- Позвольте одеться, я так не могу.
- Извините. - Я отвернулся.
Он быстро оделся.
- Все в порядке, Константин Николаевич.
- Трудно, Амвросий Петрович... Завтра ждут, что я скажу о Петуханове. Вот побеспокоил среди ночи, не обессудьте...
- Я закурю, пожалуй.
Он пальцем вытер запекшиеся уголки губ, потянулся к кисету, скрутил козью ножку. Докурил ее до конца, смял окурок. Молчит...
- Я, конечно, понимаю, - начал я, - то, что совершил Петуханов...
- А если понимаете, товарищ подполковник, так в чем же тогда сомневаетесь?
- Боюсь высказать поспешное, неправильное мнение...
- Считаете, что трибунал допустил ошибку?
- Но тогда почему некоторые офицеры сочувствуют Петуханову?
- Их не так уж много. Одни за себя стоят - за право застольного приятельства. Другие жалеют. У нас любят жалеть. Жалеть куда легче, чем понять, что стоит за таким трагическим случаем, и принять правильное решение... Прошу прощения, товарищ подполковник, но уже далеко за полночь...
На рассвете услышал голос замполита:
- К тебе можно?
- Заходи.
Лицо у Рыбакова серое, под глазами черные круги.
- Что сегодня скажем, командир?
- А вот так: у командарма каждый выложит свое. Ты - свое, я - свое.
- Разве так можно? Мы же в одной упряжке...
- В одной, верно. Только ты к своему хомуту давно притерся, а на моей шее кровавые ссадины...
Рыбаков взял со стола стакан с водой, отхлебнул глоток и поперхнулся. На глазах выступили слезы.
- Я со всей ответственностью заявляю: мы обязаны дать Петуханову возможность кровью искупить свою вину. Главное в жизни каждого человека не совершить ошибку, исправить которую невозможно! - Замполит со страстью, которой я в нем не подозревал, наступал на меня. - Ты же знаешь Петуханова. На нем нельзя ставить крест!
- А поймут нас те, кому завтра шагать в бой, простят нам того, убитого? Штрафной - это ведь все-таки помилование...
- Я лучше тебя знаю полк!
- Знал бы - человека в полку не убили бы.
- Вали все на меня, давай! Только настанет час, когда ты пожалеешь, что пошел на такой шаг. Сам себе не простишь.
- Запугиваешь? Все ходишь кругами, кругами... Иди к себе! - Я выскочил из душной землянки.
Шагаю по росистому полю. На северо-востоке натужно выползает мутный солнечный диск. На окраине линейки т - у палатки дежурного по полку - на скамейке сидел лейтенант Платонов. Вскочил, пытается отдать рапорт.
- Не надо. Садись, лейтенант, покурим лучше.
По-разному сидят офицеры перед начальниками. Одни на краешке стула, готовые тотчас вскочить; другие умащиваются поплотнее, довольные тем, что их усадили. Платонов сидел с достоинством. Серые, чуть навыкате глаза смотрели серьезно, умно.
Он докурил. Молчание затягивалось.
- Раны у тебя тяжелые?
- Разные...
- Водку пьешь?
- Бывает...
- Петуханов говорил: "Многие пьют, а я попадаюсь".
- Попадается тот, кто глаза мозолит... - Посмотрел на часы. - Через десять минут побудка. Разрешите выполнять обязанности?
Я спешу в свою землянку - скоро нам с замполитом подадут лошадей.
Ясно одно: личные симпатии и антипатии к Петуханову оставь при себе.
Мы молча ехали вдоль лесной полосы, цвирикали какие-то птички. Далеко за Днестром ворочался фронт.
В кабинете командарма были Бочкарев, Линев и Валович, который, опершись локтями на приставной столик, что-то вычерчивал на карте.
Гартнов, рассматривая меня и замполита, кашлянул в кулак.
- Думали? Говорите! Ты, командир?
- Расстрел!
Валович удивленно поднял голову.
- А ты?
Рыбаков, вобрав воздух, выдохнул:
- В штрафной! Так думают многие офицеры полка.