— В стерильной палате. Ее готовят к аутологичной трансплантации.
— Нашелся еще один донор?
— Нет, это пересадка собственного костного мозга. Но надежда слабая, в ее случае. Знаешь, Далит…
— Знаю, не надо… Можно ее навестить?
— Можно только из-за двери.
— Пойдем, думаю, профессор уже ждет.
Мне не нравится, как складывается разговор. Он какой-то вязкий и тягучий. Расспрашиваю о деталях, а в ответ бубнят об осложнениях и побочных явлениях. Я начинаю подозревать, что породнившиеся со мной врачи таки сговорились и организовали приватную дружескую беседу о моем состоянии здоровья. Ну уж нет, думаю, так просто я не сдамся — никто не вправе за меня решать. Эта мысль, а также корпоративная выучка, чуть что, обнажать зубы и выпускать когти, добавляет мне адреналина.
— Я приняла решение и стану донором для Даны.
— Решения здесь принимаю я, — взгляд профессора направлен куда-то в угол поверх экрана компьютера.
— И…
— Мы подготовили Дану для другой процедуры.
— Но я понимаю, что аутологичная трансплантация — не лучший выход в данной ситуации? — надо же, запомнила и выговорила с первого раза.
— Много вы понимаете в гематологии, черт возьми! Нахватаются слов из Интернета…
Плохо, когда тебе не смотрят в глаза, но становится страшно, когда избегает взгляда врач. Это значит, что надежда уже умерла. Она еще теплится там за дверью в коридоре, а здесь в кабинете свирепствует холод.
— Достаточно, чтобы задавать вопросы.
Кажется, я пробила защитный панцирь. Мой ледяной тон и бульдожья выучка спорить до последнего приносит результат.
— Девочка моя, — профессор поднимается со своего кресла и садится рядом со мной на стул для посетителей, — у Даны не было этих трех месяцев. Чудо уже то, что она до сих пор жива. И нужно еще десять дней на курс филграстима, иначе у тебя в крови не будет достаточного количества клеток. Слишком поздно, — он встал и прошелся по кабинету. — Все понимают, какая необыкновенная дурость произошла с инцидентом в лаборатории, но инструкция есть инструкция. Они всегда пишутся за счет чьей-нибудь жизни.
— Но есть же… бывает…
— Нет, не бывает! Закон есть закон. Это преступление, Далит. Я не могу пойти на преступление и парализовать работу всего отделения.
— А ради собственной дочери?
Профессор ничего не ответил и перебрался обратно в свое черное кожаное кресло.
— Вам еще раз выдадут бланки, которые вы уже заполняли. Не стесняйтесь задавать вопросы, если будет непонятно, у вас это хорошо получается, — он едва заметно усмехнулся.
— Спасибо.
— Не торопитесь, это еще не все. Первую инъекцию получите здесь, под наблюдением, чтобы убедиться, что у вас нет на нее аллергии или еще каких-нибудь реакций. Курс лекарства состоит из десяти доз, я выпишу вам освобождение от работы на всю следующую неделю — должны же вы получить хоть какой-нибудь бонус. Делайте, что хотите, но поменьше солнца и физической нагрузки. Дальнейшее вам растолкуют сестры. Каждый вечер вы должны приезжать сюда, чтобы получить очередной укол, если только не сможете справиться сами. Это не внутривенное, обычный укол в руку.
— Справлюсь, наверное, — я вспоминаю, что Меир еще и не то умеет делать. — А каковы шансы?
— Ваши или ее?
— Ее, — отвечаю. — И мои.
— Призрачные шансы, — смотрит он исподлобья, опершись локтями на стол, — а ваши — не знаю. Если сегодня все пройдет нормально, то и дальше не должно быть проблем, но если что, то немедленно звоните.
Выходя от профессора я, грешным делом, подумала, что полдела сделано, и дальше все пойдет быстрее. Как же я ошиблась: действительно, оказалось, что прежние анкеты и вопросники уже не имеют силы, и их надо заполнять заново. Опять брали кровь на анализ, в который раз, правда, я практически ничего не чувствовала. Илана пыталась сопровождать меня из комнаты в комнату, но ее отовсюду гнали, ссылаясь на конфиденциальность информации. Вот показушники, подумала я, сначала проболтались, как нечего делать, а теперь изо всех сил изображают невинность.
Когда за окнами уже темно, дело доходит до лекарства. Сестра достает из холодильника коробку со шприцами и показывает мне, как с ними управляться. В результате я сама, набравшись храбрости, довольно ловко ввожу себе пресловутый филграстим. Одну меня не оставляют, а заставляют следить за признаками всевозможных побочных реакций, на которые я собственноручно подписалась. Тот еще набор: внезапные боли в левой верхней части живота, отдающие в руку; учащенное дыхание или его паралич; внезапная слабость, лихорадка, тошнота, рвота и сухость в горле. В дальнейшем меня могут подстерегать запор с поносом, мышечная боль, ломота в костях, чесотка, потеря сил и головная боль, которой мне и так в последнее время хватает. Лежу и прислушиваюсь к своему телу в ожидании посторонних сигналов и ощущений.
Примерно через час под пристальным наблюдением персонала мне разрешают встать, просят закрыть глаза и дотронуться пальцем до носа.
— До чьего носа? — спрашиваю.
— Можете до моего, но это опасно, — это вошедший профессор так шутит.
Я, честно говоря, думала, что он уже давно дома. Продолжения, однако, наша короткая беседа не получает. Убедившись, что я жива и даже, в некотором смысле, здорова, профессор желает мне спокойной ночи и отчаливает. Сестра приносит пенопластовую коробку со льдом. Она вынимает из холодильника два блистера по пять шприцов в каждом (в одном осталось четыре) и осторожно кладет их в коробку.
— Держите их дома в холодильнике, только засуньте подальше от детей.
— Не в морозилке? Они же со льдом.
— Нет, просто в холодильнике. Лед нужен, чтобы довезти их домой. И постарайтесь, пожалуйста, не разбить, здесь долларов тысячи две с половиной.
— Каждый шприц — тысяча шекелей?
— Это еще не слишком дорого, но все-таки. Машину вести сможете, или вам такси вызвать?
— Смогу, а то потом завтра ее забирать.
— Возьмите талон, чтобы не платить за стоянку, вам положено. Через десять дней приезжайте прямо с утра, — сестра передает конверт с копиями всех бумаг, что я подписала.
Я забираюсь в машину, захлопываю дверцу и только теперь осознаю, насколько устала и вымоталась, но, по крайней мере, здесь я на своей территории, почти дома. Может, и стоило вернуться домой на такси. Два раза набираю неверный код на противоугонном замке, и он раздраженно на меня пищит. Если ошибусь и в третий раз, то он заблокируется, и тогда придется звонить в компанию и долго с ними объясняться. Концентрирую все свое внимание на маленьких кнопочках и заношу уже руку, но вдруг осознаю, что собираюсь в третий раз набрать код от домашней сигнализации. Черт, нельзя же так. Но последняя попытка оказывается успешной. Как только завожу двигатель, телефон в машине приниматся отчаянно трезвонить.
— Ты куда подевалась?
— Выезжаю из Петах Тиквы.
— Вы что, всем миром свою акцию за волосы наверх тащите, как Мюнхаузен?
— А что такое?
— Так ты не знаешь, что акция при открытии в Нью-Йорке грохнулась на девять процентов?
— Какая акция?
— Да ваша, конечно! Слушай, ты где?