Те проклятые слова отдавались эхом в ее голове. Девочка проснулась от кошмара, словно душившего ее, преграждавшего путь кислороду. Ворочаясь с бока на бок, Розалинда нехотя прокручивала в мыслях те до боли страшные события, а порожденное фантазией удушение все еще припекало чувствительную кожу.
Ярые солнечные лучи струились через шторы, озаряя сонное девичье личико. Садясь на кровати, она расслышала чей-то разговор, сверху, нарушавший идиллию тишины. Однако, непривычные чувства, дотоле не испытываемые, затмили обыкновенную картину.
Этим утром никто не стучался, выходя за пределы ее спокойства, — мать и служанка, не навещавшие девицу до самого полудня, навеяли на нее чувство чего-то странного и подозрительного. Беспокойство, пытающее Розалинду с самого сна, не отпускало, напрочь вытесняя из умиротворения, не давая свободы мысли.
Впрочем, тревожилась она долго и мучительно, а когда пришло время выходить, то и вовсе не повстречала никого.
Затуманенному рассудку казалось, что вокруг нет ни единой живой души. За стенами пусто и тихо, что ощущалось внутри по-особенному холодно и отстраненно. Мертво и сухо было угнетение, возвышенное над приемным залом, где прежде она повстречалась с гостем. Все же Розалинда не обращала столь внимания на все странности так чувственно, как во всем желании глаза ее бегали по каждому углу.
«Платье, забранное горничной, должно быть, сушится, — размышляла девица, спускаясь вниз по лестнице, — Все же, стоит проверить. Вдруг она в отъезде? А мне ни слова не сказали, к тому же мама…»
Мысль ее неожиданно прервалась. Лестница вела к холлу, но нежные ступни до того замерзли, что следовать по пути оставалось невозможным. Еще тогда она вспоминала, как вывозили все вещи из комнаты в иное помещение, называемое её новым местом для написания сценариев. Иначе шум, доносившийся с третьего этажа, нарушал ход ее мыслей, и не позволял вдоволь заниматься работой. Братья, что жили над ней, будто нарочно приносили столько проблем, может даже из-за всё ещё неутихающего чувства ревности. Хоть они и признали Розалинду, но оставались не против подшутить над девчонкой и увидеть яркие пятна возмущения на бледном лице. Оттого мать взяла идею со сменой помещения в свои руки. Только все равно девице удалось заскочить туда лишь пару дней назад, во время ремонта.
Теперь же она без сомнения знала куда идти.
Пижама, что сидела на ней так свободно, досталась ей от матери в качестве подарка. Легкая ткань облегала черты ее тела, и небольшой бюст, а черные кружева обрамляли белые плечи.
Свернув за угол, она остановилась, все же прислушиваясь, вертя головой в разные стороны. Матушка не желала видеть ее в растрепанном виде, впрочем, не упоминая то болезненное и пугающее ее состояние.
Розалинда тихо отворила дверь в конце коридора. Понять, что комнатка, тихая и до жути темная, и обжита лишь — кроватью, столом и шкафом. Белое деревянное полотно напротив кровати оказалось чуть приоткрытым, и на вид выступал зеленый, переливающийся костюм.
Девица шагнула прямо к нему, в легком трепете отворив резные дверцы. Разнообразием нарядов Розалинда не могла похвастаться, тем не менее отрекаясь от излишних походов в бутики, вопреки настоянию матери и братьев. Они интересовались модой, хоть и посмеивались над глупостью человечества приравнивать всех к единому стандарту. Но, все же, в глубине души, братья стыдились устаревших рубашек и восхищались эпохой минимализма.
Сняв с плечиков легкое платье, обрамленное по краям золотой лентой, девица собрала волосы в косу и обула ботинки поверх носков. Покинув комнату, она все еще не переставала думать о сновидении, от которого холодок пробегал по всему телу. Хотелось верить в обыкновенный кошмар, какому не было дозволено переступить роковой порог сна.
Ужас и страх нагоняли эти стены холодными ночами, а странные шорохи слышались из-за каждого непроглядного, заботливо укрытого мраком, угла.
«Глупо будет так истратить желание, — думала Розалинда, покусывая губу, — Однако оставаться здесь мне еще долго, может быть, всю жизнь. Не хочу мириться с этими кошмарами. Каждую ночь эта женщина словно съедает все светлые чувства внутри меня. Это существо, должно быть, моя умершая мать! Как я могла уехать с Гроунстена, не поглядев на ее тело… Может быть, того кошмара и не было. Я могла бы позвать на помощь добрых людей, только… Воли не хватило. Нужно непременно рассказать матушке, надеюсь у нее есть найдется что-то, что непременно поможет».
Этим днем дома не было никого, кроме отчаявшейся девицы. Она бродила из угла в угол, копаясь в ящиках на кухне и создавая чудовищный беспорядок. Приступ яростного желания затмил опасение внезапного прихода служанок, и она без стеснения, чуть прибравшись, пробралась в комнату матери. Внутренний голос, лгавший так искусно, словно шептал ей, — то средство, к которому бедная девочка так стремится, без сомнений прячется в пределах покоев матушки. Однако, перерыв темную тумбу у окна, ей удалось отыскать лишь пару прозрачных бутыльков без применений. Силы ее иссякли, а рассудок словно помешался. Это, должно быть, порча? Проклятье скрытого ненавистника? Или месть покойной женщины, которую она так страшится называть матерью? Розалинда терялась в сомнениях, и мысль, озарившая ее, — что это не больше, чем случайность, — успокаивала волнение, помогая дышать легче.
Заметая все следы, девица в тревожном спокойствии затворила дверь. День пролетел быстро, вот только для нее он казался очередной пыткой. Как ей стало известно после, — члены её семьи, любимые и преданные, уезжали погостить к крестной матери тех двух мальчишек, и посчитали, что Розалинду не стоило брать с собой, поверив в её безусловное доверие. Стоило им всем вместе ввалиться в приемный зал, как дом окутал шум вперемешку с беспредельным озорством.
Розалинда не силилась подойти к матери, прильнуть к ее нежным, любящим рукам, так искренне ласкавшим. Страх, вновь нагонявший злые мысли, сковывал вольность движений, и, поприветствовав родных, ей больше ничего не удалось сорвать со своих уст. А на вопрос ее времяпрепровождения в одиночку, она тихо и скромно ссылалась на рисование, но после стала отмалчиваться. Горничные прибыли на два часа раньше, готовя ужин, хотя Розалинда уверовала, что оставалась одна.
Собравшись в гостиной, как это иногда случается поздним вечером, матушка, пристально глядевшая куда-то вдаль, даже не заметила, как Розалинда вошла и незаметно уселась подле нее. Казалось, стоит девушке сказать хоть слово, так она и того не услышит. Настолько матушка была погружена в свои мысли.
С минуту после этого, она, как бы в забывчивости, резко устремила взгляд на дочь, неловко улыбаясь, словно извиняясь за свое поведение.
— Не сильно скучала? — поинтересовалась она, придвигаясь ближе, — Мы выезжали рано, а одна из горничных отъехала в родные края по семейным обстоятельствам. Я все боялась, что ты испугаешься нашего исчезновения… Ты уж извини, дорогая.
Тепло улыбнувшись, мать заботливо потрепала ее по голове.
— Все в порядке, и ничего не случилось… страшного, — отмахнулась Розалинда, опуская взгляд на пол.
— Что ж, мои надежды оправдались. Я отойду на пару минут, милая, — поднявшись с дивана, она подправила подол платья.
Охваченная бурным нетерпением, Розалинда схватилась за ее запястье, пристально глядя в большие глаза матери. Не осознавая своих действий, губы её затряслись, а слово застыло на устах. Хватка смягчилась, и, уж было, испугавшись непонятливого выражения ее лица, Розалинда в смятении вскочила следом и отпустила ее руку.
— Это просто… — волнение теснило ее, она больше не могла поднять взгляд, — Хотела сказать тебе, да мысль вылетела из головы. Надеюсь, я не причинила тебе боль.
Не промолвив и слова, она ухмыльнулась, точно сдерживая смех, отошла на пару шагов назад.
— Расскажешь перед сном, — повседневно предупредила матушка, уходя из приемного зала.
«Перед сном, значит. Сегодня я точно испытаю силы того дневника, иначе покончу жизнь в ожидании прекрасного. Да, так должно было случиться. Хоть мне и стыдно, неловко и в глаза я ей не смогу более взглянуть, но теперь я хотя бы знаю, что мне вовсе отшибло мозги».
С этими нелегкими мыслями Розалинда пустилась вверх по лестнице, порой перепрыгивая через ступень. Озорство вперемешку с безумием настигло ее рассудок в едком желании позабыть собственную очередную глупость. Казалось, все черти города сбегаются к ней ради забавы. Она слышит, чувствует их прикосновения, но содрогается каждый раз, словно в первый.
Длинные черные тени не пугают ее своим появлением, пугает лишь их чрезмерная настойчивость. Молчат, точно ожидая от нее первого слова. Возмущалась Розалинда каждый раз, пустым взглядом всматриваясь в их очертания.
«Брат сказал, что это мои глюки, и, должно быть, он прав. Лечение не помогло, лишь ухудшило мое состояние. Как не хватает мне доброго, настоящего внимания Афелисы. Надеюсь она все еще в живых. Письма не пишет, совершенно отстранившись от меня. Когда-нибудь я найду ее, и узнаю причины».
Ночь не принесла ей ни сна, ни усталости. Хотелось утаиться от всего живого и наслаждаться плодами фантазий. Впрочем, она и сама не понимала, куда ее занесло. На визит служанки, ныне приближенной ей девушки, Розалинда лишь ругнулась и напомнила свое место в этом доме. Правда, вошедшая без стука, мать остудила в ней весь пыл, и, припоминая вечерние события, она забралась под одеяло, притворяясь спящей.
— Я слушаю тебя, — тихий, такой нежный голос, послышался совсем рядом, — Ты хотела мне что-то сказать. Я вся во внимании.
Выдержав паузу и не дождавшись ответа, она выдвинула новое предположение.
— Ты снова плакала во сне? Снятся плохие сны?
— Я не виновата в этом… Я просто хочу покоя. Не идеального, хотя бы без этой женщины, мечтающей перерезать мою глотку, — страшное признание сорвалось с ее языка, не дожидаясь одобрения хозяйки.
— Тебе нужно отвлечься. Не вспоминай о плохом, и, если так сильно мучают кошмары, можешь ночью заходить ко мне.
Розалинда не ответила, а мать заботливо поцеловала ее в щеку.
— Спокойной ночи, дорогая.
Как только дверь тихо затворилась, Розалинда выскользнула из-под одеяла со смешенными чувствами. Хотелось рассказать абсолютно все, без утайки — открыться перед матерью, но стоило лишь заглянуть в будущее, как желание осыпалось пеплом.
Она крепко стиснула одеяло, закрывая глаза. Тело было расслабленно, хотя напряжение чувствовалось, отражаясь на дрожащих руках, непрерывных подъёмах. Подходя к двери, Розалинда прислушалась, но, слыша шум наверху, мигом бросалась к столу и включала лампу. Дневник, что она утаила ото всех, лежал глубоко в домашних вещах, и, по ее убеждениям, никто без спроса туда не сунется. Ежели горничная намерена забрать белье, то не сделает этого лишь от своего желания или работы. Кожаный, толстый переплет делали дневник похожим на большую книгу, так что распознать его оставалось непросто. Перетертый, едва разбираемый почерк придавал страницам поношенный, старый вид.
«Мне нужно отнестись к желанию серьезно, — рассуждала Розалинда, поглаживая переплет, — Оно должно быть обосновано. Я бы могла спросить совета, однако, мама не воспримет моё намерение как должное. Пусть и желания не ограничены, но хотелось бы, чтобы все они имели свой смысл».
Однако, каких бы усилий не прилагала Розалинда, в голове все крутилась мысль о ночных кошмарах. Все же, если страх не унимает ее, то это, что ни на есть, стремление искреннее. Кратко и мелко она написала о своем желании лишиться ужаснейших снов, и тут же перечитала желанную строку, в едком волнении, покусывая губы. Первый шаг ее был хоть и мал, но лишал ее кошмарных картин унылой фантазии. В спешке она быстро запрятала дневник обратно, ложась в кровать с облегчением, хоть и мало верилось в достоверность слов горничной.
Милана, бывшая ее подруга, к сожалению, скончавшаяся от болезни, проводила целые часы в библиотеке, рядом с малюткой, отлынивая от работы. Так уж пригляделась ей девица, что наставления хозяйки не делались огромнейшей преградой для их дружбы. Ведь их связь действительно была прекрасна в сверкающих глазках Розалинды, почитавшей её верной сестрой.
Весть о смерти нанесла ей глубочайшую рану в сердце, а необъяснимая обида выступала на ее бледном лице, когда она украдкой глядела на мать.
Привязанность была настоль крепка, что девушки казались неразлучными. И вдруг все мигом потухло.
Только что оправившаяся, девочка не могла отойти от поражения после тяжелой болезни, как кончина подруги ухудшила ее и без того не лучшее состояние. Розалинда настырно пыталась выпросить отпустить ее, повидать покойницу в последний раз, положить на могилу букет фиалок, после долгих отказов матери. Но, во благо здоровья, разрешение все же было получено, и у нее наконец появилась такая возможность.
Нынешнее воспоминание не питало ее столь плачевной и острой болью, как это происходило в давние дни. Волнение и искрящееся чувство потери улеглось в глубинах души, и, кажется, было готово пробудиться в любой болезненной ситуации.
Уснуть ей удалось лишь к полуночи, мучаясь до того сказочной невозможностью своих надежд. Вскоре ей пришлось опровергнуть домыслы самых счастливых чувств.
Солнце светило куда ярче, будто купая ее в своем бесконечном тепле, испепеляя и стирая беспокойные мысли. Наступление весны задалось ей радостным началом утех внутренних демонов, питавшихся верой и светлыми побуждениями. Розалинда, словно маленькая, покинутая девочка, что впервые ощутила теплоту своих поступков, словно таяла от мысли, что многолетнему кошмару пришел конец. Силы, питавшие ее, вновь проснулись, и она вскочила с кровати в легком трепете. Подойдя к зеркалу, она смотрела в свои сияющие счастьем глаза, пока на тонких губах выступала неловкая улыбка.
На удивление пришлось семье, что в тот день она была весьма экспансивна. Даже появилось желание проведать двух хулиганов, и, утопая в охваченной ею забаве, составить роль в их причудливых играх. Ее подпитывала радость видеть их непонятливые, точно усомнившиеся в адекватности сестры лица, вскоре отражавшие чистейший восторг, извлекая похвалу. Иногда, правда не слишком часто, возникали странные мысли, словно все это дурной бред и не та Розалинда, настоящая утопленница в своих страхах радовала всех своей добротой. Мать же посчитала эту перемену в характере явлением странным и заблуждающим. На ее вопросы она отвечала развернуто, добавляя что-то от себя, и до безумия интересуясь делами матери.
Однако к обеду, за большим столом, Розалинда дала понять ей все сразу, резко и убедительно.
Намекнула украдкой о незабываемом начале нового времени, и в подробностях поведала всему семейству о планах на неутаившиеся будущее. Вот только все таращили глаза и трепетали, в особенности матушка. Слышала она все ясно, но не могла сообразить. Уверяла себя: что должно быть, тому и быть. Она твердила неугомонно и без устали, отчего возражать и не соглашаться хоть в каком-нибудь слове дело пустое. Оставалось лишь быть слушательницей и говорить с ней спокойно, хоть и диалог возрастал в порыве ее воодушевленности.
Все внимание привлекло одно происшествие. Через час Розалинда захотела отправиться на рынок пешком, прогуливаясь по мостовой. Сказала она об этом непринужденно, давая шанс на выбор, иначе прогулка не принесла бы никакого наслаждения. Матушка, хоть и была поражена, все же предугадывала возникновения столь непривычного для девицы желания. Рынок, впрочем, который она хотела обойти, находился не так уж далеко, и уже к двум часам они вышли за ворота дома. Молчание томилось над ними какое-то время.
Розалинда заикалась о чувствах и событиях, но не договаривала. Это вызывало некую подозрительность, но матушка не сочла нужным завязывать спор в день, столь замечательный и грандиозный для дочери.
Тогда она почувствовала едкую потребность признаться во всем, но язык повернулся лишь на не случившийся сон.
— Помнишь, я говорила с тобой о моих неспокойных ночах? — заговорила Розалинда, под руку шагая с матерью по улице, переходящей в мостовую, — Сегодня я спала как младенец, удивительно, не правда ли? Утром я будто не узнала себя, в восторге и хочу, чтобы этот день длился вечно.
— Это потому, что ты перестала навязывать нечистые мысли на свою светлую головушку, — улыбнулась она, с добротой в глазах глядя на дочь, — Все же не нужно было заниматься такими вещами.
— Это точно, но дело вовсе не в этом.
Розалинда отрицала, и тут же остановилась, вглядываясь в ясные черты матери, освещенные дневным солнцем. На улице народу вовсе не было, оттого речь её была открыта и искренна.
— В чем же тогда, дорогая?
— Не хотелось бы мне пугать тебя, но теперь это потеряло всю значимость.
— Сегодня ты ведешь себя непринуждённо, и я волновалась, но ты отвечала, что ты в наилучшем состоянии… Правда ли это?
— Несомненно, — кивнула Розалинда, ускоряя темп, — Я подтверждаю это.
— Мне нравится твоя искренность со мной.
— Ну что же, как дела у Хендерсонов?
Тут, пожалуй, стоит упомянуть о семействе, с которым они имели что ни на есть дружеские связи. Это люди высшего сорта, остававшиеся в большом достатке многие годы, когда несчастный случай обрушился на голову этой тихой, доброй семейки. Их прежние деньги, что давали им все средства жизни и связи, вмиг истратились, уходя на образование гордого сынка, пользовавшегося заботой и беспокойством родителей, употреблявшего все данные ему блага в дела своих увлечений. Впрочем, вина не обрушилась на него крахом после уезда за границу, где и порой о нем никто ничего не слышал. Родственники, предоставлявшие ему свое гостеприимство, говорили, что пьяница появлялся в доме только по будням, когда все выходные не было и духу этого юноши. С ним мало кто имел дело познакомиться, но, поговаривали, что в душе его, тонувшей к греховному дну, привилась страсть к азарту и те деньги, что ранее он получил на добрый путь, испарились в его зависимостях. Амери имел вид высокого, стройного и достойного юноши, разодетого в черное пальто, и, по обыкновению, шляпу, с которой он не расставался даже в помещении, ловя на себе замечания и сварливые взгляды гостей. Безразличие он питал во всем, хотя избегал ругательства родителей как сглаза. Письма не пишет, и не приезжал к родителям уже как год. Мать его, верная подруга семейства Амеанов, не раз приходила в этот шумный дом, чтобы излить растерзанную душу и жалостливо поведать вечно сострадавшей Дарье о пагубных последствиях его отъезда и неизвестность надоедливого, однако любимого сынка.
Розалинда интересовалась делами этой семьи безутешно, однако не хотелось бы ей встретиться с Амери лично. Суждения и выговоры пугали ее, и представлялся ей вид совсем отбитого от нравственности человека. Кажется, все так и было.
В разговоре у мостовой она услышала от матери о том, как рада была отчаявшаяся женщина получить долгожданный ответ и прочитать в нем о возможностях приезда. Пусть он и уделил этому известию одну жалкую строку, написанную карандашом, и потертую, точно переписывал ее раз за разом, матери не было дело до этих крайностей. Воодушевление переполнило ее, стоило ей прочитать эти несколько слов, дающих ей сил на вечное ожидание. Дело состояло в том, что в бегах Амери прожил недолго, многого успев натерпеться без наставлений матери и отца.
Вскоре диалог об этом увяз, и так быстро, что Розалинда не успела поинтересоваться и выпытать больше информации.
Спустя пару минут они дошли до неприметного, словно дешевого рынка без богатств. Представления матери оказались иными, роскошнее, но Розалинда с улыбкой на лице рассказала ей о прелестях этого пусть и непримечательного, но богатого разнообразными товарами местечка.
Сперва они бродили вдоль тесных, обставленных домашней утварью коридоров, но оказались после в разделе одежды. Торговцы кричали со всех сторон, призывая горожан, и мать, отвергнув барахолку, присмотрелась к пышному платью. Вдруг приветливая женщина, видимо, иностранка, стала настойчиво рекомендовать покрой платья, возвышая все ценности. Пока она увлеклась, Розалинда мигом пробралась дальше, держа уход на своей совести, и наткнулась на едва заметного старичка в шляпе, восседающего на маленьком табурете. Голова его была опущена, а свет не просачивался сквозь плотные шторы, отделявшие старичка от всего действа. Девица, пришедшая сюда абсолютно случайно, ушла бы вскоре, если бы не споткнулась о продолговатый носок его туфли, пристально смотря на каждый его шорох.
Взбудораженная, она поклонилась к нему с извинениями, и тут же отошла, видя, как торговец просыпается. Он встряхнулся, и, точно не помня себя, оглянулся по сторонам. Взгляда его не было видно, но, приговаривая что-то шепотом, он посмотрел на Розалинду и, как-то неловко улыбаясь, поздоровался.
— Что же ты, стоишь здесь? Небось меня разглядываешь? — хрипло засмеялся он, откашливаясь, — Мне-то, милая, недолго осталось. Или завлекли мои кулоны?
Розалинда в беспокойстве ступила шаг, и хотела было уйти, но наставления совести пылко удерживали ее на месте. Подле старичка, на деревянном и грязном столике, точно прожившем с ним всю жизнь, лежали всякие неприметные и бесполезные вещи. Только блеск камней завораживал взгляд, а красота ожерельев пленила волю заплатить старичку. Он пожал плечами, будто разминаясь, и пристально глядел на девицу, выпытывая ее внимание. Она поджала губы, и извинения вырвались из ее уст.
— Да что ты, обиды на тебя не держу, — он махнул рукой, вновь откашливаясь, — Сейчас времена трудные, нужно спасать себя. Тебе, милая, особенно нужно не терять жизнь в расцветающей поре. Есть у меня штука, спасет она тебя, — старик демонстративно протянул ей кулон с небольшим зеркальцем внутри, — В свою молодость она меня уберегла, а сейчас погибаю, и некуда девать. Возьми ты.
Открыв кулон, он снова показал зеркало, невнятно бурча себе под нос. Девица в смятении огляделась, и, благо не задерживаться и не выслушивать выговора, тут же согласилась на его, как после оказалось, подарок. Розалинда было полезла в карман за купюрой, но ее тут же остановил старческий, едва слышный голос.
— Не приму денег, — воскликнул он громче обычного, — Не нужны они мне больше. Силы этого кулона бесценны, и не простил бы я себя, дуралея, за то, что взял деньги. Оставляй себе, милая.
Без лишних слов, она взяла с его рук кулон, и, пряча в карман, вежливо улыбнулась. Думала она и, кажется, предчувствовала, что старик этот не обычный горожанин, впрочем, с доброй и большой душой, а колдун, ибо как ему удалось достать магический кулон из рук мага? Попрощавшись, она шагала назад с огромным предвкушением, вот только одна мысль мелькнула в голове, и, резко развернувшись, она спросила.
— Погодите, а для чего мне этот кулон? Какова его польза?
Но ответа не последовало. Она оглянулась на вид спящего старика, и уж подойдя к нему, шепотом повторила свои слова. Вздрогнув, он посмотрел на нее, словно не узнавая, но все же сказал, пусть и не прямо и четко, но удалось выпытать хоть пару слов.
Заклинание ей сразу приелось в голову, но все же она хотела записать его, вернувшись домой, чтоб вещица не пропала даром. Все-таки, старичок выглядел покойником, мимо которого проходил каждый человек. Розалинда пожелала удачи и, развернувшись, с нетерпением поспешила к матери. Если она пробыла недолго, то та и заметить ничего не успела. Виделась Розалинде дикая ее заинтересованность в платье, так что никаких сомнений не оставалось.
Правда, наихудший исход событий сбылся. На углу, у самого выхода, она увидела беспокойно озирающуюся мать, и побежала прямиком в ее объятья.
Всполохнувшаяся Дарья с волнением оглядела Розалинду, точно выискивая на ней следы похищения или угроз. Рассказав об ее трепете и потерянности, Дарья на миг обняла дочь и тут же взглянула на нее встревоженно и гневно. Розалинда уверила ее в свою абсолютную неприкосновенность, и насильно повела разбушевавшуюся мать на улицу.
Все-таки невзгоды и обиды мигом стихнули. Про кулон и старика девица так и не рассказала, зная, с каким презрением и предубеждением относится Дарья к подобным вещам, от которых болезненно кружится ее голова.
На необычайное удивление, и, пожалуй, этому способствовала магическая привязанность, но в память, оскверненную всякими нечистями, проник дряхлый и уставший старик. Доброта его ощущалась мгновенно, как теплота морщинистых рук. Как бы ни терпко было желание, но никто более не узнал об этом человеке. По пути домой, Дарья говорила много, быстро и временами столь неразборчиво, что Розалинде приходилось неловко выслушивать и просить повторить сказанное.
Сердясь на равнодушие и незаинтересованность дочери, она выглядела как помешанная. Иногда, на счастье, словно внутренняя сварливость и детская капризность пробуждалась из стертых глубин, не теряя свое ужаснейшее существование.
Забавно, но после брани и осуждений, ее щеки заливались румянцем, а взгляд метался из стороны в сторону в огромном смятении. Розалинде всегда казалось странным и необычным ход развязки, однако, ее силы были бесполезны, чтобы разузнать об ее душевном состоянии.
Как раз после этой прогулки, принесшей девице множества чувств и неожиданностей, в доме раздался стук в дверь. Пришедшие женщины только недавно вернулись домой, и в великом энтузиазме Дарья поприветствовала гостью. Ею оказалась миссис Хендерсон. Промокшая до нитки, уставшая, словно раб, она глядела на подругу растерянно, и молча умоляла впустить ее в дом. Одежда на ней легкая и совершенно мокрая, облегающая силуэт худого тела. Дарья спохватилась за служанкой, приказывая принести сухой одежды, не спрашивая о желании Авианы, — достопочтенной матери Амери. Она схватилась двумя руками за ее предплечья, спускаясь ниже, и тут же перехватила ее запястья. Потерянная, точно обезумевшая, Авиана прозябла от холода настолько, что не могла выговорить ни слова. Лишь мелкие обрывки, неразборчивые, и весьма пугающие вылетали из уст.
— Что же это? — волнуясь спрашивала Дарья, словно выпытывая, — До чего ты довела себя?
Снова молчание, с каждой секундой пугающее все сильнее. Как только пришла служанка, — а за ней еще одна, — она под руку повела бедную Авиану в уборную.
Знакомый дождь омывал поникшие в своей безудержной тоске дома, лился на глухую землю, разбиваясь об нее…
Явление обыденное, однако сейчас, в сумерках, какое-то настораживающее. Пасмурный прохладный вечер навеял теплые воспоминания о тех мутных, но временах. Удары дождевых капель об окна дополняли волнительную тишину приятными, словно родными мечтами. Впрочем, не все жители этого дома были столь обеспокоены. Ни двое мальчишек, ни Розалинда понятия не имели о гостье из приближенной семьи. Да и желания узнавать что-либо о мире за стеной не было.
К вечеру настроение Розалинды, как и счастье, спали, словно их никогда и не было. Это волновало, окутывало страхом приближающейся ночи.
Ночь несла за собой безумное беспокойство за пределами комнат и коридоров. Все превратилось в сплошной хаос. Воздух приближал дальние звуки и безутешное озорство матушки-природы. Дождь лил как из ведра, заставляя беспокоиться девицу до трясучки. Давненько с ней не случались такие явления, оттого непривычным ей казалась вся перемена.
Что же будет на утро?
Неужели новое начало ночных и дневных кошмаров, диких видений и бесконечной тревоги, сковывающей изнутри?