- Что? - переспросила Марта.
- Да так, - махнул он рукой. - А вот искупаться все равно надо.
8
Безымянный приток порадовал пескарями. Обычными серебристыми, жадными до червя пескариками. Простой снастью, которой лавливал еще на Москва-реке, выудил Федор из немецкой воды десятка три бойких рыбешек, не затратив много времени.
Однако ж день клонился к вечеру. Переложив рыбу травой и завернув в три широких лопуха, Федор двинулся дальше вдоль берега, выискивая место для ночного костра. Туман уже вставал клубами над коричневатой водой. Обойдя березовую рощицу, светло вставшую на небольшом мыску, Федор разглядел огонек, мерцающий невдалеке. Не раздумывая, путник двинулся на костер, прихватив по дороге березовый ствол толщиной в руку и высотой в два человеческих роста. На лужайке, полого сбегающей от заросшего кустарникам косогора к воде, у дымящегося от сырых прутьев костра сидели двое.
- Мир вам, честные путники, - проговорил Федор, бросая у огня бревно.
Один из двух, благообразный старец с длинными седыми волосами и волнистой белоснежной бородой, недвижно глядя в пустоту перед собой, безмятежно отозвался:
- Мир и тебе, добрый человек. Присаживайся к огню. Вечера нынче холодные, сырые.
И он протяжно, с надрывом закашлялся.
- Благодарствуйте, - сказал Федор, снимая котомку и оглядывая второго человека, болезненного вида юношу, зябко натягивающего на колени коротковатую ряску. При появлении незнакомца юноша лишь коротко кивнул, испуганно посмотрев на старца.
- Угостить вот нечем. Худой день выдался, - проговорил старец, переводя дух и так же неподвижным взором глядя перед собой. - Думали в Крефельде разжиться, да видно прогневили Господа, совсем неладно получилось...
Юноша вздрогнул и оглянулся.
- Мне что, я стар, слеп, и плоть моя мало просит, а вот Клаусу, поди, тяжко. Молод, кровь горяча, силы бурлят...
Федор скептически оглядел худосочного Клауса.
- Ничего, братья, - сказал он, разворачивая лопухи. - Зато меня Господь щедро нынче одарил. Сейчас запечем пескариков, знатно получится. Был бы горшок, ушицей бы побаловались.
Старец уверенно протянул руку с длинными изящными пальцами и положил ее на плечо юноши. Тот послушно полез в ранец, лежащий у ног и достал закопченый котелок.
- Вот и ладно, - обрадовался Федор, беря котелок и поднимаясь, чтобы сходить за водой. - Горяченьким-то сполоснуть брюхо - самое разлюбезное дело при таком ночлеге...
Вскоре над костром уже булькала уха. Впрочем, кроме рыбы положить в похлебку было нечего. В округе, как выяснил Федор, лишним куском мало кто мог похвастать. Особенно дорого ценилась соль.
- Эх-хе-хе, - подкашливая, вздыхал старец Пфеффель, но сокрушаясь без особой горечи. - Времена темные, так что и мне, слепцу, не ущербно жить.
- А чем живете, хлеб-пропитанье добываете? - поинтересовался Федор, снимая котелок с огня.
- Я строфы в рифму слагаю, людям к празднику увеселенье устраиваю, сказал Пфеффель. - А Клаус... Он богословом был, да у него, вишь..., - он запнулся. - Вот и сегодня, в Крефельде, зашли на постоялый двор. И на наше счастье, у супруги хозяина, фрау Матильды, именины. Я ей такую ли оду зачитал. Хозяин растрогался, покормил нас завтраком, и ночевать оставлял, не прося платы. А Клаус, чувствую, сам не свой. Вижу, говорит, господин Пфеффель, вижу и здесь. А сам трясется. Он как видит, так и трясется.
- Да что видит-то? - спросил Федор, доставая ложку из-за голенища добротного сапога.
- А это уж пусть он сам расскажет, поскольку кроме него никто не зрит того, - усмехнулся Пфеффель, так же глядя перед собой и на ощупь отыскивая ложкой котелок, поднесенный Клаусом.
Федор поверх языков пламени пытливо поглядел на юношу.
- А что рассказывать-то, что? Коли не верит никто, что рассказывать? вдруг горячо и горько заговорил Клаус, так что котелок ходуном заходил в его руках, а ложка слепца забренчала о стенки. - Ну, вижу. И видел. В том самом постоялом дворе видел я женщину. Образ светящийся. И что? Хозяин на смех взял палку и стал ударять по тому месту, куда я указывал. Но ничего не произошло. Никто ничего не увидел, а образ так и остался стоять на месте, молитвенно протягивая ко мне руки.
Голос юноши звонко разносился в тумане. Должно быть, испугавшись этих громких звуков в темнеющей тишине, Клаус смолк.
- И что тут рассказывать? - наконец добавил он.
- В общем, прогнал нас хозяин. Фрау Матильда испугалась духа, вот хозяин и осерчал, - докончил за Клауса старик. - И никто не захотел нас пускать. Не больно духовидцев-то жалуют. Хорошо, бока не намяли. И ведь не в первый раз с нами такая история. Примерно с месяц назад, в Вельсе, так же зрел он нечто... Ну, видишь и ладно. Смолчи. Чего народ зря пугать? И так не сладко живет ныне человек, а ты его еще духами стращаешь...
- А живется, стало быть, не сладко? - спросил Федор, облизывая ложку и убирая за голенище. Затем он улегся на бок, подпер голову рукой и устремил взгляд в огонь.
- Да уж куда как сладко... Крестьянин один, а на него - папа, король, князь, рыцарь... и-и-и... да мало ли! Да и между собой никак не разберутся, - слепец махнул рукой.
- Отчего, как ты думаешь, появляются эти духи? - спросил Федор, обратившись к Клаусу.
Юноша вздрогнул, словно впервые заметив присутствие третьего у костра.
- Не знаю, - сказал он, поеживаясь, - но я вижу... Это правда.
И он вновь замолчал, уставившись в костер.
Влажная тьма полусферой накрывала скачущие, сияющие языки пламени и трех путников, волей случая сведенных воедино на земле немецкой.
Федор перевалился на спину, закинул руки за голову и вытянулся.
- Нехорошо это, - сказал он. - Причина должна быть. Коли появляются духи, надобно уж до причины докапываться. А так оставлять - нехорошо. Вот завтра и выясним. Утро вечера мудренее. А пока - соснуть не худо.
Юноша с изумлением посмотрел на него. И даже слепец повернул голову в ту сторону, откуда вскоре донеслось легкое похрапывание...
Федор проснулся от холода и сырости. Стояла почти такая же тьма, прорезанная лучами низко зависшего над горизонтом тонкого месяца. Но какая-то свежая нотка в воздухе, пробные птичьи оклики говорили о том, что рассвет близок. Слепец, сжавшись калачиком, подремывал на росной траве. Лишь Клаус пребывал в той же позе. Обхватив руками колени, он продолжал всматриваться потухший костер, над чуть красноватыми углями которого еще поднимались призрачные дымки.
- Что ж дров-то не подбросил? - деловито осведомился Федор, поднимаясь и потягиваясь.
Клаус вновь посмотрел на него так, словно увидел впервые, и Федор, махнув рукой, отправился к реке, откуда вскоре донеслось бодрое кряканье и плеск воды, под которые проснулся и Пфеффель, тут же сраженный приступом судорожного кашля.
Оживили костер, вскипятили воды, и под этот более чем скромный завтрак Федор принялся уговаривать товарищей по ночлегу вернуться в Крефельд. Слепец отмалчивался, а Клаус упрямо качал головой.
- Да вам ведь все едино, куда идти, - настаивал Федор. - А только слава про вас пойдет худая. Так и будете бегать? Тогда вам самое место в пустыне в какой-нибудь!
В конце концов, Пфеффель сдался.
- Верно. Что от судьбы бегать? Недостойно так вести себя. Смелее, Клаус, несостоявшийся магистр Биллинг!
Стали собираться. Клаус неохотно, но поплелся за бодро устремившимся в путь Федором, за котомку которого цепко ухватился Пфеффель.
К городской заставе вышли уже засветло. Заспанный будочник хмуро оглядел путников, криво ухмыльнулся, признав Пфеффеля и Биллинга, покачал головой, но ничего не сказал, принял монету и поднял шлагбаум.
Городок только-только просыпался. Но уже покрикивала голодная живность, хлопали двери, бряцали запоры ворот и ставень.
Троица путников не добралась до постоялого двора. На загаженной навозом рыночной площади, у ветхой ратуши их остановил городской голова, герр Бюхер. Приподняв шляпу перед Федором, отвесившим в ответ неглубокий поклон, голова мрачно посмотрел на Клауса, но обратился к Пфеффелю: