Андрюшка, стряхивая капли воды с трусиков, выскакивает из-за стола.
- Да ну вас с вашим чаем, - возмущенно восклицает он. - Каждый день одно и то же. Я лучше к деду побегу. Он сегодня насос на колодец ставит.
- Ну и пожалуйста, - фыркают девочки.
Андрюшка сбегает по извилистой тропке к родничку на берегу речушки. И резко останавливается. Над водой склонился незнакомец. Весело фыркая, он плещет на плечи и грудь студеную воду. Но вот берет с берега полотенце и поднимает голову.
- Привет, - удивленно говорит незнакомец. - Ты чей такой одуванчик?
Андрюшка, насупившись, молчит.
- Вода тут у вас - просто сказка. Рыбы, наверное, пропасть? спрашивает незнакомец, вытираясь. - Ну а грибы-то есть? Да ты чего такой неразговорчивый? Испугался, что ли?
- Я - зюкинский, - вдруг вполголоса говорит Андрюшка, бочком обходя родник. - И ничего я не испугался. А грибов нету.
И проскочив по камням неширокого брода, пулей летит вверх по косогору. Кто его знает, этого незнакомца, дачник это новый или... вор?!
- Куда прете, мать вашу! Вот же трава! Несет их..., - привычным рефреном разносится рев пастуха. - У, идолы!
- Хорошо-то как, Господи! - бормочет незнакомец, провожая взглядом мелькающую в высоких травах светлую головку. - А грибов, стало быть, нету. Жаль... Н-да, сушь-то вон какая. Природа... Так ее разэтак!
ОБИДА
Еще со вчерашнего дня остался у меня должок. Димка заехал мне по голове ледянкой. Ненарочно, но больно. А пока я ревела, мамка и увела меня домой. Нечего, говорит, зря сопли морозить. Я и не успела этому Димастому отомстить.
Я стояла у окна, глядела на горку и соображала. Замысел вырисовывался примерно такой: толкнуть Любку, чтобы она шмякнулась на Димона. Любка толстая - мало не покажется. К тому же она вчера дразнилась, когда я плакала.
В общих чертах план меня устраивал. Оставалось продумать мелочи. Но тут я почувствовала неладное. На дворе светило солнышко, а в доме нашем зрел черный заговор. Направленный против моей свободы.
Мамка сначала шепталась с отцом. Хотя сама не раз выговаривала мне, что в присутствии посторонних шептаться неприлично. Мало того, она еще позвонила тете Жанне. А это уж совсем скверно. И мне все стало ясно.
- Я согласна, но с условием, - на всякий случай тут же дала я им понять, что козни не пройдут, - что купите мне два мороженых. Клубничное и шоколадное с орехами. И я их съем на улице.
Это я нарочно так сказала. Какие же родители согласятся? Вот я и сказала. А то придумали - в такой день и по музеям!
- Вечно ты со своим мороженым, - сморщилась мамка.
- С каким-таким своим? - возмутилась я. - Нету у меня ничего. Вот если купите, тогда да. А пока и говорить не о чем, - резонно, кажется, возразила я.
- Соображение не лишено логики, - хмыкнул отец.
И подмигнул мне. Он тоже не любитель таких походов. Но только знаю я его, изменщика, мамка уговорит.
- Тебе бы, конечно, пивом лучше надуться. А духовная пища? А долг перед ребенком? - завелась мамка.
Она бы еще долго нам нервы мотала, но тут пришла тетя Жанна.
И они принялись обсуждать эту самую духовную пищу. Ужас какой-то.
Мамка настаивала на искусстве Востока.
Тетя Жанна уверяла, что "похавать культурки" не худо бы на лоне модернизма.
Даже отец и тот нес какую-то чушь о традициях и преемственности поколений.
Не упомнишь всего, что они там городили.
Я смотрела в окно. Каждый раз, когда съезжал с горки Димон, у меня прямо пальцы на ногах поджимались. Вот бы он врезался... Или в него...
А бодяга о духовной пище не прекращалась.
Мамка трелью выводила: "Ре-рих".
Тетя Жана как в барабан долбила: "Кан-дин-ский".
Отец твердо держался питательности русского искусства.
Но тут пришла на горку мать Димастого и повела его домой. Димка упирался и получал по затылку. И было его почему-то жалко.
Лишали нас детства, гады, вот чего, подумала я. Повернулась к этим трем взрослым недоумкам и, может быть в грубоватой форме, но заявила:
- Ну не знаю, чем вы там будете питаться, а я уже сыта.
НЕБОЛЬШОЙ ШАНС
- Дождешься ты у меня, - заверяю я. - Попомни мое слово, дождешься.
- Ну, пойди и сам посмотри, - говорит он. - Что я, обманываю?
Я иду к телефону, отложив газету.
Он, полон возмущения, тащится сзади. Сопит. Ремешки сандалий клацают по паркету.
Я поднимаю телефонную трубку. Гудка там действительно нет. Зато есть щелчки - словно периодически страстно чмокают в ухо. А с утра был гудок.
- Сандали застегни, - говорю я, опуская трубку. Бог с ним, переживем этот день без звонков. - И не шаркай подошвами, не старик еще, кажется.
Он сгибается над застежками, что-то ворча. Что-то вроде: кажется креститься надо. Нахватался уже где-то, поросенок.
- Ну? Как же это телефон дошел до жизни такой? Кто ему помог? Прошу высказываться, - открываю я прения.
Ремешок напрочь отказывается пролезать в металлическую блестящую скобочку, куда он уже пролезал раз двести. Спокойно пролезал. Пока не связался с телефоном с трубочкой набекрень.
- Да прямо вот всегда так! - не выдерживает он и топает ногой. - Как нарочно!
- Как назло! - подхватываю я. - И еще: прямо чудеса! Прямо наваждение! Или: вы просто не поверите!