Для Наби выручить друга из беды было вопросом чести. Дато — незнакомый, далекий, становился для него столь же дорогим человеком, как его родной брат Мехти, как Тундж Вели, как все соратники…
Солнце клонилось к закату.
От скал потянулись длинные тени. Голоса необыкновенно ясно и звонко разносились окрест.
Все ярче мерцали низкие звезды.
Сквозь сгустившиеся сумерки, почудилось, донесся незнакомый голос:
— Здравствуй, Гачаг…
— Здравствуй, гость…
— Ты узнал меня?
— Ты… Дато…
— Да…
— Как славно!.. Твои друзья мне все, рассказали… Я разбужу их! Пойдем к алачику. Вкуси хлеба с нами!
— Это невозможно…
— Почему?
— Я в темнице…
— Как вызволить тебя?
— Увы, мой друг…
— Я доберусь… усыплю стражу… обману.
— Нет, гачаг… У тебя долг поважнее…
— Спасти друга — вот мой долг.
— "Орлица" в клетке. Помни о ней, А обо мне не думай. Ты сражаешься с царем десяток лет, Дато — и десяти дней не успел. И вот — в оковах…
— Почему рок не пощадил тебя?.. Почему ты дал врагу себя изловить?
Почудилось Наби: придвинулась к нему смутная тень, проступило смуглое лицо, засветилось улыбкой, встопорщившей пышные усы:
— Наш господь проворнее вашего аллаха. Вот и покарал меня, вероотступника…
— Не теряй надежды, друг мой. Пока сердце бьется в груди — не теряй…
— Пусть "Орлица" взлетит… Я знаю, так и будет. Гачаг Наби, кутаясь в бурку, глядел в гулкую бездну, где мерцали звезды.
Голос Дато замер где-то вдали.
Это может показаться странным, но с арестантом — бывшим сыщиком жандармского отделения — обращались вежливо.
Возможно, подобным обращением хотели показать "великодушие" его высокопревосходительства. Более того, может быть, рассчитывали, что "милосердие" заставит заблудшего узника встать на "путь истинный", раскаяться и вернуться, чтобы искупить свои грехи верной службой.
Дато хотели дать понять: мол, мы неспроста выказываем к тебе такое милосердие, одумайся, кайся, спасай свою жизнь. А нет — тебя ждет неминуемая кара, дни твои сочтены, подохнешь, как собака.
Падай ниц, Дато, проси прощения! Скажи, бес попутал, молись, заклинай: дайте мне умереть по-христиански или искупить вину свою.
Буду служить — божись, клянись, — верой и правдой, истреблять врагов империи! Если надо — помогу в поимке Гачага Наби, я еще вам пригожусь, поверьте, я проникну в стан врагов и брошу к вашим ногам голову разбойника, я заставлю его подругу прислуживать вам!
Дато догадывался, чем объясняется столь терпимое и "учтивое" отношение к нему. И представлял себе, что за ним кроется, какие требования, условия могут последовать в дальнейшем…
Но даже если предположить невероятное — что он "раскололся" бы, был бы прощен и искупил бы вину неслыханной подлой услугой — подвел бы Наби под удар, — даже тогда ему вряд ли бы дождаться царских милостей… И тогда бы не снести ему головы — чтобы неповадно было впредь ему впадать в "ересь" и "вероотступничество".
Много голов слетело бы с плеч в устрашение и назидание… и "мусульманских", и "христианских"… Кто за "смутьяна" Наби — того и на плаху…
Дато, представляя неминуемую расправу, оставался тверд и непоколебим.
Дато — за Наби, за тех, кто бьется за волю, за честь и правду, за бедных и обездоленных.
Если он дрогнет, если станет юлить и просить пощады — позор ему во веки веков.
И что бы тогда сказал Гачаг Наби?
Он мысленно советовался с далеким героем, с друзьями, с Медеей, с детьми своими…
И темные стены расступались, и доносились до него тревожные родные голоса.
Солнце закатилось за холмы. В подвале сгустилась мгла.
Щелкнул замок. Двери наверху приоткрылись. И донесся зычный голос:
— Как ваша светлость поживает?
— Не жалуюсь.
— А не изволите ли побеседовать с его высокопревосходительством?
— Карета еще не подана…
— Что ты надумал?
— Скажу, когда время придет.
— Долго думаешь. Может, одумаешься?