Вышел из столовки, присоединился к товарищам, что топтались, балагуря, в ожидании "рафика".
- Друзья! - весело начал Тарлан Мустафаев. - Позор, позор бригаде, если такое солнышко взойдет над другим трудовым коллективом. Дорогой наш Алесич, честь нашей бригады в твоих руках. У меня, друзья, такое предложение. Если Алесич не завоюет эту сероглазую, мы исключим его из бригады. Кто "за"?
Все дружно подняли руки.
Когда подъезжали к скважине, Мустафаев, наклонившись к самому уху Алесича, спросил:
- Во сколько надо?
- В восемь.
- Отпустим.
Работал Алесич, как во сне, почти не сознавая того, что делает. Перед глазами стояла Катя. Снежным комом нарастали слова, которые он сегодня скажет ей. Когда же Алесич слишком уж погружался в свои мысли, к действительности его возвращал окрик кого-либо из рабочих или даже самого бригадира. Но никто не укорял, не злился. Понимали, что творится у мужика на душе.
Время приближалось к восьми, а штанги еще не успели опустить. Алесич заволновался, раза два растерянно глянул на часы. Это усек бригадир.
- Слушай, - сказал он. - Бери "рафик" и поезжай. Без тебя справимся. Настоящий джигит не должен опаздывать. Машину назад пришлешь.
В окнах столовки еще горел свет, бросая желтые пятна на серый асфальт перед зданием, на клумбу-холмик с почерневшими стеблями от бывших цветов. Алесич стоял поодаль, в темноте, куда не доставал свет, не спуская глаз с дверей.
Подошел старенький автобус. В окнах столовки потух свет. Теперь сверкала только лампочка над дверьми. Какое-то время спустя женщины с тяжелыми сумками направились к автобусу. Последней показалась Катя - в белом платочке и темном пальто. Заперла дверь, постояла, огляделась.
Алесич подался ей навстречу.
Катя махнула водителю рукой, давая знак, чтоб ехали, ее не ждали. Воздух наполнился чадным бензиновым перегаром, автобус тронулся, стал поворачивать на дорогу, ощупывая ее фарами.
Дорога шла через поле, блекло освещенное молодым месяцем. Впереди мигал огнями Зуев. Сбоку от цеха подготовки нефти колыхалось слабенькое пламя.
- Я искал тебя, - сказал Алесич.
- Я знала. Поэтому и осталась здесь.
- Почему же ты тогда ничего не сказала?
- А зачем? - засмеялась Катя.
Алесич насупился. Какое-то время они молчали. Она шла, повесив на плечо небольшую сумочку, размахивая свободными руками. После кухонной жары ей, наверное, приятно было шагать полем и дышать прохладным вечерним воздухом. Алесич смотрел на нее, такую близкую и таинственную при слабом, призрачном свете месяца, и злился, что все слова, которые он запасал для нее, точно вымело из головы. И уже на подходе к городу, понимая, что там, на осветленных улицах, он ничего ей не скажет, решительно начал:
- Слушай, Катя. Я имею приказ своего бригадира Тарлана Мустафаева. Он сказал, что если я не завоюю тебя, то исключит меня из своей бригады... Вот так, Катя.
Она глянула на него блестящими, темными в ночной серости глазами:
- А без приказа ты... не можешь?
15
Генеральный директор позвонил Скачкову на квартиру рано утром. Скинув с себя одеяло, Скачков бросился к телефону. По голосу сначала не узнал Дорошевича.
- Скачков слушает, - крикнул встревоженно в трубку. Его всякий раз пугали ранние звонки: такой порой звонили, когда случалась авария.
В трубке раздался спокойно-хрипловатый голос усталого человека.
- Дорошевич звонит...
- Доброе утро, Виталий Опанасович, - сдержанно поздоровался Скачков.
- Извините, Валерий Михайлович, что рано беспокою. Знаете, старику не спится.
- Откуда звоните, Виталий Опанасович?
- Из своего кабинета.
- Как отдыхали? Как чувствуете себя?
- Вы, Валерий Михайлович, сразу хотите слишком много знать... Будем считать, что все нормально, раз на работе. Как у вас?
- Можно считать, что тоже все нормально.
- Это хорошо, - какое-то время в трубке слышалось только тяжелое дыхание. - Однако мне показалось, что в вашем голосе мало уверенности.
- Вы же знаете, как дается план.
- Примерно... А все же - как с планом?
- Держимся на уровне. Вот уже какой месяц без срывов. Бывает, что и перевыполняем.
- Это хорошо, - опять тяжелое дыхание в трубке. - А как насчет перспектив? Как вы представляете себе завтрашний день промысла?
- Я, Виталий Опанасович, могу ответить вашими же словами, - засмеялся Скачков. - Слишком много хотите знать сразу. А если серьезно, то я считаю, что все то, что делаем сегодня, - стараемся обновить оборудование, отремонтировать, войти в нормальный ритм, - это работает на завтрашний день. Надеемся, что комиссия подведет итоги, тогда тоже кое-что прояснится.
- Валерий Михайлович, - прервал его Дорошевич. - Я хочу подъехать к вам. Посмотреть, как и что там, поездить.
- Собрать коллектив?
- Не надо. Хочу встретиться только с вами. Есть о чем потолковать...
Разговор был как будто рядовой, обыкновенный - мало ли таких разговоров бывает, когда человек занят серьезным делом, - но Скачкова он растревожил не на шутку. Особенно его задел вопрос о перспективах промысла - этот Дорошевич точно нутром чует, чем испортить ему настроение... И он испортил-таки, угодив в самое больное место. И больным это место было совсем не потому, что Скачков не придавал значения перспективам, завтрашнему дню промысла, а просто из-за повседневной суеты не находил времени основательно все продумать, посоветоваться со своими специалистами и сделать какие-то выводы. Правда, несколько раз он собирался сделать это, но ему всегда что-то мешало, что-то срочное и неотложное. Видно, стоит отбросить все, даже самое-самое срочное, и поговорить о перспективе. Но сначала он сам должен более конкретно представить, чего он хочет, что он скажет подчиненным. Не только же их слушать.
Обо всем этом хотелось подумать, подумать сейчас, перед встречей с Дорошевичем, поэтому Скачков решил идти на работу пешком. В конторе, стоит переступить порог, начнутся телефонные звонки, пойдут посетители, - тут не то что сосредоточиться - бывает, дух перевести некогда.
Машину, которая приезжала за ним осенними дождливыми утрами, предложил жене.
- Что ты? - отказалась Алла Петровна. - По дороге в школу и из школы только и подышать свежим воздухом.
Еще держались утренние сумерки. С деревьев срывались крупные капли и с шорохом падали в привядшие листья, которые ветер заметал под заборы. Дым из труб вываливался на мокрые крыши домиков, принадлежавших частникам, наполнял синевой притихшие палисадники, выползал на улицу. Пахло поджаренным салом и подгорелым луком. Низко над землей плыли тяжелые тучи. Небо насупилось, опустилось ниже. Хоть бы не было дождя, подумал Скачков, а то зарядит, не очень-то поездишь со старым и больным Дорошевичем.