Они жили на улице Данмэнуэй в угловом доме, что стоял среди таких же серых домов. Обитали они там невесть с каких пор. Миссис Броган успела родить и вырастить шестерых ребятишек. Сам Броган, рабочий при муниципалитете, по–прежнему копался в огородике позади дома, выращивая овощи и два–три кустика ноготков. С родителями теперь жил только Лиам–Пат, который и в двадцать три года все был самым «младшеньким»; он работал в строительной бригаде мистера О’Дуайера. Когда Лиам–Пат заявил, что подумывает уехать из родного дома, мать огорчилась; отец тоже огорчился, но по–своему.
— В Корк поедешь, что ли? — спросила мать.
Но Лиам–Пат замыслил двинуться в Лондон.
Его вовсе не обуревали честолюбивые мечты, просто хотелось по мере сил чего то в жизни добиться. Когда Лиам учился в приходской школе, он был самым большим чистюлей в классе. И слушал очень внимательно, хотя не всегда понимал, о чем речь.
— Ясное дело, одолеешь, — сказал О’Дуайер, когда Лиам–Пат спросил, сумеет ли он овладеть ремеслом.
Всему он научится, заверил О’Дуайер: и сантехнику устанавливать, и кирпич класть, и плотничать, и малярить. Будет все знать как свои пять пальцев. На самом деле О’Дуайер считал, что у Лиама–Пата на ремесло шариков не хватает, и если уж на то пошло, чем плохо управлять бетономешалкой?
— Главное, чтобы крутилась большая мешалка, а при ней стоял Лиам–Пат Броган, — время от времени шутливо возглашал О’Дуайер на стройплощадках, где его рабочие возводили дома.
Десси Коглан — вот кто сказал, что может пристроить Лиама–Пата в Англии. Он и сам уехал бы, говорил Десси Коглан, если б не жена, которая вдобавок на сносях. Роситу с места никакою силой не сдвинуть, она на пять ярдов не отъедет от их квартала: еще бы, в двух шагах живет ее мамаша.
— Ты там обоснуешься в лучшем виде, — уверенно предрекал Десси Коглан. — Это уж как пить дать. А вот если останешься вкалывать на О’Дуайера, то до самой смерти будешь мокрый бетон лопатить.
Десси жил в том же квартале. Он женился на местной девчонке, и когда у них родился второй ребенок, им выделили дом. Десси еще в приходской школе отличался завиральными идеями. Они и сейчас из него перли, стоило ему выпить стаканчик–другой. Он заводил треп про «корешей», про «контакты» с радикальным республиканским движением, хвастал, что он у них связной. По профессии то он был штукатуром.
— Как приедешь, звякни вот этому человеку, — наставлял он Лиама–Пата, и тот послушно записывал номер телефона.
Лиам–Пат всегда восхищался Десси, тем, как легко он до женитьбы охмурил Роситу Друди; тем, что он словно бы заранее знает, как пройдет матч по хоккею на траве, хотя сроду не держал в руках клюшки; тем, как он разговаривает, не вынимая изо рта горящей сигареты и понижая голос так, что и не разберешь, о чем он толкует, а Десси значительно щурится, подчеркивая секретность своих сведений. Некоторые утверждали, что Десси Коглан только трепаться мастак, но Лиам–Пат придерживался иного мнения.
«Здесь вполне сносно», — писал Лиам–Пат в открытке родителям, прожив в Лондоне неделю. Приятель Десси Коглана устроил его на работу.
— Есть тут один, мистер Хакстер его зовут, так он как раз подыскивает молодых ребят, — сообщил человек по имени Фини, когда Лиам–Пат ему позвонил.
«Зарплата в два раза больше того, что платил О’Дуайер», — приписал Лиам–Пат в самом низу открытки, на которой был изображен гвардеец в караульной будке.
А потом примерно раз в месяц, обычно в субботу вечером, Лиам–Пат стал звонить домой. Он рассказывал либо о законченной работе, либо о новой, только начатой стройке, да еще о том, что каждое утро к дому, где он снимает комнату, подъезжает белый фургончик «ниссан» и Лиам–Пат едет на нем через пол–Лондона на работу. Он не говорил им о своем одиночестве, о том, как бригадир Хакстер, услышав, что Лиам–Пат хочет овладеть ремеслом, отрезал: бери, что дают, или катись на все четыре стороны — ему де нужен только разнорабочий, чтобы заливать фундаменты. Раздевшись до майки и брюк с медной бляхой на ремне, могучий черноусый Хакстер вкалывал наравне с подчиненными. Не рассказывал Лиам–Пат и о том, что с самого первого дня, как он появился в бригаде Хакстера, тот его невзлюбил и смотрел на него так, словно веснушчатая физиономия разнорабочего вызывает у него отвращение.
— Это еще что за имечко?! — воскликнул Хакстер, когда Лиам–Пат сказал, как его зовут, и окрестил его Миком.
— А, ирландские штучки, — приговаривал он, даже если Лиам–Пат действовал вполне разумно, например, укладывал в грязь доски, чтобы катить по ним тачку.
Как то в воскресенье, когда Лиам–Пат проработал у Хакстера месяца полтора, ему позвонил тот самый Фини .
— Как дела? — спросил Фини. — Обжился тут?
— Обжился, — ответил Лиам–Пат.
А спустя несколько дней, когда он с двумя приятелями–ирландцами болтал у стойки в пивной «Шпоры и лошадь», Фини пришел туда самолично.
— Как дела? — представившись, спросил Фини.
Это был черноволосый человек с морщинистым лицом и большими залысинами на лбу. Чем то он походил на священника, но, как вскоре стало ясно, к духовному званию отношения не имел: по его собственным словам, он работал на стекольном заводе.
Фини поздоровался за руку со всей троицей, причем с Рафферти и Нунаном так же сердечно, как с Лиамом–Патом. Поставив им по стаканчику, он отмел их попытки заплатить за его выпивку — не может он де позволить молодежи так тратиться. Ему просто охота пообщаться со своими ребятами.
— На чем же еще держится несчастный эмигрант? — сказал он, и все с ним согласились. — Бывают ведь и такие, — добавил Фини, — которые приехать приедут, а живут здесь считанные дни, не больше. По мамочке скучают, — хохотнул он, и его тонкие губы на мгновение раздвинулись; позже Рафферти обронил, что смех Фини очень напоминает ему собачий лай. — А один парень так из вагона и не вышел.
После того вечера Фини стал частенько наведываться в «Шпоры и лошадь». Он расспрашивал парней, с интересом слушал их и вскоре узнал, что Хакстер цепляется к Лиаму–Пату. Фини на это сказал, что он с Хакстером лично незнаком; Рафферти и Нунан дружно заверили его, что Лиам–Пат просто не все рассказывает, но причин жаловаться у него хватает, ведь когда Хакстер распояшется, тут уж какие к черту шутки. Фини сочувственно поджимал губы, возмущенно качал головой. Тогда то он и начал особо привечать Лиама–Пата.
Он брал его с собой на собачьи бега; подыскал ему комнату получше; как то, когда Лиам–Пат поиздержался, Фини одолжил ему денег и не настаивал на возврате долга. Неделя шла за неделей, и, если б не Хакстер, все было бы у Лиама–Пата хорошо.
— Да нет, дела у меня идут отлично! — по–прежнему уверял он по субботам родителей, ни словом не обмолвясь о своих неладах с бригадиром. А ему уже не раз приходило на ум, что не стоит в очередной понедельник утром поджидать фургончик, который возит его на работу, — мочи больше нет.
— И что же ты станешь делать, Лиам–Пат? — спросил Фини, когда они сидели в столовой «У Боба», в конце рабочей недели они частенько заходили туда поесть.
— Уеду домой.
Фини кивнул, потом вздохнул и, помолчав, промолвил, что, может, тем все и кончится. Такое уже и раньше случалось: прицепится придира мастер к парню и житья ему не дает.
— До того дошло, что я его прямо таки возненавидел.
Снова выдержав длинную паузу, Фини обронил:
— Они на нас смотрят свысока.
— На кого «на нас»?
— На любого, кто говорит с ирландским акцентом. При нынешней то обстановке.
— Это ты про бомбы и все прочее?
— Это я про то, что ты дышишь их воздухом, стало быть, по их мнению, с тебя причитается. — Фини подался вперед и, понизив голос, зашептал над тарелкой с печенкой и картошкой: — После нас они аж дважды моют посуду. Тарелки, чашки, стакан, из которого ты пил. В прачечной самообслуживания я как то постирал бельишко и попытался предложить одной женщине воспользоваться тем же автоматом. Так не успел я рот открыть, а она уже: «Нет, спасибо».
Такого с Лиамом–Патом не случалось ни разу, хотя люди и впрямь держатся неприветливо. В бригаде то все нормально, или когда он ходит куда нибудь вместе с Рафферти и Нунаном либо с Фини. Но никто здесь ему не улыбается, никто никогда не кивнет приветливо, словечка доброго не скажет. В доме, где Фини подыскал ему комнату, каждое воскресенье утром появляется человек, который там не живет и имени которого Лиам–Пат не знает; ему платишь, а он выписывает квитанцию. Этот человек ни разу не проронил ни звука; может, ему почему либо трудно разговаривать, частенько думал Лиам–Пат.
Хотя в кухне порою стояли тарелки с чьей то едой, а с лестницы и верхнего этажа доносились шаги, за те недели, которые Лиам–Пат прожил в доме, он ни разу не видал никого из соседей и не слышал их голосов. В одной из комнат на первом этаже окна были всегда зашторены, поэтому дом казался совсем нежилым .
— И так все время, — продолжал Фини. — «Тупые, как свиньи. Имени своего путем написать не умеют». Слепому видно, что они про нас думают.
Зато Хакстер выкладывал все без обиняков.
— Живей, пошевеливайся! — орал он на Лиама–Пата; а однажды, когда что то было сделано не так, как хотелось бригадиру, он буркнул, что в ирландской репе и то больше ума.
— Оттащили бы вы свой проклятый остров подальше в море, — однажды заявил он. И добавил: — За что боролись, на то сами и напоролись.
— Не могу я перевести тебя на другую работу, — говорил Фини. — Если б мог, обязательно перевел бы.
— Вот бы в другую бригаду, а?
— Может, недельки через две что нибудь и подвернется.
— Здорово было бы в другую бригаду.