Известие о смерти Верховного Иерофанта застигло их на подъезде к Квибару, небольшому городу в пятидесяти милях к северу от Священного Полуострова. Столь неожиданная новость заставила Наллара нор Керрано не на шутку обеспокоиться.
«Вот зараза. — Чем больше Наллар обдумывал услышанное от скакавшего навстречу гонца, тем меньше новость ему нравилась. — В Гильдии меня клятвенно уверяли, что старик еще протянет если не пару месяцев, то как минимум три-четыре недели. Времени чертовски мало. Нужно торопиться, если хочу попасть в Исхирон прежде, чем все закончится».
Насколько Наллару было известно, уже через несколько суток после кончины Верховного Иерофанта созывается Временная Ассамблея, в которой между тремя основными политическими группировками — Советом Архонтов, Преторией Иерофантов и Орденом Хранителей Триамны — разгорается нешуточная борьба за количество мест в Священном Синклите, совете из двадцати четырех человек, из членов которого, собственно, и избирается Верховный Иерофант. Формирование Синклита обычно занимает около десяти суток. Примерно столько же длятся сами Выборы. Последние вообще представляют из себя странную штуку. Наллара до глубины души поражала эта несуразная система, при которой на пост Верховного Иерофанта может претендовать человек, не носящий священного сана: орденец или архонт. Впрочем, это еще куда ни шло — можно понять, что в иные времена стране требуется в качестве правителя не жрец, а ученый муж или опытный управленец из Ордена. Вершиной же триамнийской политической странности Наллар определенно считал Первый Закон.
Считается, что право провозглашения Первого Закона Верховные Иерофанты унаследовали от одного из Богов Рассвета. С другой стороны, каких еще объяснений можно ждать от язычников — они что угодно готовы свалить на предписания своих «священных» книг и преданий. Достоверно Наллар знал следующее: после формирования Священного Синклита каждый из двадцати четырех кандидатов на сан Верховного Иерофанта должен выступить перед остальными с речью о том, какой первоочередной закон он собирается принять, если получит сан — во многом именно это выступление влияет на его шансы. Новоизбранный же Верховный Иерофант на рассвете следующего дня после избрания провозглашает с дворцового балкона Первый Закон, мгновенно вступающий в силу. Многовековая история Триамны показывала, что далеко не всегда описание Первого Закона перед Выборами и его окончательной версии совпадает; например, почивший Верховный Иерофант до получения сана божился, что воплотит в жизнь граждан Триамны необходимые для поддержания благочестия Рассветные Каноны, а по итогу просто-напросто принял Закон о запрещении второбрачия. И это еще далеко не самый яркий пример.
Наллар подозревал, что именно из-за нестабильности Первого Закона Гильдия отправила его наблюдать за грядущими Выборами. Кто знает — вдруг поддержку большинства получит какой-нибудь ненавидящий Гальтию архонт, и Первым Законом он провозгласит «священную» войну или что-нибудь в этом роде. А у его величества Ваганнамара и без подобных фокусов со стороны триамнийцев забот выше крыши.
В остальном же на Выборах главы Триамны — опять же, если верить прочитанным сведениям — все как и везде: процветают взятки в крупных размерах, уговоры и запугивание, поливание грязью конкурентов, а то и заказные убийства. Подобное могло удивить Наллара лет так двадцать назад, но не сейчас; в Кирикийских княжествах, Сельвидийском султанате и Гергельяре он был свидетелем и не таких политических игрищ. Вряд ли триамнийцы, пусть и претендующие на власть, могут тягаться интригами с султановскими визирями. Хотя кто его знает…
Наллар начал было предаваться воспоминаниям о двух с половиной годах, проведенных в султанате — годах постоянного беспокойства, когда любая ночь грозила стать для него последней — но тут повозку затрясло. Похоже, они миновали въезд в Квибар и теперь колесили по городской мостовой, мощеной булыжником. Наллар раздвинул занавески, открыл окошко и высунул голову из повозки. Все оказалось именно так. Солнце клонилось к горизонту, прячась за крышами приземистых домиков. Они неспешно ехали по окраинным кварталам города; повсюду, на узких улочках, слонялись люди. Выглядели они донельзя странно. Дети, юноши и девушки, мужчины и женщины, даже старики — все нарядились в черно-алые наряды. Большинство из них, поднимая ладони к небу, что-то причитали. Кто-то сидел на тротуаре и, подняв голову к небу, негромко бормотал. Схожую картину Наллар наблюдал все в той же Сельвидии — когда у султана родился первенец, и народ ликовал трое суток. Только здесь горожане явно не ликовали. Скорее, наоборот.
«Всематерь, что с ними не так?»
Пользуясь предоставленной возможностью, Наллар внимательно изучал их. Почему-то триамнийских горожан он раньше представлял себе по-другому. Кардинально иначе. Все же, они язычники, это раз. Живут по варварским законам, основывающимся, опять же, на мифах и легендах — это два. И то, что подавляющее большинство из них по натуре своей хитры, лживы и продажны — об этом знал едва ли не каждый гальтийский ребенок. Но люди, которых он видел перед собой, казалось, были всецело поглощены горем. Будто не какой-то дряхлый старик отошел в иной мир, а Зимняя Чума выкосила каждую вторую семью.
«Возможно, я вижу лишь внешнюю сторону медальона». — Наллар не любил спешить с выводами. Особенно когда дело касается целого народа.
В скором времени повозка затормозила напротив трехэтажного бревенчатого здания. Над входными дверьми покачивалась на цепях вывеска с надписью «Берлога отшельника». Это был уже пятый по счету постоялый двор, название которого так или иначе оказывалось связано с одной из двенадцати аркан. Наллар в очередной раз мысленно укорил себя за то, что перед началом миссии проигнорировал эту часть триамнийской жизни. Впрочем, за последние несколько суток пути он с лихвой наверстал упущенное. Более того — ему удавалось выигрывать у Ойлегера почти что в половине игр.
А это было, на взгляд Наллара, большим показателем.
Спустившись с повозки на пешеходную часть мостовой, Наллар, продолжая с любопытством глазеть по сторонам, дождался, пока торговец пряностями переговорит с местным конюхом и отдаст тому поводья. Затем, когда конюх вместе с лошадьми и повозкой удалились, кивком указал на гомонящих горожан.
— Почему все так суетятся? — спросил он у всеведущего в подобных вопросах торговца. — Что на них нашло?
— Как почему? — Ойлегер выглядел озадаченным. — Так ведь сам Верховный Иерофант ушел из жизни…
— Да это я понял. Я имею в виду… Какое им всем дело до этого Верховного Иерофанта? — Наллар указал рукой на здание (судя по пиле на вывеске, плотницкую мастерскую) на другой стороне улицы, перед которым собралась группа детей, что-то дружно распевающих. Даже они невесть где раздобыли ало-черные штаны и рубахи. — Большинство триамнийцев в жизни его не видели. В прямом смысле слова: у вас ведь даже монеты без лица правящего монарха… в смысле, Верховного Иерофанта.
Ойлегер повел головой вбок, выражая легкое несогласие.
— Как тебе объяснить… Верховный Иерофант испокон веков символизирует мир и стабильность для всей страны и всех ее жителей. Для большинства триамнийцев он почти что святой человек. Гарант спокойствия и процветания. Считается даже, что его избирают не столько члены Священного Синклита, сколько сами Боги Рассвета. И я не преувеличиваю, хочешь, сам иди и спроси.
Наллар недоверчиво хмыкнул.
— Да ведь они на каждых Выборах грызутся между собой за этот сан?
— Не придирайся к мелочам, шпион.
— Прекращай. — Наллар нервно заозирался по сторонам. К счастью, никому не было до них дела. — Я серьезно: прекращай эти свои штучки, по крайней мере, когда вокруг нас люди.
— Ладно, ладно. Как скажешь, Цэсэй. — Ойлегер пожал плечами.
Где-то в дальней части города пробил колокол. Группа детей сорвалась с места и, не прекращая пения, двинулась вдоль мостовой. Наллар услышал отрывок из песни.
…Там, где нет зимы и лета,
Где любовь течет рекой —
В Царстве Вечного Рассвета
Нынче он обрел покой…
Затем дети перешли на бег, и продолжение песни затерялось в топанье ног и прочих звуках оживленного города. Наллар заметил, что многие горожане прекратили сидеть и стоять на одном месте и неспешным шагом направились в ту же сторону, что и дети. Группа пожилых дам заставила Наллара и Ойлегера отойти с дороги, чтобы не мешать интенсивному движению.
Наллар недоуменно почесал затылок.
— Откуда такая толпень? — негромко поинтересовался он у беззаботно улыбающегося Ойлегера. — Им всем что, работать не надо? Куда все идут?
Еще один удар колокола прогремел вдали.
— Похоже, что на городскую площадь.
— На площадь? И что же там такого интересного… на этой площади? — Внезапно блестящая догадка озарила Наллара. — Ставлю бронзового жаворонка, что в память об этом Иерофанте…
— Верховном Иерофанте, — мягко поправил его Ойлегер.
— Да знаю я! В память о нем на площади будут раздавать бесплатную еду и выпивку, так? Возможно, еще и представление какое покажут. Ну, я прав?
Торговец рассмеялся.
— Хорошая попытка, Цэсэй. В очередной раз ты подтвердил, что азарт — твое второе я. Но, увы, жаворонка ты проспорил. На площади состоится местный Чин Поминовения Усопшего. Хочешь, пойдем посмотрим? Думаю, тебе будет полезно.
Прислонившись к стене постоялого двора, Наллар задумался. С одной стороны, они не ели с самого утра. С другой… Он ведь дал себе обещание, что больше не прошляпится на какой-нибудь мелочи триамнийской жизни. Так что посмотреть на подобное зрелище и впрямь будет нелишним.
— А, знаешь, почему бы и нет. Только… — Глядя на проходящих мимо, Наллар насторожился. — Нам ведь тоже надо вырядиться в… вот это вот, да?
Ойлегер с усмешкой похлопал его по плечу.
— Ты умнеешь на глазах, пилигрим. Вообще желательно. Если, конечно, хочешь избежать лишних вопросов. Пойдем, — он указал на вход в «Берлогу отшельника», — зайдем. Уверен, для такого случая у них найдется парочка лишних одежек.
Когда они, одетые в алые рубашки и черные штаны и плащи, пришли на центральную площадь, Чин Поминовения уже шел вовсю. Народу собралось тьма-тьмущая: Наллар предположил, что здесь едва ли не все население Квибара. С пару десятков тысяч черно-алых горожан пришли, чтобы отдать дань уважения тому, кто два с половиной десятилетия стоял во главе страны. О том, чтобы найти место невдалеке от помоста в центре площади, не могло идти и речи; им пришлось довольствоваться тем, что нашлось относительно укромное местечко на краю площади, между какими-то колючими кустами и гончарной мастерской.
После того, как хор из дюжины человек допел долгое и довольно унылое песнопение (скорее всего, псалом, хотя Наллар понятия не имел, что еще, кроме псалмов, могут петь триамнийские хоры), а в воздух взлетели клубы кадильного дыма, вперед остальных выступил бородатый пожилой мужчина, облаченный в длиннополую алую мантию и треугольную белую митру.
«Один из местных иерофантов», — сообразил Наллар.
Пока что с языческими жрецами он сталкивался лишь при игре в арканы, не в живую. Но все меняется.
— Услышим же слово, — прогремело над площадью, — из недр веков исходящее, Истиною Божественною подкрепленное и потомкам на память оставленное.
Насыщенный баритон иерофанта эхом разносился по площади, так, что даже им было хорошо слышно каждое слово. Наллар сначала удивился, затем резонно предположил, что по-любому здесь замешано Благословение — нормальные люди попросту не умеют так громко разговаривать.
Два юноши поднесли и раскрыли перед жрецом толстенный фолиант. Иерофант, выждав паузу, принялся читать:
— Случилось то во дни, когда мир был юн, а Боги Рассвета в людском обличье ходили по землям Севера, Юга, Запада и Востока, обучая и научая простых людей, еще не познавших вражды и ненависти, премудростям жизни. На полуострове же, омываемом южными морями, жил богатый князь. К востоку от его дворца шумели теплые воды бухты, а с других сторон раскинулись густые леса. Семь дочерей родила князю жена, и каждая была красавицей. Но прекраснее всех была младшая из них, юная Као — глядя на нее, замирали и люди, и звери, и даже светила останавливались в небе, дабы полюбоваться ее неземной красотой. Множество женихов из самых далеких земель прибывали в княжеский дворец, прося ее руки — но, видя печаль в глазах любимой дочери, князь отказывал им всем.
Иерофант подождал, пока расторопные юноши перелистнут страницу, после чего возобновил громогласное чтение:
— В жаркие летние дни княжна обыкновенно сбегала из дворца, чтобы насладиться прохладой и одиночеством у родника в густом и темном лесу к югу. Чтобы скука не овладела ей, она брала с собой любимую детскую игрушку — крохотного жаворонка, сотканного искусными мастерами из льна и небесного шелка. С ним она играла, подбрасывая его к ветвям старой ивы и ловя на лету. Но вот однажды она ненароком споткнулась о корень дерева, и не успела поймать жаворонка. Тот пролетел мимо ее ладони и упал в родник, такой глубокий, что казалось, будто у него и вовсе нет дна. Юная Као расплакалась, понимая, что никак не может вернуть драгоценную игрушку. И вот позади нее раздался ласковый голос: «О чем ты плачешь, княжна? Твои рыдания настолько громкие, что скоро вместе с тобой расплачутся не только деревья, но и камни». Княжна обернулась и увидела перед собой прекраснейшего юношу в белых, будто бы даже светящихся одеждах, и с длинными алыми волосами. «Я плачу оттого, — ответила она, вытирая слезы рукой, — что мой жаворонок упал в этот бездонный родник, и теперь мне его не достать». Юноша улыбнулся и сказал в ответ: «Оставь слезы, о прелестнейшая из дев, ибо нет в этом мире ничего невозвратного, кроме смерти». Он подошел к роднику и, не раздумывая ни мгновения, нырнул в его глубины. Княжна испугалась, что напрасно погубила еще и юношу, но тот вскоре вынырнул обратно и вернул ей игрушку. И в тот момент, когда их пальцы соприкоснулись, они оба поняли, что любовь связала их сердца воедино. И спросила Као: «Ответь мне, кто же ты, о прекраснейший из всех женихов?» И ответил он: «Я один из двадцати пяти, что спустились с небес, чтобы направлять и наставлять. И имя мне — Исх». И ужаснулась Као, поняв, что влюбилась не в простого смертного, но в одного из Богов Рассвета. Но тот крепко обнял ее и произнес: «Не бойся, ибо братья мои продолжат свой путь; я же клянусь любить тебя, покуда могу ходить по сей бренной земле». И вернулись они вдвоем во дворец князя, и сказала Као отцу: «Княже, вот тот, кто достоит стать моим мужем». Возликовал князь, услышав эту новость, и приказал двору готовиться к свадебному пиру.
Иерофант вновь замолчал и, пока юноши перелистывали страницу, поправил спадающую на лоб митру. Наллар поймал себя на том, что ждет продолжения истории — безусловно, он слышал эту одну из известнейших триамнийских легенд, но в укороченной версии. Наконец, иерофант вернулся к чтению:
— И вот, множество гостей из самых разных уголков Четвероземья прибыли на свадьбу в княжеский дворец, дабы поздравить жениха и невесту. Брага и мед, эль и вино лились рекой, и не было пределов ликованию. Но под самую ночь двери пиршественного зала распахнулись, и на пороге возникла горбатая и сморщенная старуха, в которой некоторые узнали шаманскую ведьму с проклятого Богами острова. Страх и ужас охватил пирующих. Ведьма же взглянула в глаза Исху и прошипела подобно змее: «Знаю я, кто ты и какими силами владеешь, и не в моей власти противостоять тебе. Но за то, что не позвал меня на этот праздник, отныне проклята будет жена твоя: иссохнется чрево ее, и не сможет родить тебе детей». Стражники бросились к ведьме, но та обратилась в летучую мышь и покинула пиршественный зал через открытое окно. И вот, сбылось ее злое пророчество: год за годом сменяли друг друга, но Као не могла зачать. Множество слез пролила она, понимая, что бессильна противостоять черному колдовству. И однажды, когда гуляла она с мужем по лесу, набрели они на тот самый родник, рядом с которым впервые встретились. И разорвал тогда Исх на себе рубашку, и вскинул руки к небу, и сказал: «Горе мне! Ибо на что мне моя неземная мудрость, на что мне моя вечная молодость, если не могу помочь я той, которую люблю всем сердцем». И, отослав жену во дворец, провел он сорок восемь дней и сорок восемь ночей у того родника, творя знанием божественным великую ворожбу, неподвластную людскому разуму. На сорок девятый же день вернулась Као в лес, и ужаснулась, ибо на месте родника возвышался теперь громадный фонтан, а рядом с ним лежал обессиленный Исх. Увидев ее, улыбнулся он и сказал: «Као, звезда моя ненаглядная. Вот Фонтан, мною сотворенный из бездонного родника. Создав его, я нарушил один из небесных запретов, и отныне не смогу вернуться обратно со своими братьями, но это и не важно. Прошу, войди же в Фонтан этот, и Преобразись, и прими водное Благословение, что освободит тебя от ведьминых злых чар». И, доверившись Исху, вошла Као в воды Фонтана, и воистину Преобразилась, и тотчас почувствовала, как отступили от нее темные чары, и что чрево ее способно зачать.
Страница перевернулась, и иерофант, собравшись с силами, продолжил все тем же звучным и громким голосом:
— Возликовал Исх, что превозмог темное колдовство, но недолго длилась его радость. Ибо даже он, один из Богов Рассвета, не мог знать, что воды Фонтана берут за свое Благословение нечто взамен. И в ту ночь, когда пришел он к возлюбленной, дабы возлечь с ней на ложе, отвергла его Као и сказала: «Прости, Исх. Но не бьется мое сердце, как раньше, когда я вижу тебя; не тянутся мои руки погладить твои алые локоны; увяли мои чувства, как цветок садовой розы в закатных лучах. И если ты по-прежнему любишь меня, то заклинаю: оставь меня и уйди, ибо жизнь с тобою отныне превратится для меня в ужаснейшую из пыток». Не было пределов горю Исха. Проклял он себя за неразумное творение, и покинул дворец весь в слезах, и ушел скитаться по миру. Утратив Божественную сущность, не мог он отныне вернуться на небо прямым путем. И одни говорят, что, не выдержав горя, сбросился он с вершины самой высокой из земных гор и исчез во тьме Сумеречной Обители; другие — что отправился мстить шаманской ведьме и сгинул на зловещем острове; третьи — что, неподвластный людским болезням, он и поныне скитается по миру, отвергнутый землей и небесами.
На этот раз пауза между страницами продержалась гораздо дольше — будто бы иерофант оставил слушающим время осознать услышанное, прежде чем перейти к продолжению:
— Несколько лет минуло с той поры. Другие же Боги Рассвета прослышали о случившемся и, собравшись, пришли ко дворцу состарившегося князя. «Княже, — обратился к нему один из Них, — подскажи, где тот Фонтан, забравший силу нашего брата?» «Мне это не ведомо, — уставшим голосом ответил тот. — О том месте знает лишь Као. Идите и спросите ее». «Но мы нигде не видели ее во дворце», — удивились Боги. «Она больше здесь не живет, — пояснил князь. — Два года назад она влюбилась в деревенского кузнеца и сбежала к нему, опозорив мои седые волосы». Услышав это, Боги покинули дворец, разыскали на окраине поселения дом кузнеца и обнаружили внутри счастливую пару с тройней на руках. Догадавшись, кто пришел в их дом, Као и кузнец опустились на колени, но Боги остановили их и наказали подняться. «Мы пришли сюда, чтобы отыскать в здешних лесах творение нашего брата, погубленного земными страстями. Ты поможешь нам?» Као согласилась, и отвела Богов к роковому месту, после чего, не желая вспоминать прошлое, поспешила вернуться к семье. Долго думали Боги, что делать с этим Фонтаном, ибо знали, что хитрость, ненависть и коварство будут со временем все сильнее разжигаться в людских сердцах. И наконец, решили они оставить Фонтан на месте, дабы всякий возжелавший мог обрести в нем водное Благословение. И вернулся один из Них к князю, и сказал: «Княже. Скоро придет нам время вернуться туда, откуда мы явились, и не сможем мы более присматривать за великим творением брата нашего. Созови же с полуострова всех жрецов, и выбери из них мужа достойнейшего, и поставь его следить за Фонтаном, дабы проверял он веру каждого желающего окунуться в его воды». Так и поступил князь, и завещал жрецам завет Богов: избирать из числа своего главу, что должен надзирать за величайшим из творений Четвероземья. Боги же тогда покинули южный полуостров и более в нем не появлялись. Лишь вернувшись в Рассветное свое Царство, взялись они следить за Фонтаном с небес, посылая каждому новопреображенному как помощь, так и испытание. На том и завершилась глава сия.
Закончив чтение, иерофант захлопнул фолиант и поднял голову, оглядывая толпу. Юноши унесли книгу. Площадь охватила тишина. Наллар предположил, что сейчас запоют хоры, но не угадал — иерофант вновь заговорил:
— Такова история возникновения Фонтана Преображения и сана Верховного Иерофанта. Мы знаем, что с течением времени все больше людей со всех краев земель, что позже назовут Триамной, стали стекаться к Фонтану. Леса вырубали, и через несколько лет на их месте возник город, названный в честь того, кто заложил его основу. Священный Исхирон. С тех времен утекло много воды, и многое изменилось в поднебесном мире. Но, как и тысячелетия назад, по-прежнему бьет ключами Фонтан, принимая в свои воды всех желающих, и Верховные Иерофанты, обитая в том самом дворце, что князь позже передал жрецам, блюдут оставленный завет. — Иерофант сделал шаг вперед, подступив к краю помоста. За его спиной наливалось алым заходящее солнце. — И вот вчера все мы были потрясены новостью о том, что очередного верного слугу призвали к себе Боги. Казалось бы, только вчера он, держа руки на Рассветных Канонах, приносил клятвы Богам и Триамне, только вчера провозглашал Первый Закон… — Неподдельная грусть сквозила в голосе иерофанта. — Но, увы, земное время летит беспощадно быстро. Нынче же мы с вами вознесли моления о том, чтобы Боги Рассвета приняли Верховного Иерофанта в своем Царстве со всеми почестями, которые он, безусловно, заслужил, а также о том, чтобы в скором времени даровали нам нового избранника. Избранника, способного нести эту непростую ношу во славу Триамны. Помните об этом, граждане Квибара! Чем больше прошений и молитв вы будете возносить небесам в ближайшее время, тем скорее они откликнутся. Помните и действуйте! И воистину, да будет так.
Закончив речь, иерофант медленно воздел руки над головой и поочередно благословил ими все четыре стороны. Попавшие под благословение склоняли головы. Даже Ойлегер совершил длительный кивок. Наллар хмыкнул, но кланяться не стал — маскировка маскировкой, но участвовать в языческих ритуалах он совершенно не собирался. Всему есть предел.
Тут же стало ясно, что на этом Чин Поминовения закончился — народ загудел и начал постепенно расходиться с площади. Наллар и Ойлегер, не сговариваясь, остались ждать, пока людской поток перестанет быть похожим на горную лавину.
— Как тебе? — между делом спросил торговец.
— Сказка понравилась, — честно ответил Наллар. — Красивая история. Правда, в моей стране во всех сказках счастливый конец. Если любовь, то уж до гроба. Со смертью в один день.
— Вот как? И каково оно потом, когда в жизни все оказывается совсем не как в сказках? — Не дождавшись ответа, Ойлегер фыркнул и покачал головой. — Странные же вы люди, гальтийцы. Ладно. Ну что, вернемся перекусить и проверить полученные в дороги навыки?
Наллар приподнял бровь.
— Ты это про арканы, что ли?
— А про что еще.
— Так а разве… — Наллар слегка замялся. — Ну, все ведь скорбят…
— А ты разве не знаешь, что именно этот Верховный Иерофант окончательно утвердил арканы как игру, а не как гадательное искусство? Хотя да, откуда тебе. — Ойлегер чуть развел руками в стороны, после чего пояснил: — В общем, он и сам был большим любителем перекинуться партейкой-другой с приближенными. Рассказывают, что однажды он пришел, без охраны, в обычную портовую таверну Исхирона и сыграл несколько партий с матросами и шлюхами. Так что я уверен — в память о нем этим вечером арканы будут метаться по всем столам всех трактиров, таверн и постоялых дворов Триамны. Лучшего момента, чтобы проверить на практике полученные навыки, тебе не найти. Ну так как?
Взвесив все за и против, Наллар кивнул.
— Ладно. Давай проверим, не удастся ли нам раскошелить нескольких местных мужиков.
— Вот это я понимаю, деловой подход.
Подождав, пока бурный поток толпы слегка поредеет, они направились обратно к постоялому двору.
Вечер обещал быть насыщенным.