Тем временем Розалинда поселилась в поместье Амеанов, в южном городке на берегу древнего моря.
Годы меняли не только окружение, но и саму девочку. Розалинда с горечью вспоминала о своей спутнице, сидя на лоджии высокого дома. Память о Афелисе рассыпалась с каждым днем, но она помнила всю грусть ее потускневшего лица, помнила последнее слово, услышанное перед самым уходом.
Все переменилось в ее жизни: из покинутого дитя, не видящего и шанса на спасение из нищенских кошмаров, она в один миг превратилась в знатную даму. Общество почитало ее, хотя слухи гудели у самых ушей. Уважение окружения она заполучила вовсе не из-за ума, привлекательности или других внешних качеств: в ней ценили удачную возможность попасть в плодовитую семью с денежным достатком.
Малрен воистину озаботился судьбой маленькой подруги, отчего благодарность и по сей день не утихает в ее душе. Театр и кино — вот, что взаправду полюбилось девочке как нельзя нежно и трепетно! Она не пропускала ни одной премьеры, иногда слушая прекрасное пение ухоженных красавцев, блещущих красотой на сценах большого театра. Мачеха поддерживала ее всеми силами, помогая достичь высот, которых она не могла и представить.
«Белая полоса требовала жертв, чтобы после обогатить мою сущность талантом,» — думала Розалинда, заканчивая сборник рассказов о колдовстве. Она покинула Гроунстен, и могла свободно предаваться фантазиям о родных краях. Дух колдовства не исчез, сохранился в ней, не утратив трепетного желания вырваться наружу.
Подруг у нее не оставалось, все разъехались в разные стороны без какого-либо следа. Иногда, в воскресные дни, в ее комнатку тихо прокрадывался Малрен, пугая Розалинду неожиданностью своего прихода. Она злилась и, хотя могла прогнать его подальше отсюда, сама предавалась смеху. Все-таки, озорством Розалинда оказалась не обделена.
Братья предвзято относились к новоиспеченной родственнице, однако ее это не волновало. Они оказались славными ребятами, хотя, когда злились об утерянном платке — спокойно могли разгромить весь дом, заодно доведя и без того нервную служанку до белого каления.
Писательская деятельность Розалинды длилась уже пять лет. Она обучилась письму и чтению, и все никак не унималась читать литературу с запада. Вдохновение находилось в каждом творении природы, иногда в творениях людей.
Однажды, девчонка с головой погрузилась в написание одного сценария, который впоследствии оказался невозможно нудным, как и поставленная по нему пьеса; после грандиозного провала, никто больше не замечал ее в стенах дома. Двери в покои Розалинды были всегда закрыты, а мертвая тишина временами разбавлялась веселой музыкой местного оркестра.
Да, настоящая ценительница искусства! Бледность ее лица скрывалась под смущенным румянцем, когда ей приходилось получать подарки от Малрена. Доброта и забота юноши приходились ей теплом души и самой настоящей поддержкой.
Представьте, каково это: зашуганной девчонке очутиться в поместье?
Ужасно, но это придало ей сил на будущее.
В один из рабочих дней, когда принимать и приветствовать никого не хочется, в поместье развелись сплетни — похвала пожалованному гостю слышалась отовсюду. Розалинда, впрочем, не была заинтересована в лишних знакомствах; аппетита не теряла и, по обыкновению, в половине первого принимала участие в завтраке, схожем на обед, с мачехой и двумя братьями.
Прибыв в поместье, ее распорядок дня радикально переменился, и теперь ей приходилось выпивать по чашке утреннего кофе в постели сразу после пробуждения. Ей настолько полюбились такие обычаи, что установились они раз и навсегда.
К обеденному времени из маленькой столовой раздавался звон вилок и ложек, а запах свежих оладий вынуждал ее лениво встрепенуться и сонливым взглядом посмотреть на жизнь богатой дамы.
В то утро все семейство собралось за столом в ожидании гостя, обещавшего явиться в половине первого. Двое мальчишек, на чьих румяных лицах все еще не проявилось и отблеска взросления, смеялись и гоготали подобно сумасшедшим. Розалинда недовольно поджимала губы, тайком оказавшись подле мачехи. Женщина и впрямь была в самом рассвете сил.
Казалось, бодрости в ее пышном теле оставалось куда больше, чем в ее чудаковатых сыновьях. Никогда не доходили до слуха девочки бранные слова или ругательства на неловкость маленькой горничной. Она все не умолкала о мужчине — знатном и грамотном, и, правда, Розалинда готова была поклясться, что женщина желает выйти за него замуж!
Хотя, харизме и обаянию души Дарьи подвластна любовь мужчины схожего нрава, а из ее слов можно вынести, что тот еще и заводила. Окрики больной души рвались в страхе перед чем-то новым; девчонке пришлось слиться со стенами знатного убранства, со всем незнакомым и пугающим.
Естественно, в глубинах чувственной души все еще таился страх жестокости и корысти. Подобного не пожелать даже врагу. Есть ли хоть один человек столь идеальный, что ни одного плохого слова о нем не ходило? Розалинда не могла понять особенность гостя, даже когда он явился в гостиной.
Высокий и щуплый, мужчина смотрел на всех исподлобья; потертый свитер висел на нем хуже, чем на старинной вешалке, которую сломает любой, не прилагая особых усилий. Короткие белобрысые волосы оказались собраны в косу, а переносицу венчали круглые очки в серебряной оправе. Он был бы похож на какого-то нудного школьного учителя, если бы не улыбка, отражавшая всю его доброту и застенчивость.
С Дарьей он был милостив и обходился довольно приветливо, как и полагалось в кругу дворян. Близость и дружба между ними виднелась в обращении на «ты» и во взглядах несостоявшегося союза.
«Они стали бы хорошей парой, хотя я все равно считаю, что этот мужчина не достоин матушки. Странный и критичный тип людей, с которыми хочется разорвать все связи в первый же день знакомства. А учитывая, как он сильно схож с одним из ухажеров воспитательницы детского дома… Как же противно от таких воспоминаний,» — мелькнуло в голове Розалинды, пока она водила взглядом по помещению.
Однако, когда матушка вскинула на нее требовательный и зоркий взгляд, она без капли искренности поприветствовала Генри.
— Ты прямо похорошела, не узнать с того дня… — он запнулся от смущения и неправильности мысли, — дня нашей последней встречи. Правда, дорогая Дарья, с каждым днем ты становишься все лучше и лучше.
— Благодарю, Генри, — благосклонно приняла она комплимент, поклонившись, — за сладкую лесть.
— Нет, вовсе нет, — запротестовал мужчина. — Эти слова вполне искренны. Ты ведь знаешь меня и… Неужели не вспомнишь те письма, что я писал тебе?
— Я отлично их помню, но мы не будем больше разговаривать об этом.
— С твоего позволения…
— Если ты не знал, прибавление в семье у нас неспроста, — Дарья повела головой, указывая на Розалинду, не забыв сдобрить слова легкой улыбкой. — Бедная девочка оказалась в сложной ситуации, совсем без дома и семьи… Как я могла отказаться?
— Я восхищаюсь твоим умением сострадать. Сострадать самой чувственной душой… Ты восхитительна.
— Что там на границе? — перебила приемная матушка, усаживаясь за стол. — Говорят, дела в кругу охотников стихли.
— Говорят-то говорят, да неправда это все. Друг мой говорил на днях, что хотят они захватить весь остров, а не только побережье: мол, маги в лесах водятся.
— А друг кем приходится? — невзначай уточнила Дарья, разливая чай по чашкам.
— Местным, так сказать. Он не из тех колдунов; его хотели приобщить в охотничьи ряды, да только он отказался. Говорит, что ему ни к чему таким заниматься, а охотники заподозрили неладное. Всё угнетали его: мол, признавайся, иль смерть. А он-то хитер — сказал, что не хочет на засаду идти оттого, что в детстве ранил ногу и теперь хромой. Так и притворяется он хромым до сих пор.
— И что же, он под наблюдением теперь?
— Вроде как. Признаться, он мне мало что говорит, будто опасается. Поезжал бы он лучше из Гроунстена куда подальше. Охотники все разгромили… А архитектура! Какая же архитектура была! — не унимался он, точно ностальгия съела его с потрохами. — И люди славные жили… А они, дьяволы, поубивали всех, оставив остров гнить в адском пепле.
— А как дела в лагере? — умело перевела тему Дарья, замечая, как тяжело ему справиться с ненавистью.
— Да по-старому, — невольно вздохнул Генри. Он удобно подпер рукой подбородок и устремил на Розалинду немигающий взор. — Все живы.
— Как учеба Филгена? Ни слова о нем не слышала с прошлого года.
— Филген… Позорище, а не ребенок. Ничего не пишет. Я говорил с директрисой, она жаловалась, что пацан на уроки не ходит и поведение у него отвратительное… И ведь это мой сын….
Розалинда молча слушала разговор, но вскоре не выдержала — встала из-за стола и распрощалась с гостем. Клубок незаданных вопросов вился и пух в ее голове, от чего становилось все стыднее и сквернее. Часа в четыре, когда Генри покинул дом, матушка постучалась к Розалинде в комнату. Дверь тихо скрипнула, и, не успев вымолвить и слова, она отступила на шаг, сложила руки на груди и устремила на дочь требовательный взгляд своих серых, словно затуманенных, глаз.
— Дорогая, мне есть, что сказать тебе, — закрыв дверь, она присела на кровать рядом с Розалиндой. — Тот мужчина, что приходил к нам, является организатором лагеря. Было бы неплохо, если ты могла бы пообщаться с другими ребятами…
— Нет, я не поеду, — твердо отрезала девчонка, сжимая ладони в кулак. — Ты знаешь, как мне тяжело это дается…
— Знаю, но не всегда же ты будешь скрываться от общества за высокими дверьми комнаты, — она положила руку на кулак дочери, глядя на нее так ласково, что Розалинда невольно заключила ее ладонь в свою. — Если ты будешь скрываться и убегать, неприятности не исчезнут. Я хочу подарить тебе то, что ты не могла получить с годами и, как видишь, мне это удается, так почему же ты…
— Я же сказала предельно ясно и четко, что не желаю нигде быть, кроме дома, и на этом все! — вскрикнула она, нахмурив брови.
— Как пожелаешь, — флегматично пожала плечами матушка. — Только после не тверди мне, что была не в себе и хотела бы поехать туда.
Дарья встала и поплелась к двери, будто растягивая момент, надеясь на мгновенное согласие Розалинды. Не дождавшись ответа, она нетерпеливо поджала губы и хлопнула дверью, не попрощавшись. Девчонка опустила голову к груди, будто раскаиваясь о своих оплошностях и признавая вину втайне от всех, но на самом деле она оставалась равнодушна к впечатлительному и временами вспыльчивому нраву матушки, так что остатка скверных чувств не ощущалось и поныне.
В одну из таких ночей, когда все не унимаются ее воспоминания с острова, она уж было берется строчить письмо, воспламененная сладостным воодушевлением и легкой надеждой, но когда стержень доходит до строки с адресом, огоньки веры сгорают, оставляя лишь горький пепел. Хочется плакать, но бедная Розалинда не может ничего выжать из уставших глаз.
Лунный свет бьется в ее окно, но кругом темнота. Ни единого дома, проспекта и даже старой повозки во дворе не видно. Будто ничего нет, все растворилось в жутком мраке. И книги на полках не кажутся столь привлекательными, как в первый раз, когда братья пытались достать свой бумажный самолетик с верхней полки. Фонарь не угасал до полуночи, и, кажется, Розалинда могла бы и не спать всю ночь, да вот только кто-то может заметить свет в окне, а после об этом несомненно узнает матушка.
Жуть. Но чем же тогда маялась Розалинда во время утомительной бессонницы? Она верила, что все желания и намерения непременно исполнятся, если она будет их записывать в старенький дневник. Не успел он дойти до ее рук, как пара страниц оказались порваны, а погнутые края обложки выглядели отвратительно. Блокнот был пуст, только серые разводы оказывались на каждой странице, точно будто кто-то нарочно исписал все страницы, а затем стер в стремлении передать блокнот в качестве наследства или семейной религии. Глупо и странно, но от матушки девочка услыхала не менее нелепую легенду.
Горничная, близкая подруга Розалинды, рассказала ей, что написанное на этих листах способно воссоздать желаемое наяву, что не могло не привлечь душу, живущую познаниями тонкостей этого мира. Однако, страх не оставлял ее, и выбор лежал ответственный. Спустя два года дневник оставался пуст, а после и вовсе завалялся за шкафами.
И вот, наконец-то, он в ее руках, но непредвиденность маленького брата заставила ее отложить дела с желаниями, опустить испуганный взгляд на мальчика.
— Не пора ли тебе спать в такой поздний час? — спросила она.
— Никто ничего не сказал мне до сих пор, так что все в порядке, — отмахнулся он, бесцеремонно вышагивая по комнате.
— Ты нахватаешься проблем и больше не будешь так нагло врываться в чужие комнаты. Думаешь, я не расскажу матушке? Интересно, как на этот раз она будет тебя наказывать..?
— Эй, перестань! — возмущённо всплеснул руками мальчик. — Я всего лишь хотел пожелать спокойной ночи… Да… Ты это, не засиживайся допоздна. Это тоже никто не любит.
— Не по нраву только тебе, и не командуй мне тут. Если на этом все, то можешь идти.
— Не все.
Розалинда развернулась в полуобороте, пристально глядя на брата.
— Чего тебе? — нервно выдохнула она, уводя взгляд в сторону.
— Дело такое… Впрочем, тебе это не сложно сделать для меня, — нерешительно мямлил Эдуард, будто в спешке перепрыгивая из одной ноги на другую. — Это срочно. Я надеюсь на тебя.
— Прошу, не тяни, или я не буду тебя слушать и выгоню отсюда.
Черные глаза Эдуарда глядели так ясно, что даже в темноте он не смог упрятать страх и поджимающее волнение. Он заикался, переминался и сводил взгляд в пол.
— Мне нужна книга, а она в библиотеке, — запнулся мальчик, поднимая на свет веснушчатое личико. — Я никак не могу ее достать, а ты такая высокая, что наверняка сможешь дотянуться до той полки.
— Подожди, разве горничная не закрывает библиотеку на ночь, если в ней никого нет?
— Она знала, что там буду я. И матушка знала, — ответил Эдуард, шаг за шагом подходя ближе к девочке.
— Как же она разрешила тебе? Или все это из-за школьных долгов?
— Да! Школьные долги! — восклицал братец, точно вспомнив. — Настоящее наказание…
Дрожь пробежала по девичьему телу, когда Эдуард заключил ее теплую ладонь в свою, медленно стекая по запястью, а после грубо стащил Розалинду со стула.
— Пойдем, — угрюмо приказал Эдуард.
— Ты останешься в долгу.
Прихрамывая, Розалинда вмиг помчалась вслед за братом. Подойдя к двери, мальчишка резко остановился, прикладывая ухо к двери, и преподнёс указательный палец к губам.
— Не создавай шума, — прошептал братец, дергая отвлеченную Розалинду за запястье. — Ты будешь отвечать.
— Эй! — возмутилась Розалинда. — Почему я должна отвечать за то, что посреди ночи ты насильно тащишь меня в библиотеку?
— Ты ведь старшая, — ухмыльнулся Эдуард и снова замолчал, отворив дверь.
Загадочная тишина таилась в ночном коридоре, а темнота вдали нагнетала мрак на душу. Лунный свет ложился на красный ковер, словно направляя детей к двери домашней библиотеки. Лишь их шаги прерывали бесконечную, прекрасную мелодию тишины. Эдуард всматривался в каждое окно, а после оглядывался назад и нагло ухмылялся непонимающему взгляду сестры.
— Темно, хоть глаз выколи, — тихо посмеялся Эдуард, а у девочки побежали мурашки по спине. — Ты будешь грустить, если мы с тобой будем редко видеться?
— С чего ты так решил? — гордо фыркнула она, смахивая прядь волос с лица. — И вспоминать не буду.
— Жаль, — горестно выдохнул он. — А я надеялся, что мы станем хорошей семьей. Хочу дружить с тобой, а ты такая упрямая и гордая, что сразу пропадает желание возиться с тобой.
— Угу, — промычала Розалинда, окидывая Эдуарда пытливым взглядом. — Если я тебе не интересна, то да будет так.
— Ты интересна мне, — Эдуард вмиг обернулся, хватая сестру за руки. — Только ты не хочешь нашей дружбы.
— Не отвлекайся, — прошептала она, тотчас отдернув руки. — Матушка в последнее время плохо спит, а мы проходим мимо ее комнаты.
Братец замолчал, укоризненно выдержал паузу и пошел дальше. С открытого окна повеяло холодным воздухом, пробирающим до мурашек в ясную ночь. Ни слова более не проронили брат и сестра, и Розалинде казалось, что обида ненароком проглядывала в его тусклых чертах. Он сжимал ее руку крепко, с большой силою, словно боялся упустить или проглядеть возможность ее ухода. Девчонка все думала о своем, а мысль о дневнике не оставляла ее беспокойство и опасение. Вдруг братья вздумали хитро развести наивную Розалинду и украсть поистине ценную вещицу? Нет, они до того малы, что способность столь мощных вещей представлялась им за гранью их детского разума. Наконец, Эдуард незаметно остановился и по привычке дернул сестру за запястье.
— Леди вперед, — посторонился братец, отходя от массивных дверей.
Высвободившись, Розалинда шагнула вглубь гнетущей тьмы. Вдалеке мелькал зажжённый огонек, оставляя круглые тени на потертом столе. Она приложила руку к стене, водя по ней, и тут же нащупала небольшой выключатель. Свет вмиг озарил тусклое хранилище, прокрадываясь в темнейшие углы старинных полок. Девчонка медленно подошла к длинному столу и, испуганная неожиданностью, развернулась на шум двери.
— Так, что ты говоришь… Тебе нужно? — вздрогнула Розалинда, случайно смахивая на пол исписанные бумаги.
— Найти лексический словарь… — Эдуард неловко потер затылок, а после с довольной гримасой уселся на кожаное кресло.
— То есть, мне самой нужно искать какую-то ненужную книжку среди книжного лабиринта?
— Ты преувеличиваешь, — отмахнулся он. — Здесь не так уж много книг и найти их просто.
— Тогда почему ты сам не можешь?
Розалинда ужасно разозлилась, ей вдруг захотелось как-нибудь оскорбить этого заносчивого лентяя. Злости и недовольству не находилось места в ее вспыльчивой душе: внешняя опасность устрашала куда больше, чем манило желание нагрубить и уйти к чертям.
— Мне еще столько дел нужно сделать этой ночью. А я знаю, что ты мне поможешь… Да хоть просто из сестринских чувств. Ты всегда помогаешь матушке! Да даже той дурацкой горничной, хотя нужды в этом нет!
— Я сама могу решить, кому оказывать помощь, — яростно взглянула она на брата, нервно перебирая пальцами.
— Конечно-конечно, — улыбнулся Эдуард, словно столь напряженная сцена и впрямь забавляла его. — Это все, о чем я тебя прошу. И все-таки, — выдохнув, он вмиг вскочил с кресла. — Я тоже попытаюсь вырыть этот словарь. Ты не одинока.
Он поплелся к проходу между двумя высотными полками, время от времени окликая ее по имени. Невероятно огромный и круглый зал сводами уходил ввысь темного купола. Картины в золотых рамках блестели подобно бриллиантам на королевской короне. Серые проходы, казалось, сужались с каждым шагом. Розалинда шагала вдоль стены, разглядывая буквенную нумерацию. Где-то вдалеке, в одном из узких коридоров, послышался шум падающих книг и возгласы возмущения Эдуарда.
— Что за черт?! — вскричал рассерженный мальчишка, — Ненавижу библиотеки! Так и знал, что ты лучше справишься одна.
Розалинда усмехнулась неудачам брата не на благо лживого лицемерия или бессердечности, а от желания мести и отплаты гнусных оскорблений и выходок этого мальчишки. Художественная литература тесно мостилась на полках, а иной раз книжный ряд совсем нарушался. Но увлеченная девица уводила взгляд на хорошенькие обложки более сладостно, чем занимала себя поиском ненужного словаря, что не успела заметить, как тайком сорвала ширму с запыленного зеркала. Грязь скрывала ее потрескавшееся отражение, когда перед девичьими глаза вмиг все поплыло, точно мгновенный жар обрушился на ее плечи. Она повела пальцами по зеркалу, стирая многолетнюю пыль, пока ее взору не открылась пугающая картина: вместо отражения и кучи старинных книг, она увидала высотный замок у обрыва; подобно сказочной картинке виделась ей толпа людей, чьи головы оказались надежно покрыты черными мантиями.
Глаза ее широко распахнулись, а холодный пот медленно побежал по лбу. Она шагнула назад, прижимаясь к пустой стене, как вдруг все вмиг ожило в зеркале: хмурые облака тихо плыли по мрачному небу попутно ветру, а толпа магов продолжила путь к замку, тайком перешептываясь между собой.
Вопреки страху и неожиданности, она взяла ширму в руки и тут же накрыла ожившую картину. Колени задрожали, а в голову лезли чудные мысли.
«Наверное, это все последствия моей болезни, — подумала Розалинда, приходя в себя, — и на самом деле у меня обыкновенные глюки. Так ведь у всех… Да? Это обычная картина, чуть напоминавшая по форме зеркало… Старое и грязное… Обыкновенная вещь».
— Эй, ты где там? — звонкий голос Эдуарда вытащил девчонку из капкана собственных мыслей.
— Здесь… А ты это… Ну, нашел там? — запнулась она, спеша поскорее убраться из этого места.
Розалинда стремительно пронеслась по книжным коридорам, пока не наткнулась на Эдуарда.
— Да вот, вроде, — задумался он. — Мне показалось, это то, что мне нужно.
— Не знаю уж, — Розалинда тяжело дышала, застыв в напряженной позе. — Мне что-то плохо стало, я пойду…
— Постой. Что случилось? Так расстроилась, что не смогла помочь мне? — его губы немедленно расплылись в усмешке.
— Нет. Я болею, — отрезала Розалинда. — Прощай.
— Поправляйся скорее.
У порога до Розалинды донеслись его пожелания, вот только ни к душе, ни к сердцу она их не принимала. Тело ослабло, а рассудок помутился, она припоминала тот мужской шепот, что доносился из глубин картины.
«Интересно, что произошло, когда я накрыла ее? Исчезла ли та картина..?»
Утром следующего дня девушке поистине нездоровилось. Иной раз двери отворялись, и на пороге оказывалась горничная с деревянным подносом. Матушка вся всполошилась и взволновалась, нафантазировав, словно Розалинда впопыхах бьется в лихорадке и в скорейшем времени пропадет из глаз человеческих. Тревога и вправду изменила ее: каждый час Дарья не упускала возможность удостовериться в состоянии дочери, а если ей вдруг становилось хуже, то матушка проявляла в глазах девочки нежное, иной раз мучительное чувство любви и великого долга, день за днем проводя в тесных покоях дочери. Приезжий издалека врач, — уставший мужчина лет сорока, в чьих чертах проглядывала неумолимая тоска и изношенность от жизненных тягот, — так и не смог выявить заболевание Розалинды. Мучение продолжились еще несколько дней — спальных и ленивых.
Все указывало на легкий жар без серьезных последствий, но ей становилось все хуже, особенно в ночное время. Казалось бы, как обыкновенная простуда привела девочку к таким страданиям? Врач всерьез размышлял о проклятии или порче, только это было не по его части. А матушка, женщина суеверная, в дни мгновенного поправления повела Розалинду в церковь, не успела она свыкнуться с жизнью без боли.
Старания церкви оказались бесплодны, и врачи не взялись ставить диагноз, а в Дарье поселился неимоверный страх за светлость ее души. Сколько напрасных слов, слез и эмоций! Все мимо! Розалинда верила, что будь рядом с ней ее давняя подруга — Афелиса, обладательница целомудрия и магии — никаких хлопот бы не было. Эта сильная, манящая энергетика так и вещала другим колдунам, способным прочувствовать ее, что мана Афелисы величественна. Иногда, когда ей становилось лучше и благие мысли ютились в голове, она писала ей письма: бессмысленные, но чувственные.
«Дорогая Афелиса.
Пусть я и не знаю, где ты, как твое здоровье или дела, но мне очень хотелось бы оповестить тебя об одной неприятной ситуации. Ты понимаешь меня, как никто другой, и ждать осуждений от тебя кажется максимально глупым.
Милая моя Афелиса, я нуждаюсь в твоей помощи. Мама уснуть не может ночами, все сидит у моей кровати, молитвы читает, а мне от них противно. Тебе ведь известно — я не верующая и никогда в Бога не верила, впрочем, как и в людей. Но меня чуть ли не каждый день по церквям водят, очищают душу от порчи. Смешно.
Что уж там вера… Врачи не могут определиться с диагнозом, все твердят, что это обыкновенная простуда… А я порой умираю от нее.
Надеюсь на твою помощь до последнего. Я думаю, что это пустяки. Если уж я тебе так дорога, то приму это, как нечто очевидное. Мне важно думать и размышлять о твоих успехах.
Может быть, ты меня совсем позабыла. Не знаю. Но у меня появилось неудержимое желание напомнить тебе о себе. Именно тебе. Ты мне нужна, клянусь, безумно нужна. И мне хотелось бы, чтобы была счастлива. Ты ведь счастлива?
Напиши мне это в своем ответе.
Любящая Розалинда А.»
Боль зудела в висках. Сжав письмо, и посмотрев на дрожавшие, резкие буквы, она от бессилия легла в кровать, зарывшись лицом в подушку.
***
— Лили… Милая… Как же долго я не видела тебя, — шептал поблизости тихий сладостный голос. — Так выросла, совсем взрослая стала… Мать свою помнишь? Ну же, посмотри на меня…
Тонкие пальцы рук схватили девчонку за плечо, спускаясь все ниже. Розалинда вздрогнула и сухие губы ее раскрылись, стоило взглянуть на женщину, — до боли знакомую и родную, — чье лицо окутала темнота. Дрожь пробрала тело, а из окна подул ветер, наполняя комнату треклятым морозом.
Подобно статуе, она не обладала своим телом, а зародыши мыслей развеялись, словно дым.
— Почему ты не идешь? Неужели не скучала по мне, Лили? — женский голос стих. Тень вдруг пошевелилась, поднося руку к окровавленному лицу. Горькие слезы стекали по бледным щекам, а свет непременно озарял потухшую душу надеждой.
— Мерзавка! Мерзавка! — едко закричала она, повторяя снова и снова, всхлипывая и пытаясь вытереть слезы рукавом рубашки. — Неблагодарная скотина! Грех мне на душу за то, что я родила тебя. Сгинь с моих глаз, животное!
— Почему, — с уст Розалинды сорвался вздох разочарования, а сердце ее разрывалось от горестной обиды, — ты зовешь меня так..? Лили? Кто это? — не выдержала потрясенная девочка спустя мгновения тишины.
Мать не сказала ни единого слова в ответ, кажется, замолчав навсегда. Розалинда не могла пошевелиться, что до жути пугало ее и без того хрупкий рассудок.
— Подожди… Я все исправлю, пожалуйста! — умоляла она, вскидывая на женщину потерянный взгляд.
— Ты? Ты никогда не исправишь то, что успела натворить. Ты была моей дочерью, но легко нашла мне замену. Да не будь тебя, я радовалась той жизни, какую могла бы обрести, не тратясь на тебя! Где же твои слова благодарности? Твое счастье, мать умерла в той квартире… И бог с ней. К черту! Знай, что это последняя наша встреча, а иначе мое проклятье будет сильно и вечно.
Мать медленно поднялась, точно некто дергал ее за невидимые нити, и затяжно шагнула к девочке, которую обуяла паника. Как бы ни было велико желание убежать, скрыться и забыть об этой роковой встрече, сила извне не намеревалась исчезать.
— Лили, чего ты так дрожишь? Неужели тебе холодно? — нервный смешок сорвался с уст матери. — Ты могла бы меня согреть… Хочу примерить тебя. Это же мой размер! Не бойся, больно не будет. Я сделаю все быстро. Все для моей любимой дочери. Я не желаю тебе зла, — она положила руки на тонкие плечи Розалинды, сжав их со всей силы. — Помни об этом. Ты такая теплая, а дрожишь, как кленовый лист. Но… Что это за царапины? Мне любо носить лишь качественные вещи, — ее испуганное лицо, искривленные в злобной усмешке губы отражали укол самолюбия и нечистую совесть убогой души. — Ничего страшного… У тебя еще есть шанс искупить свой грех и вину передо мной. Не молчи! — звонкая пощёчина эхом раздалась в стенах непроглядного помещения.
— Да кто ты после этого?! Ты не можешь так поступать… Мерзко, грязно, и…
— Лживо, — перебила женщина, приподнимая её голову за подбородок. — Но лжешь здесь только ты, моя дорогая.
— Отпусти, прошу, отпусти!
— Мне нравится слышать твои просьбы. Но, к твоему сожалению, выполнить их — мне не по силе. Не заставляй меня повторять. Это невозможно.
— Но…
— Ты здесь на-все-гда.