— Тогда из вас не получится сыщика по кличке Сандро.
— А кто же получится? — продолжал он воображаемый диалог с главноуправляющим, осознавая все нагляднее тот заколдованный круг, в котором он метался, трепыхался, пытаясь вырваться из него и отвести неминуемую угрозу, нависшую над его жизнью, над семьей, над пятью детьми — мал-мала меньше.
— Тогда — увольняйте меня, — мысленно обращался он к покровителю.
— Нет, Сандро, — следовал ответ, — согласно высочайшему предписанию, чиновники сыска обязаны оставаться до конца верными избранному поприщу! Звенели грозные нотки в голосе, и Дато-Сандро виделся тычущий в него указующий перст. — Тот, кто изменил нашему делу, отступился — должен сгинуть бесследно!
— Но… помилуйте… ваше превосходительство… Жена этого не переживет…
— А вдруг и переживет?
— Но я обожаю детей… Я должен их вырастить!..
— Сколько их?
— Пятеро… ждем шестого… Я видите ли, женился рано…
— Представь — ты награжден крестом… И твое чадо, из бахвальства ребячьего болтает… ну, своему сверстнику…
— Но что вам от детских россказней?
— А у детей, между прочим, есть старшие… родители…
— Так точно, ваше превосходительство, у детей есть родители… Дато-Сандро представил себя озадаченно почесывающим затылок…
— Вот, видишь… Коли служба тайная, то и крест — под замком…
— Но до каких пор?
— Как преставишься, — так и представишься… — почудился усмехающийся раскатистый голос…
— И тогда все проклянут и возненавидят имя и память мою. — Обреченно вздыхал Дато-Сандро, представляя вероятный ход воображаемой аудиенции, пытаясь в безысходном одиночестве предугадать доводы главноуправляющего, и не дрогнуть, когда действительно предстанет перед ним.
— Тогда я упаду в глазах собственной семьи, детей, в глазах прекрасной моей Медеи…
— Дети твои и жена твоя могут вечно гордиться заслугами твоими перед империей!
— Они заклеймят меня позором!
— Отчего же?
— Они назовут меня продажным. Они скажут: мой крест куплен ценой могильных крестов!
— Сандро будет похоронен за казенный счет и зачислен в памятный реестр его императорского величества.
— Мне даже не дадут исповедаться святому отцу…
На воображаемом хмуром бородатом лице проступала усмешка.
— Святой отец споет отходную, а мы помолимся за упокой души твоей! И возрадуется она, уходя в мир иной. И ты ощутишь неземное блаженство! Шутка ли — с крестом на груди да под вечный крест… В казенном почетном гробу…
— Изволите смеяться! Это не честь, а проклятие мне! — воодушевлялся Дато мнимым ропотом, и голос его наливался силой. — Увольте от такой милости! Дайте мне спокойно дожить век и лечь в грубо сколоченный простой гроб! Дайте мне без почестей ваших уснуть в объятиях родной грузинской земли, хоть безвестным, хоть безымянным! Дайте кануть во мрак Сандро, изменявшему своему доброму имени — Дато!
— Это никак невозможно, — слышался непреклонный голос. — Мы не можем допустить такое нелегкое погребение!
— Выходит, когда ваш сыщик подохнет, вы его и на том свете не оставите в покое?
— Да, господин Дато-Сандро, точно так.
— Что же вам надобно — от покойного?
— А пусть докладывает нам — как там, в царствии небесном?..
— Вы… глумитесь над участью моей!
— Ну что вы! Я совершенно серьезно! — продолжал голос…
— Так, значит… и на этом свете, и на том… доноси… виляй хвостом!
— Назвался груздем, то бишь — Сандро — полезай в кузов.
— Я клюнул на вашу удочку…
— А теперь?
— Теперь — плюнул…
— Взялся за гуж — не говори, что не дюж…
— Не по мне этот "гуж"…
— А тащить придется…
— Любую ношу — но не эту!
— Сыск — твой крест!
— Нет!
— Да, Сандро, да…
Терзаемый мучительными видениями воображаемого противостояния могущественному наместнику, то впадая в отчаяние, то негодуя, то кляня свою судьбу, плелся неприкаянный Дато-Сандро, поминутно останавливаясь, отирая лицо рукавом архалука. Куда?
Не в поисках ли мифического художника, сотворившего "Орлицу" и его приспешников?
Рыскал он и днем, и ночью. И за ним неотступно следовала зловещая тень… А может быть, это была его собственная тень, его совесть?