Солнышко пригрело, хорошо-то как. Приоткрыв глаза, я потянулся и зевнул, красота, лепота.
Так, а где я?
А, точно, на сеновал к прадедушке спать завалился. Эх, хорошо погуляли. А главное никакого похмелья, хотя вчера активно накачивался хмельным.
Хорошо быть молодым и здоровым. Хотя сколько я вчера выпил? Пару ковшов того, пару ковшов сего, и я уже пьяненький, много ли мне надо, непривычному к алкоголю.
Потянувшись еще раз, я размялся.
Возле сеновала стоял кувшин с молоком и стопка чистой одежды. Обо мне даже позаботились. Сделал первый глоток, прохладное, видать, из погреба. Как же я соскучился по нему. А молоко было козье, жирноватое оно на мой вкус, с другой стороны, попил, заодно и поел.
Скинул свою одежду, которая очень долго мне служила, но обветшала уже. Казалось, дерни немного — она и порвётся. Надев новую рубаху, которая была мне по колено, и от которой пахло свежестью. Она была из серой ткани, по рукавами и вороту шла вышивка, различных солярных знаков, в основном изображающих солнце в той или иной интерпретации.
А позже накинул на себя портки и подпоясался, эх, посмотреть бы на себя. Хотя и без этого уверен, что я просто красавчик. Мамина радость и папина гордость.
Выйдя с сеновала и пройдясь по тропинке, оказался во внутреннем дворе дома Рознега. Столкнувшись в проходе с холопкой Мирославой, хотя она уже давно скорее управляющая хозяйством Рознега и почти член семьи, но все-таки в статусе холопки.
— О, Яромирушка, соколик, встал уже, — она с хитринкой на меня посмотрела.
— Ага, а где тятя?
— Так он по утру уже отбыл, тебя хотели поднять, но Рознег сказал, чтобы тебя не трогали, поговорить с тобой хотел.
— Понятно, а сам он где?
— Здесь где-то шастает. Ты поди пока, присядь, — Мирослава кивнула на навес, под которым стояли стол и пара пеньков, заменяющих табуретки, — а я пойду его поищу.
Умывшись из бочки, которая стояла рядом с навесом, и устроившись по удобней на пеньке я приготовился к ожиданию.
О чем хотел поговорить предок, и так понятно, о Триглаве. Вот только что ему стоит говорить, а что нет?
Да и самому хотелось бы узнать, что Триглав сказал прадеду. А то у Родича был вид весьма пришибленный после общения, хотя это и понятно, такая встреча. Это уже я ко всяким чудесам и несуразицам привычен.
А все-таки ситуация со службой, которую он мне поручил, нерадостная, конечно.
Мысли текли вяло, и я прикидывал те или иные варианты. Выходило все весьма поскудно, хотя я это еще вчера понял, деваться мне некуда.
И что бы исполнить службу, которую мне поручили, придётся расстараться и покрутиться. А для этого мне необходима личная сила, люди, на которых я могу опереться, и деньги, много денег.
Еще и вопрос веры — однозначно, надо будет что-то решать. Так вера у нас весьма разобщённая, каждый волхв по своему пониманию толкует, да, есть общие моменты. Однако в разных племенах чтут разных богов, и каждый считает своего бога главными над всеми, что не придает сплоченности. Да даже в одном племени, где чтут одного бога, в разных селениях могут делать это по-разному и богу приписывать разные черты.
Да и племена, вроде в одном союзе находятся, периодически воюют и налеты друг на друга устраивают. А союзов племен основных три. Союз Поморян, к которым я и отношусь. Союз Лютичей — это второй конгломерат, и союз Ободритов третий, а еще и Руян на особице стоит.
И в каждый союз входит несколько разных племен и называются эти союзы по самому сильному и большому племени.
Никакой централизации как таковой нет, хотя есть зачатки в виде главных городов или культурных и духовных центров в каждом союзе свой.
Болото, как есть болото.
Так что нужна еще идея, которая сможет хоть как-то объединить людей, а не каждый сам по себе, та же вера, ее преобразование, в принципе, может помочь в этом деле.
Свой город заиметь как я думал, это тоже не просто выйдет. А после еще и людишек под свою руку окрестных взять, чтобы казна пополнялась, дань или налоги, пошлины с торговли, неважно. А с землями под град, ну, силой можно выгрызть, желательно, чтобы там торговые пути пересекались, и будет он расти тогда. Если раньше по шапке не дают такому резвому.
Для людей требуется устроенный быт и еда, чтобы голодными не сидели. Безопасность, чтобы могли работать и жить и от каждой тени в леса не бежать, а это армия или дружина, причем хорошо обученная и экипированная, а также верная. Вопрос здоровья, а точнее, медицины остро тоже стоит. Чтобы дети во младенчестве не мерли, чтобы не умирали от простуды или еще чего зазря.
Вот когда все это будет, тогда и можно будет делать более серьезные дела и на что-то влиять, когда за моей спиной будет сила. Хоть князем назваться можно будет. Вот к этому и надо мне стремиться.
Расслышав шаги, я поднял голову, ко мне направлялся мой прадед Рознег, одетый в чистую рубаху, такую же, как у меня, за его поясом был нож, а сам он опирался на длинный посох.
Борода его была седа, а на голове красовался обруч из ткани с вышитыми оберегами от злых духов и иных напастей. Взгляд был весьма цепким и пронзительным, да, добрым и все понимающим дедушкой я бы его не назвал. Скорее старый воин, прошедший не одну битву, а не жрец богов. Весь в морщинах, но еще достаточно крепкий, несмотря на свой возраст. Явно дар помогает и поддерживает.
— Здравствуй, Яромир, — он присел на пенек через стол от меня.
Поднявшись, я ему поклонился:
— Здравствуй, дедушка, и благодарю за приют и заботу.
— А как о своем родиче не позаботиться? — он хитро и цепко на меня взглянул. А после продолжил: — Есть нам, что обсудить с тобой.
Я просто кивнул.
Он молча поднялся из-за стола и подошел к стене, возле которой были полки с разными предметами. Сняв с полки три глиняные чашки, он поставил их предо мной.
В одной из них была какая-то красная жидкость, а во второй соль. В третьей же что-то состоящее из мелких крупинок серого цвета, только что это было, я не смог понять.
Подвинув ко мне чашу с жидкостью, дед произнес:
— Пей.
Взгляд его был весьма суров, но после общения с Триглавом как-то не особо и пугал.
Взяв в руки чашу, я ее повертел, а после сделал глоток и чуть не выплюнул. Это была кровь. Дед рукой зажал мой рот, не давая выплюнуть.
— Глотай, я сказал.
Я подчинился. А после мы сидели в тишине, я не знал, что сказать, а он меня разглядывал. И, придя к каким-то выводам, немного расслабился.
— Руку дай, — и протянул ко мне свою старческую ладонь.
Я положил рядом, и он начал ее рассматривать, резко достав нож, приложил его к ладони, и я дернулся. Думая, что он сейчас меня полоснет.
— Тише, тише.
Лезвие было на ладони, а дед все так же в меня вглядывался.
А после резко полоснул по коже, брызнула кровь, наполняя мою ладонь. И я вновь дернулся, вот только не смог вырвать руку из его цепкой хватки. Он разглядывал мою кровь и даже поводил по ней пальцем, а после, взяв щепотку соли, кинул ее на рану.
Я терпел, из меня не вырвалось не звука. Я поднял голову и попытался поймать взгляд родича, но ему было все равно, он рассматривал мою кровь. Потом взял шепотку из новой чаши и тоже сыпанул на мою рану. Я ни чего не почувствовал.
А потом накрыл мою ладонь своей, я почувствовал чужую силу, его дар жизни, он лечил меня своей магией. После того как отнял ладонь, на моей руке не осталось ран, только засохшая кровь, соль и еще что-то.
— Почто, деда? — вырвалось из меня.
— Надо было проверить, а теперь сказывай.
Проверить ему надо было, хотя можно понять, что он проверял. Что я остался собою, что не подселился ко мне дух или еще что. А то, что я с Трибогом общался? А хотя, может, дед этого и опасался. Судя по его словам, других объяснений не будет.
Что именно рассказывать, и так ясно, только собравшись, я открыл рот.
— А начни, пожалуй, с испытаний, на которых вы духов встретили, — и тут он хмыкнул, — о которых твой дружок-неслух уже всем растрепал.
Это он, видимо, о Гостивите так.
— Значится, я Лан, Гостивит и Дален вошли в лес, перед этим испросив разрешения у духов лесных, как учили.
Уже несколько минут прошло, как я закончил рассказ о своих похождениях.
И вот сижу в полной тишине рядом со старшим родичем, и это выглядит странно и пугающе.
Он не шевелится, взгляд стеклянный, уперся в непонятную точку, и у старика шевелятся губы, словно он ведет с кем-то незримый и неслышимый диалог.
Он неожиданно вздрогнул и повел плечами, взгляд проясняется и становится осмысленным.
— Значит, службу затребовал Трибог, в сохранении родов наших и веры, а ежели не выполнишь службу, то в наказание все члены нашего рода будут бродить бесплотными тенями до конца времен. Сурово и жестоко. И надо это ему, чтобы его сын смог возродиться?
Под взглядом деда я кивнул.
— Видимо, грозит опасность родам нашим, — сделал вывод Рознег.
— Знамо ли тебе об этом? — и родич впился в мое лицо своим взглядом.
Ответил я не сразу, а в голове бегали разные мысли.
— Нет.
— Лжешь, я вижу, рассказывай.
— Есть знание, деда, — я немного замялся, подбирая слова.
Собравшись с мыслями, я продолжил.
— Знания или опасения, но не мои, а словно кто-то вложил их в мою голову.
— Кто-то, скажешь тоже, Трибог и вложил, — прадед покивал своим мыслям.
— От христиан идет опасность нашей вере, а родам нашим от соседей близких и дальних, словно станет это не наша земля, а нас и вовсе нет и потомков тоже нет, — я обвел все окружающее пространство рукой.
Родич хмыкнул и заговорил:
— То опасности ведомые, не раз мы с ними сталкивались. Но вот то, что Трибог на это обратил внимание, — это не просто — и он покрутил рукой в воздухе, словно не мог подобрать слов.
Не много помолчав, он продолжил.
— Видимо, все сложней, чем мне кажется. Ты сказал, что Трибог тебе кинжал даровал, где он?
— Так возле священной рощи спрятал, не на праздник же нести, — я пожал плечами.
— Неси давай, а то неровен час не в те руки попадет, — прадед аж голос повысил.
Метнувшись к священной роще, я после пары минут поиска достал его из-под примятой травы.
В темпе обратно и немного запыхавшись, положил его перед старшим родичем.
Рознег сначала протянул к нему руки, но в нескольких миллиметрах от кинжала его ладони замерли. Достав с полки небольшую шкурку, через нее и взял в руки кинжал, избегая прямого соприкосновения.
Он долго присматривался к кинжалу, чуть ли не принюхивался к нему и водил пальцем над рисунком.
— Непростой тебе, Дар Триглав сделал, ой непростой это кинжал.
А я-то думал, это ножичек, чтобы колбаску пластать. Хотя чего я иронизирую, дед дело говорит.
— Думается мне, что это оружие никому, кроме тебя, в руки не дастся, или тому, в ком есть родная тебе кровь. Да и с ранами от него неизвестно, что будет простому смертному.
Дед так и не решился достать клинок из ножен, хотя по нему было видно, что хотелось.
— Надо на Щецин[1] идти и с другими волхвами совет держать, а может, и вовсе в Ретру[2] с оракулом говорить, — дед нахмурился, взгляд был его задумчив.
— Деда, а что тебе Триглав сказал? — все-таки было интересно.
— Поддерживать тебя и всю помощь, какую могу оказывать.
О как, ну неплохо так-то. А вот насчет Щецина и Ретры у меня сомнения, что туда идти надо и все раскрывать, большие сомнения. И, как деду, об этом сказать впрямую, думаю, не стоит, хотя.
— И в Ретре, и в Щецине есть люди свои лепшие[3], которым до нас дела нет, да и кто мы для них, для тех волхвов и князей.
Прадед промолчал и с интересом на меня поглядывал.
— Думается мне, что не стоит этого делать. Вдруг поймут неправильно или не поверят. Пустобрехами выглядеть не хочется. Кроме нашего слова и кинжала, Триглавом дареного, ничего и нет. А если и поймут правильно, то могут и вовсе малый отряд дать, да и отправить подальше, где я голову и сложу. А то и вовсе ежели интересам их помешаем, не посмотрят на богов.
— Да как же воле богов противиться? — дед возмутился и внимательно на меня посмотрел.
— Так им боги ничего не говорили, — и я пожал плечами.
Рознег покачал головой.
— Ох, и на Деяна похож, сына мого и твого деда, он тоже любил издали заходить и так и эдак, да и повадки схожи.
Кажется, мне об этом говорили после испытания, только совсем о других чертах характера.
— Ладно, подумаю. А пока давай по снедаем.
— Мирослава, Мирослава, — начал кричать дед.
— Чего орешь, слышу я, чего тебе?
— У, какая стала, распустилась, видать, много воли я тебе дал. Поснедать неси нам.
— Сейчас, принесу.
— Деда?
— Чегось тебе, отрок?
— Смотри, деда, давно спросить хочу, вот ты даром или силой обладаешь, как и я, — и пустил силу жизни в ладонь, — вот у тебя было трое детей, кто-нибудь владел подобной силой?
Старик посуровел лицом, а после тихо заговорил:
— Пятеро у меня детей было. Выжило трое. Деян — твой дед, Голуба и Окомир, а двое еще младенчиками умерли. Нет, никто силами не владел из них.
Значит, прямые потомки силой не обладали, понятно.
— А среди внуков владел кто силами такими? — Дед задумался, что-то вспоминая.
— Про отца и дядьку своего Беляя ты и сам знаешь, могут ветер пользовать, а еще Велибор, сын Окомира, как и мы, может раны затворять, кажись и все, больше не было.
О как, а внуков у деда, и я начал загибать пальцы, вспоминая всех родичей, одиннадцать, вроде никого не упустил, и из одиннадцати трое владели даром.
— А из правнуков только я и сын Беляя владеем даром?
— Э не, дочка Весты, Лияна, ветром комаров гоняет.
Тоже трое, и только я один имею сдвоенный дар, дар жизни и ветра.
— Слушай, а откуда дар ветра у нас в роду, ты же раны можешь затворять.
— Так жена моя, Мира, могла мошкару гонять, я думаю, оттуда и передалось.
Получается, прямые наследники Даром не обладали, но среди внуков и правнуком сила появлялась. Выходит, что если родители являются оба одаренными, то дети могут быть бездарными.
А отсюда вывод, что одаренность родителей на появление дара у детей, на прямую не влияет. Однако если в роду были одаренные, то шанс рождения ребенка с даром увеличивается, хотя, чтобы выводы делать, статистики маловато. Все равно интересно получается.
— Деда? — задумчиво протянул я.
— Ну чего тебе еще? Да и где Мирославу носит.
— Деда, а почему я про твоих родителей и твоих родичей ничего не знаю?
Старик весь напрягся и стал походить на громовую тучу, еще чуть, и молнии начнет взглядом метать.
— А нечего про это знать, не твого умишка это дело, быльем там все поросло.
— Деда, ты чего? Интересно знать о своих прародителях, да и, может, это важно, не зря же нас Триглав выбрал.
Дед смотрел на меня злым взглядом и играл желваками. А до меня начало доходить, что не стоило лезть в это дело.
Вдруг Рознег весь как будто сдулся и перестал напоминать грозного старца, стал самым обычным стариком, уставшим от жизни. В глазах у него плескалась застарелая боль.
— Был у Велетов великий князь Мелигаст, — начал старик.
— Это у каких Велетов[4]? — я не мог сообразить.
— Будешь перебивать, не стану сказывать, у тех, которые еще вильцами прозываются, а немцы и другие соседи лютичами кличут. Так вот, было у того Мелигаста два сына, а еще и брат был Челадраг.
— Изменить хотел тот князь много и укрепить свою власть, дабы легче было противостоять врагам, саксонцам, немцам, ободритам[5] да и другим. Вот только не приняли новшеств тех, не по покону, да и погубили того князя. А за место него князем стал его брат Челадраг, старший сын Мелигаста от болезни помер, — дед грустно хмыкнул.
— А вот младший княжич пропал. Его вывез дружинник, друг князя, в те места от куда сам родом. И звали того княжича Рознег.
Дед отвел взгляд и смотрел вдаль.
— Так погоди, деда, тебя так же звать, тогда получается, это ты младший княжич и сын великого князя.
Дед грустно хмыкнул.
— Был когда-то, много лет назад, а сейчас я Рознег волхв Триглава, — сказал, словно припечатал, мой старший родич.
Ну ни черта себе Санта-Барбара в глубине веков, это же получается, что рода мы не худородного, а самого княжеского. Вот тебе и поговорили с дедушкой, одна новость хлеще другой.
— Деда, а об этом знает кто еще? — здесь не до шуток. Власть — дело такое.
— Может, и помнит кто, мне почем знать, — и старик пожал плечами.
Каждый из нас думал о своем, а Мирослава тем временем расставляла еду на столе.
Да, есть что поснедать: вареное мясо, каша из крапивы и сбитень еще горячий.
Насыщались в тишине.
После того как поели, дед неожиданно проговорил:
— Вышата.
— Что?
— Того дружинника звали Вышата, он растил меня словно сына, и был мне вместо отца. Никому об этом, — и дед погрозил мне кулаком.
— Хорошо, — я кивнул.
— Сейчас, погодь. — И дед уплелся в дом, чтобы спустя пару минут вернуться, держа в руках боевой пояс. Длинный кожаный ремень на заклепках, с петлями для ножен и большой металлической бляхой, закрывающей низ живота.
— На-ка примерь.
Он сел как в литой, и, прикрепив к нему кинжал, я выпрямился.
А дед фыркнул и оглядел меня.
— А теперь все, беги, а то тятька тебя заждался, — и засмеялся.
Правда, я не понял, что здесь смешного.
Вот моя деревня, вот мой дом родной. В голове крутился детский стишок, я же заходил в ворота родного дома.
Отец под навесом чего-то ковырялся. А больше во дворе и не видно никого.
Мать с со Смиляной, наверно, в доме, да и сестренка рядом крутится. А холопы на работах. Двенадцать холопов есть у нас, живут они отдельно, на обособленном, так сказать, участке, и свои небольшие дома имеют.
Отец, меня заметив, махнул рукой. Подойдя поближе, я заметил, что он осматривал конскую упряжь.
— Вот и дома, сынок, как с прадедом все обсудили?
Поклонившись отцу.
— Здравь будь, тятенька, да, все обсудили.
— Это хорошо, и погулял ты вчера славно и испытание прошел, но в том я не сомневался, — отец с прищуром посмотрел.
Я аж весь возгордился, но что-то папка уж слишком мягко стелет.
— Молодец, спору нет, вот только я наслышан о твоей дерзости наставнику и не только ему.
Донесли ироды, в мозг я вас всех любил и не раз, что б вам черти продыху не давали. Отрицать? Хуже будет, уж Яромир знает.
— Не со злого умысла, — я опустил голову.
— Да, а с какого? — отец с интересом на меня взглянул.
— Не хотел Иловая лечить.
— Так и не лечил бы, дерзить не стоило. Наставник поставлен учить, а ты норов показывал, да и не только ему. Ум короток и дерзости много слишком. Сказывали мне, как обстояло с Иловаем и на берегу, после испытания. Взрослым себя почувствовал, а вел себя неразумно. А ну снимай рубаху, да портки и к столбу становись. Выбивать будем дерзость твою, а то позоришь меня, — голос его был суров и грозен, никакой жалости.
М-да, правы были парни, ох выпорют.
— А может, не надо, тятенька?
— А как ты хотел, сынок, давай-давай. Дерзить, значит, можешь, а как по заслугам получить, значиться, не надо.
Я же шёл к столбу, у которого обычно отец коня на привязи держал. А за мной шел папа, любимый и единственный, поигрывая вожжами. Из дома высыпали родные женщины и с жалостью на меня поглядывали, да и холопы появились во дворе.
А как же, хозяйского сына пороть будут, у некоторых из них была жалость в глазах, у других предвкушение и радость.
Но они быстро прятали взгляд, ведь матушка на них внимательно взглянула и, думаю, запомнила их выражения лиц, так что им тоже перепадёт от нее. Да и я пупсиков запомнил, кому по нраву пришлось мое наказание.
По пути подобрал кусок ветки, потолще. А то отец несильно будет сдерживаться, рука у него тяжелая.
Ветку в зубы, рубаху в сторону, оголяя спину. Пояс, подаренный дедом, туда же, и вот портки летят вниз, оголяя мою задницу и ноги. Вцепившись в столб, я стоял прямо, а в голове была мысль, только не по яйцам, только не по колокольчикам, а то прилетит еще случайно.
Свист и удар по спине, РАЗ. А-а-а-а, сука, хрен собачий.
Боль разливается по всему телу. Ноги чуть не подкосились, только на руках и удержался. Чувствую, как по спине льётся кровь, шкуру снял с первого удара.
Свист, удар. Два. Держись, Яромир, князем будешь.
Папка бьет от души, но не со всей дури, а то, чую, иначе после первого удара рухнул бы.
Свист, удар, три. Под моими пальцами начинает проминаться древесина. А зубы вот-вот перекусят ветку.
Четыре, и еще одна полоса от удара у меня на спине. Боль, спина горит. Мысли идут с трудом. Только бы не упасть. Стоять.
Пять, удар боль.
СТОЯТЬ.
Шесть, и удар приходит на задницу, как издевательство.
— Будя с тебя.
Отец разворачивается и идет обратно. Не обращая на меня внимания.
А я все так же стою, вцепившись в столб. Руки свело, а ноги не держат.
[1]Щецин один из главных городов поморян, где располагался большой храм Триглава.
[2] Ретра,
[3] Лучшие.
[4] Велеты или вильцы самоназвание одного из славянских племен более известных как лютичи.
[5] Ободриты — славянское племя.