- Тут не ускоришь. Поменьше думай об этом.
- Ты не обижайся. Что ни говори, сын. Может, потому и вспоминается, что раньше только и радости было, что он, Костик...
Катя долго молчала. Алесич подумал, что она уснула.
- Иван, ты не спишь? - вдруг спросила она. - Так вот, Иван, запомни. Будет у нас дочка или сын или несколько детей, все равно ты не должен забывать своего Костика. Он твой... Напиши ему письмо. Пригласи на каникулы. На все лето. А что? Может, соберемся куда в отпуск, его возьмем. Или у твоей матери поживет. Побегает с деревенскими сверстниками. Мы будем приезжать. Неужели твоя не понимает, что мальчику нужен отец?
- Понимает. Писала же, чтобы я не забывал, и вообще...
- Тем более. Он-то тебя не забудет, какого бы она ни завела нового отца. Ты писал ему?
- Деньги посылал...
- Что деньги? Ему письмо твое, может, дороже денег.
Помолчали. Луна поднялась высоко, и теперь ее свет падал только на стену.
- Слушай, Кать, - повернулся к ней Алесич. - Может, сделаем так? В субботу поедем к моей матери. Должен же я показать тебя. Пусть старуха порадуется. А то, думает, я у нее какой-то шалопутный. И вдруг с тобой заявляюсь... Такая, как ты, за шалопутного не выскочит... Потом заедем в Гомель. Возьмешь у того, что надо, и сразу домой. Как говорят, одним заездом...
- Хорошо. Спи... Завтра поговорим.
В пятницу, придя с работы, Катя первым делом придирчиво осмотрела костюм мужа, серый в черную крапинку.
- Костюм еще ничего, - сказала она. - А вот новую рубашку и галстук купить надо. Шляпа тоже не помешает. Плащ купим, когда будем в универмаге. На минутку задумалась: - Вот что. Завтра с утра поедем в универмаг, купим тебе все. Не бойся, не опоздаем. - Заметив, как помрачнело лицо мужа, постаралась успокоить его: - Такси возьмем и поедем...
- Зачем все это? Моя мать обыкновенная деревенская женщина. Она будет рада нам всяким.
Асфальт уже освободился от наледи. Сухой, он блестел на солнце, особенно вдалеке, как стекло. Проселочные дороги чернели еще слежавшимся снегом. От него тянуло сырым холодом. В деревне, под заборами, тоже еще лежали осевшие сугробы. Зато на прогалинах уже начала пробиваться первая травка. Когда-то в детстве на таких прогалинах мальчишки играли в чижика, в мяч. Теперь детворы нигде не было видно. Непривычно пусто было вокруг.
Подъехать к материнскому двору не удалось. Дорогу перегородила широкая, от забора до забора, лужа. Как Алесич ни убеждал таксиста, что земля здесь песчаная, твердая, машина пройдет, тот и слышать его не хотел. Мол, забуксую, кто меня тогда вытащит, а для меня время - деньги.
- Дойдем, Иван, - сказала Катя и, выйдя из машины, достала из багажника сверток с подарками.
Параска как раз была дома. Она колола ржавой тяпкой почерневший лед, чтобы освободить дорогу ручейку, который силился и никак не мог пробиться со двора на простор. Увидев сына в шляпе, в новом коричневом плаще и красивую женщину с небольшим свертком, остолбенев, стояла и не верила своим глазам.
- Встречай, мать, гостей, - весело сказал Алесич. - Это Катя. Моя жена.
- Добрый день, мама. - Катя подошла к старухе, поцеловала ее. - Что вы плачете? Я сына вам привезла...
- Ой, спасибочки, - прошамкала почти беззвучно Параска. Из ее покрасневших глаз горохом посыпались слезы. Спохватившись, смахнула слезы рукой. - Ой, что ж это мы стоим? Заходите в хату... Спасибо, что не забыли старуху. Ты ж, донька, раздевайся, в хате у меня тепло, я сегодня печь протопила...
- Не беспокойтесь, - увидев, как мать зазвенела заслонкой, попросила Катя. - Мы не голодные. Недавно завтракали. Подождем до обеда.
Алесич взял свой и женин плащ, повесил их в старом полинявшем шкафу с расшатанными дверцами. В нем висело одно только пальто с цигейковым воротником, его пальто, которое он носил еще в молодости, и материна старая плюшевая жакетка.
- Пускай так, - Параска постояла в задумчивости. - Тогда отдыхайте.
- А ты куда? - спросил Алесич.
- Ручей же... Во дворе лужа, а за сараем еще больше. Вдруг в погреб вода хлынет.
- Оставайся. Не надо. Разберись тут с подарками, которых тебе невестка накупила... Я сам пробью ручей. Где у тебя топор лежит? - И, поглубже нахлобучив шляпу, вышел.
- Ой, хотя бы переоделся! - бросила ему вслед Катя, но он уже хлопнул дверью.
На другой день Алесич проснулся, когда в хате было совсем светло. В печи потрескивали дрова, пахло горячими оладками - мать готовила завтрак. Катя спала. Если дать ей поспать еще хоть часик, то на утренний поезд они опоздают. А тогда нечего и ехать в Гомель. Что там делать в конце дня? И чтобы не разбудить жену, он лежал, не двигался.
- На поезд не проспали? - подняла взлохмаченную голову Катя.
- Если хочешь спать, спи.
- Может, успеем еще?
- Отдохнула бы лучше.
- Нет, если уж надумали, то... - Она подхватилась, набросила на плечи халат. - Поднимайся, еще успеем.
- Может, отложим? - Алесичу не хотелось ехать. И не хотелось особенно потому, что жена проявляла нетерпение.
- Нет, нет - засуетилась Катя, начиная одеваться.
Из-за того, что Катя настояла на поездке, а он не сумел отговориться, у него испортилось настроение. Всю дорогу Алесич молчал. Сидел с закрытыми глазами, делал вид, что ему хочется спать. Катя не лезла с разговорами. Только на вокзале в Гомеле спросила:
- Поедем троллейбусом или перехватим такси?
- Как хочешь...
Она направилась на троллейбусную остановку.
Ехали молча, молча шли вдоль высоких серых зданий по мокрой асфальтовой дорожке - с утра чуть-чуть моросило... У самого дома, где жил ее бывший муж, Катя призналась:
- Знал бы ты, как не хочется встречаться с ним... Даже ноги немеют...
- Вот еще! - возмутился Алесич. - То тащила меня, то боится... Иди уж, если приехали. Только долго там не возись.
- А ты?
- Подожду. Что мне там делать? Не буду же я в шкафах копаться.
Катя стояла, покусывала губы. Глаза ее сузились, потемнели. Казалось, она вот-вот расплачется. Алесич сел на лавочке, усмехнулся:
- Будем ждать, пока сам вынесет все твое?
- Ухватился за шмотки, - рассердилась Катя. - Надо же и о разводе договориться.
- Пойдешь и договоришься.