А уж возле двери и совсем затоптались на месте.
- Ну? Что случилось?
- А ты нам фонарик дай, - попросил Юрка. - А завтра я его тебе принесу.
Я дал им фонарик, проводил до калитки. Но тут лампочка в фонарике мигнула и погасла. А был фонарик в Юркиных рук. Мы вернулись в избу, осмотрели прибор. Лампочка напрочь отказывалась гореть. Вполне целехонькая лампочка.
- Ну пойдемте, - сказал я. - Провожу.
- Да нас только мимо погреба, - обрадовались опустошители местных садов, лихие загонщики быков, сокрушители Коновальца и свидетели явления инопланетян.
И мы пошли. В самом деле, после избы темнота на улице казалась почти кромешной. Но постепенно глаза привыкали к ночи. Проблески луж указывали дорожные колеи к тому концу деревни, где жил Юрка. Стрекочущие кузнечики обещали на завтра хорошую погоду. "Будет тёпло", как говорит Юрка.
Пацаны вдруг вцепились в мои руки.
- Вот он, - прошептал Юрка.
Мы проходили мимо того самого погреба, чей черный зев мрачно смотрел из стены оврага прямо на дорогу, пугая и маня...
Но мы благополучно миновали эту жуткую опасность, и дальше, когда до Юркиного дома осталось с десяток метров, мужество вернулось к моим спутникам. Они храбро отцепились от меня и помчались в сторону освещенных окон избы.
Я пошел к себе, думая о тех страхах, что живут в ночи. О детских страхах и взрослых. Сам-то я купил избу у наследников неведомого мне дяди Володи, что сослепу да спьяну однажды вечером не разглядел недотлевшие угли в печи и закрыл вьюшку. Угорел дядя Володя. Нашли его утром безумным, свезли в больницу, да уж в помощи он не нуждался, помер, бедолага.
И мне порой становилось жутковато ночевать в доме, свидетеле событий совсем невеселых.
И теперь, вернувшись в избу и готовясь ко сну, загадывал я: придут ли ночные страхи ко мне?
И они пришли. В скрипе, шорохе и постукивании. В необъяснимых и пугающих звуках. Никуда страх не исчез, хоть и помог я мальчишкам пройти через их собственный.
Я лежал и шептал про себя: "Господи, какие же мы маленькие в мире Твоем".
Доля вымысла
Случилось несчастье. Не очень большое и не очень драматическое. Но все же. На Юрку свалилась дверь от сарая. А ведь я предупреждал его, чтобы он не лазил туда, объяснял, что дверь не на петлях висит, а просто стоит, упертая в косяк. Да разве ему растолкуешь?
Я выскочил из избы на вопль, извлек Юрку из-под досок, осмотрел.
- Ничего, - сказал я. - Не вопи. Все в порядке.
- Да!? - возмутился Юрка. - А это?
Возле локтя действительно краснела царапина. Царапина как царапина. Таких на мальчишках миллионы. Каждый день. На каждом мальчишке. И никто не делает из этого вселенскую трагедию.
- Ну, пошли мазать зеленкой. Делать нечего. Чего реветь-то?
Юрка отскочил от меня.
- Ты что?
- А! Она щиплется...
- Так это недолго. Чуть пощиплет, и все пройдет. Надо только подуть.
Юрка ненадолго задумывается. Наконец выдвигает требование:
- А рассказ обо мне почитаешь?
- Ну... Ради такого случая...
И мы мажемся зеленкой. И она, как ей и положено, щиплет Юрку за царапину. Мы морщимся и терпим.
- Ну?
- Что?
- Читай.
- Ох... Ну, слушай.
И я ему читаю "Две шляпы".
Он слушает молча, не перебивает, даже не вертит в руках любимую рулетку.
- Только все это неправда, - говорит он, когда я замолкаю. - И никакой шляпы я не ронял.
- Ну, шляпы не ронял, - соглашаюсь я. - А остальное?
- Значит и остальное тогда неправда, - говорит он убежденно.
Я на секунду задумываюсь.
- Послушай, - говорю я. - Ты же умный парень. Имею я право чуть придумать? Ведь так же интереснее, правда?
- Но ведь неправда! - возмущенно возражает он.
И мы расстаемся на время, очень недовольные друг другом.
А вечером я иду за молоком к бабе Шуре.
- Ох, ох, - говорит она, наливая из ведра в банку пенистое желтоватое молоко, - чем же тебе хлопец не угодил? Вроде не озорник, учителя не жалуются... А ты его - срамить... Экий народ пошел, право...
И она в задумчивости смотрит на банку.
- Интересно теперь узнать, как ты меня пропишешь, - ворчливо говорит она.
Что? Да вот хоть бы... Но стоп! Стоп, стоп. Что за деревенская жизнь без парного молока? И я даю себе торжественную клятву писать только правду. Правду о том, что к тому же баба Шура и неграмотная. Не до грамоты ей было. Всю жизнь работала: на детей, на внуков, на колхоз, на государство.