- Не могу, не могу думать ни о ком, кроме тебя, моя Хаджар.
- Ты должен, должен. Ты не имеешь права сейчас рисковать собой. Ты себе не принадлежишь, Наби. Ты принадлежишь народу.
- Я люблю тебя, Хаджар, моя Дикая кошка, моя Орлица.
- И я тебя люблю, но уходи, уходи, уходи...
- Хорошо,- почти вслух произнес Наби.- До свидания.
- Прощай,- грустно отозвалась она.
Гачаг обнял Аллахверди, затем обернулся к Карапету и Айкануш и сказал тихо:
- Спасибо вам! О таких, как вы, народ слагает бессмертные песни. Спасибо, друзья, великое! Томас, проводи меня, нужно моих людей получше устроить.
Они вышли, но в хижине еще долго звучал голос этого сильного, красивого и печального человека.
Глава шестнадцатая
Генерал окончательно слег. Его бил озноб, лицо было покрыто испариной. Шушинский лекарь пустил немного крови, дал отвар какой-то травы, но легче не стало. Генерал то и дело впадал в забытье, метался в постели, скрежетал зубами. Одно и то же видение накатывалось на него.
Исполинского роста человек медленно шагает по полю к цепи солдат, которой командует генерал. Шаги его бесшумны, лик грозен, брови сдвинуты. "Пли!", командует генерал. И после залпа вместо одного исполинского человека появляются рядом еще несколько, 'похожих друг на друга, как две капли воды. Они надвигаются на солдат спокойно, с суровыми глазами, устремленными на генерала. "Это он, Гачаг Наби! Он хочет моей крови", - в ужасе думает генерал.
- Пли!-командует он, но цепь молчит.- Пли!-кричит он, но видит, что вместо солдат лежат в цепи люди в папахах и бурках. Они встают и смеются, скаля белые зубы. - Артиллерия! - хочет крикнуть генерал, но не может. Ноги наливаются тяжестью. А исполинские люди все ближе и ближе. И вдруг генерал с ужасом видит, что впереди них идет наместник Кавказа, делая призывные знаки и указывая на него; генерал хочет обернуться, но не может. Сильные руки удерживают его, а рядом слышится женский смех. Генерал не видит, кто его держит и кто смеется, но знает, что это его домашний врач и Клавдия. Он начинает биться в смертной тоске и со стоном просыпается.
- Он очнулся, - сказала Клавдия. - Он очнулся! Федор Матвеевич, вам легче?! Федор Матвеевич, вы узнаете меня?
- Узнаю, - сказал обессиленный генерал, пытаясь улыбнуться. - Как ты здесь очутилась?
- Потом, - вмешался врач. - Потом поговорите. Вам нужен полный покой. Вот, пожалуйста, примите это.
Жена приподняла голову губернатора с подушки, и он, как ребенок вертя головой, выпил полстакана какой-то горько-соленой жидкости.
- Какая гадость, - сказал он, откидываясь на подушку. - Какая гадость вся наша жизнь, Клавдия!
- Успокойся, дорогой. Вот доктор говорит, что страшное позади. Кризис миновал. У тебя просто переутомление. Спи! Постарайся уснуть.
- Как там идут бои в Зангезуре?
- Какие бо...
- Все преотлично, - прервал ее врач. - Разбойники в ловушке.
- Нельзя, чтобы наши солдаты входили в близкий контакт с ними, - сказал генерал, вспомнив свои страшные сны. - Бейте их артиллерией, артиллерией. А с флангов тесните конницей.
- Хорошо! - сказал врач. - Я передам ваше указание.
- Ты плачешь, Клавдия? - спросил генерал. ,
- Ну, что ты, милый, - улыбнулась Клавдия, украдкой смахивая слезы.
- Я хочу спать!
- Правильно. Нужно, очень нужно поспать. А проснетесь совершенно здоровым, - произнес врач, поправляя простыню.
-Спит. Пойдемте, сударыня.
- Неужели так серьезно? - со слезами спросила Клавдия, как только они вышли.
- Думаю, что да. Серьезно. Я, кстати, предупреждал вас. У него сильное нервное потрясение. И чрезвычайно опасно продолжать начатое путешествие. Ему нельзя появляться в Зангезуре, нельзя заниматься никакими делами, касающимися бунта. И вообще, мое мнение такое, что генералу нужно немедля подавать в отставку.
- В отставку? - воскликнула генеральша, и слезы ее моментально высохли. Ну уж нет, его враги только этого и ждут! Только не сейчас. Я сама доведу дело до конца. Жена наместника думает, что выиграла, но я ей не дам издеваться ни над собой, ни над мужем.
- Как знаете, - пожал плечами врач. - Я весьма далек от политики. Я только лекарь. Мое дело предупредить вас.
- Может быть, пригласить армейского священника? - спросила Клавдия.
- Смею вас заверить, бог тоже мало смыслит в политике. А священник только напомнит генералу о такой неприятности, как смерть.
- Что же делать, что?
- Я уже сказал.
- То, что вы сказали, это поражение, а я уступать не собираюсь.
-Вы поставите под удар мужа, только и всего.
- Вы забыли, что на мне мусульманский платок. В нужный момент я брошу его перед врагами мужа, и кинжалы лягут снова в ножны!
- Ах, моя дорогая, - неожиданно ласково и покровительственно, как будто они были близки, сказал врач. - Что такое кинжалы в сравнении с политическими интригами.
Врач не лицемерил, когда говорил, что далек от политики. Действительно до поры до времени политика его совершенно не интересовала. Но вихрь последних событий закружил и его. Наместник через доверенных людей дал знать, что если он будет особо заботиться о здоровье генерал-губернатора, то наместник будет ему особо благодарен. Впрочем, врач волен поступать, как знает. В этих словах нельзя было не заметить скрытой угрозы.
Врач, конечно, догадался, чего от него хотят. Надо вывести из игры генерала. Сделать его беспомощным. Для чего это нужно, он до конца не мог понять, но это было нужно наместнику. По-своему он был привязан к губернатору и был многим обязан ему, тайно обожал генеральшу, и теперь, стараясь выполнить указание наместника, от которого зависела вся его будущая судьба, пытался сделать это как-нибудь безболезненнее и не очень идти против своей совести, всех удовлетворить и из всего извлечь выгоду. И здесь единственно правильным было бы уговорить губернаторшу добровольно отказаться от политической игры.
Глава семнадцатая
Внезапная болезнь генерал-губернатора Гянджи, поспешный приезд в Шушу его жены и врача вызвали много толков. Мнения расходились. Большинство склонялось к тому, что генерал, в отличие от многих сановников Российской Империи, ласков по натуре. По словам местного ахунда, генерал с любовью относится к мусульманскому народу Кавказа и его веру даже предпочитает христианской. Несколько ближе к истине были другие, утверждавшие, что наместник специально подослал к генералу своих людей, которые и отравили губернатора, слишком мягко относившегося к местному населению. Словом, пересудов, как это бывает в маленьких городах, хватало.
Хворосту в огонь сплетен подбросила и генеральша, которая явилась в Шушу, повязанная мусульманским платком - келагаи. Ясно, утверждали одни, что генеральша, зная о приверженности губернатора к мусульманской вере, сменила шляпку с перьями на платок. Другие шли еще дальше. Говорили, что сама губернаторша видит истинное благочестие только в шариате. Откуда-то объявились очевидцы, доказывающие, что губернаторша, покрывшись чадрой, посещала мечеть Шахаббаса в Гяндже, чтобы не терять надежды на спасение в этом суетном и лживом мире, заслужить у аллаха какое-нибудь уютное местечко в потустороннем царстве. Кто-то даже уверял, что и купается госпожа не иначе, как сотворив молитву "Аллахмуссал" (будто губернаторша купалась не иначе, как при свидетелях). И хорошеет она с каждым днем потому, что прониклась мусульманским духом.
Более скептически настроенные обыватели забавлялись этими пересудами, заявляя, что она - жена губернатора, и этим все сказано. И точно так же, как жены русских - генералов или не генералов, губернаторша часами стоит на коленях перед иконами, истово крестится, замаливая грехи, которые есть у, каждого; что касается мусульманства, то она его ненавидит так же, как ненавидит любой другой христианин. Более того, как и всякая христианская прихожанка, она очень любезна с попами в черных рясах, даже слишком любезна, особенно на тайных исповедях. А шляпу с перьями просто сорвал с нее ветер, когда она мчалась сюда, и забросил ее в камыши, вот она и прикрыла голову первым попавшимся под руку платком, чтобы не появляться простоволосой.
Нашлись, конечно, и те, кто все понимал буквально. Состоятельные люди покупали у армянских купцов затейливые шляпки и заявлялись с визитом к генеральше.
- Господа, - улыбалась она, принимая очередной подарок,