— Сейчас-то это зачем? Да и тебе зачем? Тебя все равно никак это не коснется.
— Ну ты даешь, — вздохнул он. — Я ж для тебя старался. Ты что? Что с тобой?..
— Ничего. Если хочешь, можешь заниматься такими глупостями. А мне надо работать.
— Ну хорошо, хорошо. Но может быть, ты выслушаешь?
— Да.
— Так вот, где бы он ни появлялся, везде происходили странные вещи. Неожиданно кто-то лишался работы, в штате появлялись новые люди. Либо вдруг заглядывала налоговая инспекция, несмотря на то, что она уже была здесь две недели назад. Это что, его новая тактика? Что скажешь?
— Я не понимаю, зачем ты передаешь мне совершенно непроверенные сведения от каких-то неизвестных людей. Мало ли кто что может сказать…
— Между прочим, те, кто мне это рассказал, мои старые друзья, и я им доверяю.
— Ну и что. Я знаю всех твоих старых друзей. Сколько еще можно жить событиями столетней давности? Сейчас другое время. Это все философский бред.
— Вот те на. Ты что, заболела?
— Возможно.
— А что ты так поздно? Я звонил с восьми вечера.
— Так получилось. Тебе-то теперь что за дело?
— Мне — никакого. Но Охотин все-таки…
— Сто лет прошло. У всех своя жизнь.
— Верно. Своя.
— Пока.
— Пока.
А еще через пару дней к ней подошел Максим и сообщил, что у него разговор. Очень важный.
— Мои друзья с третьего этажа интересуются, кто такой этот Охотин… Они просили меня спросить тебя, кто же он все-таки такой? Ну, ты с ним общаешься, и так далее…
Я с ним не общаюсь, хотелось сказать ей, это совсем не такое общение… Мы с ним только побеседовали в баре несколько раз…
— У них что-то случилось? — спросила она.
— Пока нет… Но он стал проявлять к ним подозрительный интерес… Я вспомнил, ты сначала как-то недоверчиво отнеслась к нему и даже сказала, что он…
— Стукач. Да, но, понимаешь, все сложно… Прошло пятнадцать лет, сейчас все по-другому… Проще простого заклеймить человека… У меня нет доказательств. Может быть, к нынешнему времени это не имеет никакого отношения.
— Ты думаешь?..
Удивительно было слышать такие слова от Максима, обычно рассеянного. Он был озабочен.
— Что произошло? Расскажи.
— Пока не могу. Просто я считал, что если что-то не так, ты об этом скажешь. Я их заверил, что если ты с ним сидишь в баре, значит, все в порядке, это все равно что рекомендация…
— Какая рекомендация? Я не даю никакой рекомендации.
— Но ты с ним общаешься…
— Это совершенно ничего не означает. Это личное дело.
— Но если он стукач, какие могут быть личные дела?..
Это был первый случай, когда они решили встретиться не на работе. В парке, где в этот день было много народу, в открытом кафе, недалеко от прудов. Это место ей тоже было знакомо: когда-то они с Ларисой и Митей обсуждали здесь «Истоки и смысл русского коммунизма», что-то еще…
Она смотрела, как люди заказывали вино и мороженое, слушала музыку, и никак не могла освободиться от чувства раздражения и досады на собственные бесплодные размышления. «И почему — думала она, — он свалился на мою голову, почему через пятнадцать лет снова нужно думать о том, можно доверять этому человеку или нет?» Теперь ей казалось, что все эти годы оказались бессмысленными, оказались ненужными книги и знания, поскольку они ничего не изменили в жизни. Жизнь, казавшаяся долгим путем, вдруг сократилась до ничтожных размеров, в которых ничего серьезного и важного не могло уместиться. Наверное, мы ходим по кругу, думала она, если вот так, как много лет назад, она беседует с Охотиным, который не может предложить ей ничего другого, как только вспомнить легенду о Великом Инквизиторе. Наверное, мы живем в перевернутом мире, подумала она, если такие люди так спокойно, благополучно и неуязвимо чувствуют себя в нем…
В момент ее размышлений о перевернутом мире у входа в аллею появился Сергей Охотин. Она узнала его издалека. Он направился к тому столику, за которым они договорились увидеться, огляделся. Он не видел ее, но наверняка был уверен, что она здесь.
«А может быть, он не виноват?» — вновь задала она себе вопрос с надеждой, что кто-то другой скажет ей, подтвердит, что он не стукач и не осведомитель, что он ни в чем не виноват, что вообще никто ни в чем не виноват, что все, возможно, хорошо и не надо ни о чем беспокоиться.
Она смотрела на силуэт. И вдруг ей открылась одна примитивная, как исторический материализм, истина. Это была интуиция, обострившаяся с тех пор, когда они поняли, что Сергей Охотин всех предал. Ирина никогда не избавится от ощущения, от бесспорной уверенности, что это он. Чувство, похожее на неприязнь, но только похожее, а на самом деле какое-то другое, живет в ней независимо от нее. От этого чувства избавиться невозможно, и логика перед ним бессильна. Ей стало понятно это за несколько мгновений, пока он приближался, и все рухнуло. Рухнула очередная иллюзия, которая вырастала на ее глазах все эти дни; иллюзия, которую она возводила собственными руками. Она смотрела, как он приближается, и ей становилось ясно, что все, что он ни делает, напрасно. Она поняла, что напрасно пыталась обмануть себя. Напрасно и он пытался обмануть ее, хотя сделать это было нетрудно.
У нее не было никакого сомнения, что это он, тот самый Охотин.
И вместо того, чтобы направиться к нему, она отступила назад, в тень деревьев, она уходила в глубь парка, в полумрак, чтобы неведомыми тропинками выбраться отсюда и постараться поскорее забыть о сегодняшнем дне.
На следующий день в редакции ее ждали плохие новости. Заместитель начальника, встретивший ее на лестничной клетке, быстро и как-то растерянно сообщил, что с сегодняшнего дня Охотин будет в редакционной коллегии. Более того, он привел в редакцию еще одного сотрудника. Ошеломленной Ирине он рассказал о том, что Максим и еще несколько ребят уволены. Такие произошли изменения, сообщил он, что лучше не задавать никаких вопросов, потому что ответить на них невозможно.
Охотин подошел тихо. Он осторожно отодвинул стул и аккуратно сел. Он улыбался.
— Я ждал тебя, но ты не пришла. Что-то случилось?
— Нет.
— Я надеюсь, мы сработаемся.
— Нет.
— Почему?
— А ты не догадываешься? Неужели тебя ничего не беспокоит? То, что было пятнадцать лет назад?
— Я не понимаю, о чем ты, — сказал он. — И что же было?
Она поднялась, чтобы уйти. Он догнал ее в коридоре.