— Неужели ты даже поцеловать меня не хочешь? — тяжело дыша, воскликнул Бехенци.
— Нет.
— Значит, ты меня не любишь и не хочешь освободить меня? — прохрипел он сдавленным голосом.
— Жди, — шепнула Эстелла. — Я приду за тобой.
Она выскользнула из камеры, заперла дверь на ключ и подземным коридором вышла на второй замковый двор, где слуги, конюхи и солдаты, сбившись в кучки, толковали о том, как провалился под землю Бехенци. Слово за слово припомнили они множество легенд о коварной западне, устроенной, наверное, еще при древних владельцах крепости, скорее всего, при одном из Недецких.
Ведь там, где был замок, всегда находились и галантные рыцари, любители приволокнуться, которые сперва появлялись под окнами с лютней, а затем проникали и в столовую. А прелестные, словно феи, хозяйки замка, портреты которых висят в голубом зале, наверное, не прочь были вкусить от запретного яблока (хвала исключениям!). Одни из них сами, как Ева Адама, соблазняли своих обожателей отведать запретный плод, другие же давали возможность уговорить себя. И вот, когда хозяин замка все это замечал, лучшего помощника, чем западня, и придумать было трудно. Недаром люк был устроен именно под тем стулом, на который хозяйка обычно усаживает самого дорогого своего гостя.
— Эй, Матько, оседлай мою лошадь! — приказала Эстелла одному из конюхов.
Пока седлали маленькую вороную лошадку, Эстелла переоделась в свое обычное платье, надела короткий красный доломан, длинную темно-зеленую юбку и легко, даже не коснувшись стремени ногой, вскочила в седло. Выехав за ворота, она обернулась к часовым, взявшим при ее появлении "на караул".
— Слушай, Маковник! (Капрал Йожеф Маковник был один из часовых.) Я заказала в деревне мешок розовой картошки. Если принесут без меня, пока я сама не взгляну, не принимайте. А то меня и в прошлый раз обманули.
— Слушаюсь, барышня!
— Скажите, пускай подождут. А не захотят ждать, пусть приходят завтра утром.
— Слушаюсь, барышня, понял.
Эстелла кольнула свою Ласточку крохотными шпорами и ускакала. Часовые некоторое время смотрели красотке вслед, а Маковник, крутя ус, плутовато заметил:
— Лакомый кусочек. Прямо-таки для господ испеченный. Вскоре всадница скрылась из виду в облаке пыли, которое в лучах склоняющегося к западу солнца казалось молочно-белым и походило на настоящее небесное облако. Порой лошадь и всадница на мгновение показывались снова, но лишь едва различимым силуэтом, будто муха в стакане молока.
Остановилась Эстелла у домика на самом краю деревни, где в единственном оконце с синими наличниками красовался горшок с розмарином.
Она наклонилась с седла и постучала в окно:
— Анчура, ты дома?
Из окна выглянула миловидная нарядная крестьяночка с ярким румянцем на щеках.
— Дома, барынька! (Так здесь величали Эстеллу.)
— А муж твой где?
. — В лес ушел, по дрова.
— Вот это хорошо, — отвечала Эстелла и, спрыгнув с коня, на поводу ввела его через калитку во двор.
— Отведи лошадь в конюшню, да поживей. У нас мало времени. А потом приходи в комнату и раздевайся.
Коня крестьяночка привязала быстро, что же до приказа Эстеллы раздеваться, он показался ей чудным. Она потупила глаза и не двигалась с места.
— Ну что ты, дурочка? Я же не мужчина!
— Все равно, барынька, стыдно мне.
— Да смотри, ведь и я тоже раздеваюсь. Мне нужно поменяться с тобой платьем.
Это объяснение, а особенно два золотых, которые Эстелла сунула ей в руку, придали Анчурке смелости. По мере того как многочисленные юбки крестьяночки одна за другой падали на пол, все яснее очерчивалась ее стройная фигура. И не поймешь, откуда исходил аромат, наполнивший комнату: от цветущего ли розмарина или от молодого здорового женского тела.
— И сорочку тоже снимать?
— Конечно.
— Ой, только не смотрите на меня, барынька.
Когда переодевание было закончено, Эстелла превратилась в красивую крестьяночку, а Анчура — в барыню.
— А теперь неси свои сафьяновые сапожки да большой глаженый холщовый платок, голову повязать.
— Господи боже мой, что же теперь будет?
— Ничего не будет, глупышка! Иди-ка лучше в кладовку и насыпь мне мешок картошки, да возьми мешок подлиннее. Ну, живо, живо! Поворачивайся!
Анчурка пошла, но в длинной господской юбке она едва могла двигаться, то и дело спотыкалась, падала и работала так неловко, словно всю жизнь только и делала, что распивала кофе В конце концов Эстелле самой пришлось насыпать картошку в мешок. Затем она легко, словно это была кашемировая шаль взвалила мешок себе на плечо (для ее стальных мускулов такая ноша была не тяжелее пушинки) и упругой горделивой походкой направилась по дороге к замку.
— Pochvalen bud pan Jezus Kristus! [Слава Иисусу Христу! (словацк.)] — приветствовала она часовых у ворот.
— Во веки веков, аминь, сестренка, — отвечал один из часовых. — Нет дома паненки, уехала кататься. А тебе велела подождать.
Озорной Маковник тут же начал приставать к смазливой крестьяночке.
— Эге, смотри, какой червяк ползет у тебя по спине! — И под этим предлогом ущипнул женщину в белоснежное плечико, с которого под тяжестью мешка чуть-чуть ниже обычного соскользнул вырез сорочки.
Крестьяночка не смутилась; вызывающе качнув гибким станом, она озорно ответила:
— Ежели вы червяк, то я кошка. Вы щипаете, а я царапаться буду. Фу, какой большой да противный червяк!
С этими словами она исчезла под сводом ворот, а двое часовых с высоко поднятыми пиками продолжали шагать вдоль стен, глядя, как внизу у подножья холма дымятся трубы в селе Варин. Веселее всего курился дымок над поповским домом. Интересно, что-то сегодня стряпает на ужин попадья?
Все вокруг уже готовилось ко сну. Небо, на котором еще час назад смеялось солнце, бросая мириады ярко-золотых пляшущих блесток на леса, на почернелые соломенные крыши деревни, теперь лишь слабо улыбалось, остывшее и спокойное. Немые сумерки неслышно шагали по земле, а усталое солнце вяло опускалось за зубчатую изгородь синих гор. Это было уже не прежнее величавое раскаленное светило. Не в силах больше греть и светить, оно словно боялось, что люди потеряют к нему уважение; ведь что такое солнце без тепла и света? Никчемная безделушка, плывущий по небу яичный желток.
Добрые полчаса спустя крестьяночка снова показалась под сводчатыми воротами, где со стен свисали булавы, кирки и кожаные ведра. Вдали на варинской колокольне зазвонили к вечерне. Крестьянка будто нарочно дождалась минуты, когда часовые станут молиться и им будет не до заигрываний с нею.
— Что, дяденька, не возвращалась еще барынька? Не могу я больше ждать.
— Ну, тогда ступай себе с богом, сестренка. Барыня велела передать, чтобы ты завтра утром пришла.
Сердце Эстеллы отчаянно колотилось. Она боялась: не дай бог кому-нибудь из часовых вздумается пощупать ее мешок!
Выбравшись за ворота замка, она вздохнула с облегчением и уже увереннее зашагала по узкой тропинке, которая, извиваясь среди кустов орешника и высоких папоротников, спускалась к лесу по названию Рог. Эстелле хотелось пройти этот путь как можно скорее, но мешок был тяжел даже для нее, хорошо натренированной акробатки. Только в лесу, среди мохнатых елей, она опустила мешок на землю, тяжело дыша и отдуваясь.