- Ну уж нет, капитан, этого я не дозволю.
- Другого ответа я не ожидал от вас, князь. Но подумайте о своем положении. Как политик, вы дышите уже на ладан. И только чрезвычайные меры спасут вас. А здесь такой случай... Ни одна живая душа не узнает, что на расстреле настаиваю я. Губернатор и сам наместник воспримут это как ваше усердие и поймут, что вы начали исправлять свои ошибки... Видите, как я пекусь о вас.
Князь побледнел. "Сейчас я пристрелю этого негодяя" - подумал он.
- Не пристрелите, - поразил Белобородова ответом Кудейкин. - Вы не трус, далеко не трус. Но то, что происходит, выше вашего понимания. А не понимая, что к чему, вы ничего не делаете.
"Какой гениальный мерзавец",- подумал Белобородов и его объял вдруг ужас, словно он увидел у себя на столе застывшую перед броском змею.
- Убирайтесь! - очнувшись, сказал Белобородое.- Не вводите меня в грех.
- Слушаюсь, ваше превосходительство, не вводить вас в грех,- ответил Кудейкин, гримасничая.- Итак, решено, я готовлю этих бродяг к расстрелу. С распоряжением вы, надеюсь, не заставите ждать... Прощайте!
"Боже мой, - думал Белобородое. - Что за несчастная, что за варварская эта страна. Что за мерзости творятся вокруг. Неужто, господи, не видишь ты этого?"
Глава девятнадцатая
Весь день Белобородое был под впечатлением тяжелого разговора. "Ведь расстреляет, мерзавец, этих бедолаг! Вот незадача, - думал князь. - Как на грех, именно у него в уезде должны были объявиться бунтовщики. Вот вам благодарность за все, что он сделал для этого народа. Нет, толпа, она всегда остается толпой. Чернь - всегда чернь. Надо же было думать о всяких глупостях, вроде какого-то самоуправления! Карьера! Черт с ней с карьерой, покоя нет... Теперь сиди и думай, как встречать Федора".
Эта проблема вообще князю казалась неразрешимой. Встречать генерала, как старого знакомого, приятеля, дворянина или сделать вид, что воспринимает его прибытие, как приезд гостя, - какие это толки вызовет, что сам Федор подумает. Держаться официально, но буднично, так, будто ничего ровным счетом не случилось, вероятно, смешно: кого сейчас обманешь, кроме самого себя? Выйти с петицией на дорогу, встречать свиту генерала хлебом и солью, греметь салютами - пошло. Не дети же они, в конце концов, играть в оловянные солдатики.
А потом, миссия губернатора - миссия ясная. Вероятно, Федор сам вызвался перед наместником приехать сюда, разобраться в обстановке, помочь ему по старой дружбе. Что же, можно только благодарить за эту услугу. Положение действительно обострилось, и такой политик, как губернатор, да еще симпатизирующий ему, как нельзя кстати. Если бы Белобородое хоть на минуту мог представить себе, как глубоко он заблуждается, возможно, дальнейшие события развивались бы совсем по-другому.
Тем временем губернатор Гянджи собирался покинуть Шушу. Чувствуя себя слабым, он старался тем не менее казаться бодрым, пробовал шутить, строил оптимистические планы, но все, кто его окружал, ощущали, что былой воли в нем более нет.
С утра самые знатные люди Шуши пришли с визитом к губернаторше. Начали с того, что рассыпались в изъявлениях преданности, которые она выслушала внешне спокойно, но внутренне ликуя. Затем ей было преподнесено золотое кольцо с большим, необыкновенной чистоты бриллиантом. Чего это стоило? По крайней мере нескольких тысяч ограбленных крестьян, пухнувших с голоду детей, десятки доведенных! до нищеты сел.
После чего именитые люди Шуши представили губернаторше своих жен. Принимая благосклонно поклоны, рабскую лесть, видя восхищенные глаза женщин, в которых таилась бешеная искорка вечной женской ревности и соперничества, Клавдия чувствовала себя царицей во всем блеске и могуществе, в окружении подданных, и в ней укрепилось стремление во что бы то ни стало выиграть эту игру, вернуться в Гянджу на белом коне, как она мысленно это назвала, с губернатором, который сумел посрамить всех врагов, подавить наглый бунт черни и заслужить одобрение самого государя.
Вперед выступил ахунд, наиболее мудрый и почитаемый житель Шуши. Выбравшись из завитушек восточного славословия, высказавшись совсем не по-религиозному о красоте Клавдии, ахунд приступил к делу. Оно заключалось в том, что местная знать очень хотела бы сопровождать генерала в Зангезур. Так будет безопаснее для высокочтимого губернатора. Они, благодарные подданные великой России, хотели бы доказать свое усердие, принять участие в важных государственных делах, а, если понадобиться, сложить головы за генерала и за его именитую и столь блистающую умом и красотой супругу, признанную шахиней в здешних краях.
- Право, не знаю,- отвечала Клавдия.- Не знаю, как это воспримет генерал. Вы же знаете, он целиком в заботах, не любит лишних почестей и блеска!
Но внутренне она была давно готова к этому, и ей не составляло труда лаской, кокетством, логикой убедить мужа в необходимости принять в свою свиту именитых людей Шуши.
- Так будет прежде всего безопаснее, - сказала она, ставя последнюю точку. - Ваш фаэтон затеряется среди других. И случись, не приведи господь, нападение разбойников, мы всегда сумеем в толчее ускользнуть.
- Хорошо, - сказал генерал, - распорядитесь.
Генеральша, едва сдерживая нетерпение, гордо вошла в залу, взглянула рассеянно на склоненные головычи сказала, что генерал дал свое соизволение, заранее благодарит за готовность встать на его защиту, но он бы был рад, чтобы ему излишних почестей не оказывали.
В полдень вереница золоченых фаэтонов, карет, пролеток, окруженных тесным строем военного конвоя, выедала из Шуши и направилась в сторону Зангезура. Покачиваясь на мягком сидении экипажа, генерал думал о своей встрече с Белобородойым. Впечатление о разговоре с наместником уже начинало несколько сглаживаться, и он теперь был не так зол на князя. Полное равнодушие он чувствовал и к бунту, и к судьбе губернии; он устал, и единственное, чего ему хотелось, поскорее закончить неприятную, но обязательную процедуру официальных встреч, разговоров, решений и прочей чепухи, которая не имеет никакой ценности в человеческой жизни. К такому выводу пришел генерал во время болезни, почувствовав холодное дыхание смерти, и это чувство все более и более в нем укреплялось.
Генеральша, украдкой любуясь подаренным ей кольцом, хладнокровно обдумывала свои дальнейшие действия. Она для начала смутит и перетянет на свою сторону Белобородова, сделает его мягким, как воск. И через него же проведет несколько карательных мер против местного населения. А там будет видно, как убрать с дороги князя, и весь успех подавления бунта, или, на худой конец, подкупа "кавказской орлицы", которая должна будет разоружить мятежников, приписать генералу.
Над ними стояло прохладное солнце уходящего лета. Первый багрянец мелькал в обступавших их лесах. И все кругом было так покойно и светло, как будто и не было никогда в этом мире ни крови, ни насилия.
Глава двадцатая
Вершина горы Сара-баба, окутанная синим лесом, находилась в шагах ста от крутого излома дороги, ведущей в Гёрус. Стояла безветренная погода, в горах лежала великая тишь. Никто бы и не подумал, что здесь, в густых зарослях дикого терна, орешника и граба, таятся сорок вооруженных всадников, зорко всматривающихся вниз.
Гачаг Наби стоял у выступа скалы, временами поднимая к глазам полевой бинокль, один из первых его военных трофеев. Ничего не заметив, Ало-оглы поворачивался к Бозату, который поводил ушами, нетерпеливо переминался с ноги на ногу, и успокаивал скакуна легким похлопыванием по крупу; Бозат выгибал шею и старался схватить хозяина мягкими, теплыми губами за руку. Это была их давняя игра.
Предводитель восставших ничего еще не решил. Вначале он хотел, как только услышал о путешествии генерал-губернатора Гянджи в Гёрус, напасть внезапно на свиту конвойных и взять генерала заложником, а если, как говорят, и жена с ним, еще лучше, - увезти в горы и жену. Цена залога так еще более возросла бы. Но, поостыв, Гачаг Наби понял, что в этом немного смысла. Во-первых, неизвестно большая ли охрана сопровождает губернатора. Если казаков будет много, может завязаться длительный бой, что в планы восставших не входило. А потом, где гарантия, что власти будут торговаться за губернатора. Время сейчас такое, что заложников не торопятся выкупать, зато отомстить могут: казнят Хаджар, и этого Наби себе никогда не простит.
Затеять перестрелку, убить нескольких казаков, а посчастливится, и генерала, а затем уйти, тоже не имело никакого смысла. Дразнить войска мелкими уколами не стоит: следует поберечь силы, сохранить каждого человека для будущих испытаний. И, вообще, можно ли рисковать сейчас, устраивать шум, когда его друзья ведут подкоп под гёрусскую тюрьму. Лучше не возбуждать власти, усыпить их бдительность. Ну, а с другой стороны, люди ему могут сказать: долго ли мы будет отсиживаться в кустах, Наби? Мы ведем себя не как мужчины, не как народные мстители, а как стыдливые девушки, украдкой поглядывающие из-под чадры на то, что творится вокруг.
У горизонта появилось легкое облачко пыли, и скоро вдали, на дороге, показались первые вооруженные казаки, за ними пролетки, фаэтоны, кареты, снова казаки, снова фаэтоны, и опять гарцующие всадники. Гачаг Наби весь напрягся и поймал в бинокль первый ряд конвоя. Угрюмые бородатые лица, огромные морды лошадей, грызущих удила и роняющих белое пено с раскрытых губ, безучастные кучера и форейторы; непомерно толстый господин, богато одетый, дремал, мотая головой, скрестив для удобства руки на животе; далее быстро тараторили что-то, смеясь, два молодых человека в легких городских костюмах. Это было похоже на сон: люди были рядом, стоило протянуть руку, но ничего не было слышно, ни звука голоса, ни одного удара копытом, ни шелеста шин.
Где же генерал? Гачаг Наби покрутил окуляр и снова поднял бинокль. Вон тот - высокий и важный. Нет, генерал вероятно в военной форме, не на свадьбу едет. Куда же его запрятали? И вдруг Гачага Наби точно обожгло. У одного из фаэтонов на статном коне ехал красивый молодой человек в черкеске. Ало-оглы опустил бинокль, потом снова поднял. Не могло быть сомнений! Это его обидчик. Бинокль несколько размывал черты его лица, но от этого они стали еще красивее: тонкий, с горбинкой нос, щегольские усики, надменно поднятые брови; изредка, свешиваясь с седла, молодой красавец что-то говорил в сторону фаэтона с опущенным верхом. Его сам аллах послал мне, подумал побледневший Гачаг Наби. Сейчас они рванут лошадей, и в миг он будет рядом со своим врагом; лезгинский кинжал у него острый, рука верная, а там - будь, что будет.
Короткий приказ уже готов был сорваться с губ, как вдруг в стеклах бинокля мелькнули совсем рядом генеральские эполеты. Генерал ехал в открытом фаэтоне. Ничего особенного в нем не было, генерал, как генерал, но сидящая рядом женщина приковала внимание Гачага Наби. Не красотой, не роскошным одеянием, а платком келагаи, обыкновенным местным платком.
Гачаг Наби смотрел не отрываясь, забыв о Генерале, о своем обидчике. Что-то смутило его в этом платке. Жена генерала, но почему в таком головном уборе? Да еще на виду у всех! Мусульманская женщина, но тогда почему рядом с губернатором, почему в таком открытом платье? Что за загадка такая! Какое у нее красивое лицо и волосы, кажется, золотые, локон выбился из-под платка.
И вид царицы.
И тут Гачаг Наби понял, даже не понял, почувствовал, почему так взволновал его этот исламский платок. Именно на такой манер подвязывала его Хаджар, не пряча своего лица. Сердце Наби заныло. Что, если это ловушка для Хаджар? Трудно сказать, какая, и что может погубить "кавказскую орлицу", которую не испугали ни солдаты, ни жандармы, ни оковы темниц.
Что же это я, подумал с тоской Гачаг Наби. Что я думаю о каком-то женском платке? Странный ты человек, Наби! Женщина всегда женщина, и какая разница, какой платок она носит. Нужно действовать. Достаточно сейчас свистнуть, чтобы его люди ураганом хлынули с горы, смяли, опрокинули казаков. И тогда он расправится со своим давним врагом, возьмет в плен губернатора и разрешит загадку этого проклятого платка.
Но Гачаг Наби не двигался, бинокль провис на ремне, звякнув о рукоятку кинжала. Рядом презрительно пофыркивал Бозат. Бойцы встревоженно и недоуменно поглядывали на своего вожака. Последний конник исчез за крутым поворотом дороги, и на ней осталась только оседающая бурая пыль.
Предсказания генеральши о магической силе ее платка начинали сбываться.
Глава двадцать первая
Кудейкин, как и всякий жестокий человек, был крайне сентиментален и набожен. Безо всяких колебаний, вопреки запрещению Белобородова, он решил расстрелять крестьян, обвинявшихся в поджоге господского имения, и, сделав приятный сюрприз прибывающему генерал-губернатору, доказать свое усердие, не имеющее границ, когда речь идет о безопасности Отечества, утвердить свою могущественную, хотя и неофициальную, власть над зангезурским уездом. Но при этом капитан хотел, чтобы все было сделано по-человечески, по-христиански, то есть освятить казнь обреченных посещением духовника, исполнить даже их последнее желание, скажем, дать им по стакану вина перед смертью.
Гуманные намерения капитана встретили неожиданное препятствие. Утром, в вычищенном мундире, торжественный и серьезный, он явился в тюрьму и велел доставить армейского священника. И здесь началась путаница. Приговоренные были мусульманами, и священник их/исповедовать не мог. Кудейкин не знал местных обычаев и послал мальчугана, который с недавних пор стал понемногу прислуживать ключнику Карапету, за муллой или за каким-нибудь другим духовным лицом. Тот ушел и исчез, потом ушли еще двое/солдат и тоже пропали. А затем прискакал вестовой и сообщил, что генерал-губернатор на подъезде к Гёрусу и через полчаса будет здесь. Взбешенный Кудейкин за десять минут успел избить приговоренных до полусмерти и отправился на маленькую главную/площадь перед канцелярией начальника Белобородова. Никогда не видел еще Гёрус столь пышной свиты: казаки запрудили площадь и окрестные улицы; блестящие экипажи простирались от канцелярии до окраин города. Но встреча была скомкана. Князь Белобородое в парадном мундире, бледный и грустный, сделал несколько шагов навстречу губернатору и по всей форме приветствовал высокого гостя. Кудейкин видел, что Белобородое не понимает сам толком, что говорит, а генерал его не слушает. Вид губернатора его поразил. Полгода назад ему довелось видеть генерала: это был цветущий мужчина со спокойным и насмешливым выражением лица, с властными движениями, легкостью и быстротой проницательного взгляда. Теперь это был старик. И Кудейкин понял, что все его надежды привлечь на свою сторону губернатора, найти в нем могущественного покровителя, - бессмысленны.
Губернатор вяло покивал по сторонам и прошел вместе с женой вслед за князем в отведенные ему покои. Разочарованная толпа медленно расходилась. Гёрус стал шумен и оживлен как никогда прежде. Экипажи разворачиваясь, сталкивались друг с другом, кучеры переругивались. Именитые люди Шуши где хитростью, где жестокостью, где золотом старались занять лучшие квартиры и без того забитые до отказа военными.
Безучастным казался лишь один офицер, прозванный здесь "оком его величества". Через час, не вмешиваясь ни в одну беседу, избегая знакомых, он разузнал все же, что завлекло сюда столько мусульманской знати. Сведения, которые ему сообщили под строгим секретом, были секретом Полишинеля. Все знали, что дни Белобородова, как начальника уезда, сочтены, и царские власти решили сменить его на татарского уездного начальника, и это привлекало сюда даже тех, у кого почти не было шансов занять высокое место.
Капитан сделал и другой вывод. Ни губернатор, ни Белобородое не в состоянии сейчас представлять истинную власть; вокруг полная сумятица, разброд, и с каждым днем положение будет ухудшаться. В такой суматохе мятежники внезапным нападением могут смять войско, табунившееся в Гёрусе, разгромить тюрьму и вызволить "черную кошку". Случись так, ему смерти не миновать, все равно - от руки разбойников или по приговору военно-полевого суда. Поэтому капитан вернулся в тюрьму и стал принимать срочные меры по усилению охраны, одновременно обдумывая, как понадежнее упрятать "черную кошку", чтобы ни одна живая душа не могла проникнуть к ней, даже с помощью силы...
Воспользовавшись общей толчеей и занятостью Кудейкина, Карапет, стараясь быть незамеченным, пробрался к своей хижине и тихонько окликнул Аллахверди. Тот вылез Из ямы, отряхивая комья грязи, и спросил нетерпеливо, что еще случилось. Карапет рассказал, что губернатор в Гёрусе, вместе с ним прибыл еще один вооруженный отряд, огромные казаки,' точно медведи; в городе полно богатеев из Шуши, повсюду шныряют какие-то темные субъекты.
- И что же теперь? - спросил Аллахверди, с трудом привыкая к свету дня и понимая не все, о чем говорил Карапет.
- Теперь нам крышка! А Томас, где Томас? - воскликнул ключник.
- Томас ушел далеко, он сегодня один метра два прорубил... Значит, говоришь, войска, шушинские беки! Нам-то что за дело! Мы землекопы, честно зарабатывающие кусок хлеба.
- Ты не знаешь самого страшного!