- Как дома?
- Как обычно. Наташка здорова. Все стены комнаты разрисовала красным карандашом. А как ты?
- Все в порядке.
- Знаешь, Костя, Наташка покоя не дает, рвется к тебе. Уж и не знаю...
- Чего же ты не знаешь - к нам опасно...
- Так я про это и толкую матери, а они обе к тебе хотят - что малая, что старая.
- Ты иди, а то на поезд опоздаешь.
- Да, они сейчас редко ходят.
Дверь за Верой закрылась. В палате тихо-тихо. Васильев, наверное, уснул...
- Кто она тебе?
Я вздрогнул от неожиданности.
- Ну, жена...
- Почему "ну"?
- Сам не знаю...
- Вот те раз! Не любишь? А любил кого? Где она?
- Не надо, Павел Николаевич...
- Как знаешь. Только это не жизнь, а одна проволочка:
- У меня дочь.
- Что же это у вас так получается?
- Так сложились обстоятельства...
- Ну, милый мой, война - вот это обстоятельства. А в любви человек властен над ними. И не дай бог, если обстоятельства становятся сильнее тебя. Тогда ты и сам не обретешь и другим не дашь, может быть, самого главного в жизни!..
Музыка гремела где-то рядом, наверное на площади Коммуны; слышны строевые команды. А мелкий дождик все сыпал и сыпал. Влажные кумачовые флажки нависали над трамвайными линиями Божедомки - они виднелись за гранитной спиной Достоевского.
В день парада нас угостили роскошным завтраком, потом мы собрались в Ленинском уголке, слушали по радио голос Левитана, бой часов на Спасской башне, цокот копыт по мостовой, встречный марш и рапорт командующего парадом маршалу Жукову.
После обеда в палату вбежал санитар:
- Кто будет полковник товарищ Тимаков?
- Я.
- К вам пришли жена с дочуркой. Ждут в Ленинском уголке.
- Пустили сюда ребенка?
- Да они за окном. Вы халат, халат накиньте, окно там открою.
Прижавшись к матери, худенькая, росленькая девчушка, задрав белую головку, смущенно смотрела на меня. Моя, моя, моя... Все-все мое - даже чуть заметная ямочка на подбородке...
- Здравствуй, Наташенька!
- А ты мой папа?
- Твой, твой, а чей же?
- Войны нет, а ты домой к бабушке не приходишь!
- Я рану лечу.
- Тебя - автоматом?
- Полковник, немедленно в палату! - Дежурный по госпиталю решительно закрывает окно.
- Там моя дочурка!
- Все понимаю, но в палату, в палату. - Он чуть ли не силой выталкивает меня из комнаты.
В коридоре никого не было. Я бросился бегом к входной двери. Дежурный санитар, пожилой солдат в белом халате, остановил меня:
- Далече, товарищ больной?
- На свет божий!
- Никак нельзя! Наше медицинское дело только начинается. Главный сказал: шла война - на нервах держались, пришла тишина - с ног валятся. Человек не железный, подковать его заново надо, жизнь требует!
- Философ ты, однако. На каком фронте воевал?
- Ты лучше в палату ступай, а то и тебе и мне - под микитки.
- Так меня уже подковали - домой скоро. Я ненадолго, а?
Вышел. Моих не видно. Неужели успели уйти? Спустился к памятнику Достоевскому. Вокруг него ухоженная земля, растут канны, молоденькие, на развернутых листьях - радужные капли дождя. Земля слегка парит. Под кленом скамья. Сел в тени, потянулся, осторожно попробовал поглубже вдохнуть. Хорошо! Увидел на тапочке муравья. Загадал: поползет по ноге вверх - буду жить долго. Он никуда не пополз, спокойненько сидел себе. Шевельнул ногой свалился.
Кто-то подходил ко мне. Поднял голову - Вера.
- Костя, я ищу тебя, оставила Наташку вон в той пристройке, у няни, добрая такая... Ведь не успела сказать самого главного. В Крыму нам дают квартиру - друзья партизаны постарались.