А драматург читал, читал, читал, читал...
Наконец перед глазами жертвы стало появляться что-то белое. Зрачки его расширились, как у кошки ночью, и заволоклись слезами, веки опустились, дрогнули раз, другой, третий и остались сомкнутыми - он уснул.
- О нет! Только не это! - воскликнул драматург, заметив, что поэт спит, и встряхнул его так, как встряхивают в армии рекрутов. - Ты прослушал самое интересное место. Я вынужден возвратиться и снова прочитать седьмое явление.
- Да я все слышал!
- Нет, нет, ты не слышал.
Он снова отложил девять листов к непрочитанному, и несчастный понял, что о сне лучше и не думать. Лирик пошире раскрыл глаза и снова отдался на волю судьбе.
А тот читал, читал, читал, читал беспрестанно, читал без отдыха, читал не переводя дыхания.
Поэт снова пытался вертеться и рассматривать муху, дыру, туфли. Но уже больше ничего не видел и не слышал. Что-то неясное и неопределенное звенело и жужжало в ушах, то как поезд, несущийся с огромной скоростью, то как ливень, то как густая, клокочущая лава, то как буря, сметающая и сокрушающая все на своем пути.
Его стали одолевать видения. Показался змей из детских сказок и принялся дуть на него сначала холодным ветром, а потом горячим. Появился дракон, из пасти которого извергалось пламя, и он чувствовал даже, как это пламя обжигает его. Привиделся, наконец, и змеиный царь. Поэт ощутил, как вонзаются в него ядовитые змеиные жала.
Прошли час, два, три, четыре, пять, шесть часов чтения. Полных шесть часов чтения, еще немного - и пройдет день, а драматург все еще не кончил.
Лирик посмотрел на кипу непрочитанных листов и тяжело вздохнул: конца не было видно.
Он сделал какое-то отчаянное движение рукой, словно прося о милости, и случайно прикоснулся к своей щеке, к той щеке, которая была побрита. К своему удивлению он почувствовал, что на бритом месте снова выросла борода.
Чтение продолжалось так долго, что бедняга снова зарос!
Осознав в столь трудных обстоятельствах сей утешительный факт, лирик схватил полотенце, висевшее на его шее, стер остатки мыла с другой щеки и так стремительно бросился к дверям, словно спасался от наводнения...
Больше уже никогда драматургу не удавалось заманить его к себе дочитать рукопись, хотя он и уверял, что осталось всего две сцены.
КОМИТЕТ ПО ПЕРЕНЕСЕНИЮ ПРАХА
Предков вообще следует уважать, а особенно заслуженных. Что касается лично меня, я предпочитаю быть потомком, а не предком. Возможно, я заблуждаюсь, но остаюсь при своем мнении. Я ни за что не хочу быть предком, тем более заслуженным. Ведь если ты заслуженный предок, то потомки прежде всего постараются забыть, где твоя могила. А если ты почему-либо и остался в их памяти, твоим именем станут называть всяких лошадей, собак и - что еще хуже - назовут какое-нибудь певческое общество или кабак.
А когда твоя могила совсем затеряется и несколько поколений лошадей и собак будут носить твое имя, появится так называемый комитет по перенесению твоего праха.
Вчера я нашел на столе пригласительный билет, в котором были подчеркнуты следующие слова: "Соблаговолите прийти к 9 часам вечера на заседание. Будет решаться очень важный вопрос общего значения".
Так как в этот вечер не было ни театра, ни каких-либо других развлечений, я надел фрак, перчатки и отправился в указанное место, чтобы принять участие в решении вопроса "общего значения".
В дверях меня поджидал председатель (его уже избрали председателем); он любезно поздоровался со мной и сжал руку, словно хотел сказать: "Ты будешь за меня, когда начнется голосование!"
Этого председателя я знал и раньше. Он очень часто создавал различные комитеты, рассчитывая, что в тридцати из ста вновь созданных комитетов проберется в председатели. Этим комитетам совершенно нечего было делать. Их назначение сводилось лишь к тому, что его избирали председателем, о чем, он, разумеется, сразу же сообщал во всех газетах. Знал я его еще и по речам, которые он произносил на похоронах, свадьбах и собраниях. Все его речи начинались одинаково, расцвечивались пышными словами и совершенно истощали терпение слушателей.
Кроме господина председателя, собралось еще человек пять-шесть. Кое-кого я даже знал.
Один из них, длинный, с головой, склоненной на грудь, страдал той же самой болезнью, что и председатель. Он записывался во всевозможные общества в надежде быть избранным хотя бы в комитет, рассчитывая в глубине души и на место председателя. Однако ему не везло. Помню, в каком-то певческом обществе двое даже подали за него голоса, но развязка была трагической. На очередном заседании он ляпнул какую-то глупость, председатель поправил его, он стукнул кулаком по столу. Председатель сделал ему замечание, он оскалил зубы. Председатель позвонил, призывая к порядку, а это его так взбесило, что он схватил председателя за горло. Оппозиция, как и всегда раздраженная острыми дебатами, "всею силою слов" обрушилась на него. Он потребовал слова и взобрался было на стол, но тут меньшинство открыло двери, а большинство вышвырнуло его вон. Я не знаю, как шли его дела в других обществах. Известно, что нигде его не избирали даже членом комитета.
Знал я и еще одного, вот этого с красиво зачесанными волосами и большим перстнем с алмазом на указательном пальце левой руки. Он непременный член всех комитетов, всюду его приглашают и избирают. На собраниях он никогда не говорит ни слова. Пока выступают ораторы, он катает шарики из хлеба, а при голосовании обычно воздерживается. После собрания подзывает официанта, долго с ним шепчется и обычно платит за всех.
Знал я и того, низкорослого, хромого, с маленьким подбородком. Это был человек, ужасно любивший парады. "Я душу отдам за парады, и разве сама жизнь не является гигантским парадом!" - говорил он и, возможно, был прав.
Остальных трех я не знал. По выражению их лиц было видно, что они приготовились решать важный вопрос "общего значения".
Первым взял слово господин председатель.
- Господа! - сказал он. - Люди рождаются, чтобы совершать какие-то дела. Дела могут быть большими, могут быть и малыми. Большие дела обычно вершатся для того, чтобы последующие поколения могли восхищаться ими и учиться. Я думаю, что наше поколение умеет ценить заслуги своих предков. А если это так, то надо доказать это на деле. Можно было бы устроить банкет, но на банкетах прославляют живых людей. Мы не будем прославлять живых титанов, потому что из-за разных интриг неизвестно, кто из живущих ныне великий человек, а кто нет. Поэтому лучше поговорить о покойниках. Самым убедительным доказательством признания заслуг покойного я считаю перенесение его праха!
- Браво, браво! - закричали со всех сторон.
И я крикнул: "Браво". В конце концов почему бы и нет.
- Но позвольте мне, господин председатель, - попросил я слово. - Как вы считаете, будем ли мы переносить прах всех наших предков или только известной категории? Это очень важный вопрос, так как мы не смогли бы перенести сразу всех. Следует, очевидно, установить очередность. Ну, скажем, по алфавиту. Известно, что наши предки не умирали все в определенном порядке и в одном месте. Каждый умирал, как придется.
- Позвольте, позвольте, - прервал мою речь любитель парадов. - Все это я уже продумал. Мы выберем только одного.
- Извините, господа, - взял слово неизвестный мне член комитета. - Этот господин (и он указал пальцем на меня), этот господин будет сегодня очень много говорить, если ему не объяснить все точно. Я, господа, ненавижу долгие дебаты. Я хочу предложить, чтобы наше заседание проходило с несколько большим воодушевлением и чтобы, так сказать, быстрее закончилось. Об этом, господин председатель, поставьте, пожалуйста, в известность господина.
Господин председатель дважды щелкнул ногтем о стол, повернулся ко мне и произнес:
- Сударь! Вам известно, что у наших предков были заслуги. В какой области - в литературной или в политической - не имеет значения. Мы считаем своим долгом воздать предкам по заслугам и думаем, что лучше всего это сделать путем перенесения праха. Мы не ставим вопрос, чей именно прах будем переносить. Это легко решить, так как в конце концов, чей бы прах ни переносился, мы сделаем свое дело, то есть подтвердим, что являемся достойными потомками великих предков. У нас, сударь, уже состоялось несколько заседаний, где была утверждена программа, избран оратор, который по этому случаю произнесет речь на могиле или где-нибудь в другом месте. Сегодня мы созвали заседание, чтобы решить, чей прах будем переносить.
- Но... - снова вмешался я.
- Подождите! - перебил противник долгих дебатов и опять направил на меня указательный палец. - Я ведь сказал, что этот господин будет сегодня очень много говорить, если вы не ознакомите его с существом дела. Прошу вас, господин председатель, прочтите ему сначала вашу речь и программу.
Господин председатель вытащил из кармана бумагу, встал, откашлялся и хотел уже начать, но ненавидящий долгие дебаты снова прервал его:
- Прошу вас, господин председатель, не читать начала, так как в конце концов этот господин, наверное, достаточно знаком с речами, а начало есть начало. Следовательно, и читать его не следует. Читайте, пожалуйста, только конец.
Все одобрили предложение, хотя господину председателю оно было не совсем приятно, так как он готов был еще раз с упоением произнести всю речь.
- Вот, сударь, - начал председатель, повернувшись ко мне, - если тот, чей прах мы будем переносить, писатель, то конец речи такой: "О ты, священный пепел, который мог своим разумом проникнуть в каждое сербское сердце, в каждую душу, возвысить их (слово "возвысить" употребляется, если покойный был поэтом, а если ученым, тогда - "научить") и влить в них святость, ниспосланную тебе небом. О священный пепел, в этот день потомки воздают тебе должное! Слава тебе, слава!"
- Какой дивный конец! - заметил хромой, любитель парадов.
- А вот конец речи, - продолжал господин председатель, вытащив другой лист бумаги, - на случай, если тот, чей прах мы переносим, был героем: "О святыня, о немые мощи создавшего нашу историю, написавшего ее в книге вечности своей геройской кровью, прими благодарность своего свободного потомства, восклицающего: "Слава тебе, слава!"
- И этот конец великолепен! - снова сказал любитель парадов.
- Начало у них одно и то же, - добавил противник долгих дебатов.
Председатель побарабанил ногтем по столу.
- А сейчас заслушаем программу церемониала.
Хромой вытащил из кармана бумагу.