
— Да… нет, вернее, — замялась она, — с нами еще эта девушка.
Ширан вмиг стала с ней на одну ступень, подтверждая кивком.
— Багаж сдали? Номер установили?
— Все есть, — ответил Филген, — примите наши пропуска.
Приняв ее билет, она крепко сжала их и протянула проверяющему. Пальцы ее подрагивали, боясь пустить их на ветер. Мужчина, рассматривая записанные на них номера, отступил в сторону и любезно проговорил, отдав билеты:
— Прошу пройти.
Они быстро проскочили за их спины. Розалинда, схватившись за сумку, приложила ладонь к теплой груди, радостно хватая ртом прибрежный воздух. Впереди стоял парень намного моложе и как бы подрабатывающий. За ним высилась высокая женщина, чей взгляд недоверчиво высовывался из края фуражки. Филген толкнул ее вперед, тихо проговаривая: «они проводят нас». Собравшись с духом, она остановилась перед ними, едва ли не порвав от счастья бумажки.
— Предоставьте ваши пропуска, — сказала она монотонно, точно выученную фразу, — вас трое, как я понимаю?
— Да.
— Следуйте за ним в каюту под номером 26. Если вашего багажа еще нет в каюте, дожидайтесь. Счастливого пути.
Парень встрепенулся под ее легким толчком. Палубу постепенно покидали люди — все они слонялись по узким, спертым коридорам. Нижние арки вели их все дальше, пока проводник резко не остановился, а Розалинда, замечтавшись, чуть ли не врезалась в его спину. Вставив в замочную скважину ключи, какими он без устали игрался по пути, открыл дверь и торжественно-громко сказал:
— Вот ваша каюта! Хорошего вам времени.
И быстро вильнул вперед. Позади раздался такой же выученный возглас — приветствовал другой мальчишка: «Вот ваша каюта! Хорошего вам времени!». И тоже поспешно убежал, не дожидаясь ответа. Ширан зашла за порог, следуя за Филгеном и задумчиво пробормотала:
— И вправду нет еще чемоданов, — пожав плечами, она посмотрела на Филгена, — неизвестно, сколько еще придется ждать. Видимо, пока все не улягутся, никому ничего не светит, — Ширан, придерживаясь за дверной проем, высунула голову в коридор, — Розалинда! Что опять? Заходи быстрее!
На мгновение все завертелось вокруг Розалинды: люди, гам, топот — все это отзывалось в мозгу и точно сотрясало его. Невыносимо ей было терпеть. Билеты — единственная драгоценность и шанс на спасение, чуть ли не подвергший ее в отчаяние. Предчувствовав обморок, она тут же забежала вовнутрь, чтобы, при случае, не потерять их, положила на ближайший стол. Розалинда села, дрожь ее проходила, и жар выступал на всем теле. «Жарко… очень жарко. Никак не проветрить». В большом изумлении она слушала испуганного Филгена, ухаживавшего за ней, и верилось ей с натяжкой, что трудности прошли мимоходом. Наклонность поверить заставляла ее, из-за доверия к этому человеку. Такая неожиданность поразила: «знала ли я тогда, что в какой-то день сяду на корабль и уеду в Гроунстен. И что же это? Конец? Я еще не повстречала самого желанного человека. Так что, нет, не может быть концом. Только началом чего-то нового». Обсмотрела каюту Розалинда не сразу. После того, как волнение утихло, и иллюзия темноты в глазах, она подняла голову: перед ней на скрипящей кровати сидела Ширан, снявшая ботинки. К левой стене примкнута другая кровать, чуть по просторнее, а она сама сидела на третьей. Изголовья прижаты друг к другу. И единственный деревянный столик у входа. Куда только оставалось вещи девать?
— Посмотрите на это белье! — жалобно воскликнула Ширан, — все в пятнах… все. Интересно, на корабле есть прачки? И, видимо, после отплыва белье они не стирают. Как спать на таком? Пол и то чище. Пожаловаться, что ли, в конце концов. А кому? Той тетке? Что-то я сомневаюсь, что у нас одних такой… подарок.
— Ты и впрямь никогда не была за границей, — Филген хихикнул, — а что ты думала? Все тебе тут на золотом блюдечке подавать будут? Питанию удивишься еще больше. Так что привыкай.
— Теперь я еще больше не понимаю вечных беглецов. Ну, ладно уж, — протянула она, и поднялась с кровати, — осталось только багаж ждать. Да и навряд ли мы обойдемся без приключений. Народу много, а мальчики эти ветряные такие, что… они вообще настоящие? Или кто-то создал новый вид не отказной прислуги? Пусть я и не была за границей, но у меня хотя бы с произношением все в порядке. Ты, кажется, никогда не изменишься.
— Ты о чем?
— Как вы приехали, и как мы встречали вас, то сразу заметила, что ты не из бедного десятка. Такой прям улэ-э-э-ртовец. Ох, не могу, — она остановилась прямо перед ним, и, слегка согнувшись, глянула на Розалинду, — а она не лучше. Кажется, у нее более выражена манера протягивать гласные. Да, Розалинда? Приедешь в Гроунстен, и все сразу скажут — иностранка. Так что родину ты поменяла.
— Я не меняла родину, — коротко ответила она.
— Почему же? Скажи же, что Гроунстен для тебя стал чуждым. Столько лет прошло…
— Я родилась там. И хочу туда вернуться. У меня много времени и дел. В конце концов, ты о них не знаешь сполна. А в Улэртон меня вынудили отправиться, когда я еще была ребенком, — Розалинда странного улыбнулась, потирая плечо, — даже хотели меня в океан сбросить. Крику во мне было немало.
— Он и остался в тебе. Один раз я застала тебя во злобе. Это, конечно, не надо видеть, — громко сказала Ширан со смехом, — хорошо, что никого дома не было. А пустяк-то вышел. Давай только сейчас не будем ссориться?
— Как же… — она даже голову не подняла.
Разговор быстро стих. Ширан прощупала ее болевую точку и, зная, к каким последствиям она приводит, замолчала. Все ждали багажа. Стук, гам и взвизги… стены настолько тонки, что по соседству слышался хохот, разудалый напев под гитару, кто-то отплясывал, отбивая такт каблуками. Разливался тонкий голос певца, сидящего прямо у изгороди. Розалинда слушала задумчиво и мрачно, обмахивая шею билетами. Духота стояла прежняя. Но с жадностью она вдыхала пыльный, горячий воздух, чувствуя тяжесть на груди. Голова закружилась; весь вес притек к затылку. Какая-то дикая энергия блистала в воспаленных глаза Ширан. Напевала она песню за стеной, да в ритм все не попадала. Филген, повернувшись спиной к двери, задремал. Хотелось поскорее избавиться от скуки. «Нужно воротиться домой, непременно… сколько придется плыть? День, два? Надо уже кончить с этим, ибо не могу больше так жить». Розалинда внушала себе: ее ждут. Повторяла она с отчаянною, самоуверенной решимостью. Пусть и Афелиса не думает об этом каждую минуту, но в глубине подсознания надеется, что когда-нибудь увидит ту маленькую дикарку. Раньше ее волновал вопрос: когда закончатся странствия? Как закончатся? Теперь ответ медленно воплощался в жизнь, как глупый сон или бред. «Но, если она не узнает меня? — подумала она, и мысль эта болезненно перетекла в боль, — я изменилась. И Афелиса. Мы разные и тогда такими были. Я не могла стать для нее просто прохожей. Мы жили вместе, она заботилась обо мне и, кажется, полюбила. Разве будет кто-то с заботой относиться к нелюбимому человеку?». Розалинда всегда протягивала ей руку робко, иногда даже не подавала совсем, боясь ужасно, что она оттолкнет ее. Этого не происходило. Вопреки грозному, отрешенному виду, этот человек стал для нее спасением, а иначе… иначе что сделалось бы, Розалинда не думала. Случалось, что маленькая девочка дожидалась ее в глубокой скорби по матери, а встречала с немой досадой, иногда упорно молча или ругаясь, точно яд в нее попал. Поведение это она пронесла сквозь года — упрятала от других глаз и, когда было уединенное время, тоска разрывала ее, но рассудок вторил — нельзя. Розалинда слушалась. Беспрекословно, ведь знала, что все дело в ней. Сохранила она и мечту: ей хотелось, чтобы их руки никогда не разнимались. «Как ужасно я выглядела тогда? Больная, бледная, измученная, неухоженная… не многое изменилось. Не эгоистичен ли мой поступок? Я никогда не узнаю, хотела ли меня видеть Афелиса, а может, и вовсе позабыла как страшный сон… есть за что. Стыдно, стыдно, — она поднесла ладони к щекам, — очень стыдно! Но понимала ли я тогда? Глупый ребенок, сбежавший из приюта… может ли это создание думать адекватно? Сейчас же я не такая, да? — взгляд ее пробежал по Филгену и Ширан, — они не знают. Не видели меня. И хорошо. А то бы кинули меня в сумасшедший дом. Почему Афелиса не сделала это тогда? У меня была бы другая жизнь, я не стала бы привязываться, и, в конце концов, я стала бы здоровой. И сейчас больна. Это, наверное, мне от матери досталось. Отставила мне хорошее наследство». Вопрос об эгоистичности встал перед ней как одна из нерешенных сложностей.
Да и что это такое — муки прошлого? Лишь повод разгореть к себе ненависть! Она положила ждать и терпеть. К двенадцати часам Филген принял чемоданы, и мир за стеной стих. Обновленное, неожиданное будущее настигло только Афелису. А Розалинда жила одной ее жизнью, несмотря на то, сколько грез ударили в сердце, насколько невыносимым было это десятилетнее испытание — она прошла! Истощилась, но преодолела! Вспоминая о ней, Розалинда не могла примериться с мыслью, что ее окружают люди породнее, чем эта женщина. Ее любят, обожают, оберегают, но душа все же стремилась к чему-то недосягаемому, ныла, и напоминала, что все это — не то, что ей нужно. Ей нужно прошлое — такое трагичное, бедное, но там они вместе. Понятие Розалинда не имела, за что ее посадили в тюрьму, но, была уверена, что не пустила бы ее в тот день, предвещавший им расставание. Жизнь принесла ей радости, забот, горя, подняла ее с колен, но что оставалось делать дальше? Существовать, как и прежде? Остров — клетка. Отыскать Афелису несложно, главное — отчаянно выпытывать. С этим трудностей не было.
Из размышлений вывел ее хриплый голос Ширан. Она сидела прямо перед ней, на корточках, и черт знает, сколько времени прошло. «Долго ли она так наблюдала за мной?». Заметив ее резкое движение, она схватила ее за руку и положила назад.
— Чего ты так пугаешься? — прошептала она, — Филген твой спит!
— Сколько времени? — в волнении проговорила Розалинда, оглядываясь.
— Полпервого. Ты чего не спишь? Поднимайся, давай. Я тебе расстелю.
— Никто не стучался? — спросила она, едва ли выговаривая слова. Силы вновь покидали ее. Ширан пристально глядела на Розалинду, помогая подняться, — воды… воды, пожалуйста. Слишком жарко!
— Сейчас, сейчас! Будет тебе вода. А кто стучаться-то должен? Чемоданы уже как полчаса назад наши донесли. Вот, лежат. Постелю тебе, и все, можем укладываться.
Ширан подняла ее за руку и, удерживая на месте, поднесла к ее губам стакан с водой. Розалинда хотела спросить: «откуда?». Но не успела. Вода торопясь стекала по уголкам губам за шиворот, по шее. Пила она жадно, зажмурившись. Как только дно опустошилось, она, покачнувшись, отошла в сторону. Громкий стук стекла. Из-под ее кровати выглядывали вещи. Нагнувшись, Ширан взяла постельное белье, расправила и принялась заправлять простыню под матрас. «Кто-то стучался, — отзывалось в голове подозрение, — почему она не хочет мне говорить об этом? Ей-то точно не могло показаться». Пристальный взгляд ее уткнулся в ее локти: мягкие и загорелые. Как только все было готово, Ширан вновь подозвала ее и, посадив на край, села перед ней на колени.
— В каком чемодане твоя сорочка? Так спать не принято. Упаришься.
— Сорочка? — она похлопала глазами, как бы не понимая, — а… сорочка. По-моему, в том.
Кивнула Розалинда на другой, что был под кроватью Филгена. Говорила она лениво, точно в полудреме.
— Точно?
— Да, — дождавшись, когда она отошла, Розалинда спросила, — а почему ты врешь? Кто-то стучался. Скажи… как есть, пожалуйста. Стучался в дверь. Я слышала. Точно слышала.
Она была очень обеспокойна и уверена, что знает правду, что не показалось, а произошло на самом деле. Глаза ее, блеклые, с полуопущенными веками, размазывали стены, стол и даже Ширан. Та что-то пробурчала нераздельное, но отвечать не стала.
— Скажи! — вскричала Розалинда, не разобрав ее слов, — сколько еще ты будешь меня обманывать? Почему постоянно делаешь из меня… невесть что! Ответь, Ширан! Не пугай меня! Зачем… зачем… я не понимаю! Я не буду спать, пока ты не скажешь, кто это был. Зачем… ты поступаешь со мной так плохо? — последняя фраза звучала тихо, неуверенно.
Слезы стояли в ее глазах. Сжав щеки в пальцах, она опустила голову, содрогаясь. Ботинки тут же полетели по полу, стукнувшись о стену напротив. Костяшки все белели и белели, всхлипы срывались в жалобные стоны. Ширан, бросив на плечо сорочку, кинулась к ней, жестко встряхнула и, злобно смотря в лицо, сказала, скрепя зубами.
— Не делай из себя дурочку… замолчи.
— Теперь ты меня и за дурочку считаешь? Да? Держишь в неведении, зная, что мне страшно. Я тону в нем. Не надо обманывать. Просто скажи: был кто? — Розалинда стала говорить тише, будто проглатывая крики, — я замолчу и засну. Если скажешь…
— Да поняла я уже, — раздраженно выплеснула она, — все в порядке. Никто не приходил. И кому ты еще нужна? Показалось тебе… это наверху топтались. Все, давай спать. Не хватало, чтобы ты тут истеку начала.
Ширан повалила ее на кровать и погладила по лбу. Розалинда смотрела на нее, не отводя глаз, так бессильно, точно и не было того приступа. Помогая ей одеться, она настороженно наблюдала за руками — мало ли что способны они сотворить? Да и при себе ли Розалинда? Заметив то, что она уже успокоилась, Ширан забралась на свою кровать. Когда свеча была потушена, наступила тишина, и мрак обнял их, прозвучал сдавленный вопрос.
— Дверь закрыта?
— Закрыта! Закрыта! — шептала Ширан, выискивая в темноте ее силуэт, — не беспокойся. Я рядом. Мы рядом.
— Заперта? — спросила она еще более волнительно, — точно заперта? Проверь, пожалуйста. Там щель.
— И что тебе эта щель? Оттуда свет идет. Не выдумывай, прошу. Не хочу наслушаться твоих бредней, а потом смотреть в страхе в потолок.
— А мы плывем… интересно, где? Блоквел уже далеко, дом близко. А нас разбудят, Ширан? — глаза ее все слезились. Обтирая одеялом лицо, она хмыкнула, и громко перевернулась на бок, точно подпрыгнула. Пружины заскрипели, — так лучше. Прости. Филген так крепко спит. Завидую ему.
— Потому что в голову не берет всякий бред! Уже сон там видит не первый. Или ты хочешь, чтобы я тебя по головке погладила? Как мамочка? И сказочку почитала?
«Было бы славно… — мечтательно подумала Розалинда, вспоминая, как Афелиса укладывала ее спать». Она слышала ее прерывистое дыхание, ощущала подкатившую злость, но все это, на странность, забавляло. Ширан добавила, уже не шепотом, но очень тихо:
— Тебе уже двадцать один год. Что за ребячество? Как тебя такую Филген полюбил… — она цокнула языком. Розалинда знала, что все ее слова не со зла, а шутка, чтобы избавиться от раздражения.
— Ты тоже, между прочим, полюбила. И как так вышло? Неужели я опять выгляжу жалко? И это вся причина. Тогда очень глупо было тебе бежать из дома.
— Ой, ой, какая прелесть то! Извини, конечно, но сейчас я хочу спать, а не изливать чувства. Все их вылила вчера. Так что на искренности не напросишься.
— А я когда-то напрашивалась? Все ведь было искренне, да? Почему ты говоришь такие слова… никогда я не выпытывала, даже не хотела этого делать. И не до конца верила в сказанное тобой. Все это — странно, — голос ее был уже ровным, спокойным, — все было только твое желание. Я никогда бы… нет. Ты скажешь вот-вот, что тревожиться незачем. Что все это пустяк, и мне нужно успокоение. Но, если это меня волнует, значит, не такая уж это и мелочь. Помнишь, я потеряла кольцо? Ты, Ширан, не успокаивала меня, а заставляла чувствовать все никчемнее. Внушала, что мои переживания ничего не стоят. И вправду думала, что сможешь помочь?
— Я хотела, — она вдруг села, скидывая на пол одеяло, — но не знала, как. Мне тяжело это. Прошу тебя тоже меня понять. То кольцо — случайность. Ты не намерено его потеряла. Если бы и так, то волноваться следовало бы. Иногда так тебя не понимаю и ненавижу, но люблю. С этим я тоже ничего не могу поделать. Будь ко мне благосклоннее. И мне, между прочим, нужно твое понимание. Ты точно немного эгоистка. Все в добро себе.
— Не понимаю я тебя, — Розалинда перевернулась на другой бок.
Ширан промолчала и, подождав немного, чтобы убедиться, что она успокоилась, тоже легла. Сон, неожиданно, накатил быстро. Много сил выжала из себя Розалинда, что, вопреки страху, глаза ее слипались. Непроницательная темнота, а дальше, спустя пару поворотов стрелки — резкий свет. Ночь уходила в рассвет. Из коридора струился по доскам свет. Тишина, какой прежде не было, и о какой мечтать нельзя, убаюкивала. Розалинда хотела проснуться раньше всех, чтобы переодеться, а потом, если получиться, опять задремать. Положив в чемодан сорочку, она застегнула его и, свесив ноги, смотрела на спящего Филгена. «Не могло так произойти, что он ничего не слышал из нашего разговора. Я его разбудила, наверное, и Филген не подавал виду, чтобы услышать больше обо мне. Хитро… надеюсь, ничего лишнего в моих словах не было. Думаю, как алкоголик. Я ничего не забыла и помню все до деталей. Интересно, народ уже просыпается? Если да, то можно выйти на палубу».
Старый, отсыревший пол протяжно скрипнул под ногами. На носках, она прокралась к двери и, заглядывая в щели, пыталась уловить хоть какое-нибудь движение или звук. Только он пришел со спины. Шорох, потом стук. Заглянув через плечо, она увидела Филгена — взлохмаченного и уставшего. Будто и не спал, а хотя лег первее всех. Он подошел к ней и тихо спросил:
— Куда ты идешь?
— Куда я иду? — растеряно повторила она, — хочу на палубу. Здесь нечем дышать. А ты?
— Я тоже, — сдавленно ответил Филген.
Он пошел к кровати и вытащил чемодан. Переодеваясь, осмотрел свой костюм тщательнее обыкновенного. Розалинда, будто пришибленная, стояла у двери, смотря на спящую Ширан. «Все это было вздором. Зачем наговорила столько на нее? Что тогда у меня в голове было? Обида?». Ответ так и остался недосягаемым.
— Через полчаса уже прибудем. Нужно все собрать и будить ее, — кивком указал он на Ширан.
«Полчаса. Осталось недолго жить как прежде».