Дуб, под которым я нашел кров, надежно спрятал меня. И когда я вышел из леса, только ноги мои были мокры по колено - это травы напоминали о себе.
Большой черный пес вдалеке прыгал рядом со знакомой фигуркой, спешащей навстречу мне. Я почти побежал. Потом побежал. Я видел ту, что дарила меня любовью и которой я сейчас спешил отдать свою. Так у нас на земле заведено.
Мы сближались, и уже лицо мое ощущало тепло твоего взгляда... Вдруг твой ньюф остановился, зарычал и стал пятиться от меня, прижимаясь к ногам твоим, не пуская тебя. И ты, мокрая насквозь, остановилась, откинув прилипшую к лицу прядь волос.
- Ты сухой, - сказала ты испуганно.
- Ну да, - я еще улыбался. - Я хочу сказать тебе...
- Подожди, - чуть не закричала ты. - Ты же совсем сухой! Где ты был во время дождя?
Это лес, быстро-быстро подумал я. Это его штучки. А собака учуяла запахи лешего. Это лес не оставляет меня.
- Это лес, - сказал я. - Но я люблю тебя.
Показалось ли мне, что слова мои прозвучали как признание в смертном грехе...
Ты отвернулась от меня и пошла по травам. Пес бежал рядом, радуясь хвостом твоему нежданному спасению. А я видел по спине твоей, облепленной мокрым платьем, как страшно тебе было во время грозы, хоть ты и была не одна, но с чужими тебе, и как ты тревожилась за меня...
И еще я видел, но далеко впереди, что, наверное, мне удастся найти слова для тебя и успокоить. Ведь я читал не только умные книги, но и хорошие, добрые. Я еще отмоюсь волшебной росой манжетника и вернусь из леса промокший до нитки, и все пройдет.
Все ведь проходит, кроме дождя.
ВСЛУХ
Послушай, что я тебе скажу...
А ты не говори ничего. Крась себе. Мы ведь дело делаем. И
срочное. О чем же говорить?
Малышня нестройными многоглазыми колоннами дует в театр. Лето. Каникулы. И проходя мимо забора, который мы покрываем зеленью, каждая колонна выдыхает:
Эх красят... Ух красят... Ах красят...
И норовят пальцем.
А те, кто индивидуально, с родителями:
Мам, а зачем красят?
Чтоб было красиво, детка.
Я отчетливо представляю Димкин взгляд. Устремленный к
чугунным узорам. Темная зелень сейчас от краски в глазах его. Настоящего цвета их я не знаю. Просто они всегда что-то отражают. И он сейчас, должно быть, шепчет про себя: "Ну, потерпи уж, голубчик. Потерпи. А потом ты забудешь старые дожди и ветра, и боль, грызущую тебя ржавчиной. Конечно, ты уже не станешь новым, увы, но все-таки...".
На проходящих Димка не обращает никакого внимания. Это его судьба смотреть прямо. Иногда очень далеко, но только прямо. Может быть, поэтому и обращаются прохожие только ко мне. Вот как сейчас. Я слышу замедляющиеся шаги... Ну, кто?
Молчание. Я оборачиваюсь. Девушка. И красивая. Молчит, красивая.
Любуетесь?
Она смотрит на мою работу. Смотрит рассеянно, словно по
неприятной обязанности.
На ней сиреневый костюм и серая блузка. Длинные, чуть волнистые каштановые волосы.
Капля краски стекает с моей кисти и падает у ее ног. Она вздрагивает и переводит взгляд на меня. Все с тем же выражением лица.
А потолок вы сможете побелить? - спрашивает она. С
сомнением спрашивает.
Но такие девушки не каждый день подходят с вопросами.
Кто? - спрашиваю я, чуть не бия себя в грудь. - Я?! Да я...
Предательская капля опять срывается с кисти.
Димка оборачивается на наши голоса. В глазах его сменяются
цвета: серый - асфальта, с зелеными брызгами, затем - сиреневый, ненадолго. Отвернулся: темная зелень.
А обои клеить?
По-прежнему смотрит недоверчиво. И очень серьезна. Димке под
стать.
Харчи ваши, - говорю я. - Правильно я вопрос понимаю?
При чем тут харчи? - говорит она, произнося последнее слово
С трудом и без желания. - Мне нужно сделать ремонт в квартире.
Ну страх как серьезна.
Что ж... Посмотреть надобно, - говорю я с солидностью
старого мастерового. - Прикинуть. Дело-то нешуточное. Не забор красить.
Я могу заплатить только сто долларов, - поспешно говорит
она, словно деньги у нее уже зажаты в кулачке.