- Возможно, только... это все не так просто. Вы должны будете задержаться на границе в течение целого дня, пока багаж будет перегружаться, а вы - заполнять таможенные декларации. Лишь после этого товар отправят в салоникскую таможню, куда он прибудет неведомо когда и неизвестно в каком виде. Вопрос - прибудет ли вообще все это.
- Какой ужас! - воскликнула женщина и снова задрожала. - Помогите мне!
- Охотно, сударыня, очень охотно, но как? Если бы дело шло о наших властях, я, может быть, и смог бы вмешаться, но перед турецкими...
- Посмотрите, как меня лихорадит! - Она протянула свою мягкую и горячую руку.
- Сударыня! - решился я наконец, полный сочувствия. - Я сделаю то, что, вообще говоря, никогда бы не сделал.
Ее глаза просияли, она глядела с мольбой.
- То, что я сделаю, нехорошо, но я беру грех на свою совесть, чтобы спасти вас.
- О, сударь! - благодарно воскликнула она.
- В мой паспорт вписана моя жена 1.
1 Тогда на паспортах не было фотографий. (Прим. автора.)
- Да?..
- Вы спрячете свой паспорт, и я представлю вас как свою жену.
- Не понимаю?
- Видите ли, я дипломатический чиновник. Мои вещи и вещи моей семьи не подлежат досмотру. Перед турецкими властями вы в течение этих сорока минут пребывания на пограничной станции будете считаться моей женой, а весь багаж - нашим общим багажом.
Лицо молодой женщины просияло; она с благодарностью протянула мне руку.
- Замечательно, великолепно! Муж будет весело смеяться, когда я расскажу ему, как, силою обстоятельств, в течение сорока минут формально была женой другого.
- Довольны ли вы?
- О сударь, как мне вас благодарить!
Паровоз уже дал свисток, обозначавший приближение к границе. Мы проехали мимо сербского, потом мимо турецкого пограничного поста; затем поезд подошел к турецкой пограничной станции Жбевче.
Мне сразу бросилась в глаза необычайность происходившего. Поезд окружили солдаты, никому не разрешая сойти. Немного спустя в вагон вошли представители полицейских и таможенных властей, и с ними врач. Я сообщил им, кто я, и представил свою спутницу как жену, а багаж - как багаж нашей семьи. Ее лицо по-прежнему было озабоченным, а глаза выдавали страх. Она вздохнула с облегчением, когда таможенный чиновник и полицейский учтиво приветствовали нас; но вслед за тем пришел врач и сообщил, что из-за некоторых инфекционных заболеваний в пограничной зоне (вероятно, имелись в виду отдельные случаи холеры) турецкой стороной введен трехдневный карантин на границе.
Разумеется, ничего нельзя было поделать - приказу следовало подчиниться. Моя спутница очень огорчилась, услыхав об этом. Сестра будет ждать ее, так как предупреждена о дне приезда; она же три дня, целых три дня просидит здесь, в глуши. Я успокоил ее, сказав, что приказу мы должны покориться, как бы неприятен он ни был.
Пассажиров отправили в большой барак, а меня и мою "жену" в отдельную комнату, желая этим выразить уважение к моему рангу.
- Это для вас и для вашей супруги! - сказал врач, проводив нас лично.
Моя спутница побледнела и едва не лишилась чувств,
- Как... мы вместе... в одной комнате?
- Молчите, пожалуйста, не выдавайте себя. Разумеется, вместе, не могут же они поместить мою жену отдельно.
- Но... - продолжала она возмущаться. - Нет, нет, боже сохрани. Три дня в одной комнате...
- И три ночи! - добавил я, чтобы ее утешить.
Ее растерянность, разумеется, усилилась, когда мы вошли в комнату и в ней оказалась только одна кровать. Дама не могла сдержаться и расплакалась.
- Сударыня плохо себя чувствует? - спросил врач, приведший нас в комнату.
- Да, она оставила больную мать и все три дня, пока мы будем находиться в карантине, не получит известий о ней. Знаете, как это бывает?..
- Да, да, понимаю! - подтвердил добродушный доктор и удалился, пожелав нам приятного пребывания в этом необычном жилище.
Едва только доктор перешагнул порог, она перестала сдерживаться и истерически расплакалась. Прерывающимся голосом, сквозь слезы, она пролепетала.
- Я не хочу провести три ночи в кровати с чужим человеком; я не хочу изменить своему мужу; я не хочу, чтобы меня мучила совесть... понимаете, не хочу, хотя бы это стоило мне жизни! Я пойду и расскажу доктору, что я вовсе не ваша жена, что это преступление так обращаться со мной!
Я дал ей немного выплакаться и принялся объяснять.
- Что касается вашего мужа, то он прежде всего и заслуживает кары. Отпустить молодую красивую женщину, да еще с таким рискованным поручением это заслуживает наказания. Что же касается угрызений совести, то, как вам известно, сударыня, я тоже женат и также должен терзаться угрызениями совести, притом не по своей, а по вашей вине.
- По моей вине? Разве я придумала назваться мужем и женой?
- Не вы, но контрабанду придумали вы, и спасать нужно было вас.
- Хорошо же вы спасли меня! Нет, нет, не хочу, я пойду и обо всем расскажу властям.
- Пожалуйста, сударыня, я не могу вам запретить, однако прошу сначала подумать о следующем: недавно в вагоне, когда вы находились в отчаянном, безвыходном положении, я, чтобы спасти вас, совершил проступок, недостойный занимаемой мною должности. Если мой проступок станет известен, я лишусь службы, а вас объявят контрабандисткой, и вы, кроме того, будете отвечать по закону за обман властей.
- Но это ужасно! - сказала она. - Значит, я должна покориться судьбе.
- И вы и я.
- Сударь, можете ли вы по крайней мере дать мне честное слово...
- Единственное честное слово, которое я могу вам дать, ограничивается тем, что я никогда и никому не расскажу об этой... так сказать... об этой ситуации.
- Не только это. Можете ли вы дать мне честное слово, что не злоупотребите этой ситуацией?
- Сударыня, я даю вам слово до границ возможного, а эти границы не выходят за пределы кровати, на которую мы должны вечером лечь вместе.
- Это ужасно, это ужасно! - продолжала она всхлипывать, но я больше ее не утешал.
Позднее она немного успокоилась. На следующее утро она была уже гораздо спокойнее, на второй день еще спокойнее, после третьей ночи совсем успокоилась и не мучилась угрызениями совести.
В вагоне, продолжая путь до Салоник, мы уже мило и непринужденно беседовали. Я напомнил ей о нашем разговоре перед границей.