— Что значит через полчаса? — Ширан резко поднялась, протирая глаза, — не шутка, а? Ты чего стоишь? Собирай давай! Мне еще себя в человеческий вид привести нужно.
Розалинда стояла напротив, изучающе ее разглядывая: выглядела она хорошо, только вот косы расплелись, но разве это было важно? Переоделась Ширан за несколько минут, смотрелась в маленькое зеркальце, убирала вылезшие нитки, пока подруга ее ползала по полу, кидая в чемоданы вещи. Становилось жарко; пришлось приоткрыть дверь. Оттуда уже слышался топот и скрежет. Заметив, как люди выходят из кают, Ширан спохватилась, чуть ли не драла волосы расчёской, крича на Розалинду:
— Вон, уже идут! Уже скоро выходить будем, а мы только вещи в чемодан укладываем! — в щеки ее прилила кровь, выдыхала она громко и волнительно, — что случится, если мы не успеем? Забудут о нас? Ох, Розалинда… да что ты складываешь, а? — вдруг Ширан выхватила из ее рук пододеяльник и, скомкав его, бросила в чемодан, — времени нет, а она складывает! Соседи наш, по-моему, еще не вышли… это хорошо. А Филген твой где? Ты его видела? Или он твоих ночных истерик испугался? А у тебя что с волосами? С такой копной вернешься домой? Иди сюда.
— Не начинай, пожалуйста… — измученно пробормотала она, — не нужно так торопиться. За нами зайдут, если мы опоздаем. Зато толпиться не будем. А Филген ушел на палубу. Ему нужно было…
Но договорить она не успела. Вдруг голова ее вздернулась назад: Ширан смотрела на нее злобно, не воспринимая отказа. Она качнула Розалинду, усадив на месте. Та молча опустила подбородок, чувствуя, как зубчики нещадно терзали кожу. И странной была эта картина: рядом с тихим, грустным лицом, нескрываемая, раздражительная ядовитость Ширан. Мучение длилось недолго — по крайней мере, как показалось Розалинде, когда подошел конец. Чемоданы еле закрывались; пришлось все вновь вытаскивать и складывать. Вскоре подошел и Филген. Он поднял глаза, вдумчиво посмотрел на них, улыбнулся и принялся помогать. Он был слишком спокоен, и это даже не сравнительно с тем, что с ним происходило давеча.
— Не беспокойтесь вы так, — серьезный и бледный он стоял перед Ширан в ожидании, — никто еще не выходит. Да и мы плывем. Остров уже виден, так что не нужно было разводить лишнюю суматоху.
— Да мы поняли уже, поняли… — проговорила Розалинда угрюмо и вдумчиво, — она не хотела меня слушать. Нет, Ширан, не нужно скандалов, — она обратилась к ней, — это факт. И неоспоримый. Еще, кажись, ждать будем.
— Да если и будем, то это всяко лучше опоздания!
Розалинда стала было вставать. Внезапно сделалось ей душно, тяжело и как-то неловко за вчерашние ночные слезы. «Видела только она, — успокоение не действовало вполне, — но и спрашивать Филгена я не хочу. Что подумает? Если не говорит ничего, то и пусть, значит, не слышал. А то бы забеспокоился».
Нужно было выходить. Каюта оставалась пуста и темна — лишь восковая, потекшая свеча была признаком, что здесь кто-то был. Тихими, ослабевшим шагом Розалинда поднималась по лестнице, таская за собой один чемодан, второй был у Филгена. Не хотелось ни о чем думать, только обрывки мыслей ударялись друг о друга, раздувая насущную проблему: так ли просто будет с жительством? Прокручивала она лица прохожих людей — радостные, предвкушающие жизнь свою, и завидно становилось; Розалинду озадачивали совсем другие вопросы, да так, что главного она не замечала. На палубе пахло табаком, так остро, что запах этот проникал в глотку. Миновали они лестницу, черную, засыпанную песком и грязью, а откуда-то доносился звон колоколов — предупреждение, что скоро необходимо всем выйти на свет. Между толпами вилась струйка женщин с подносами, на них — фрукты и закуски. За небольшую плату можно было перекусить, но Розалинда только поморщилась и увела взгляд. Опустошение внутри хотелось заполнять лишь эмоциями. Филген все же вынудил ее прожевать булку, сказав, что полегчает. И вправду — она слабо улыбнулась и как бы стыдилась отказа. Предметы сменялись, как вихрь. Люди проходили, как черные полотна — размазанные, точно художник вылил на них всю горечь и безжалостно растоптал. Иные ей даже нравились — пританцовывающие девицы в обтягивающих платьях, но они быстро угасали. Неопределенное чувство слабо давило внутри. Много таких разукрашенных и напомаженных ходило вокруг мачт — звездами они претворялись, но сиять не умели.
За бортом внизу шумели волны — даже ударяясь они выглядели спокойными, и все смирялись и смирялись… Ветер поднялся: паруса раздуло, и корабль помчался стремительно к острову, такому неприступному и жертвенному. Непривычно ей видеть его не черным, точно смерть, не завязшим, точно алые розы, а живым и трепещущим умиротворением — не рай ли среди волн?
За багажом они смотрели в оба — повсюду ходили варвары, в этом Розалинда была уверена. Она услышала поспешные шаги: Филген подошел к ней, и голос его вывел ее из транса.
— Как ты?
— В смысле? — Розалинда обернулась, встречая его взгляд.
— Должно быть, трепетно и приятно возвращаться домой.
— Приятно возвращать тогда, когда знаешь, что тебя там ждут. А я и не знаю, что меня там ждет. Одно ясно, что смерть.
— Возможно, — бесчувственно ответил Филген, — мы ведь не собираемся больше выезжать отсюда. Значит, и вправду умрем здесь.
— Я надеюсь. Это будет лучшая смерть. Помнишь, я рассказывала тебе о предсказании? — заметив его кивок, она продолжила, — это было хитро. Возможно, у нее все карты были со смертельным предсказанием. Ведь это событие настигает всех, рано или поздно — тут ошибиться нельзя, соответственно, нельзя и обвинить в шарлатанстве. А я, глупая, поверила. Тогда я много во что верила. Да и состояние мое… пошатнулось.
— Из-за чего? Я, конечно, могу предполагать, но…
— Из-за кошмаров и «докторов», — проговорила она это с неприязнью, — в то время я еле оправилась. Захворала. Матчеха и понять не могла, что организм мой переживает не болезнь, а становление. Я тоже боялась. Ужасно боялась. Иногда боль была такой резкой, что казалось, что умру. И не знала о том, что происходит… потом я вычитала из книги, что этот процесс переживает каждый маг. И успокоилась, значит, не одна я так страдала. Представляю теперь, — Розалинда улыбнулась, смотря на него как бы с издевкой, — что случилось бы, если она узнала. Наверное, отвела бы меня к особенным докторам.
— Особенные доктора?
— Ты не знаешь?
— Нет, не знаю, — он мотнул головой, смотря куда-то в сторону.
— Странно. Они были известны. Ходил слух, что эти люди… Мне даже противно их людьми называть! Шарлатаны! Обманщики! — с жаром выплеснула она и тут же стихла, когда женщина позади обернулась на ее крик, — в общем, эти существа, уж буду называть их так, лечили от колдовства. Представляешь себе? И я думаю, что она бы меня к такому бы и отправила…
— Ты знаешь их методы псевдолечения?
— Да, один. Он странный, правда. Люди почему-то считают, что мы боимся церквей. Но на самом деле для нас это простые разукрашенные изнутри здания, куда приходят успокоиться отчаянные. И никакого воздействия нет. Конечно, у нас тоже есть боги. Только они существуют на земле.
— Существуют… на земле? — спросил Филген, будто ослышался.
— А чего ты удивляешься? Существуют! И это не фантазия!
— И кто они — эти боги?
— Обычно людям не рассказывают об этом, — она обвела его подозревающим взглядом, — не принято говорить о божествах. Но, знаешь, говорят, что именно они взяли контроль над Гроунстеном и уничтожили всех охотников, живших на острове. Так что скрывать уже нечего. Это высшие маги. Это не равноценно высшему обществу. У нас нет иерархии. И никогда не было. Так что прошу не путать.
— А между прочим это странно! — воскликнула Ширан, появившаяся из-за ее спины, — везде она есть, а у вас нет. Вы точно не существа из пространства за облаками? Я всегда мечтала и представляла это. Но нельзя отрицать, что иерархии у вас нет. Есть ведь правительство — оно имеет большие способности, есть слуги, а может, и рабы.
— Я давно не была там. Так что не могу сказать однозначно.
Остров все приближался. Розалинда хотела протянуть руку и убедиться, что кончиками пальцев нащупает землю, впитавшую в себя кровь. Песчаный берег, за ним лес — темный и манящий. Там точно есть покой. В его глубинах найдется темненькое местечко, где будут лишь корни да муравьи. Туда она хотела, не в город, а в домик, отдаленный ото всех. Из тумана вылез большой купол, затем и замок. Холм поднял его, демонстрируя сие величие беженцам, но что за ним? Спокоен ли город?
Волны подгоняли корабль, плескались, и тоненькая, извилистая струйка света ложилась на них. Небо прояснилось — ни облака. Все предвещало о начале чего-то незабываемого и нового. Розалинда, брод вдоль борта, улыбалась, и впервые в жизни ей было наплевать, как развиваются ее волосы, видны ли ямочки, не смочены ли ее лоб и нос потом — ощущение свободы, прежде неуловимое, так и манило выбить решетку, и смело вспорхнуть. Но не сейчас. Не время — слишком рано. Ширан встретилась с женщиной — та узнала ее издалека и помахала платком. Теперь ее совсем не было видать. И, что странно, Розалинде не было страшно за нее, точно навязчивая ответственность скинулась с души, разорвала узлы и полетела по ветряным порывам. Прошлое каждый раз отламывалось от нее, и все стремилось в настоящее. Совершенное раскрепощение настигало ее лишь тогда, когда она была зла — веселилась Розалинда тихо, в тени, как маленький заключенный среди больших столпов, услышав, что скоро встретит он освобождение. Понятия морали больше не существовали; они были нужны, особенно в такой период, но так беспечно отреклись от нее, что внушало это беспокойство. Филген был ее неожиданным проводником — поначалу опасным, но в конце таким безобидным, что нельзя было не смилостивиться и не взять его в путь. Ей было хорошо с ним. Вскоре ей любо стало смотреть на стеснительную улыбку, на пристальный взгляд, неожиданно вздернутые уголки губ, когда накатывал смех — все это искусство, поддавшееся только ей.
Когда настала пора спускаться, Розалинда тоскливо оглянула палубу: «разве не это счастье? Поездка — настоящая радость потому, что конец известен, но что будет дальше?». С лестницы все спускались по очереди. Приходилось смотреть вниз, чтобы случайно не зацепиться за длинную юбку девушки впереди, но краем глаза она заметила, как поджидали их люди на береге. Веселые лица улыбались, смеялись и тонули в знакомых руках. Спрыгнув с последней ступени, она дернула ручку чемодана и осмотрелась: все ждали своего человека, а кто дождался — без устали ревели, сжимали друг друга, точно хотели воссоединиться во единое. Нет — и мечтать ей не нужно. «Эх, Афелиса, Афелиса… — подумала Розалинда, и, взяв Филгена под руку, взглядом искала Ширан. Та нашлась тут же, стоило о ней подумать. Вспотевшая, блестящая на солнце, словно драгоценность.
— И тут жарковато, — вздохнула Ширан, отдернув прилипшую к груди блузу, — теперь куда нам?
— Нас должны собрать сейчас и отвести в город. Нужно немного подождать. Не все сразу.
— Это они собирают народ? — подбочинясь, она кивнула в сторону.
Вдоль берега стали выстраиваться толпы. Под указаниями проводящих, люди едва ли не прижимались друг к другу. Медленно подходили мужчины, заключая ряды — оставались только два. Филген повлек за собой Розалинду и Ширан, разговорившихся. На берегу осталось немного народу: кто-то уходил со своими близкими, кто-то вставал в ряды, как на казнь. Добежав до оставшегося ряда, они выдохнули и не успели опомниться, как люди неспешным шагом пошли друг за другом. Отовсюду доносились резкие запахи — духов, пота, просроченной еды. Так и шли они молча, ведь, куда не оглянешься — везде заинтересованные уши. Ширан вдали, в соседнем ряду, увидела подругу, и черты ее расслабились. Щеки больше не растягивались в улыбке, взгляд стал серьезным и надменным, как тогда, во время ее срыва в доме Дагель.
Прошло часа два, и беженцы настигли окрестных деревень. Из окон, в каких тюли были не вздернуты, выглядывали расплющенные детские лица, и вмиг исчезали — родители прятали их за спинами, и сами, как бы невзначай глядели на них. Чувствовалась опасность потому только, что никого не было на проселочных дорогах — никаких повозок, рабочих, детей — все попрятались в хрупких деревянных коробках. Дорога скучна не была насколько, как представляла себе Розалинда: распевали унылые песни, хохотали, перешептывались, а те, кому скрывать нечего — общались во весь голос. Двое мужчин в концах помалкивали и выглядели как пленники, вынужденные вести пациентов их смирительного дома. Плач детей бил по ушам, маленькие колеса чемодана порой застревали в ямах.
— Город, смотрите! — закричал кто-то впереди, — как на ладони. Интересно, там всех пропускают?
Вопрос этот показался Розалинде смешным. Как печатали в газетах Блоквела, Гроунстен стал островом свободным и защищенным от всех напастей, но убедиться она в этом не могла — везде были подвохи, особенно во времена отрицания чего-то другого, отличающегося от общепринятого. «Ага. Всех, — ответила она про себя, — даже если ты обычный человек, то и тебя пропустят. Здесь слишком много энергии от каждого, так что определить не колдуна невозможно». Только вот, она знала и, возможно не единственного чужака — Филгена. Ему следовало бы придумать историю и держаться рядом с ней, пока порядок города они не изучат.
— А люди здесь злые в деревнях, — пробубнила Ширан, — смотрят так насторожено. Но мы же не первые, кто прибыл сюда? К чему такое удивление? Или что, неизвестное — плохое и опасное?
— Может быть, — сказал Филген, поспевая за ними, — но давайте лучше не будем говорить об этом сейчас. Когда так много людей. Мало ли что случится…
— А что может случиться? Мы ведь в «защищенной» стране, — проговорила Розалинда с сарказмом, — что нам угрожает? Да и чего шептаться? Уже гам такой стоит, что всем все равно, кто о чем разговаривает. Вы лучше по сторонам смотрите и дивитесь, что раньше все это было кладбищем. Да и сейчас мы по трупам ходим. Чего уж скрывать?
Миновали деревню. В стороне скрипнули тяжелые ворота: из-за них вышел мужчина и, снимая фуражку, помахал проводящим. «Сюда!» — крикнул он и исчез в листве. Дорога открылась им в густой, светлый лес. Пахло здесь иначе — дышалось легче и чище. Розалинда облегченно выдохнула, не чувствуя больше летающую пыль и песок, забирающийся в ботинки. Из-за крон проглядывались высокие крыши, низкие здания. Вот она — свобода! Поначалу она кружит, а потом ощущаешь ее разумом. «Почему мы пошли именно через ворота? И запланировано ли это было?». Ряды их уже шли в поле — лучистое и стрекочущее на солнце, но резко повернули. «Так безопаснее? — решить она не решалась. Вдруг вопрос покажется странным, и она одна не догадывается до ответа? Шум постепенно стих. Розалинда предполагала, с чем это связано — люди почувствовали неизвестность и замолкли перед ожиданием? Или попросту все выболтали и постеснялись говорить о своем?
— Гроунстен похож на большую деревню, — заметила Ширан, выглядывая из-за спины мужчины, — правда, есть то, что его отличает от совсем деревушки, но если исключить эти детали…
— А что ты еще хотела? Увидеть здесь Блоквел? Города не строятся за десять, и даже порой за двадцать лет, — сказал Филген, оттирая на лбу испарину, — нужно радоваться тому, что правительство сумело поднять Гроунстен с колен. Пусть и хрупко стоит, но… ведь главное, что стоит?
Дома были возведены, и в них таились маленькие, робкие люди. Пройдя несколько улиц, они наткнулись только на угрюмого извозчика, шипевшего на них, как ядовитая змея. Дорога была широкая, но по асфальту громоздились коробки и всякие инструменты, а вот тропинки между домов — настолько узкие, что походили на выбившиеся нити из подола рубашки. Немного спустя послышался резкий, грохочущий звук: приотворилась дверь скудной лавки на крошечную щелочку: хозяйка рассматривала из щели пришедших с видимым недоверием. Нигде не было народу — прежних утренних плясок, возгласов, звона колоколов — все унесла война: тяжелая и леденящая последние теплые воспоминания. Из двери вышел молодой человек, остановился и вдруг судорожно схватился за шляпу. Не испуг, а другое чувство охватило его — что-то граничащее с ужасом. «Неужели эти счастливые люди нас боятся? — думала Розалинда, вспоминая статьи из газет, — разве не это рай на земле? Может, у них какая-то трагедия, вот они и трепещут?». Звучали лишь оханья, ругань из окон и дверной скрежет. Память возвращала ее к тому времени, когда убийства разгорались все страшнее и безнадежнее — тогда улицы кипели жизнью, трясущейся от выстрелов и пуль, кровь бурлила, крики вырывались, возгласы охотников, утренний туман, и все это корнями вело к одному — к хаосу. Свет погас навсегда.
***
Иногда в их углу возникали минуты томительного безмолвия, перетекавшего в часы. Мать переставала кричать и ходила все молча, тоскуя, и все чего-то добивалась в раздумьях. Лили все понимала — понимала ее тоску, ее грусть в глазах, внезапные усмешки и заспанное, худое лицо. Но как могла зародиться в этом жалком существе такая ожесточенность к вечно страдавшей женщине? Только теперь она осознавала страдальческую неизбежность, накрывшую их, как крышка гроба. Из пустоты она пару раз слышала нераздельное шептание, всхлипывания, а после — крики и ругань, ударявшее по сердцу Лили сильнее, чем кулак матери. Вопреки опасениям, с ней вновь это произошло. В эту ночь мать поднялась с сундука, ходила взад-вперед, что-то вторила себе, по обыкновению, затем поворачивалась и замирала: искры ненависти в глазах способны затмить самые яркие звезды. Болезные сновидения мучили девочку — она не могла заснуть и краем глаза наблюдала за темной фигурой. «Кто-то придет! Придет! Придет! За ней наконец-то придут! Она ждет… и уйдет, — мысль вспыхнула в ликовании, — кто-то узнал про долги. Они заберут ее… а меня? Куда пойду я?». Лили радостно ворочалась в кровати, поджимала ноги да так была ослеплена мгновенным счастьем, что не заметила, как мать таинственно вглядывалась в нее, как будто желая прочитать все удовольствие на ее лице. Что последует после?
Лили выносила тяжелую муку, но она отдавала свое — душа ее медленно пролегала под сильные визги матери, боль уничтожала и червила ее. Раз на нее уже накатывал истерический восторг, когда она плакала и смеялась, утирая щеки кровью из носа. Но это ничего не значило, главное — мать ушла! И вернется ли? Девочка рвала на себе последнее платьице, синела от холода, делала все, чтобы отпустить чудовище наружу.
— Что с тобой? — закричала она, разом догадавшись о ее чувствах, — губительница! Последнее золото наше потеряла, теперь радуется! Позорище, а не дочь! Еще раз увижу — пойдешь за дверь.
Голос ее звучал угрожающе. Лили хотела возразить, но вовремя остановилась — настроение матери не предугадать. В комнатушку задувал холодный, осенний ветер, фонари давно погасли. Тусклый круг растекался по полу, затрагивая лишь ее растрепанные туфли. «Скоро… скоро свеча погаснет. И мама ляжет спать. Нужно спросить. Кого она ждет? Никогда не вставала, а тут вдруг…». Угроза надавила на нее. Однажды она сбылась, оттого не желалось больше подавать голос в напряженные минуты. Острие ее языка всегда прокалывало границу материнской сдержанности, и все вокруг поглощал яд.
Она вспоминала, как выгнанная за проступок долго стояла у порога в одном ситцевом платье. Как с умоляющим видом смотрела на мать, как коленки ее дрожали, и падала Лили от бессилия. В тот день ей обещали купить сапожки, но деньги были спущены в никуда — и почему только она обвиняет дочь в легкомыслии? На лестнице было темно, и Лили не могла видеть лица проходящих. Чудовище нависло над ней огромной тенью. Сердце ее сжимала ледяная рука. Дикий крик забарабанил по стенам: и вот, она уже долбиться кулаками в дверь, и отчаянно рвет себе глотку: «мама! Мама! Она придет! Придет! — снова бешенные стуки, — я укушу руку тебе, не подходить!». Мужчина отшатнулся: видимо, принял ее за помешанную. После он быстро ушел, испуганный куда сильнее нее.
«Она не отопрет на этот раз ни за что. Она переживает. Она ждет. Кого? Того, кто меня заберет?». Прежде не видела Лили ее в таком волнении: пусть и лицо ее было в темноте, но она представляла, как исхудалые щеки ее вспыхнули, глаза мокрые, губы дрожали, и вся она вздрагивала, точно перед смертью.
— Кого ты ждешь, мама? — спросила она, хмыкнув.
Сил выдерживать в себе вопрос не было. Мать засуетилась; подошла к зеркалу, оглянула себя и громко, раздраженно выдохнула. Потом села на стул с шатающейся ножкой, и оставалось неподвижной: она опустила голову и оперлась руками о колени.
— Что тебе это даст, Лили? Неважно. Молчи и все.
— Та женщина придет? — не обращая внимание на ее указ, промолвила она, пряча под одеялом нос, — она опять попросит тебя выйти? Ты вернешься, мама? Куда ты уходила тогда? Почему ничего не говоришь мне?
— Я что, должна отчитываться перед тобой? — мать чуть ли не взревела. Остановили ее тонкие стены, — перед батькой твоим все говорила, все! Воли мне не давай, а теперь ты, контролерша. Прошу, молчи хотя бы сейчас. Тебе что говорили не орать, как резанная. Вот и закройся, пока не пришли плохие люди.
— Плохие люди — это кто? — прошептала Лили, размышляя с усердием, — это те петухи в форме, да?
Она не ответила; усмехнулась и продолжала сидеть так смирно, пока в дверь не постучали. Оцепенение ее тут же слегло. Лили спряталась под одеяло, повернулась лицом к стене: «сейчас узнаю, кто к ней приходит! Притворюсь, будто уснула. И все! Мама больше не отделается от расспросов!». Дальше все происходило, как в кошмаре. Она отперла дверь — рассмотреть пришедшего Лили не могла; слишком темно. По голосу поняла, что мужчина. Не успела она и пошевелиться, как петли вновь скрипнули, точно заплакали. Их не было. Было пусто, и на тумбе около зеркала горела свеча. «Он принес? Значит, надолго останется… не будет меня трогать? А маму душить не будет? Если будет, то я встану и нападу на него! Да, так и будет!». Тут-то Лили представила, как отважно прыгает на его спину, хватает за волосы, дергает в разные стороны и кричит во весь голос ему на ухо — приходит полиция и бросает его в клетку!
Недолго пришлось ждать. Все пролетело миом ушей, но уловимо было одно — ее фантазия сбылась. Шорох, затем и кроткий стон. Лили медленно обернулась, стараясь остаться незамеченной. Два черных силуэта, сливающихся воедино. На пол полетела ткань — пронесшись мимо света свечи, она заметила край серой накидки. Затем мужчина приподнялся, и, чуть отодвинувшись, взял ее за ноги и стиснул в огромных лапах. «Он унесет ее! — всхлипывая, подумала Лили, порываясь встать и спасти маму, — унесет в полицию! За то, что она украла! Снял, снял с нее, чтобы не запачкать кровью! Мама… пожалуйста, поднимись и подойди ко мне. Это все я! Я виновата… она больна, она не может защититься. Мне страшно. Очень. Я не могу…». Возглас застыл в горле, дышать становилось все труднее и труднее: следующее, что она помнит — широкую его грудь, примкнутую к ее истощавшемуся, холодному телу. Лили не смела издать звука, не могла вмешаться; все, что было в ее сердце, было потрясено и возмущено. Маленькие ладони закрыли глаза — смотреть на истерзание не было сил. Страх бил ее изнутри, мысли сжирали остатки храбрости: «что он делает? Что? Он бьет? Она стонет… ей больно! Она может задохнуться. Я буду виновата, буду…». Она закрывала уши, чтобы только не слышать ее вздохов: что происходит? — вопрос, заставляющий ее сжаться сильнее. Лили приоткрыла глаза: мужчина двигался, а мать, как убитая, неподвижно лежала, скуля и, кажется, постанывая. Он целовал ее жадно и властно, ударял, разнося шлепки по стенам, и все напротив невинного существа. Ужас стал ей смертельным врагом.
Что случилось утром ей смутно помнилось. Все шло, как прежде: мать, бессильная, уходила на работу, посылала за водой, вечером она возвращалась и становилась такой же беззащитной, и в ту пору казалась мельче Лили. Только вот непонимание преследовало ее и то, что произошло с матерью — спрашивать не решалась.
Она видела, что все, как раньше, он не убил ее, синяков не было, но как этот мужчина заставлял ее так болезненно стонать?
***
Ряд их проходил мимо старых, уцелевших домов — доски с балконов свешивались, грязные тряпки, прибитые гвоздями, обрывались, небольшие, съехавшие лестницы проникали под траву. Один из таких домов напомнил ей место, где они вдоволь настрадались, наплакались и выбрались, улетая в разные стороны — на волю и в могилу. Незаменимое ощущение — она свободна! И Розалинда уверена, что, при всей ее злобе при жизни, благодарит ее, спасительницу, за покой. «Я не погубила ее, нет, — она помотала головой, отводя взгляд от здания, — я помогла ей уединиться. Она устала от меня. Ей нужно поспать. Если бы не она, так я. Знаю, что мама бы убила меня, если бы не я…». Тут мысль прервалась. Люди свернули в сторону, и Филген взял ее за руку, уводя следом.
— Ты погрустнела. Что-то плохое вспомнила? — спросил он, заглядывая ей прямо в глаза.
Розалинда поначалу отрешено и как бы враждебно посмотрела на него, а затем лицо ее просияло радостью, и губы расплылись в улыбке.
— Нет! Нет! Очень хорошее, прекрасное!
Они вошли во двор: было четыре больших здания, и всех уводили толпами по лестницам. Железные ворота закрылись, снова загремел багаж со всех сторон. Спустя полчаса дошла очередь до них. Проводник повел их седом на пятый этаж. Ступени были низкие и узкие, пришлось попотеть, чтобы поднять чемоданы через столько препятствий. Лестница чем дальше, тем становилась темнее.
Он отворил закоптелую дверь и, впуская их внутрь, распрощался с пожеланиями. Все было разбросано в беспорядке; всякое тряпье, оставшейся от давних жителей, сигары, дырявые простыни. В единственной комнате был уцелевший диван и две кровати: матрасы чистые, как и подушки. Ширан спокойно выдохнула и прошлась вдоль тряпок. Напротив двери, у окна, стоял сосновый стол, ничем не покрытый и не крашенный. По правую сторону — узкая кухонька и уборная. На краю прикроватной тумбы был железный подсвечник. Дверей внутри не было — только арки. За стеной послышался хохот и звон. «Кажется, с соседями опять не повезло, — Розалинда пнула остатки детского тряпья и оставила посреди комнаты чемодан, — надо бы убраться и поблагодарить за то, что нам выделили целую комнату, так еще со своей кухней и уборной.» Два пыльных, не зашторенных окна смотрели на них негостеприимно: улица за ними еле просматривалась.
— Давайте уберемся для начала, — сказала Розалинда, собирая ногой весь мусор в кучу, — только в руки не берите. Нужно посмотреть, есть ли здесь веник…
Как по приказу, из коридора вылез Филген, держа в руке сломленный веник. Ширан осматривала подушки, подносила к носу — осуждающая гримаса ее не искривилась, значит, все хорошо. Раньше, когда совсем рядом Розалинда жила с матерью, то воротила нос от уборки — не хотелось корячиться, да и не ее это дело вовсе. Сейчас, когда опасность миновала, и у них есть общий уголок — одно счастье наводить к этой коморке порядок и уют. «Было бы неплохо сходить куда-нибудь, да хотя бы тюли купить. А что там на кухне? Наверное, еще хуже…».
В комнате было душно; Розалинда отворила дверь, но с лестницы несло вонью. Из внутренних помещений стекали в коридор волны табачного дыма, она закашляла, и затворила дверь. Весь день заняла их уборка, не хватило времени сходить в лавку. По дороге она видела лишь несколько, и то закрытых, но успокоила себя мыслью, что жить они будут не в центре. Убрав тряпки и старую одежду, Ширан предложила что-нибудь посмотреть, и после постирать, но Розалинда отказалась. «Почему бы и нет? — спросила она, глядя на нее искоса, — у нас денег немного. Местных цен еще не изучили, еды нет, только диван да две кровати. Нужно обустраиваться и себя в порядок приводить. Я тут хорошенькую сорочку нашла…». Ширан уж было потянулась к серой сорочке, испачканной какими-то черными пятнами, но вмиг она взлетела и оказалась в чужих руках, а потом и вовсе не полу. Розалинда отряхнула руку и, нахмурившись, сказала: «ты не знаешь, кто ее носил. Может, какая-нибудь больная женщина. Да и разве не неприятно тебе будет чужое донашивать?». Спорить было бесполезно. Ширан быстро успокоилась и внимание уделила окнам. В шкафу нашлись обломок мыла и чистые тряпки с ведром.
— Это мыло… — Розалинда поморщилась, видя, как она смело растирает его по смоченной тряпке, — оно, кажется…
— Все хорошо! Мыло как мыло. Использованное пару раз, но это ничего. Я уже не впервый раз повторяю, что нам нужно все. Ты погляди на эти окна, — сказала она приободряющим тоном, — они в грязи. И на мебель… здесь все нужно с мылом тереть. Вот, держи.
Она протянула ей намыленную тряпку.
— Но мы уже закончили с этим. Зачем во второй раз? — спросил Филген.
Ширан ответила резко, властно; без тени раскаяния. Действовала она так из-за брезгливости и чистолюбия, которое уже стало надоедать Розалинде, Филген оставался непреклонен. К десяти часам все было вымыто: окна пропускали унылый свет фонарей, полы чистые и больше ни одной тряпки не валялось, кровати с диваном застелены новым — все были довольны, кроме Ширан. Ей хватило сил попытаться заставить их идти в лавку, ведь, по ее словам, негоже спать не с зашторенными окнами. «Да ты, по-моему, боишься, — сказала ей Розалинда, уже не сдерживая злобы, — знаю я тебя». Вопрос она пропустила мимо. И это означало одно — да. «Мне нужно выйти, или я сорвусь уже. Ширан иногда до того надоедливая, что жалеешь о том, что взял ее…». Заметив, как она идет к коридору, Филген остановил ее и спросил: куда ты? Розалинда обернулась на нее: села Ширан наискосок от нее. Смотрела не на Розалинду, а на скатерть. Покойный, безутешный взгляд. Один раз повернулась на мгновение, но затем снова отвернулась, будто ее тут не было; словно весь мир был заключен в этих стенах с поцарапанными обоями — только одиночество и не ушедший для нее беспорядок.
Шум, толкотня, хитрые прохвосты — все это скопилось в лестничной клетке. Вдохнуть было невозможно; от каждого прохожего чем-нибудь, да воняло. Перепрыгивая через ступени, она слышала, как поспевает за ней Филген. И ясно было — ответа он так и не получил. Филген сразу понял, что при Ширан она ничего не скажет. Обида их проходила так же резко и быстро, как и начиналась, по обыкновению. На первом этаже пахло табаком: прижавшись к стенам, рядами стояли курящие, похожие на пьяниц и, сжимая сигары между пальцами, хохотали без удержки. Мерзость — вот, что подумала она, миновав их сборище.
Свет еле как достигал двора: все поникло в сумрак, в бесконечную задумчивость, точно ночи не было конца, и солнце ее никогда не затмит. Воздух здесь свежий: пушистые ели росли у самого забора. Морозный ветер дул в порозовевшие щеки: ощущение легкости после жары приятно разлилось по телу, точно Розалинда была освободившимся заключенным. Она села на скамейку, окруженную кустами, и носком ботинка забралась в землю. Филген поначалу не решался сесть рядом, но потом, кажется, рассмотрев, что Розалинда спокойна, оставил сомнения.
— Что ты будешь делать дальше? — проговорил он, в нее вглядываясь, — то есть… какие мысли о том, что будет завтра?
— Я пока не думала, — пробормотала Розалинда, наклоняясь к тонкой палке, — зато точно знаю, что нужно уснуть. Для начала. Понимаешь? — схватив ее, она осмотрела концы, и принялась выводить линии по земле, — хотя… есть. Нужно и вправду в лавки сходить и прогуляться по городу. Наверное, остальные тоже завтра пойдут. Купим газет, прежде всего, может и поговорим с кем-нибудь. Как оно всегда и происходит, когда переезжаешь. Правда, я никогда так не делала.
— Почему не делала?
— Не до этого было. Теперь без прогулок станет скучно. Это уж отрицать нельзя. Но главное, что я хочу, — она затаила дыхание, выпрямилась, — это сходить на кладбище. Не могу оставить ее в покое. Хоть ей и все равно, но мне беспокойно. Ты ничего не знаешь и не можешь рассудить, как лучше. Сейчас я полностью освободилась от всего. Никакой Дарьи больше нет.
— Ты хотела встретиться с…, - медленно говорил Филген, раздумывая, стоит ли сейчас напоминать, — с Афелисой. Ты знаешь, где она живет?
— Нет! Не знаю! — воскликнула она, откидывая в сторону палку и размывая ногами линии, — мне бы узнать, как здесь ужиться. Нужно работать! Мы не проживем на те деньги, которые есть у нас. Я завтра, как вернусь с кладбища, пойду куда-нибудь… да хоть прачкой! Уже все равно. Да и неизвестно, какая тут плата, а спрашивать у соседей как-то не хочется. Я пойду одна, — твердо заключила Розалинда, не сводя с него глаз, — ничего не случится. Мать не знает тебя, а меня знает. Я уверена. Хотя… у меня уже давно другое имя, другая личность…. Сложно.
Она вздохнула и вздрогнула, прижавшись грудью к коленям. Филген удивленно глядел на нее, прикоснулся к спине: Розалинда, не шевелясь, тяжело дышала, отвернувшись от него. Беззастенчивого, проницательного и даже надменного взгляда не было — упоминание о главном ее деле знатно отыгралось в мыслях. Он чувствовал это, и все еще сомневался: порой Розалинда избегала ласк, как смертельной опасности, а иногда сама просилась, как кошка. Непредсказуемо это появлялось в совершенно разных ситуациях. Вдруг повернулась; опять эта невыносимая улыбка, блуждающая на ее губах — и не понять, чтобы она значила. Лукавство? Но разве это уместно?
— Другая личность? Имя? — как можно тише спросил Филген, убирая руку.
— Да. Именно. Я другой человек, и связанна с Лили только воспоминаниями. А она умерла. Умерла в тот же день, как и ее мать. Не предавала ее, хоть и была напугана. Поначалу мне было ее жаль. Но нужно ли жалеть покойников? Разлагавшиеся тела без души и разума? Понимая, что это бесполезно, стала жалеть живых. Но это оказалось плохой игрой.
Он смотрел с тем же недоумением, но теперь различал в ее глазах еще и страх: бедный ребенок, потерпевший смерть. Этот его взгляд, исполненный сомнениями, вывел ее на откровения. «Хуже уже не будет», — и после этого она выболтала то, как проходил ее год отчаяния. Ничего не происходило во время ее рассказа — Филген, как и всегда, сидел и боялся пошевелиться. Слушал с сочувствием, приободрял, но все эти слова уже потеряли для нее ценность — зачем человеку выслушивать сожаления о том, что уже давно прошло? Потому ей захотелось узнать больше о нем. Буквально все, на что он был способен рассказать.
— А ты как проводил те годы?
— Я? Как я? — он всполохнулся и, прокашлявшись, сказал: — как и все остальные из светских семей. Отец не впускал меня даже во двор, и я интересовался всем, что я возьму в руки. Он чувствовал опасность. И я верил ему. Верил, что влияние магов на нас слишком велико и вскоре подействует, как наркотик. Да, это глупо, — он неловко улыбнулся, — но тогда об этом все говорили. Даже как-то стыдно говорить об этом…
Розалинде нечего было ответить — впрочем, она слышала об этом, и до сих пор думала, что Филген ей не вполне доверяет. По природе своей, он неразговорчив: неужели настолько уж у него жизнь скучна, что нечего сказать? Из стороны послышались шаги: ворота приоткрылись, и из них выскользнул мужчина и нетвердым шагом поплелся к зданию. Голова его была опущена, тело расслабленно. Он бы их и не заметил, если бы не случайный треск — под подошвой Розалинды сломалась ветвь. Незваный, робеющий незнакомец остановился, и обомлел при виде двух темных, наклоненных фигур у самых ворот. Пройдя мимо бордюра, он пошел по прямой, как бы невзначай глядя на них. Молчаливый и таинственный, мужчина не проглядывался на фоне дома, залитого уходящим закатом. Филген колебался и нутром ощущал предупреждение: уж не сторож ли? Вдруг они нарушили график? Запах ели, шум из окон, неяркий свет, ожидание. Настойчивое молчание.
Мужчина остановился, и, снимая шляпу, вдруг поклонился. Розалинда примкнула спиной к скамейке, напряглась: «кто это? Сосед? Дружелюбный, видимо…». Взгляд ее ухватил мелькнувший силуэт в окне. И еще одно она успела заметить — люди любопытствуют, не стесняясь. «Ширан? — подумала уж было Розалинда, но сразу избавилась от этой мысли, — наши окна в другой стороне…».
— Доброго вам вечера, молодые люди! — незнакомец подошел ближе, — а что это, не загоняют еще стадо?
Они сначала не поняли, о каком стаде он имеет в виду. Выглядел мужчина, как выходец из сумасшедшего дома, к которому никто не прислушивается, а ему и в радость. Он уж было махнул рукой, как Филген, чувствуя на себе всю неловкость, сказал ему:
— Здравствуйте. Нет. Мы и сами не знаем, до какого часу можно выходить во двор.
— Впрямь не знаете? — с хрипотой спросил он, проворачивая к руке шляпу, — а что, значит, ничего нет тут? — подойдя совсем уж близко, мужчина заговорил тише, — что, можно проходить и не волноваться? Странный порядок.
— А вы отсюда? — Розалинда взглянула его в лицо, прищурилась.
— Да. И как-то заблуждал… ну, вы понимаете, — он пожал плечами, — все-то смех, да грех им скоро будет. В городе спокойно, тихо… вот, куда надо. И вправду говорили, рай здесь. Встретил там женщину, а она мне газетки дала, вот, — незнакомец перебирал их, нахмурившись, — старые уже, ну, и пусть. А мне-то зачем столько много? Возьмите, приезжие, а я потом, сейчас не дело это все разглядывать.
Он протянул им две газеты. Филген взял их и отблагодарил. мужчину Свет не достигал его лица вполне, потому и фигура эта стала для них загадочным утешением. Пусть и вышли газеты давно, но Розалинда хотела знать все о Гроунстене и найти хотя бы намек на то, где бы могла быть Афелиса. Незнакомец, прихрамывая, пошел к входной двери. Розалинда потупилась и, как почудилось Филгену, в неком замешательстве, явно не подозревая, до какой степени можно быть откровенным, поднялась со скамьи.
— Прочтем дома, — сказала она, угрюмо поднимая глаза, — я уже зацепилась за несколько статьей.
***
Газеты и вправду были потрепанными и пожелтевшими. Ширан уже спала, когда они пришли, или притворялась, как думала Розалинда. Спрятав ладони под голову, она поджала ноги, и все казалось — тотчас же усмехнется или прищуриться. Этого не произошло. Садясь за стол, она отдала Филгену одну из газет и принялась читать: возведение моста, постройка новых улиц, снабжение водой, закрытие лавок и прочее — правда, все это не увлекло ее так сильно, как статья о принятии просьб.
Была она совсем небольшая, но и этих слов хватило, чтобы удостовериться, что все переменялось:
15 июля вступили в рассмотрение власти просьб горожан о совершенствовании жилищных условий и об улучшении работы стражей порядка. За три дня в замок поступили около ста писем, и все до единого, как сообщает правительство, были обдуманны лично ее Величеством Афелисой Диамет. На этап рассмотрения пришла лишь половина верно заполненных просьб. Вскоре ожидается подписание закона о:
— Запрете насильственных действий в учебных заведениях.
— Отмена срочных призывов всех лиц, независимо от пола, работы в шахтах. Так же в это входит в избавление от нежелательного труда — слуги вправе поддаться на более высокую должность.
— Каждый будет в праве на свободу любого творчества, преподавания.
— Запрете домашнего насилия. Преступление карается смертной казнью.
Это все, что стало известно спустя три дня. Как сообщается — многие просьбы несли одинаковый характер, что позволило Думе определить, в чем важнее всего нуждается государство.
За развитием внесения законов читайте в газете «Правда вслепую».
«Афелиса…Диамет, — не веря, проговорила про себя Розалинда, закрывая глаза, — она что, успела захватить трон? Но…как? Это не может быть возможным. Она ничего не говорила, она никому не была известна! Или, или нет. Я о ней плохо знаю. Безумие. Мне не показалось? А то все думаю о ней, наверное, уже иллюзия…». Но, даже пройдясь еще раз по строкам, вглядываясь в печать, Розалинда видела одно и то же — ее Величество Афелиса Диамет. Филген, перелистывая на другой лист, поднял взгляд и спросил:
— Ты что-то нашла? У меня только статьи про внешнюю политику…
— Я… да, кажется, — она медленно встала, и, в один миг рухнула на кровать, зарываясь носом в подушку. Ей хотелось кричать, — прочитай, прошу, прочитай. А то мне уже… ох, нет. Это я себя обманываю.
Говорила она жалобным, всхлипывающим тоном, точно ребенок с глубокой ссадиной. Лежала неподвижно; плечи ее вздрагивали, пятки упирались в кровать — все ее тело вторило о непосильном удивлении. И все же было в этом что-то неопределенное — радость ли это? Розалинда не могла утверждать, ведь не знала ни прошлую, ни нынешнюю Афелису. Теперь все это представало выдумкой большой фантазии и не больше. Если бы она была одна, то взревела, не сдерживая эмоций, или покатилась бы по полу в приступе счастья. Мысли о ней застали ее в расплох настолько, что Филгену удалось вдруг сесть рядом с ней незаметно. Сомнение было велико: может, так другая фамилия? А настоящая Афелиса, которую она ищет уже десяток лет — пропала, или еще того хуже — умерла? На свете много Афелис, но искала она свою единственную, какая и не знает, что на цепи держит еще маленькую, не повзрослевшую душу. «Но я и не могу говорить нет… ничего не могу! Не имею права и подтверждать, что-то думать. Ошибка! Одни ошибки! Просто обманываю себя. Всегда так было, почему бы этому не стать и сейчас? — слезы подкатили к глазам, — я боюсь? Но за что? Все, верю, допустим, что… она правительница. Тогда Афелиса точно не подпустит меня к себе!». Ее страх разрастался, нависал над ней огромной тенью, высасывая из нее все жизненные соки.
Филген дернул ее за плечи, но повернуть не получилось. Она будто приклеилась к подушке, издавая только всхлипы.
— Говори! Прошу, скажи, что произошло? Ты прочитала что-то страшное? Это касается Афелисы? Не мучай себя и меня. Сколько раз я говорил тебе… — он готов был тоже разрыдаться, видя, как она скрывается, претворяясь бездушным камнем.
— Прочитай, пожалуйста, и скажи, что ты думаешь, — еле разделяя звуки, проговорила Розалинда, поворачивая голову, — не страшно, вовсе нет. Но я боюсь. Понимаешь, здесь нужно радоваться…
Он потянулся, схватил газету со стола. Отдать должное внимание не получалось: отвлекали ее слезы, просьбы, и шум за стенами. Пройдясь по тексту, Филген улыбнулся, и, приподнимая Розалинду за плечи, прошептал:
— Все хорошо. Правда. Это не просто утешительные слова. Поверь мне, — он взял ее за подбородок и провел большим пальцем по щеке, — почему ты так расстроилась?
— Она, должно быть, в опасности. Я чувствую, что это не далось ей так легко, как мы думаем. Кроме переживаний я не ощущаю ничего. Все так пусто.
Розалинда прильнула к его груди, тяжело вздыхая. Напротив раздался звук: Ширан перевернулась на другой бок, но сопела так же сладко.
— Мы уже нашли ее. Мы обязательно добьемся своего, слышишь? — он поднял ее голову, заставляя посмотреть на себя, — вместе мы все сделаем.
— Да… вместе.