Сектор Корво, Система Немезида, Планета Итарис, Город Кирен-1,
Район Криг-3, строение 10, лифт,
06.01.2580, 09:00
Романо поднимался в кабинет коменданта с небольшим презентом. В портфеле у него находилась бутылка коньяка, а сам он был слегка весел, кажется, что самоубийство Шпака совсем не отразилось на директоре в силу того, что сам Шпак оказался явно не тем человеком, который заслуживал скорби, поэтому Роберто Романо и был в таком настроении.
Вскоре он вышел из лифта и проследовал мимо комнаты, а вернее, зала для экзекуций, направо по коридору. Далее рука аккуратно легла на дверную ручку, когда он медленно начал открывать дверь, увидел пистолет, направленный на себя.
— Ага. Романо. Ну, нужно же звонить перед тем, как прийти, — проговорил комендант, ставя пистолет на предохранитель, а затем положив его под стол. — Что-то нужно?
— Да… — Роберто на самом деле даже слегка волновался, когда разговаривал с этим человеком, но все же старался не показывать вида, хотя Калинин, вероятно, все это видел, ибо был очень и очень опытным следователем и дознавателем. Но Романо все-таки выдавил из себя нечто, что говорить не привык. — Я прощения попросить пришел. Ну, и давно не выпивали с тобой, Иван.
— О-о-о-о-о… Заболел, видимо. Пришел алкоголем полечиться? — спросил Калинин как-то язвительно.
— Ну… Можно и так сказать. Я войду? — Романо так и стоял в дверном проеме, пока Калинин не кивнул, после чего директор подошел к столу и достал из портфеля довольно дорогой коньяк. — По французской технологии и рецепту изготовленный, как ты любишь.
— Ага-ага… Французская технология! — воскликнул человек, заулыбавшись. — Не позорились бы хоть. Франции уж нет давно, да и Земли давно уже не видели, и не увидим, наверное. Это примерно как назвать водку «Русской» или «Финской», витрины прям изобилуют таким барахлом. Называли бы своими именами, а то порой такой бадягой барыжат, что хоть удавись.
— Да-да. Может, хватит ворчать? — спросил Романо, а человек снова ухмыльнулся. — Ну, правда, ты, Иван, уже как старый дед стал.
— А сколько мне лет, друг мой?
— Ну… На вид лет сто, — улыбнулся Романо, глядя на человека, что в этот момент рассмеялся.
— Ладно. Выкладывай. По какому поводу перетереть хотел? — спросил тюремщик, глядя на Романо.
— Помнишь Шпака?
— Ну?
— Застрелился.
— Правда? — человек удивился. — Знаешь… А он крепкий. Я б, если б дураком не был, так в первый же день после такого визита, как твой, застрелился бы.
— Ха-ха! — Романо отвел взгляд ненадолго, а после снова посмотрел на Калинина. — Вот скажи мне… Что с его женой делать? Явно же не убивать.
— Знаешь… Я б ее все-таки сплавил бы в бордель, она моих парней по-всякому обсирает. Ну, блин, мы кормим ее по первому разряду, все в этом духе, а она высирается как Омониан до того, как ты аппаратуру прослушивающую установил. Не знаю, что с ней делать. Выкинуть на улицу, и пусть живет, как хочет.
— Жесток ты, Калинин… Ой как жесток.
— А ты не жесток? Сколько народу из-за тебя на улицах оказалось? — усмехнулся Калинин, посмотрев на Романо.
— Ну. Что правда, то правда. Я жесток. Но все-таки, я хотя бы не напрямую их оставляю без дома.
— Так и я не оставляю, у Шпака же хатка была. Вот пускай там и живет, ей, наверное, понравится отмывать мозги с потолка. С дочкой-то его что? Она ж мамаше не сильно нужна. Я сам слышал, как она называла Киру змеей и проституткой будущей.
— Ага… Два сапога пара… — как-то грустно констатировал Романо.
— Это чего значит? — поинтересовался Калинин.
— Это значит то, что Шпак примерно то же самое говорил.
— М-м-м-м-м… — протянул Калинин. — Так они ж примерно из одной среды. Этот — сын буржуина, та — дочка буржуина. У этого хотя бы промышленники были, а вот у… Как ее? — Калинин щелкнул пальцами. — Карины, что ли. Я так ее и запомнить не могу, блеклая бабешка, но корчит из себя много чего, а ни ума, ни совести. Одного из охранников пыталась совратить, рассказывала про то… Тьфу… Даже говорить противно. В общем, ничего хорошего. Ну, так ответь. Что с Кирой?
— Я думаю, что не буду сообщать о его смерти. Зачем ей? Зарегистрируем его на рейс на другую планету, а потом покажем, что сбежал.
— Не боишься, что узнает однажды?
— Это верно… Боюсь, но что поделаешь? Девчонка худая вся, ее и так жизнью побило с такими родителями, а тут еще я сообщу о смерти отца. В общем… Вариант не очень, просто помолчу подольше, если спросит — скажу о том, что застрелился, — Романо говорил это как-то слишком холодно, а Калинин наливал первые стопки.
— Ты вот скажи мне, Романо… А на кой ляд он тебе нужен был? Экспериментировал, что ли?
— Своего рода. Думал, что его можно как-то перелопатить, перелепить, но не вышло. Ломался он только сильнее и сильнее. Первый раз — да. Более-менее было. Потом штурм бара, там он убил впервые, ну так разнылся после этого. Потом и вовсе станция, так вообще головой двинулся. Не знаю, что у него там, в башке, было, когда он на дочь руку поднимал, но думаю, что мир ничего не потерял от его смерти.
— Это верно, Романо… Но у меня вот вопросец назрел, — Калинин в этот момент прямо-таки стал вглядываться в глаза человека. — Только ты мне ровно в глаза смотри, когда отвечать будешь. Вот гляди. Ты много раз говорил о том, что революция нужна, и не только. Менять нам это все надо. Но ты уверен в том, что такими способами? Шок-пех усиливают, а армия народ вряд ли поддержит, их же сметут всех, Романо.
— Смотри, Калинин, — директор смотрел ровно в глаза человека, ни единого движения. — У нас только один путь, то есть только этот. Чтобы народ начал двигаться — приходится его ограбить по полной программе, показать, какие мы звери и почему нас нужно уничтожать.
— Ты же самоубийца, Романо, и нас всех за собой тянешь. Ладно, я, но там ведь куча молодых парней, которые должны дать потомство.
— А смысл от потомства, если им придется работать на таких же бесчестных работах, на каких работали их отцы? Чтобы что-то в нашей истории начало работать, нужно, чтобы шестеренки нашего исторического механизма были смазаны кровью, чтобы соски дойных коров ссохлись, чтобы люди поняли, что кровь, а не деньги являются важным. Поняли, что именно их кровь, энергия их мышц и мозгов создают капитал. Поняли, что вот я — это подлинное чудовище, которое является паразитом, высасывающим из них все соки. Именно я должен быть убит. Это будет первый шаг к тому, чтобы они пошли вперед. Может быть, что их подавят, но рано или поздно это начнет вспыхивать повсеместно. Армия без заводов — не армия вовсе, ибо у них не будет ни патронов, ни техники, ни снарядов для артиллерии. Армия — такой же паразит, как и я, поскольку армия сейчас направляет свое оружие не во благо людям. Мы помним то, что происходило в мирах Конфедерации. Так вот. Мы должны уничтожить все в их жизни, чтобы люди потеряли свои розовые очки, и я иду на это абсолютно осознанно.
Калинин как-то грустно усмехнулся, посмотрел с какой-то грустью и на своего начальника.
— Дурак ты, Романо. Мог бы жить хорошо, припеваючи, а вот эту идею на голову себе нажил. Зачем?
— А ты зачем нажил свою, Калинин? — спросил Романо, а человек напротив как-то болезненно улыбнулся.
— Потому что увидел всю бесчеловечность нашего государства. Вот сорок пять лет назад, когда ты пешком под стол ходил еще, был какой-то левый поворот у нас. Как сейчас помню, опять начали бизнесменов к ногтю прижимать, тогда некий Ульянов на президентский пост встал. Забавное, кстати, совпадение, один из сильнейших революционеров прошлого носил ту же фамилию, что и тогдашний президент, а потом его убили. И пошла жара… Пришел Герхардт Бур, который начал впервые прессовать «левых». Я помню, как мне приходилось выпытывать показания из молодых парней и девушек, — человек в этот момент прикусил губу, а после молча взял стопку и выпил одним глотком, после чего, поморщившись пару секунд, продолжил. — Сфабрикованные дела. Прочее. Сам фабриковал, а потом помню, как на одном из судов… Парнишка один отказался от показаний, потом другой, третий. Их всех приговорили к электрическому стулу. И вот тогда что-то щелкнуло. Я, Роберто, от тебя уйду, когда что-то начнется. Я с ними буду, — человек отвернулся, приложил кулак к губам, а после, вздохнув, вернулся. — С ними буду. С этими парнями, девушками, мужчинами и женщинами, стариками и старухами с горящими глазами, горящими от ярости и ненависти. Потом… — человек снова помолчал. — Потом пришел Бейл этот, смягчился, даже некоторых уже убитых реабилитировал, а сам «втихую» начал убивать. Я тогда в армию перешел. В военную полицию. Тут поднялся один из первых армейских бунтов. Бунт Майоров, так называемый, Селинский, Белых, Райз, еще кто-то. И их тоже потом пришлось допрашивать. Ты просто представь. Генерала, — голос человека на этом слове вдруг стал более тихим. — Генерала допрашивать. Я сначала мягко пробовал. «Ради чего? Зачем Вы выступили, генерал?», а он, кажется, Белых, сказал: «А чтоб вам, тварям, не так просто жилось. Мы не забудем того, что творил Бур и в армии, и на гражданке». Вот это я запомнил.
— А почему Бур? Это же кличка, — спросил Романо, перебив.
— Бур, потому что он какой-то метеоритно-шахтерской кампанией заведовал, ну и методы остались. Он вглубь действовал, так что почти все движение зачистил, но на тех же профессоров еще не лез, да и на армию тоже. А вот Бейл — организовал шок-пех. Я же, по сути, шок-пехотинцем стал, я даже присягу лично президенту давал, но… Недолго я протянул, будучи шок-пехотинцем. Это было единственное дело, которое я вел. И то… Допрашивал только Белых, но меня отстранили, ибо больно мягко работал. Тогдашний шок-пех, кстати, сильно страшнее местами был. Туда натурально зэков набирали местами, или наиболее отпетых ментов, ну, это на позиции уже более-менее важные. Зэкам, кстати, вшивали тогда чипы-ингибиторы, там и сейчас у шок-пеха в голове почти компьютер, но сменили прямое управление на идеологическую промывку и отбор этих уродов из «верхов». И вот поэтому… Шок-пех нынче более человечный, но лучше их не злить. Ну так вот… Мне хватило Бунта Майоров, я назад в ментуру вернулся. Осадок такой тогда, помню, остался, и еще вижу то, как бизнесмены снова начали голову поднимать, а как начали… Так сразу рост преступности пошел. Эти гады начали автоматом понижать заработную плату, — человек загнул первый палец. — После этого начинается большая закупка алкоголя людьми, жить плохо становится, — загнут второй палец. — Дальше. Тут же начинает повышаться число преступлений в состоянии алкогольного и наркотического опьянений, — загнут третий палец. — Растет число срывов психических. Порой возникают теракты на основе как раз того, что унижают теперь, деньги, последние по факту отжимают. И бандитизм параллельно начинает дышать полной грудью, ибо бизнесменам нашим кроме ЧОПа нужен еще и кастет бандита для того, чтобы конкурентов шугать и убивать порой, — загнуты четвертый и пятый пальцы. — Вся Федерация сразу стала криминогенной зоной, а параллельно шли сокращения учителей, врачей, преподавателей из ВУЗов, сокращения финансирований. Частные школы стали массово открываться, гетто стали образовываться. Помню, как начали снова строить человейники, причем понавтыкали так, что люди банально разъехаться во дворах на колесных машинах не могли. А ближайшая стоянка подземная на тысячу мест, квартир в районе около пяти тысяч и однушек, и двушек, и трешек. Как думаешь? Это нормально вообще? А сколько недостроенных осталось? Сколько народу обманули, а сами обогатились и свинтили в центральные миры. Да… А потом была рогарийская война. Предпоследняя, — человек замолчал, потом налил еще одну рюмку и тут же ее выпил. — Тут же еще более весело было.
— Подожди. А вот ты сказал, что в шок-пехе был?
— Скажу сразу. Мне чипов не вставили, ибо я тот, кто расследованиями занимался, им и сейчас не ставят. Так вот. Рогарийская война. Это, знаешь… Была одна из первых наступательных войн. Не они пошли на нас, а мы на них. Решил Майер отомстить, а также дать возможность оружейникам сплавить лишнее оружие. Мясо было такое, которого я никогда не видел. Мы тогда сначала успешно пошли, а потом флот императора из стелс-режима напал на наши крейсеры, что над планетами парили. И все. Я вот на планете застрял тогда. Потом два года в плену. Благо, попал к нормальному феодалу, и он надо мной не измывался, зато много со мной говорил. Я всегда рогарийцев считал чем-то тупым, но сильным, а этот оказался, напротив, довольно умным. Он говорил о том, что мы нарушили мир, когда рогарийцы нарушали его только тогда, когда срок мирного договора истекал, и за это будет страшная месть. Они выбили нас со своей территории, затем отобрали что-то около трех систем и не вернули. Они их осушили и превратили в пустыни. Мы этого никогда не восстановим, ибо хоть Заснежин и провел грамотную атакув последнюю войну, но генералы и адмиралы на других линиях фронта были продавлены, а значит в итоге и планеты назад вернуть не смогли. Вот это все и привело меня к тому, что я сейчас твой единомышленник, но… Мне кажется, что ты все равно перегибаешь.
— Есть один факт. Люди не реагируют на постепенное ухудшение их жизни. Нужен шок. Поэтому я и делаю так, как считаю верным. Ладно… Поговорим о чем-нибудь попроще, Иван? — спросил Романо, глядя на тюремщика, а тот лишь улыбнулся.